Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Рассказы

Алексей Иванович Дьяченко родился в 1963 году в Москве. Окончил Московский электромеханический техникум.
Печатался в журналах «Сибирские огни», «Москва». Автор двух книг прозы. Живет в Москве.

Антонимы

1

За окном идёт снег. В душном тесном кабинете за ореховым, стоящим у окна столом сидит полный, представительный седовласый мужчина сорока с лишним лет. Он одет в дорогой шерстяной костюм серого цвета, обут в тёплые, по погоде, кожаные ботинки на меху. Его зовут Анатолий Говядин. Он — директор продуктового магазина.

Перед ним, в двух шагах от стола, стоит щуплый, неопределённого возраста человек с нездоровым красным румянцем на лице и заплывшими глазами. Одет он в заношенные хлопчатобумажные тренировочные штаны некогда синего цвета и выцветшую, когда-то красную куртку-ветровку. Обут в летние сандалии, надетые на разноцветные носки. На одной ноге носок синий, на другой зелёный.

Положив на ореховый стол тетрадный лист, исписанный мелким почерком, неопределённого возраста человек представился директору Анатолием Никифоровичем.

— Тёзка, — обратился Говядин к человеку неопределенного возраста, — вы не могли бы мне помочь? Подскажите пожалуйста, противоположность, так сказать, антоним к слову «полный».

В качестве подсказки Анатолий показал на себя, крупного мужчину, и вслед за этим красноречивым жестом руки пригласил человека неопределенного возраста оценить конституцию собственного тела.

— Ну? — потребовал Говядин напрашивающийся ответ.

— Пустой, — убеждённо сказал Анатолий Никифорович, игнорируя подсказку директора.

— Этого следовало ожидать, — тяжело вздохнул Говядин и, окинув взором поданный ему тетрадный лист, спросил. — Зачем вы написали: «Физически развит и очень красив»? Ведь это автобиография, а не объявление в разделе «Интим» журнала знакомств.

— Я думал, не помешает, — ответил человек неопределенного возраста.

— И что, фамилия ваша, действительно, Алмазобрильянтов?

— А в чём дело? — спросил Анатолий Никифорович с вызовом.

— Редкая, — пояснил свой интерес Говядин.

— Это псевдоним, настоящая фамилия — Голытьба.

— Зачем же вы называетесь не своим именем? Есть на то веские причины?

— Писателям и артистам позволено иметь псевдонимы...

— Да мало ли кому что позволено, — не выдержал Говядин. — Вы-то для чего это делаете? На какую вакансию пришли устраиваться, помните?

— На меня наденут тряпичную куклу, и в этом облике я буду у входа в магазин стоять и раздавать рекламные листовки.

— Вы претендуете на вакансию аниматора, а на эту должность нам нужны здоровые люди с крепкими нервами и устойчивой психикой, так как с вами станут фотографироваться прохожие, находящиеся, так сказать, навеселе. Дети малые будут дёргать вас за вымя.

— За какое вымя? Что вы говорите?

— Да, за вымя, потому что вас нарядят в корову.

— Почему обязательно в корову?

— Потому что магазин наш называется «Бурёнка», торгует молоком, и вы пришли к нам устраиваться на эту вакансию.

— В корову так в корову. Оформляйте, — согласился человек в тренировочных штанах и то ли закашлял, то ли засмеялся. — Что-нибудь ещё?

— Да. Дело в том, Анатолий Никифорович, что у меня для каждого претендента на эту должность придумана проверка. Я прошу, как вы уже знаете, назвать антоним к слову «полный». Если желающий напялить на себя шкуру коровы на мой вопрос называет слово «худой» или, в крайнем случае, не стыдится представиться Голытьбой, то я, как правило, беру его на работу. А если в качестве альтернативы предложенному слову выступает на авансцену антоним «пустой», да ещё я его слышу из уст Алмазобрильянтова, то сами понимаете...

— То есть, проще говоря, алкаши не нужны, — засмеялся, с безнадёжностью в голосе, краснолицый человек. — А если ты со своей проверкой ошибаешься?

— Возможно, — согласился директор, — но это, как правило, ничтожно малый процент. Впрочем, я готов дать вам шанс, работайте. Всё будет зависеть от вас.

— Не подведу, — заверил Анатолий Никифорович и в качестве благодарности низко поклонился.

— «Не подведу, не подведу», — сказал прораб народу. Не обманул. Он не подвёл ни свет, ни газ, ни воду, — молниеносно отреагировал на заверение Голытьбы Говядин и, устыдившись своего артистизма выкрикнул. — Иди, получай шкуру и трудись. Формальности потом.


2

За окном темно, идёт снег. На просторной светлой кухне за большим овальным столом, стоящим у приоткрытой двери на застеклённый балкон, сидит Анатолий Говядин. Он в бархатном домашнем халате. Жена Наталья ходит от стола к плите, готовит щи.

Десятилетняя дочка Юля, поставив табурет к стене и встав на него, изучает новые часы с кукушкой. Пальцем подкручивает стрелки, перемещает гири вверх-вниз, заставляя часы куковать.

— Оставь кукушку в покое, — прикрикнул на дочь Анатолий, — ты ей шею свернёшь.

Юля слезла с табурета и похвасталась, что в школе ей преподают религию.

— Рассказывали про Иисуса Христа, — сообщила девочка, — и про тех, кто его предал.

— Их разве много было? — спросил Говядин.

— Пётр три раза предавал. А как петух запел, ему стало стыдно, и он заплакал.

— А главного предателя помнишь, как звали?

— Толиком, — подумав и вспомнив, уверенно сказала дочка.

Жена засмеялась.

Пришла кошка Буся. Но, заметив на кухне присутствие маленькой «мучительницы», тотчас пробежала через приоткрытую дверь на балкон и спряталась там за надёжным, как ей казалось, укрытием.

Юля стремглав бросилась за кошкой. Загремел велосипед, хранящийся на балконе.

— Куда ты полезла? — закричал Говядин. — Глаз себе выколешь в темноте, тогда узнаешь религию по-настоящему. Будешь стоять на паперти, просить милостыню.

Юля поймала Бусю и, прижимая кошку к груди, как маленького ребёнка, удалилась вместе с ней в свою комнату.

— На работе что-то случилось? — поинтересовалась супруга.

— Случилось, — признался Анатолий. — Понимаешь, у всех своя правда. Отец в детстве и юности голодал, как и всё его поколение, хотел, чтобы я выбился в люди, заставлял меня учиться. Как-то принёс он с завода, на котором трудился, массивную разделочную доску и, потрясая ею в воздухе, пригрозил мне: «За каждую двойку буду бить тебя ею по голове». Пошутил, конечно, но когда тебе десять лет, всё воспринимаешь всерьёз. Понять то, что объясняли на уроках, если объясняли, было невозможно. Поэтому я почти всё зазубривал по учебникам. Я-то по наивности думал, что в школе должны чему-то учить, а школа не учила. Там занимались исключительно передержкой. И вот попал я в своеобразные ножницы. Дома — отец, грозящий побоями за неуспеваемость, в школе — непонятные люди, называющиеся педагогами. Посередине — я, десятилетний ребёнок, ученик четвёртого класса, который хочет учиться, но не имеет возможности. Отец орёт и угрожает, не понимая, что школа ничему не научит, не сделает меня человеком. И учителя орут и угрожают, не собираясь ничему учить, а тем более делать из меня человека.

— Ты сегодня злой, — миролюбиво заметила супруга.

— Был у нас учитель по русскому языку и литературе, — стал объяснять причины своего негодования Говядин. — Садист, безбожник. На каждом уроке разоблачал «реакционное духовенство». А на дворе стоял семьдесят четвёртый год, в стране — тотальный атеизм. Мы и слыхом не слыхивали о Боге. Учитель же, видимо, раздираемый внутренними противоречиями, каждый урок русского языка превращал в лекцию по научному атеизму. А детское сознание какое? Думаю, не объясняет ничего, а спрашивать будет. И двойку поставит. А дома за двойку — разделочной доской по голове. Я возьми и скажи педагогу: «Учите, пожалуйста, грамматике». Как же он на меня рассердился! Стал кричать: «Читай книги — и будешь грамотным». Вызвал к доске с намерением наказать. А я же зазубривал все заданные уроки. За правильный ответ он не мог мне поставить двойку. Но он же должен был меня проучить. Тогда ничего не стеснялись, не знаю, как теперь. Он стал запугивать, обещая, что не даст мне школу окончить. Говорил: «Не получишь, Говядин, аттестат. А дадут тебе волчий билет, с которым даже в тюрьму не возьмут». После его угроз мне кошмарный сон приснился. Школа, актовый зал, всем торжественно вручают аттестаты и называют мою фамилию. Я поднимаюсь на сцену, а мне вместо аттестата протягивают книжечку-удостоверение из серой кожи с серенькой меховой опушкой. Я открываю удостоверение, и там ничего нет, кроме надписи «Волчий билет». Учитель русского языка и литературы спрашивает: «Куда теперь пойдёшь, в тюрьму?». В зале из числа гостей поднимается представитель тюрьмы в полосатой робе и говорит: «Нет, с волчьим билетом мы в тюрьму его не возьмём». В общем, настоящий кошмар. В холодном поту проснулся.

Наталья засмеялась.

— Ну, так я не закончил. Чувствуя, что учитель хочет произвести надо мной суд неправедный, я по детской наивности воззвал к его милосердию. Поделился угрозой отца. Сказал, что ждёт меня дома, если в дневнике принесу двойку. Лучше бы я этого не говорил. Как же он обрадовался узнанной информации. После этого спасти меня от двойки не смог бы даже министр образования, появись он чудесным образом в нашем классе. Я всё же попытался бороться за свои права. Стал говорить, что заданный урок ответил. «А поведение? — парировал педагог. — Поведение-то у тебя безобразное. Кто сказал мне сейчас при всех: “Хватит Бога ругать, занимайтесь своим делом?”». — «Если хотите поставить “два”, ставьте. Но при этом напишите в дневнике, за что “неуд” ставите». — «За поведение ты двойку уже заслужил. Но я хочу доказать тебе, что всегда могу поставить тебе неудовлетворительную оценку за незнание». Он налил из графина воду в стакан, спросил: «Видишь, полный?». Выпил воду и задал вопрос:«Назови антоним к слову “полный”». Опираясь на его подсказку, я ответил: «Пустой». Он засмеялся, поставил мне двойку и пояснил: «Неверно. Антоним к слову “полный” — “худой”. Попробуй опровергнуть. Иди жалуйся, что я тебе несправедливо плохую оценку влепил». И громко смеялся при этом, с наслаждением предвкушая, как меня дома станут бить разделочной доской по голове.

— Били? — спросила Наталья.

— Да нет же. Всё это шутка была. Отец сболтнул, не задумываясь, что дети таких шуток не понимают.

— К чему ты всё это вспомнил?

— Анатолий Никифорович Голытьба, тот самый учитель русского языка и литературы, сегодня устраиваться на работу приходил. Знаешь, при коммунистах он своей фамилией очень гордился. Сравнивал себя с Максимом Горьким, с Демьяном Бедным. А теперь псевдоним себе придумал Алмазобрильянтов.

— Ты всё выдумываешь.

