Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Хозяйка

Наталья Юрьевна Леванина — прозаик, литературовед, литературный критик. Доктор филологических наук, профессор.
Автор более ста тридцати печатных работ, из них — десяти книг художественной прозы. Публиковалась в журналах «Москва», «Октябрь», «Дон», «Волга», «Волга — XXI век», «Наш современник», «Женский мир» (США), в альманахах «Саратов литературный», «Краснодар литературный», «Мирвори» (Израиль), «Эдита» (Германия) и др.
За книгу повестей и рассказов «По реке, текущей в небо» (2008) стала лауреатом Литературной премии им. М.Н. Алексеева.
Член Союза писателей России. Живет в Саратове.

Весна в этом году случилась какая-то странная. Вначале казалось, что не наступит совсем, а потом она так заторопилась, таких жарких полешек щедрой рукой подкинула в топку, что температура, потеряв представление о времени, по-летнему взлетела вверх. А вслед за ней всё живое заторопилось просыпаться, набухать и цвести. И – опалённое резким зноем – отцветать.

Будто припорошённые пеплом, в парках и скверах мерцали серые свечи пафосных каштанов. Сирень, которой в этом городе было великое множество, в наступившей духоте свисала с веток неряшливыми комочками. Тюльпаны, высаженные на городские клумбы, за несколько жарких дней растеряли своё роскошное убранство, не успев толком ни порадоваться, ни порадовать.

Эта весенняя скороговорка ошеломила профессора. В последнее время он напряжённо работал над монографией, заканчивая многолетний труд. Пару недель не выходил из дому. Трудился всласть, до полного изнеможения. Работа обглодала его, как алкаш солёную воблу, до косточки, до жилочки. И вот теперь, когда наконец он закончил труд и выбрался подышать, то не сразу понял, что происходит. Оказалось, пока он корпел над рукописью, на земле наступила весна.

Он так ждал её – и вот, пожалуйста, пропустил! Что-то слишком много взялся он пропускать в последнее время. И это при том, что недели и месяцы его жизни теперь мелькают, как картонные декорации за окном киношного поезда. Всё как-то нереально, неправдоподобно, неубедительно. И всё – мимо.

 Профессор шёл по майской земле, которая невероятным образом очнулась от зимнего обледенения и в очередной раз продемонстрировала чудеса перевоплощения. На вчерашних наледях образовались весёленькие лужайки с легкомысленными одуванчиками. Волга, разметав ледовую темницу, освободилась от, казалось бы, вечного плена и теперь беззаботно плескала ласковой волной. Люди, обескровленные затянувшейся зимой и авитаминозом, уже успели загореть и снова полюбить жизнь. А комары и прочая однодневная мошкара будто никуда и не исчезали, а только и делали, что круглый год кружили в тенёчке, готовясь к своей плотоядной охоте.

 Похоже, только для него весна и стала неожиданностью. Профессора покачивало от усталости и избытка кислорода. Он чувствовал себя выпавшим из времени медведем-шатуном, которого некстати разбудили и вытряхнули из берлоги в слежавшейся шкуре – отощавшего, сонного, сбитого с толку. Странного и страшного.

Народ на него, впрочем, косился весело. И на то была причина: зимняя одежда, которую по привычке натянул на себя заработавшийся профессор, на фоне массовых шортов и безрукавок смотрелась уж очень экзотично.

Профессор посетовал про себя: совсем спятил, Лия не одобрила бы, вот уже и народ смешит. Он принялся торопливо расстегиваться, раздеваться и продвигаться к дому.

Прогулки не получилось. Пропущенной весны было жаль. Собственная чудаковатость унижала. Вот тут-то ему в голову и пришла мысль съездить на недельку в то самое место, о котором ему в последнее время навязчиво думалось, попытаться догнать весну.

Работая в Интернете, профессор как-то наткнулся на одно любопытное объявление. На фотографии был запечатлён старый трёхэтажный деревянный дом непонятной архитектуры. Стоял он в зарослях деревьев под серой черепичной крышей и был совсем без окон. По периметру всех трёх этажей его опоясывала деревянная терраса, откуда на каждый этаж вела своя дверь.