— Честное слово.

— Прогнал старика?

— На работу устроил. Должны же мы быть хоть чуточку добрее подобных учителей. Если злом на зло отвечать, то жизнь на планете Земля закончится.

Наталья прослезилась, подошла к мужу и поцеловала.

18.09.2015

 

Врачи тоже люди

Терапевт Коновалов Кирилл Куприянович пришёл в свой рабочий кабинет, снял шляпу, плащ, раскрыл зонт и поставил его в угол на просушку.

Телефон, оставшийся в кармане плаща, заиграл военный марш. Звонила медсестра, помогавшая Кириллу Куприяновичу принимать пациентов. У неё, как всегда, нашлась уважительная причина для невыхода на работу. Коновалов даже объясняться с ней не стал. Позвонил заведующему терапевтическим отделением, старичку Анисимову Александру Ильичу и попросил прислать кого-нибудь на замену. В ответ услышал знакомую отговорку: «Сегодня же понедельник, никого нет. Как-нибудь, голубчик, обойдитесь своими силами».

Сев за стол, Кирилл Куприянович раскрыл принесённый из дома военно-литературный журнал «Разведчик» за тринадцатое марта тысяча девятьсот первого года. Коновалов увлекался прочтением газет и журналов столетней давности. На обложке увидел фотографию генерала в чёрной рамке. Это был командир двадцатого армейского корпуса генерал-лейтенант Ричард Троянович фон Мевес, скончавшийся двадцать второго февраля тысяча девятьсот первого года. В статье М. Драгомирова, написанной на смерть генерала, было много нестыковок. Драгомиров поминальную речь начал со слов: «Мало я тебя знал», но уже через два абзаца вывел: « И был ты человек большой и полезной силы, хотя и ловкач».

Так судить о малознакомом человеке мог позволить себе только старик, его высокий начальник, не отличающийся тактом, или же безусый мальчишка, военный корреспондент, не замеченный в проявлении ума и порядочности.

«Кем бы мог быть этот М. Драгомиров? — размышлял врач. — Скорее всего, это уроженец Конотопа, генерал от инфантерии Михаил Иванович Драгомиров, которого через два года, в тысяча девятьсот третьем году, назначат членом Государственного совета».

В дверь постучали.

«Ну кто там? Нет ни сил, ни желания работать, — думал Коновалов. — Но я нужен больным, без меня они не справятся со своими недугами. Врач должен указать больному правильную дорогу, как это делает лесник, повстречавшийся в дремучем лесу с заблудившимся грибником». Эти мысли согревали самолюбие Кирилла Куприяновича.

Дверь приоткрылась, и в кабинет вошёл молодой человек, представившийся Ричардом Трояновым.

«Как забавно, — подумал врач. — Только прочитаешь что-то, сразу же всё это материализуется». За долгие годы практики он привык ничему не удивляться.

Молодой человек был выше среднего роста, атлетического телосложения, одетый в широкие чёрные брюки и синий свитер, обутый в чёрные блестящие ботинки.

«К уставшему, больному врачу приходят за помощью загорелые, отдохнувшие, пышущие здоровьем пациенты», — мысленно прокомментировал Коновалов.

— Вам что-нибудь для матушки? — спросил врач. — Или направление на диспансеризацию?

— Я к вам по важному вопросу. Так сказать, вопросу жизни и смерти. Это касается меня лично.

Коновалов решил, что визитёр пришёл просить руки его дочери. Но у него не было детей. Тогда отгадка пришла сама собой: пациент — явный симулянт, решивший выпросить больничный лист.

— Слушаю вас, — приглашая объясниться, сказал врач, склонив при этом голову набок и делая вид, что он что-то записывает в медицинскую карточку.

— Понимаете, доктор, — начал Ричард Троянов, — у меня постоянно плохое настроение. Жизнь кажется мне бессмысленной. Во всём я умудряюсь отыскивать только мрачные стороны. Картина мира для меня как будто покрыта траурным бархатом. Родные и близкие смеются надо мной, обзывая пессимистом. Но смешного тут мало. Всякое радостное событие — день рождения или там Новый год — сейчас же отравляется для меня мыслью о непрочности радости, о том, что это не навсегда и скоро закончится, пройдёт. Снова наступят мрачные будни с мелочной суетой, заботой о хлебе насущном. От будущего я не жду ничего, кроме неприятностей и трудностей. Прожитые же годы, если оглядываться и вспоминать, вызывают одни лишь угрызения совести из-за сделанных ошибок.

— И несделанных, — попробовал шуткой взбодрить пациента доктор.

— Да, — бездумно согласился Ричард и продолжал. — Моя беда в том, что я очень восприимчив к неприятностям. Очень остро реагирую на них. А кроме того, меня ни на минуту не оставляет какое-то неопределенное чувство тяжести, лежащее на сердце. Постоянно нахожусь в тревоге, в ожидании несчастья. Вы улыбаетесь, но я говорю правду. Я до сих пор не могу отделаться от уверенности в своей виновности за самые обычные проступки, совершённые мною в юности.

— Сейчас-то в чём проблема? На что в данный момент жалуетесь? — продвигая пациента поближе к сути дела, поинтересовался Коновалов.

— Мне кажется, что окружающие относятся ко мне с презрением, смотрят на меня свысока. Это заставляет меня сторониться людей, замыкаться в себе. Иной раз настолько погружаешься в самобичевание, что совершенно перестаёшь интересоваться окружающей действительностью.

— Меня уже тошнит, — вырвалось у Коновалова.

— Что вы сказали? — не расслышал Троянов.

— Не обращайте внимания. Продолжайте, я слушаю.

— Я быстро утомляюсь, всякая деятельность мне неприятна. К тому же в любой, даже самой примитивной работе я делаю уйму ошибок и неточностей. Всякий самый ничтожный труд требует от меня немыслимого волевого напряжения. Сами понимаете, бесконечно это продолжаться не может, и я впадаю в отчаяние.

— Как же ты спасаешься от этих бед? — неприязненно спросил Кирилл Куприянович, будучи уже не в силах слушать нытьё пышущего здоровьем молодого красавца.

— Учусь, работаю, — насторожившись, продолжал Ричард. — Живу в стороне от наслаждений века сего. Спасаюсь, как вы выражаетесь, воображением. В своих мечтах срываю с красивой незнакомки плащ, затаскиваю её в ближайший подъезд.

— А вы никогда не пробовали подойти к понравившейся вам женщине и сказать: «Глядя на вас, сударыня, у меня возникают нескромные желания. Хочется затащить вас в ближайшее парадное, стащить с вас одежду...». Возможно, понравившаяся вам прелестница сама пойдёт в подъезд.

— Вы шутите?

— Почему? Такие, как вы, молодые, здоровые мужчины нравятся женщинам. Особенно красивым и смелым. Они бы оценили ваш порыв. А я ничем вам не смогу помочь. Вам нужен психотерапевт.

— Но у меня постоянные боли внизу живота. Я думал...

— Я дам вам направление к урологу. Он сделает общий первичный осмотр, возможно, отправит на ультразвуковое исследование, сдадите анализы. Тогда с результатами придёте ко мне, больному и уставшему. Я прослушаю вашу широкую грудную клетку и дам своё заключение. Повторяю, вам нужен другой специалист. Возможно, сексопатолог, не знаю. Пока вот вам направление, ступайте к урологу.

Не успел Кирилл Куприянович выпроводить Троянова, как в кабинет вошла женщина поражающая своей физической красотой, одетая в бежевый вельветовый жакет, салатовую шёлковую блузку и зелёную жаккардовую юбку. Сапожки фисташкового цвета плотно облегали тонкие щиколотки её красивых ног. Непринуждённо откинув пряди вьющихся рыжих волос назад, она представилась Варварой Буденброковой.

— Кадыкастых не люблю, — сказала красавица, присаживаясь на стул, предназначенный для пациентов.

— Это какие же? — испуганно поинтересовался Коновалов.

— Те, у которых большой кадык. Хрящ на глотке. Эдакая некрасивая острая выпуклость на шее спереди, — пояснила Варвара, помогая словесному объяснению жестикуляцией рук и мимикой лица, выражавшей отвращение.

— А у меня есть кадык? — хорохорясь и не зная, как вести себя, поинтересовался Кирилл Куприянович.

— У женщин кадыков не бывает, только у мужчин, — ошарашила его Варвара. — Сбила ты меня с мысли. Уж и не вспомню, что хотела сказать.

— У вас, должно быть, какие-то жалобы, — предположил огорчённый Коновалов.

— Да, — вспомнила не услышавшая его пациентка. — Ухаживал за мной один кадровик, Аскольд Буденброков.

— Военный?

— Работник отдела кадров. С лысиной, животиком. Брюки носил коротковатые, но хорошо выглаженные. Обувь была начищена до блеска. Рубашка на все пуговицы застёгнута. Аккуратистом был. Что ж ты думаешь? Вы́ходил меня. Целый год от дома до проходной и обратно до дома провожал. Согласилась я в воскресенье пойти с ним в кафе. И надо же такому случиться, он там сорвался. Показал своё истинное лицо. Напился и подрался.

— И вы с ним расстались?

— Зачем? Я в него по уши втрескалась, вскоре после этого расписались. За пьяный дебош полюбила сильнее, чем за фальшивый положительный облик и показное желание произвести хорошее впечатление. Бабе ведь живой мужик нужен, а не картинка с агитплаката.

— Фамилия интересная, — продолжая находиться в замешательстве, сказал доктор.

— Аскольд был детдомовский. Фамилию ему дал директор приюта, читавший на тот момент Томаса Манна. Фамилия и мне показалась странной, но я её при регистрации брака взяла, а теперь привыкла к ней и не жалею. Жалко, что пожили мы с мужем мало. Хороший он был человек, вот только печёнка у него барахлила. Аскольд ездил на воды в Трускавец, но... С тех пор у меня все мужики с кадыками. Как пеликаны, честное слово. Пьют ли, едят, — кадыки шевелятся.

— А вы бы на кадык не обращали внимания, — придя наконец в себя, строго заметил Кирилл Куприянович. — Забавно. Вы приняли меня за женщину. Да, я круглолицый, полный, крашу волосы хной, но я мужчина и прежде всего врач. Раздевайтесь.

Зачем Кирилл Куприянович попросил Буденброкову раздеться, он и сам не знал.

Женщина, не смущаясь замечанием, сбросила с себя одежду, с той же лёгкостью, с которой подросший цыпленок освобождается от яичной скорлупы, мешающей ему жить новой жизнью.

В кабинете терапевта происходило что-то невообразимое. Пациентка, стоя в нижнем белье на прохладном линолеуме, так и пылала неугасимым огнем похотливого вожделения, сопротивляться которому был не в силах даже списанный со счетов по мужской части Коновалов.

— Возьми меня, — с жаром предложила себя Варвара после того, как врач произвёл пальпацию её груди.

Только после этих слов Кирилл Куприянович опомнился и нашёл в себе силы взять эмоции под контроль. Он отошёл от пациентки и скрестил руки за спиной.

— У меня, деточка, — выдавил он после громкого вздоха, — только фамилия громкая — Коновалов. Я уже не способен не то что кобылу завалить, но даже и козу подоить.

— Тогда помогите мне медикаментозно! — взмолилась Буденброкова. — У меня гормональный взрыв! Или срыв? У меня боли в груди и в низу живота, я схожу с ума.

— Я дам вам талончик к гинекологу и направление на анализы. Одевайтесь ради бога, сюда каждую минуту может кто-то войти.

Не успела наскоро одевшаяся Буденброкова, взяв талончик к гинекологу, закрыть за собой дверь, как Коновалов вышел к очереди, толпящейся у его кабинета, и объявил пятнадцатиминутный перерыв.

Он еле сдержался, чтобы не крикнуть больным: «Как я от всех вас устал!».

Кирилл Куприянович выпил валерьянки, успокоился. Вскипятил себе чай, бросил в стакан ломтик лимона, но тут опять пришёл Ричард Троянов. По-хозяйски усевшись на стул, молодой человек похвастался, что встретил в поликлинике девушку своей мечты и по совету врача затащил её в процедурный кабинет, оказавшийся свободным.

— Доктор, прямо на полу, не доходя двух шагов до кушетки, при полном её содействии, — сияя от счастья, делился подробностями Ричард. — Но должен перед вами повиниться. На ультразвуковое исследование, куда вы меня направили, я опоздал.

— Я думаю, оно вам не понадобится, — горько усмехаясь, не в состоянии скрыть своей зависти, сказал Коновалов.

Раздался телефонный звонок. Кирилл Куприянович проснулся и схватился за трубку телефона, стоящего на рабочем столе. Звонил заведующий терапевтическим отделением Александр Ильич Анисимов.

— Ты что, бастовать решил? Скоро день рабочий закончится. Открывай кабинет и принимай больных. Дам я тебе на сегодня свою медсестру, — говорил слабым голосом старик-заведующий и добавил в сердцах. — Как я от всех вас устал!

23.09.2015

 

Проба на качество

1

Зовут меня Тарас Гусаков. Имя моё мне никогда не нравилось, но это полбеды. Беда в том, что я долго считал себя плохим человеком. Плохим сыном, отцом, другом, соседом. Но вот грянули девяностые со своими плюсами и минусами, и сразу всех со всеми примирили, или поссорили, — кому как нравится. Заниматься самобичеванием времени не осталось. Закружило, понесло, оказался я с другом на вещевом рынке. Но рассказ мой не об этом. А о том, как я вдруг узнал, что являюсь хорошим человеком.

Как, скажите мне на милость можно узнать, что ты — хороший человек? Я думаю, только услышав эту беспристрастную оценку от людей незаинтересованных, независимых в своих суждениях. Например, таких, как ближайшие родственники или коммунальные соседи. Вы думаете, такое невозможно? Скажете: «Всё это попахивает ненаучной фантастикой». Ах так? Тогда я вам представлю более беспристрастного свидетеля. Как вы посмотрите на то, что уверять меня в том, что я — хороший человек, стал рогатый муж моей любовницы, за минуту до уверения готовый разорвать вашего покорного слугу на маленькие кусочки? Как вам такое доказательство? Можно ли не поверить подобному свидетелю? Звали обманутого мужа Олегом Жулиным.

В своё оправдание замечу, что, познакомившись с его женой, Жулиной Оксаной, и влюбившись в неё без ума, я ей сразу предложил выйти за меня замуж. Оксана сама предложила: «Давайте не будем торопиться, узнайте меня получше. Да и я к вам ещё должна привыкнуть».

И стал я вести себя так, как она просила, то есть не стал форсировать события, полагаясь на случай, который не замедлил представиться.

Признание от её мужа в том, что я хороший человек, были услышаны мною вечером выходного дня четырнадцатого апреля тысяча девятьсот девяносто шестого года. Но чтобы всё до конца прояснить, я должен сказать пару слов о своей родне и соседях, да и повествование своё о случившемся начать часа за три до признания Олега.

Итак, обо всём по порядку.

Оксана с Олегом продавали охладители воздуха, — кондиционеры, посменно работая в магазине бытовой техники «Уют». Жили в нашем подъезде на первом этаже. В день воскресный, четырнадцатого апреля, когда Жулин был на работе, пригласил я Оксану в гости. Достал из запасов коробку шоколадных конфет, сели мы с ней в комнате пить чай.

Впервые приходя в дом к незнакомому мужчине, всякая женщина испытывает маленький стресс, нервничает, переживает. Оксана не стала исключением. Возможно, поэтому так обрадовалась, заметив на конфетах белый налёт. Не преувеличу, сказав, что аж вся просияла. Совершенно успокоившись, Жулина стала объяснять, что хоть коробка и новая, конфеты в ней старые.

— Когда конфеты долго лежат, то у них бывает жировое или сахарное «поседение». Это значит, конфеты в коробке пролежали минимум полгода, — тоном знатока просветила меня Оксана.

— Так вы учились на пищевом факультете? — поинтересовался я.

— Нет. Я училась в торгово-экономическом техникуме, и там нам преподавали товароведение продовольственных и непродовольственных товаров.

— Так вы и по колбасам специалист?

— И по колбасам, — засмеялась Жулина. — Но я ничего не помню. Давно это было. А в институте я рисовала чертёж мебельного магазина.

— В институте на кого учились?

— На бухгалтера. Плехановский закончила, экономический факультет. По образованию я экономист.

— А зачем чертёж мебельного?

— Вы меня об этом спрашиваете? Такая была курсовая. А диплом назывался: «Фонды экономического стимулирования». Как заставить человека работать.

— Название такое? — удивился я.

— Нет. Это я вам объясняю, чтобы поняли смысл. Тогда же у нас в стране был хозрасчет, всё это было очень актуально. У подруги был диплом по «издержкам обращения».

— Что такое «обращение»?

— Грубо говоря, это расходы.

— Понятно, — томно прошептал я, привлекая Оксану к себе с намерением поцеловать.

— Не торопись, — отстраняясь сказала она взволнованным голосом. — Полотенце в ванной есть?

— Махровое, вишнёвого цвета.

— Я на минутку, — сказала Жулина и перед тем как удалиться, в качестве извинения чмокнула меня в нос.

Не успела Оксана закрыть за собой дверь в ванную комнату, как из кухни выбежали мой отец и мой сын. Они занесли в туалет стремянку, оставленную строителями после ремонта. Эдакую деревянную конструкцию, похожую на высокий табурет с удлинённым сидением, чтобы через окно в стене между туалетом и ванной любоваться красотой обнажённой женщины, принимающей душ.

Сопротивляться этому безобразию было невозможно. Но я всё же предпринял попытку им как-то помешать. Схватил отца за руку, призывая семидесятипятилетнего старика одуматься, но тот, сняв с головы бейсболку, ударил меня ею наотмашь.

— Отстань, — озорно смеясь, сказал отец, забираясь вслед за внуком по ступеням наверх. — У тебя ещё будет время полюбоваться, а у нас всего пять, от силы десять минут.

Я смирился с творящимся безобразием, отправился в комнату стелить постель.


2

Живу я с отцом и сыном в восемнадцатиметровой комнате в трехкомнатной коммунальной квартире.

Отец мой, Михаил Васильевич Гусаков, ушёл от нас с матушкой двадцать лет назад, когда мне было двадцать три года. Был я уже взрослым, но, как после его ухода выяснилось, совершенно несамостоятельным человеком. Отец оставил нам дом в деревне, сад, что называется, живи и радуйся. Но на самом-то деле сад был его детищем, а для меня он превратился в настоящую обузу.

Решив отдохнуть летом месяц от этой обузы, я с другом съездил в Крым, в город Судак. Там познакомился с прекрасной хабаровчанкой. Оказывается, оставил ей и адрес и фотографию. Через двадцать лет по этим следам нашёл меня сын Максим, который, приехав в Москву, разыскал меня и стал жить в моей комнате, так как прозябание в Хабаровске его не устраивало.

В тот же год ко мне вернулся отец. Всё как-то сразу. Я, конечно, обрадовался, но у меня и в сорок три года остались нерешёнными те вопросы, которые нормальные люди «закрывают» в двадцать.

Познакомился и влюбился в Оксану, она, как вы уже знаете, замужняя. Муж её, Олег, — бывший спортсмен, ростом два метра, вес сто двадцать килограмм. О её муже рассказ впереди.

Отец ушёл от нас неожиданно, никаких предпосылок для этого не было. Он всегда был смешлив, весел. Как мне казалось, счастлив в браке. Насадил огромный фруктовый сад, вырастил его и вдруг пропал. Позвонила какая-то незнакомая женщина и сообщила, что отец остаётся жить с ней и к нам больше не вернётся. Я даже лица этой женщины никогда не видел. Она так и осталась для меня загадкой. Мама с ней встречалась, разлучница передала ей сумку с вещами отца. То есть, что называется, отрезал так отрезал. Переоделся в новую одежду, а от вещей, напоминавших ему жизнь с нами, избавился. Но не выбросил, не сжёг, его поколение бережливо, отдал прежней семье. И мама его вещи хранила, предлагала донашивать мне.

Странное было ощущение: человек жив, но как будто умер, разом ушёл из нашей жизни без намёков и предварительного объяснения. Да и впоследствии объяснения не последовало. Ни объяснений, ни извинений. Как ни пытался я отца разговорить на тему «Что это было?», он только отмахивался.

Как странно устроен человек. Была бы жива мама, я бы отца на порог не пустил. Не исключаю, что даже побил бы. После его ухода были такие трудные годы, что не хочется и вспоминать. Но вот я остался один. Мама умерла, и я в полной мере узнал, что такое быть сиротой, ощутил, что это такое — ужас одиночества. И когда, словно воскресший с того света, чтобы меня поддержать, вернулся отец, вместо того чтобы указать ему на дверь, как я это мысленно сотни раз за эти годы проделывал, я уткнул склоненную голову в его грудь и пролил потоки счастливых слёз.

Отец смешно был одет. Живя с нами, он носил строгие костюмы, а тут предстал в джинсах, в джинсовой куртке, джинсовой рубашке, на голове — красная бейсболка с белой надписью «Суперстар». Внешне он ничуть не изменился, словно двадцати лет и не было.

 Собственно, поэтому и сына, внезапно появившегося, я не смог оттолкнуть. Его доводы, что он приехал в Москву для того, чтобы найти отца и жить вместе с ним, были мне понятны. Для того чтобы что-то понять и кого-то простить, подчас надо многое пережить, приобрести собственный опыт.

До того, как мы с другом вышли на вещевой рынок и я стал зарабатывать, дни в нашей семье проходили однообразно. Примерно так. Гусаков-старший, развалившись на диване, вслух читал журнал объявлений, мы с Максимом его слушали.

— Услуги: «Стрижка собак всех пород, — не торопясь, смакуя каждое слово, читал Михаил Васильевич. — В продаже имеются носки, варежки и свитера из собачьей шерсти. Гостиница, для собак. Домашнее содержание, уход, забота. Дрессировка собак, работаю со злобными и запущенными, по любому курсу, послушание, защита, развитие хватки, злобы. Ветеринарная помощь круглосуточно. Вакцинация, терапия, хирургия, акушерство, лечение инфекционных заболеваний. Ритуальные услуги по высшему разряду. Азиата, овчарку, ротвейлера, сенбернара, бульмастифа, бульдога, а также собак других пород, взрослых и щенков, возьму в хорошие руки или помогу пристроить. Не перекупщик. Внимание лицам корейской национальности. В продаже всегда имеется свежее собачье мясо, шапки и шубы из собачьего меха».

Письма: «Живу среди добрых людей». Это, что из тюрьмы, что ли? «Владею сетью магазинов, имею дом на Кипре, являюсь обладателем чёрного пояса по каратэ, а счастья нет». Тут уж тебе ничем не поможешь.

Знакомства: «Аккуратная, добрая, симпатичная москвичка. Женщина бальзаковского возраста. Блондинка. Брюнетка. Буду рада знакомству. Виктория. Вы решили избавиться от одиночества? Девственница. Девушка двадцать один год. Для серьёзных отношений. Есть почти всё. Ищу свою половинку. Молодая, обаятельная вдова. Москвичка приятной внешности. Не позволяли встретиться нам с Вами земные неизбежные преграды, но вглядывались в небо мы ночами, и там соприкасались наши взгляды. Художник мой, откликнись. Нерастраченную ласку, нежность, любовь подарю. Познакомлюсь для создания семьи. Православная. Привлекательная. Приятная в общении. Приходите свататься, я не буду прятаться. “Золотая рыбка”, стройная и нежная, немного странная, исполнит любое желание симпатичного, жизнерадостного бизнесмена тридцати лет, который ездит на “мерседесе”, с интеллектом и получает втрое, жду эротическое фото. Ласковая и верная пантера, знакомство без интима».

Работа и зарплата: «Работа без специальной подготовки. Доноры мужского семени». О! Вот это работа. А написали «без подготовки». Я всю жизнь специализировался, учился, готовился, чтобы ответственно к этой работе приступить.

— Значит, готов? — краснея, полюбопытствовал я.

— Всегда готов! — заверил Михаил Васильевич.

— Ну-ка дай сюда объявление, — попросил Максим. — Может, и я на что сгожусь. У-у. Тут и отца не примут, — разочарованно произнёс сын. — Это работа, дед, не для нас. Нужен мужчина двадцати пяти — тридцати пяти лет, физически и психически здоровый. Без выраженных фенотипических признаков. Любой национальности и вероисповедания, но только граждане России.

— Написано «граждане России». Почему же не подходим? — включаясь в семейное обсуждение, поинтересовался я.

— Потому. Тебе сорок три, деду семьдесят пять, мне двадцать. Возраст у нас не тот. Есть другая вакансия. Нужен человек для приготовления обедов. Но — женщина.

— Парик надеть и работать, — подсказал дед.

— Парик париком, но её, должно быть, ещё и по женской части использовать хотят, — высказал я своё предположение.

Повисла напряжённая пауза.

— Тогда не подойдёт, — наконец промямлил Михаил Васильевич.

— Долго же ты думал, — засмеялся Максим.

— Жаль, что донором нельзя, я бы расстарался, — убеждал нас и самого себя Гусаков-старший. — Время сейчас бесстыжее, вытворяй, что хочешь. А, мы и в это время умудрились оказаться отверженными. Видно, на роду у нас это написано.


3

У моего сына Максима есть мечта — он хочет пробежаться по потолку. Не смейтесь. Его сверстник и товарищ Вадим Дёгтев носит свободные сатиновые штаны, те, что были в моде в тридцатые–пятидесятые, делает сальто-мортале и уже имеет в своей комнате один след на потолке. При этом вся стена, по которой он бегает, подбираясь к рекордам, запятнана и изодрана следами, оставленными его спортивной обувью. Что говорит об упорстве и целеустремленности Вадима, возвышая Дёгтева в глазах моего сына до самых небес.

Да-да, не удивляйтесь. Я знаю главную мечту своего сына, Максим поделился ею со мной.

— Сделай помост с наклоном в сорок пять градусов, доходящий до половины стены, — посоветовал я ему, — реализация задуманного приблизится. Но сначала научись акробатике, подобно твоему кумиру Дёгтеву, а иначе позвоночник сломаешь.

Не удержался от комментариев и наш дед.

— А следы на потолке, — сказал Михаил Васильевич, — я думаю, Вадим твой сделал так. Взял кеды, обмакнул их в краску и руками прижал к потолку. Тебе такой вариант в голову не приходил? Мы в школьном туалете так делали.

Максим на деда, а заодно и на меня, обиделся и больше не делился со мною мечтами.

Всех я жалел, всех любил. И у всех — отца, сына и Оксаны — была своя правда. Не было своей правды только у меня. Не мог я всё никак оправдаться ни перед Господом Богом, ни перед самим собой.


4

Чтобы окончательно прояснить то, что произошло в воскресенье четырнадцатого апреля на кухне, надо хотя бы в двух словах упомянуть о наших коммунальных соседях. Мир менялся на глазах, и соседи менялись. Появились в нашей коммунальной квартире такие замечательные люди, как Геннадий Гаврилович Гармошкин и Анастасия Антоновна Коробова.

Геннадий Гаврилович человек творческий, пенсионер. До пенсии работал то ли дирижером симфонического оркестра, то ли главным режиссером академического театра, то ли директором областной филармонии. Обыкновенно с этих должностей люди на пенсию не уходят. Если куда и уходят, то только в мир иной. Но новое время писало свои законы. Сослуживцы или подчиненные, кому как нравится, провожая Гармошкина на заслуженный отдых, подарили ему со значением надувное кресло. Дескать, раньше ты был нашим начальником, имел под собой кресло твёрдое, устойчивое, а теперь привыкай к надувному, на котором чтобы хоть как-то усидеть, хочешь не хочешь, придётся трудиться, надувать его. Чтобы он на них не накинулся с кулаками на прощальном вечере, прибавили к подарку слова, услышанные ими от продавца: «На нём ещё можно в бассейне плавать».

Геннадий Гаврилович в бассейн не ходил. Он сидел днем и ночью на надувном кресле и смотрел телевизор. Другой мебели на тот момент в его комнате не было, — переломал, придя в бешенство, так как не согласен был с решением руководства о его отправке на пенсию.

Надувное кресло, на котором он сидел, постепенно сдувалось, а у него не было ни сил, ни желания его надувать. В конце концов Гармошкин оказался лежащим на полу.

— Я перестал стараться о своём улучшении, — бормотал Геннадий Гаврилович себе под нос, повернувшись на бок лицом к стене, — и мне всё хуже и хуже. Если бы знали вы, Тарас Михайлович, как много я потерял. Прежде желания мои были чистые, понятия честные, поступки добрые. Я читал мудрые книги и радовался, имея примером Толстого и Чехова, Чайковского и Рахманинова. Теперь же читаю бульварные романы, жёлтую прессу, восхищаюсь злыми комментариями журналистов и слушаю шансон. Разговоры и дела мои стали постыдны. Я потерял самое главное — перестал любить добро и правду. Вы, наверное, думаете, что потери бывают только вещественными? Нет, есть потери худшие, — духовные. Теряются чистые помыслы, хорошие желания, доброе поведение. И людям, потерявшим всё это, всегда бывает скверно. Я замечаю всё это за собой даже теперь, когда заблудился. Знаю, что кончу плохо. А ведь было время, когда я боялся только одного: как бы не перестать правильно мыслить, говорить, поступать. Я сам себя сейчас обкрадываю ежеминутно.

— Так самое время вам опомниться и спасти себя, — заметил я ему, ставя рядом с его изголовьем миску с горячим супом. Я приносил ему продукты, чтобы он не умер с голоду. — Почему вы не хотите спасти себя от себя самого?

— Утрачена совесть, — садясь на полу и принимаясь есть, ответил Геннадий Гаврилович, — связь с Богом потеряна, драгоценный вы мой человек.

— Так ищите её, восстанавливайте связь. Заставьте себя. Направьте свой рассудок в правильную сторону.

— Не знаю, война, что ли бы, началась, — ожесточаясь на мои слова, проворчал Гармошкин, меняя тему разговора, — или какие другие всемирно великие события. Чтобы наши дела, наша тухлая жизнь наконец померкла в их очищающем свете и перестала существовать.

— В свете ядерного взрыва? — не выдержал я. — Страшные вещи говорите.

— Что может быть страшнее моего теперешнего существования? Как там соседка наша, Коробочка? Жива? Всё ещё возится со своими горшками с геранью? Из-за них я не могу на кухне находиться, задыхаюсь.

— Я передал ей вашу жалобу, и она унесла герань в свою комнату.

— Значит, садов Семирамиды больше нет?

— Почему же, она старается, как может. Украшает кухню новыми цветами.

Геннадий Гаврилович побледнел.

— Не к моим ли похоронам готовится?

— Вы всем говорите, что скоро умрёте. Может, и в самом деле стала готовиться, — не выдержал я занудства Гармошкина.

— Конечно, вы считаете, что я занимаюсь самораспятием, — продолжал сосед. — Да, мне это свойственно, и ничего меня уже не изменит.

— Трудиться вам надо, Геннадий Гаврилович. Если и не творчеством, то обычным трудом себя занимать. Чтобы силы уходили, а вместе с силами и дурные мысли.

— Да-да. Именно такая жизнь ко мне приблизилась, — визгливо закричал Гармошкин. — Когда, не чувствуя радости, не видя ясных перспектив, придётся, как вол на пашне, впрягаться в ярмо и тянуть лямку постылых будней. Ни тебе самосозерцания, ни углубленного анализа поступков, — ничего этого уже не будет. Боюсь, я — один из тех, кто не выдержал пробы на жизнь. Такие, как я, недостойны топтать землю своими ногами. Не утешайте меня, мне от ваших слов только горше становится и сильнее не хочется жить.

— Будет завтрашний день. Быть может, он принесёт что-то новое. Новые мысли, желания. Не торопитесь ставить крест на своей жизни.

— Добрый вы человек, Тарас Михайлович. Мало того, что будущего у меня нет, у меня такое ощущение, что и прошлого не было. Просто какое-то царство безнадежности. Это будет даже похуже тоски. Вы-то переживёте это непонятное, непрошеное время, в котором всякая жизнь словно остановилась. Нет смыслов, нет ничего. Всё, конечно, вернётся, только я до этого не доживу. Мёрзну, чувствую близкую смерть. Знаете что? Куплю-ка я на последние деньги себе блудницу. Осуждаете? Дело ваше. Но знайте, я не дотронусь до неё пальцем. Просто положу её рядом, сам даже раздеваться не стану. Дыханием её согреюсь. О! Слышите? Даже от одной правильной мысли я уже весь трепещу. Звеню, как натянутая струна. Едва сдерживаю порывы поднимающейся во мне молодой крови.

— Ты же старик. Откуда у тебя кровь молодая? — раздался из коридора смех и голос нашей соседки Коробовой Анастасии Антоновны, которую Геннадий Гаврилович презрительно обзывал «Коробочкой».

— Любовь делает мою кровь молодой, — крикнул в сторону коридора Гармошкин. — Любовь превращает старика в юношу. Любовь творит чудеса. Паралитики встают на ноги, мертвецы поднимаются из гробов. Решено! Пущу к себе жить бабу, надо же кому-то пол пометать.

И Геннадий Гаврилович вскоре привёл молодую симпатичную женщину. На всю ночь заперся с ней в общей ванной, смеялся, плескался там. Моим новым станком для бритья обрил ей волосы, где только можно, о чём потом не без удовольствия доложила мне моя родня, наблюдавшая вместе с соседями по лестничной площадке за «спектаклем главного режиссёра» через известное вам окошко.

Гармошкин в ванной смеялся нездоровым смехом, то и дело кричал, обращаясь к своей молодой знакомой: «Стой на месте, я тебе денег дам!». Вскоре он женился на ней, стал прилично одеваться, взбодрился, купил новую мебель, и беседы наши стали носить совершенно иной характер.

Иной раз сидим с ним в его комнате за круглым столом, накрытым белой скатертью, пьём чай, и Геннадий Гаврилович, глядя на молодую жену, витийствует:

— Надо быть смелым, признать раз и навсегда, что впереди тебя ожидает «ничто» и жить спокойно, без очарований и разочарований.

— Мыслящий человек не станет жить, если признает, что впереди его ждёт «ничто». Это глупость какая-то, — вырвалось у меня.

— Вы правы, но нас настолько отравили атеистическим воспитанием, что мне легче так. Занимаясь творчеством, на какое-то мгновение отвлекаешься, и кажется, что смерти нет. Но опять наступает бессонная ночь, и вся радость от творчества испаряется. Живёшь, терпишь, зная, что ночь пройдёт, как уже не раз проходила. Но временами ночь превращается в вечность, и в голову приходят крамольные мысли: «А что как не будет рассвета?» И тогда я кричу. Но крик мой не слышен, потому что он внутри меня. Но от этого крика, поверьте, сердце рвётся ничем не меньше, чем от настоящего. И кровью сочится, страдает душа. Но признаюсь вам, не могу представить этого мира без себя. Кажется, что я был всегда, даже тогда, когда меня не было. И буду всегда, даже тогда, когда над моей могилой водрузят деревянный крест. А с другой стороны, как же это я буду жить без себя самого?

— Не надо считать себя только лишь туловищем, и всё будет в порядке. Противоречия исчезнут, — позволил я себе замечание.

— Вы так смело об этом рассуждаете, потому что молоды, и исполнение вашего «смертного приговора» далеко, где-то там за горами, лесами. А мой-то приведут в исполнение с минуты на минуту. Ну не в этом году я умру, так в следующем.

— Зачем же вы тогда на мне женились? — спросила, краснея, молодая его жена. Ей не нравились подобные разговоры.

— Никто не знает ни дня, ни часа своего, — постарался я её успокоить. — Вспомните Пушкина. У него четыре старика несут гроб с молодым человеком.

— Спасибо, утешили, — засмеялся Гармошкин.

Соседка наша, Коробова Анастасия Антоновна, которую Геннадий Гаврилович называл Коробочкой, отнюдь не походила на гоголевскую героиню. Она была молода, красива, с нею жили дети, Коля и Маша. Работая официанткой в ресторане, она познакомилась и вышла замуж за известного богатого человека, будучи ещё совсем девочкой. Родила от него детей, а затем в неё словно бес вселился. Прокляла мужа за то, что он «влюбил» её в себя и украл у неё молодость. Её потенциальное счастье — в браке со сверстником. Настояла на разводе. Запретила видеться отцу с детьми, запретила помогать ей, отказалась от алиментов. Пребывая в этом состоянии, оказалась у нас в квартире, в девятнадцатиметровой комнате с окном на север. Появились у неё навязчивые мысли погубить себя и детей. По её словам, только тут она немного одумалась. А если всю правду говорить, одумалась только тогда, когда явственно услышала у себя в голове посторонний голос, участливо ей советовавший: «А ты повесься».

Пришла она тогда ко мне и всё рассказала. А до этого ходила мрачная, нелюдимая, как говорится, клещами слова из неё не вытащишь. Выслушав её, я ей сказал всё, что думал. Предложил наплевать на советы «лукавого», сходить в церковь на исповедь. Извиниться перед мужем, сказать, что во всём виновата, и если у него есть желание, то пусть видится с детьми, платит алименты, покупает им игрушки. «Впрочем, скажи, — учил я Анастасию, –что на этом не настаиваешь, понимая, что поведением своим много крови ему попортила».

Впоследствии она так и сделала. Муж тотчас откликнулся, приехал и забрал их всех к себе.


5

Еще одна немаловажная деталь моего рассказа. Я придумал объединяющий суп. В огромной двадцатилитровой кастрюле я варил кости и на костном бульоне делал суп. Сначала каждый приносил кто картофелину, кто морковку, и за это всем полагалась приличная порция. Да ещё с собой в стеклянной банке брали. Затем как-то само собой получилось, что приносить ингредиенты для супа перестали, но приходить за порциями не забывали. И более того, к нам в квартиру потянулись соседи с лестничной площадки. А Соня Рыжова, студентка консерватории, и Наталья Николаевна Хвостикова, школьная учительница, приходили с других этажей.

Собственно, из-за вновь приходящих я и стал варить суп в двадцатилитровой кастрюле. До этого мы в ней квасили капусту. А после смерти матушки она стояла на балконе без дела.

Предложив объединяющий суп, я этим хотел как-то сплотить людей, вернуть им надежду на будущее, дать им уверенность, что в любом случае не умрут они с голода. И чудо произошло. Люди стали собираться на нашей кухне — беседовали, смеялись. Цель — сплотить людей, зажечь огонь в их потухших глазах — в конце концов была достигнута.

В тот выходной день, четырнадцатого апреля, о котором я начал рассказывать, Оксана Жулина настолько хорошо узнала меня за три часа, проведённых вместе, что наотрез отказалась идти домой. О чём кто-то, имеющий чуткие уши, тотчас доложил её мужу, вернувшемуся с работы.

Ничего не подозревая, оставив Ксюшу в комнате, я вышел на кухню и, присев на табурет, стал размышлять о том, как бы поделикатнее сообщить Жулину о его отставке.

Сидел и улыбался, глядя на то, как мило беседуют соседи и мои близкие родственники, вспоминал слова, сказанные Оксаной: «Я останусь здесь навсегда. На подстилке, как собачонка, спать готова, но к мужу больше не вернусь».

И тут вдруг (действительно «вдруг» — дверь у нас в квартире не запирается) прибежал на кухню гигант Олег Жулин, находясь в крайней степени бешенства. Заметив своего обидчика и долго не размышляя, он кинулся на меня с кулаками.

Я находился в состоянии благости и даже бровью не повёл. Но соседи, родные и близкие, сообразив, в чём дело, не щадя живота своего, все разом кинулись на мою защиту. Я видел это своими глазами. Это был единый порыв. Все разом, без предварительного сговора, что, собственно, гиганта и остановило: ничего подобного он не ожидал. На нём повисли все, даже малые дети, Коля и Маша.

Когда по моей просьбе его отпустили, он окинул всех удивлённым взглядом, посмотрел на меня в упор и сделал признание, о котором я вам говорил.

— Да ты, оказывается, хороший человек, — сказал в воцарившейся тишине новоиспеченный рогоносец.

Этого, признаться, я никак не ожидал услышать. Не скажу, что мы с ним обнялись, но что всё кончилось миром — это правда.

С Ксюшей после того, как она получила развод, мы поженились, живём хорошо. Но это, как пишут в романах, уже совсем другая история.

30.09.2015

 

Поворот к свету

Когда мне становится грустно и на душе кошки скребут, я вспоминаю встречу с Машей Майоровой и её слова, обращенные ко мне.

— Главное — удержать хорошие позиции, — говорила мне Машенька. — И приготовиться к лучшему.

Да, друзья мои, нас учили, что надо готовиться к худшему, и мы жили с этой мыслью, с этой установкой, отравляя себе существование. А оказывается, надо было гнать все грустные и печальные мысли куда подальше и всегда готовиться к лучшему. Тогда и горе не страшно, и беда — не беда. К свету надо идти, а не во тьму валиться.

Расскажу вам чудесную историю, случившуюся со мной в Москве на Чистых прудах.

Было это в начале девяностых. Вёл я тогда безобразную жизнь, находясь под полной властью тёмных сил, в каждом из нас незримо присутствующих. Усердствуя в винопитии, я поиздержался. Позвонил маме. Трубку поднял мой младший брат Володя. Узнав о причинах звонка, он попросил в пьяном виде к матери не приезжать. Пригласил за деньгами к себе на работу.

— Приезжай на Чистые пруды, — сказал брат. — На одной из скамеек я буду тебя ждать.

Брат работал охранником на Чистых прудах. Сидел на скамейке в чёрной форме, я его еле узнал.

— Чего же ты здесь охраняешь? — не без ехидства поинтересовался я.

— Гусей, — указывая на пару величественных белых лебедей, кружившихся по водной глади пруда, ответил Володя.

До чего же, оказывается, умная птица — лебедь. В воде ей невозможно находиться двадцать четыре часа, хочется и на травке полежать. При мне эти гордые белые птицы вышли на берег и направились не куда-нибудь, а именно к той скамейке, где сидел брат. Понимали, что он их охраняет. Там, рядом с ним, на газоне и расположились.

Много я тогда пил, стеснялся каждого очередного срыва, так как перед этим клялся и божился, что это в последний раз. Так вот, чтобы как-то оправдаться перед братом, наскоро запихивая полученные деньги в карман, я повторял слова из Священного Писания: «Праведник сто раз упадёт и сто раз встанет, а лукавый будет уловлен». Под праведником разумел, конечно, себя.

— Это про меня сказано: «лукавый будет уловлен», — сделал вдруг неожиданное признание непьющий, негулящий брат мой Владимир. И я, на тот момент горький пьяница и развратник, погрязший в грехах, подумав, легко с этим его заявлением согласился. Хотя было очевидно, что брат мой — праведник, каких поискать. Так устроен человек. Склонен к оправданию любых самых страшных своих пороков и не любит замечать хорошее в других. Я говорю о себе, вы, конечно, не такие.

Я Володю расцеловал и уже собрался уходить, но он меня остановил.

— Помнишь, в детстве, — стал вспоминать брат. — Если мама, устав, хотела среди белого дня прилечь на минутку, отдохнуть, то мы с тобой тотчас подбегали к ней и с испугом в глазах начинали поднимать её с кровати. «Ты это что? Вставай. Тебе нельзя лежать», — говорили мы ей. Мы боялись не столько за неё, сколько за себя. Думали: «Заболеет, умрёт, а что будет с нами? Мы умрём вслед за ней». У нас с тобой на этот счёт ни сомнений, ни разногласий не было. Помнишь, как упрашивали маму, чтобы не отводила нас в детский сад? Воспитатели там были чудовищами. Несчастные люди, их ненависть к нам, детям, не имела границ. Мама пыталась мягко нас уговаривать: «Но мне же надо ходить на работу. С кем я буду вас оставлять?» — «Не ходи на работу. Как-нибудь проживем», — говорили мы ей. Теперь мы выросли. Ты женился, живёшь с женой и тёщей, а я по-прежнему с матушкой. Ты знаешь, мне предлагали хорошую работу за границей, но я же не могу оставить старую больную мать одну.

— Не трави душу, — взмолился я.

— Да, к чему я это вспомнил? Она теперь тоже мне каждый раз говорит: «Не ходи на работу, как-нибудь и так проживем». Я всякий раз, слыша эти слова, вспоминаю нас с тобой в детстве.

Брат ещё хотел что-то рассказать, но его по рации вызвало к себе руководство, располагавшееся в строительном вагончике на колесах, стоящим у метро «Чистые пруды».

Договорились о встрече на этой же скамейке через час. Брат пошёл к начальству, я — в магазин, располагавшийся рядом, напротив трамвайной остановки.

Магазин был закрыт. Что делать, я не знал. Воспоминания брата пробудили во мне забытые образы, унесли в детство. Я вернулся к водной глади с лебедями и стал бродить вокруг пруда, думая о бренности жизни. Я вспоминал о том, какими честолюбивыми планами переполнялось тогда моё сердце, как я горел и как затем всё предал, растоптал.

Появилось желание вернуть брату деньги и дать последнюю, самую страшную клятву «не пить», но, улыбнувшись невыполнимости задуманного, я зашагал к скамейке, где, по моим расчетам, меня должен был дожидаться Володя. Сумерки сгущались, но я не беспокоился, знал, — охранники работают сутками. Собственно, поэтому и не спешил.

На скамейке вместо брата сидела девушка. Я подсел к ней и познакомился. Она представилась Машей Майоровой. Сказала, что учится в МГУ на факультете психологии.

Между нами шёл обычный трёп двух малознакомых людей, и вдруг что-то случилось. Мы замолчали как-то по-особенному. Машенька, нарушая неловкую тишину, спросила:

— Андрей, как вы думаете, может ли быть открыто восемьдесят девятое созвездие?

— Вопрос знатокам? — перевёл я всё в шутку. — Да хоть девяностое, почему нет?

— Ответ неправильный. Давайте вспомним, что такое созвездие в современном понимании этого слова. Это участок неба, границы которого строго определены по решению Международного астрономического союза. На восемьдесят восемь созвездий разбито всё небо. Не осталось ни одного участка неба, не принадлежащего какому-либо созвездию. Кроме того, созвездие — это не какой-то небесный объект или явление. Созвездие придумывали люди для лучшего ориентирования по небу. Поэтому созвездие вообще нельзя открыть. Это — изобретение людей.

— А звезду открыть можно?

— Звезду можно.

— Хорошо. Задайте мне ещё вопрос, дайте возможность реабилитироваться, — попросил я.

— Чем отличается зодиакальное созвездие от обычного?

— Не знаю, — признался ваш покорный слуга.

— Тем, что через него проходит Солнце в своём годичном движении.

— Звёзды светят ночью, а Солнце — днём. Какая-то тут нестыковка.

— Созвездия и днём на небе присутствуют, просто из-за света Солнца мы их не видим. Говорят, в колодец надо спуститься, чтобы днём звезды увидеть.

— Как-то об этом не подумал, — произнес я. — Может, скажете ещё, что Земля вертится с запада на восток?

— Да, — подтвердила Маша. — Так и есть. Земля действительно вертится так, как вы сказали. Именно поэтому Солнце встает на востоке, а на западе мы наблюдаем его заход.

— Видите, и я кое-что угадать могу, — произнёс я, и мы снова как-то по-особенному замолчали. Это было необычное молчание. Что-то невидимое, но ощутимое проникало в меня, меняя химический состав крови, каждой клеточки тела. Во мне появилось непреодолимое желание поцеловать Машу, я еле сдержался. Но через какое-то мгновение не выдержал и спросил.

— Мне надо уходить, можно на прощание поцеловать вас?

— Да, — сказала студентка Майорова и сама испугалась своего скорого положительного ответа.

Я поцеловал её робко. В моём поцелуе не было ни похабства, ни пошлости. Мы, взрослые люди, целовались с ней на скамейке, как школьники. И не было в моей жизни ничего выше и слаще, чем тот невинный поцелуй. Я осознавал краткость момента, ценил его. За этот короткий миг счастья передо мной прошла вся жизнь, прожитая, словно в неосознанном бреду. Пришло прояснение, просветление. Благодать снизошла на меня. За что? Авансом? Мне? Но я же недостоин благодати. Я это остро понимал именно тогда. Именно я — тот, именно я — тогда, — был всего этого недостоин.

Мне бы всё же побыть с Машей подольше, но вот вам сила данного слова. Сказал, что надо уходить, и ушёл. И остались от нашей встречи лишь её слова, сказанные мне на прощание.

— Главное, Андрюшечка, удержать хорошие позиции и приготовиться к лучшему.

И знаете, ещё что? После встречи с Машенькой я исправился, поменял свой жизненный вектор. Стал служить, как могу, силам добра. Светлые люди, такие, как моя мама, брат Володя, Машенька Майорова, дали мне силы утвердиться в добре и идти вперёд.

Никогда не теряйте надежду.

10.10.2015

 

Урок

Учитель физики Даниил Феоктистович Новиков свой второй урок в десятом классе «А» начал с эпизода из собственной жизни.

— «Хочу поступить в МГУ на юридический факультет, выучусь и стану адвокатом», — мечтательно говорил я отцу. «Адвокат — профессия специфическая, — резонно отвечал мне родитель. — Нужно влезать в чужую шкуру, оправдывать то, что оправдания не имеет. Для этой профессии недостаточно быть начитанным и языкастым. Нужно сделаться беспринципным. Такому правдолюбу, как ты, разумнее обратить своё внимание на педагогику». Я подумал хорошенько и послушался отца, о чём ни разу не пожалел. Учитель при знакомстве с учениками, как правило, высказывает своё кредо. Мне нужно было это сделать на первом уроке, но думаю, что не поздно ознакомить вас с ним и сейчас. Во-первых, я хочу сказать, что счастлив находиться здесь, среди вас, в обычной московской школе, где вижу столько горящих, заинтересованных глаз, говорящих мне о том, что вы, подобно губкам, готовы впитывать всё новое и прогрессивное. И я не обману ваших надежд. Всё новое и прогрессивное я вам открою. А во-вторых, должен сказать, что пришёл я в среднюю школу для того, чтобы служить идеалам добра и справедливости. Учить вас тому, чему в своё время научили меня достойные и искренние педагоги.

— С трудом представляю себе учителя физики, обманывающего учеников в вопросах изучаемой программы, — врезался в пламенную речь Новикова со своим замечанием ученик небольшого роста по фамилии Тихой, сидящий на первой парте.

— Таких сколько угодно. Поверь мне. Даже в точных науках, я имею в виду математику. Напишут на доске «два плюс два равняется три» — и хоть ты тресни. Ставят «лебедей» тем, кто с этим не согласен. Я полагаю, за девять лет учёбы вы имели неудовольствие сталкиваться с чем-то подобным. Но вернёмся к физике. Вы помните, на прошлом уроке я делился с вами своей теорией о происхождении Земли и других планет?

— Напомните, пожалуйста, — попросил с последней парты рослый парень по фамилии Шумов. — В голове осталось только то, что все планеты появились из Солнца.

— Совершенно верно, — подхватил его слова Даниил Феоктистович, — абсолютно правильно. Сегодня, листая в транспорте оставленную кем-то книгу по эзотерике, я, представьте, наткнулся на интересный абзац: «Их происхождение кроется в бескрайних безднах прошлого, которому не видно конца. Они текли, словно дурная кровь среди звёзд ещё до того, как Солнце выплюнуло своих расплавленных детей, одним из которых является наша планета». Я так и не узнал, о ком или о чём пишет автор, тут главное другое. Обратите внимание на фразу: «Когда Солнце выплюнуло своих расплавленных детей». Признаться, я впервые встретил мнение, схожее с моим мировоззрением. Пусть и в книге по эзотерике. В научных же работах нигде ни полслова об этом не написано. И даже такая гипотеза не рассматривается.

— А какая версия в науке? — полюбопытствовал Шумов. — Что учёные считают, откуда взялась Земля и другие планеты?

— Слепились из газа и пыли, — сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, пояснил Новиков.

— Не обманываете? — усомнился переросток с «галёрки».

— Ты учебник астрономии открой и поинтересуйся, как образовалась Земля. Там чёрным по белому написано, что из пыли…

— И грязи, — смеясь, подсказал Шумов.

— Да-да. И причём внутри ещё откуда-то взялся железно-никелевый сплав. По их логике, если есть магнитное поле, то внутри Земли должен быть магнит.

— А если не магнит, то что? — задал резонный вопрос Тихой.

— Обязательно отвечу что, только на мгновение отвлекусь и попрошу вспомнить наш прошлый урок. Я показывал вам фотографию Марса.

— Как вы говорите, «абсолютно верно», — продолжал Тихой. — И, глядя на огромную царапину, проходящую по касательной, траншею шириной в несколько сот километров, я выдвинул гипотезу, что о Марс, действительно, ударилось что-то огромное, что в прямом смысле слова могло сорвать атмосферу с планеты и погубить на ней всё живое.

— Да. Но всё же погиб Марс не от этого, а от того, что внутренний ядерный распад на этой планете закончился. Объясняю. Планета жива до тех пор, пока в её недрах работает так называемый «атомный реактор». Как только ядерный распад прекратится, — всё, никакое Солнце не согреет. Температура космоса, для тех, кто не знает, — минус двести семьдесят три градуса. Даже если взять наш холод минус шестьдесят и посмотреть на фоне космического, то это будет жара.

— То есть шубы не спасут, если внутри Земли всё остынет?

— Совершенно верно, Шумов. Никакое солнце тогда не поможет. И потом, не забывайте, у остывшей Земли пропадёт электромагнитное поле. А это значит, что ультрафиолетовое излучение сожжёт на земле всё живое.

— Не сожжёт, атмосфера защитит, — не выдержал Тихой.

— Не атмосфера защищает от ультрафиолета, а электромагнитное поле, — осторожно поправил ученика педагог. — Оно у нас, как щит. А поле образуется, отвечая на твой вопрос, Тихой, не из-за магнита, сокрытого в недрах, а из-за того, что внутри земли происходит распад тяжёлых элементов и при этом процессе вылетают электрончики.

— Поэтому мы с Земли и не падаем, — стал умничать Шумов.

— Нет. Не падаем мы потому, что Земля имеет определённую массу, и мы к ней притягиваемся.

— А откуда вода на Земле взялась? — засыпал вопросами рослый парень.

— Всё из тех же вулканов. Очень просто. Водород — самый распространённый элемент во Вселенной. Он — первичный. Чтобы все остальные элементы создать, надо иметь какой-то синтезатор, то, что занимается синтезом элементов. Таким синтезатором всех остальных элементов являются звезды. Объясняю. На поверхности звезды по имени Солнце соединяются два атома водорода и образуют таким образом один атом гелия. Гелий опускается ниже, идёт вглубь Солнца, потому что он тяжелее, чем водород и вступает в другие реакции. И чем ниже опускается, тем более тяжёлые элементы образуются. И в какой-то момент эти тяжёлые элементы Солнцем собираются и выплёскиваются наружу. Таким образом образуются планеты. А в связи с тем, что это уже не Солнце, давления нет, условия другие, то тяжёлые элементы начинают распадаться и, соответственно, согревать нашу Землю. Вот и вся наука. Легко и просто. Главное — понятно, логично и доказательно. Без всякой мистики и глупости.

— А в учебнике сказано: «из газа и пыли», — сбил радостный настрой учителя Тихой.

— Да, — согласился с ним Новиков, — и главное, там не поясняется, откуда эта пыль взялась. Что там написано? Оттого, что пыль слиплась, планета нагрелась почему-то? Нет. На нашу планету стали падать метеориты и разогрели нашу Землю. Вот! Официальная наука так и заявляет: «Пыль со временем превратилась в камень, на Землю стали падать метеориты и разогрели её до того, что она аж до сих пор кипит». Глупость на глупости.

— А откуда внутри взялся железно-никелевый сплав? — поинтересовался Шумов.

— Объясняю. Когда обнаружили, что у Земли есть электромагнитное поле… Но для тех времён это было нормально, они ещё не знали о радиоактивности. Решили, что внутри Земли есть магнит. А единственный известный в то время магнит, который являлся магнитом сам по себе, был только что открытый железно-никелевый сплав. На том и остановились.

— В каком веке это придумали?

— В шестнадцатом или даже пятнадцатом. И до сих пор эту теорию не пересматривали. И в школе её вам преподают, да и везде она считается общепринятой. И всё только потому, что никому и в голову не пришло написать опровержение. И все с этим невежеством соглашаются и продолжают тиражировать эту глупость из учебника в учебник.

— Но это же удобно, — сказал Тихой, — для всех одно и то же. А то фантазировать можно до бесконечности.

— Фантазировать можно сколько угодно. Ты в этом прав. Но меня всегда удивляло и даже бесило, когда фантазию выдавали за реальность.

— Даниил Феоктистович, — обратился Тихой официальным тоном, встав при этом из-за парты. — Вы — взрослый человек и прекрасный учитель. И очень интересно, а главное, эмоционально обо всём рассказываете. Но вы забыли одну очень важную для нас вещь. Нам же экзамен надо сдавать. И все мы хотим получить высокие оценки. Я, например, иду на золотую медаль.

— И что же? Прикажешь теперь отказаться от здравомыслия, от истины? Я понимаю, что это больше вопросы не к вам, а к Минобру или даже к Академии наук, но… Но если ты с юных лет начинаешь подличать… Ты сейчас об экзамене вспомнил. Это будет экзамен не просто по физике, это будет экзамен прежде всего на твою порядочность, честность и зрелость. Ты, Тихой, пойми одно. Что ты теряешь, кроме золотой медали, которая сейчас низведена до уровня шоколадной и никому не нужна? На костер-то за правду уже не пошлют.

— Вы мне предлагаете в непорядочном, нечестном и незрелом мире быть порядочным, честным и зрелым? Это демагогия. Для меня, Даниил Феоктистович, несдача экзамена на «отлично» равносильна костру инквизиции. А все ваши правды, открытия, истины, — всё это, конечно, тоже важно и интересно, но стоит на десятом месте.

— Не слушайте его, — приободрил Новикова Шумов. — Тихой — это ещё не весь наш класс. А мы с вами хоть завтра — на костёр.

Зазвенел звонок.

— «Завтра, завтра, не сегодня, — так лентяи говорят», — закрывая классный журнал, свёл всё к шутке педагог. — На костёр надо идти сегодня, завтра будет поздно.

19.08.2016 г.

 

Утешитель

В кабинете терапевта двое — врач Уколов Павел Афиногенович, внимательно слушающий, и пациент Василий Фомичёв, рассказывающий доктору о своих бедах.

— Ведь и недели не прошло, как с койки больничной, — жаловался Василий, — и снова кашель, температура. В больнице женщина-врач вопрос мне задала: «У вас ненависть к белым халатам?». Я промолчал. Признаться, и сам себе такого вопроса никогда не задавал. Но сейчас понимаю, что, прожив на земле пятьдесят лет, попадая в разные передряги, оказываясь вследствие этого на больничных койках, — не видел хорошего врача.

— Постой, — миролюбиво прервал Фомичёва Уколов. — Давай так. Пуповину в роддоме тебе хорошо перерезали?

— Не знаю. Не уверен.

— Ну, живёшь же. И, глядя на тебя, бравого, можно заключить, что при рождении не было у тебя вывиха бедра, смещения шейных позвонков. А это значит, что уже был в твоей жизни один хороший специалист.

— А сколько было «палачей», настоящих, откровенных вредителей? Например, всем моим сверстникам, поголовно, гланды вырвали. А зачем?

— Давай вернёмся к тебе. Несмотря на то что ты неоднократно болел ангиной, тебе гланды не удалили. А что это значит? Это значит, что есть в твоей жизни уже второй хороший специалист.

— Да, согласен, гланды не удалили. Но при этом совершенно здоровому ребёнку иглой толщиной в указательный палец гайморовы пазухи проткнули. Причём и врач, и медицинские сёстры доподлинно знали, что я здоров. Они при мне дружка с дружкой общались. «Галь, он же здоров! У него нет хронического тонзиллита!» — «Зин, тебе какая разница? Есть направление? Коли». Им было на меня плевать. Прийти бы к ним сейчас в детскую поликлинику, как это показывают в голливудских фильмах, и восстановить справедливость. Сказать злым старухам: «Берите в руки те самые огромные шприцы и прокалывайте друг дружке аденоиды. Промывайте их солёным раствором» — «Так они же у нас здоровые!» — «Уж кому-кому, а вам всегда на это было плевать». И иглу им до самого мозга, как они это делали. Не шучу.

— Опять увлекаетесь. Вы мне рассказали, что от алкоголизма лечились. Зашивали, капельницу ставили? Жив? Значит уже третий хороший специалист у нас в активе. Опять же в больнице от бронхита лечили и вылечили.

— Да, — вспоминая больницу, засмеялся Фомичёв, — пригласили на ингаляцию, а я прозевал. А тот врач, что должен был мне ингаляцию делать, вдруг внезапно, скоропостижно, скончался. Совсем молодой, мой сверстник. Так пришли ко мне в палату и спрашивают: «Вы же должны были в восемнадцать часов быть у него. Почему не были? Он как раз в это время и умер». Говорю: «Что за вопросы? Возможно, если бы был, то сейчас находился бы на его месте. Кто знает, может, он предназначавшуюся для меня ингаляцию понюхал». И ничего. Закрыли ингаляционный кабинет на замок и больше никому ингаляции не делали. Говорите: «вылечили». Спазмы убрали, смог свободно дышать, но из больницы-то меня не выпустили. Сказали: «Мы вам помогли, помогите и вы нам. Полежите ещё недельку». Тех, кого не могут вылечить, под любым надуманным предлогом из больницы выгоняют. А коли ты здоров, — так полежи ещё. Им же нужны выздоравливающие, для статистики. И я, дурак, пошёл у них на поводу. И за ту неделю, на которую по их просьбе остался, чуть было не угробили. Каждый день брали кровь и ставили капельницы. Капельница, она лишь больному помогает, а здорового человека калечит. Да и ставили их бездумно, неумеренно, по два раза в день. Фактически каждый раз этой процедурой покушаясь на смертоубийство. Скажешь медицинской сестре: «Вы иглой не попали в вену» — «А вы откуда знаете?» — «Так солянóй раствор идёт в мышцу, соль сильно дерёт». В результате такого лечения все мои локтевые изгибы, могу показать, превратились в сплошной синяк. И потом, к здоровому каждый день приходили с предложением пройти бронхоскопию или даже колоноскопию. То есть в современной терапии со времён солдата Швейка, мастерски выписанного Гашеком, ничего не изменилось. Лечат исключительно клизмой и рвотными порошками.

— Так это же замечательно, — засмеялся Уколов.

— Да, но у кого проблемы с дыханием или, скажем прямо, здоровым людям, клизма не помогает. Тем более рвотное, понимай, гастроскопию. Но мы отвлеклись.

— Согласен. Много я узнал от вас интересного, но вы меня всё-таки не переубедили. Без врачей, плохих ли, хороших, — не обойтись. От этого и пляшите.

— Вот это позиция честного человека, а всё остальное — пустые слова, лирика, — согласился Фомичёв.

— Болезнь, Василий, она когда начинается? — задетый обличительными воспоминаниями пациента, спросил врач и сам же на этот вопрос ответил, — Когда лукавый научает, что ты ни в чём не виноват. А виноват другой, в данном случае лекарь. С этой самой мысли все болезни и начинаются. Или когда хочешь заполучить то, что тебе не нужно. Правильно я говорю?

— Правильно, — согласился пациент, — Но только больничный мне нужен, и от простуды лекарства тоже выпишите.

— Кому я это всё говорю… — обиделся Павел Афиногенович, усаживаясь за стол, — Лекарства я вам выпишу и бюллетень дам, но любите меня не за это. А за то, что хочу просветить вашу невежественную жизнь светом знания драгоценного.

— И всё же вы не своё поприще выбрали, — пряча рецепты и бюллетень в карман, заметил Василий. — Вам бы по духовной части пойти, в священники-архимандриты.

5.09.2016 г.
 

Фаворит

Своё сорокапятилетие наша соседка, Елена Ивановна Неспрошенова, отмечала чаем с конфетами.

За праздничным столом, кроме хозяйки и нас с женой, была лишь её подруга Катя Касаринская. Вместе с Катериной, пока та не вышла замуж, Елена Ивановна посещала вечера «Для тех, кому за тридцать». Вот и за праздничным столом именинница не выдержала и пожаловалась на своё одиночество.

Касаринская посоветовала ей сдать одну из комнат двухкомнатной её квартиры в наём жильцу. Обязательно одинокому мужчине.

— Надо приучить «дикого зверя» к домашнему очагу, — советовала Катерина, — а впоследствии окольцевать. Поверь, это ничуть не сложнее, чем ухаживать за хомячком или морской свинкой. Кормишь и гладишь по шёрстке — вот и вся премудрость.

Елена Ивановна послушалась совета подруги, дала объявление, долго выбирала подходящего жильца — и наконец свершилось. К ней в квартиру заехал одинокий мужчина. Звали его Романом Елизаровичем Кощеевым. Он с золотой медалью окончил школу в Могилёве, с красным дипломом — Историко-архивный институт в Москве, но в личной жизни счастья не нашёл. Работал архивариусом, по совместительству вахтёром в одном из институтов Российской академии наук. Там же, при институте, успевал подрабатывать дворником, убирая снег перед входом и сбивая сосульки с крыши. У Кощеева была своя двухкомнатная квартира, которую он сдавал семье ландшафтного дизайнера за большие деньги, которые откладывал на «чёрный день». Сам же снимал дешёвенькие комнатёнки. Всё свободное время Роман Елизарович проводил на кладбищах. Можно сказать, ходил туда, как на работу. По выходным с утра до ночи бродил между могил, а возвращаясь домой, ел суп, приготовленный Еленой Ивановной, и при этом громко, так как был глуховат, рассказывал, на каком погосте сегодня он побывал, что нового там повидал.

К Елене Ивановне он не прикасался. Не до женщин ему было. Можно сказать ещё определённее — не до живых.

Подруга Неспрошеновой сказала:

— Зачем он тебе нужен, если не целует?

И Елена Ивановна сославшись на то, что собирается произвести дезинфекцию, а затем сделать в квартире ремонт, попросила архивариуса съехать.

Вторым жильцом стал «писатель одного романа» Балясников Илья Демосфенович. Замысел у его произведения был грандиозный. Написанная им книга должна будет перевернуть весь устоявшийся «протухший и смердящий» мир, указать заблудившимся людям прямую дорогу, ведущую в царство света и истины. Балясников и уединился лишь только для того, чтобы назойливые друзья да недалёкие родственники не мешали ему сосредоточиться на столь важной для него задаче.

Илья Демосфенович то писал, то пил. Писал мало, а пил много. Суп, приготовленный Неспрошеной, не ел, боялся отравиться, за комнату не платил, хозяйку, как женщину, в упор не замечал.

Она и «писателя» попросила съехать, воспользовавшись проверенными магическими словами «дезинфекция» и «ремонт».

Третий жилец, маленький, лысенький, пузатый, думал только о власти. Звали его Бояном Варфоломеевичем Голубушкиным. Забавный был человек. Говорил всегда так, словно стоял на высокой трибуне и его в этот момент слушают миллионы. Мечтал стать президентом, но ничего для этого не делал. Тоже пил, за комнату не платил, хозяйку не целовал, и Елена Ивановна его прогнала.

Четвёртым жильцом был кришнаит по фамилии Забава, приехавший из Новосибирска. От него остались женские украшения из самоварного золота, которыми он торговал в гостинице «Севастополь», лекарственный порошок «трюфала-чурна» и плакат с изображением человека неопределённого пола с кожей синего цвета.

Пятым жильцом был армянин Самвел, всё свободное время проводивший в кафе у своего брата. Сидение за столиком в компании соплеменников он считал своей работой, о чём совершенно серьёзно говорил Елене Ивановне. В конце концов даже брату он надоел, и тот попросил его в кафе не приходить. Самвел ругал своего брата, ругал Москву и москвичей. Со слезами и тоской вспоминал Ереван, но возвращаться на родину не торопился. По ночам Самвел слушал дудук и выкрикивал слово «ахчи». Он мечтал о своём уголке, о московской прописке, с вожделением поглядывал на плакат, оставшийся от кришнаита с изображением синего человека, а Елену Ивановну не замечал. Так же, как и предшественникам, ему указали на выход.

— Все армяне — приличные люди, тебе просто бракованный попался, — утешала Неспрошенову Касаринская, — но ты, Ленка, не сдавайся.

Елена Ивановна послушалась подруги и предприняла очередную попытку заполучить мужа.

Появился в жизни Неспрошеной бравый офицер из Министерства по чрезвычайным ситуациям Гораздов Филлип Леопольдович. Был он мужчиной в возрасте, но при этом подвижным, как подросток. Как-то, хлебнув лишнего и расслабившись, вместо того чтобы приставать, на что рассчитывала хозяйка, он стал обучать её поведению в толпе.

— Вы можете оказаться на митинге, стадионе, рынке, в магазине, — увлечённо инструктировал офицер МЧС, — одним словом, в толпе. От этого никто не застрахован. Надо знать правила поведения в местах, где твой манёвр ограничен. Толпа действует по своим законам. Основная опасность — это возникновение паники, которая делает толпу неуправляемой. Как уцелеть в толпе? Держитесь подальше от центра и от краёв, соседствующих с витринами и решётками. Не цепляйтесь ни за что руками — их могут сломать. Выбросьте сумку и зонтик. Если что-то упало, не старайтесь поднять — жизнь дороже. Руки сложите и держите на груди, защищая диафрагму. Главное — в толпе не упасть. Но если упали, то надо постараться немедленно встать, подняться. Это очень трудно, но удаётся, если применить такой вот приём. Быстро подтяните к себе ноги, сгруппируйтесь и рывком, как пружина попытайтесь встать. Надо резко разогнуться и обязательно, хотя бы одной ногой, упереться при этом в землю. Это трудно, но попытаться стоит. Я всегда, находясь на стадионе или концерте, намечаю для себя пути возможного отхода. Особенно позаботьтесь о детях.

— У меня нет детей, — напомнила Елена Ивановна.

Гораздов пропустил её слова мимо ушей и продолжал инструктаж.

— Ребёнка в подобной ситуации, следует посадить себе на плечи. Можно поставить на подоконник или передать людям, которые находятся в безопасной зоне. Но лучше всего на людные мероприятия детей не брать. И прежде всего надо — думать! Думать, прежде чем соглашаться идти на подобные мероприятия — митинги, футбол, хоккей и прочие. Где ожидается большое скопление людей. Низменные страсти которых могут подогреваться безответственными ораторами, а то и провокаторами. Не забывайте, что человеческая жизнь — это непрерывная цепь принятых решений. Постарайтесь меньше ошибаться.

Гораздов разделся до пояса, показал Неспрошеной свою широкую грудь, пресс, выделяющийся рельефными кубиками, бицепсы и трицепсы. Попросил Елену Ивановну потрогать их твёрдость. Неспрошенова решила было, что вслед за рубашкой Филлип Леопольдович снимет и брюки, а там, глядишь, и её разденет, о чём она втайне мечтала. Но и на этот раз её мечтам не суждено было сбыться. Гораздов быстро надел рубашку и без объяснений убежал.

«Честное слово, как на пожар», — подумала Неспрошенова.

Дело в том, что офицер МЧС не был её жильцом, а являлся обычным знакомым. Елена Ивановна сменила тактику. Она теперь знакомилась и приглашала к себе, справедливо полагая, что таким образом её шансы найти жениха увеличиваются. Не всякий мужчина способен снять комнату, но каждый может зайти «на минутку» и попить с ней чайку.

Одним из таких, привлёкших к себе внимание Елены Ивановны, оказался бедный и обездоленный «романтик», как он сам себя называл, Коркин Валерьян Леонтьевич. С ним Неспрошенова познакомилась в парке и сразу же пригласила к себе на чашечку чая. «Романтик» гордился тем, что он бедный и обездоленный, а главное, умел об этом красиво рассказывать.

— Сегодня мой голодный живот издал такой протяжный и заунывный стон, — улыбаясь, говорил Коркин, попивая чай с вареньем из фарфоровой чашечки, — что от этого внутриутробного плача завыла соседская собака. И выла долго, жалобно, до тех пор, пока побоями её не заставили замолчать. Я поднёс к глазам будильник — было пять часов утра. Встав с постели, я включил свет и достал с полки свою самую любимую книгу. Это книга, как вы могли догадаться, «О вкусной и здоровой пище». Она, родимая, в эти трудные времена заменяет мне всю мыслимую и немыслимую литературу. В ней есть всё! И романтика, и детектив, и любовь, и ненависть, и фантастика, и эзотерика, и картинные галереи, и те далёкие страны, в которых мне никогда не побывать. Вы не поверите, Елена Ивановна, сколько в этой книге чудесных слов, ласкающих глаз голодного человека. Читать её мне интереснее любого бестселлера. Я с головой погружаюсь в написанное и вижу, как над огромными, блестящими в солнечных лучах котлами поднимается пар от кипящего бульона. Как под умелыми руками шеф-повара готовится уникальная заправка для борща. В такие минуты я задаю себе только один вопрос. Почему я, неглупый человек, не пошёл в своё время учиться на повара? И не нахожу на этот вопрос вразумительного ответа. Ведь я бы был сейчас при кухне. Допускаю, что хорошего повара из меня бы не получилось, но голодным бы не был. Не страдал бы так.

Елена Ивановна была от счастья на седьмом небе. Она приготовила вкусный суп для голодающего Коркина. Рассчитывала поесть сама, накормить гостя и оставшуюся часть отдать Валерьяну Леонтьевичу домой. Но тут без предупреждения прибежал Гораздов и то ли от голода, то ли из духа соперничества — взял да и съел весь её суп. Тарелку за тарелкой, к добавке прибавка — и кастрюля пуста.

Филлип Леопольдович снова разделся до пояса, дал потрогать Коркину твёрдость своего пресса, продемонстрировал бицепсы и трицепсы. И так же внезапно оделся и убежал. Следом за ним ушёл обиженный Коркин, на прощание проронив непонятную хозяйке фразу: «Уж не сектанты ли вы, часом?».

«Словно нюх у него, прибежал, как на жареное. А убежал опять, как на пожар, — думала Елена Ивановна о Гораздове, моя кастрюлю. — Никакой определённости нет с этим человеком. Что за дела? И Валерьян Леонтьевич ушёл голодный и злой, больше не придёт, зови не зови».

В тот же день пришла к нам Неспрошенова за солью.

— Марья, — обратилась Елена Ивановна к моей супруге, — а кто такие сектанты?

— Это страшные люди, — стала просвещать её Машенька, — они заставляют человека выпить зелье, а потом делают с ним всё, что задумали.

— А где можно их встретить? — насторожилась соседка.

— Везде, — ошарашила её жена, — ты их не ищешь, они тебя сами находят. Выходишь из подъезда и сталкиваешься с ними нос к носу.

Тем же вечером соседка пошла в магазин за хлебом. Выйдя на улицу, увидела приятного для неё мужчину в джинсах и красной майке с белой надписью «Фаворит». Незнакомец был небрит, слегка навеселе. В тот момент, когда она на него смотрела, он взял и сморкнулся.

Заметив пристальный взгляд Елены Ивановны, «фаворит» согласно закивал головой и извиняющимся тоном произнес:

— Правильно делаете, что осуждаете. Я и сам знаю, что категорически запрещается сморкаться на асфальт, только на матушку-сыру землю. И тогда, может быть, случится чудо, и на твоих глазах пробьётся росток, который в считанные мгновения превратится в дерево, исполняющее заветные желания. Но, как сами видите, сморкаюсь, где попало. А это значит, что утрачена последняя надежда.

— А какое у вас заветное желание? — поинтересовалась Неспрошенова.

— В данный момент — простое. Купить в магазине зелье да угостить им вас, — чистосердечно признался мужчина.

— Тогда я знаю, кто вы, — дрожащим от страха голосом произнесла Елена Ивановна, — вы — сектант.

— Для вас готов стать кем угодно, — приблизившись, пообещал «фаворит».

— А если я куплю вам зелье, вы заставите меня его выпить?

— Никакого насилия. Конечно, в одно горло — не комильфо, но если вы принципиально воздерживаетесь, то я готов всё уничтожить один. Да вы меня разыгрываете. Неужели случилось? Выросло моё волшебное деревце прямо посреди асфальта.

Неспрошенова заплатила за зелье, разделила его с мужчиной, приятным для неё, а потом предъявила счёт:

— А теперь ты должен сделать со мной то, что задумал.

У «фаворита» хватило сообразительности понять, что он задумал. А так же и сил на то, чтобы как следует отблагодарить женщину, устроившую ему праздник. Оба остались довольны.

Затем, познакомившись лучше, соседка вышла замуж за этого мужчину и уехала с ним жить в Краснодар.

7.09.2016





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0    

Читайте также:

<?=Словесник?>
Алексей Дьяченко
Словесник
Роман в двух частях
Подробнее...
<?=Командировка?>
Алексей Дьяченко
Командировка
Рассказ
Подробнее...
<?=Шалопут?>
Алексей Дьяченко
Шалопут
Повесть
Подробнее...