 Фото сопровождалось текстом: «Если хотите тишины и покоя, я готова Вас ими обеспечить. Дом мой без особых удобств, но Вы оцените благодать этого места, где каждый живёт, как хочет. В Вашем распоряжении будет целый этаж с уединённой террасой, которая выведет Вас в сад, переходящий в лес, переходящий в бесконечность. Границы своих прогулок установите Вы сами. Ни о чем не беспокойтесь, мы Вас встретим и проводим».

Ниже был указан телефон и призыв хозяйки этого невероятно странного жилища: «Звоните! Мы всегда ждем Вас!»

«Чего только не встретишь на просторах Интернета!» – подивился профессор, но зачем-то выписал телефон и, как оказалось, не забыл об этом необычном объявлении. Сегодня его так огорчила оплошность с весной, что он решил немедленно позвонить туда.

Приветливо откликнулся мужчина. Назвал совсем скромную цену и сказал, что сейчас как раз свободен первый этаж. А может, к его приезду освободится и второй.

– Поживёте, сколько получится! – пригласил собеседник. – Не думайте о времени. В любом случае блаженное одиночество вам обеспечено.

– Как вы сказали? – удивился профессор. – Блаженное одиночество? Как странно вы, однако, изъясняетесь. Простите, а с кем я говорю?

– Помощник Пётр. Хозяйка дома – дама почтенного возраста. Я с Божьей помощью помогаю ей вести дела.

– Понятно. На свете счастья нет, Но есть покой и воля.

– Вот именно, – подтвердил Пётр и положил трубку.

Профессор ощутил безудержное желание увидеть этот странный дом, побродить по саду-лесу, пережить то, что любил теперь больше всего, – это самое блаженное одиночество.

– Странно, – бормотал профессор, утром пакуя чемодан, – как легко этот Пётр уговорил меня, как быстро заставил собраться. А я ведь тяжёл на подъём. Он сказал, что это рядом. Моргнуть не успею, как буду на месте. Сказочник этот Пётр! Кстати, а вот и он. Звонит. Иду!

Пётр оказался таким же, как и его голос, улыбчивым, приветливым, а ещё – золотоволосым. На утреннем солнце его длинные пушистые волосы забирали всё внимание, даже трудно было определить, сколько человеку лет. Ясно только, что молодой.

 Пётр легко погрузил профессорский багаж в свою машину непонятной марки, а ему самому предложил устраиваться на заднем сиденье:

– Путь неблизкий, захотите – подремлете, там подушки где-то были.

…Ехали они часа два. С трудом миновали переполненный машинами и людьми город, потом выскочили на просторы области, Пётр нажал на газ, и они полетели. За окном замелькали вспаханные поля, очнувшиеся после зимней стужи леса и перелески. Рассмотреть подробности никак не удавалось. Это утомило профессора, и он задремал. Проснулся, когда машина остановилась.

…Дом был в точности как на картинке – странный, потемневший от времени, одинокий. Рядом не было ни дачных посёлков, ни деревень. Ни дорог, ни машин, ни людей. Только остывающий драндулет Петра во дворе да запущенный сад, видимо, действительно переходящий в лес.

Профессора Пётр поселил на первом этаже, сказав, что сама хозяйка живёт на третьем. Второй уже опустел.

Предупредил: прислуга есть, но она обучена глаза не мозолить. Так что никто ему не помешает. А еду нужно заказывать заранее и в письменном виде.

– Вам всё доставят прямо в номер, – гарантировал помощник.

Комната, в которой поселили профессора, представляла собой вытянутый прямоугольник, освещённый в нескольких точках какими-то скрытыми от глаз иллюминаторами, отчего создавалось впечатление… нет, не матросского кубрика, скорее – офицерской каюты, но без излишеств. Спартанская обстановка, только самое необходимое для путешествия по волнам памяти. Из удобств – душ и гальюн в номере.

 Тему приготовленного постояльцам неспешного дрейфа поддерживала и первородная тишина, которая была здесь не бонусом, а основным условием проживания.

…Он жил здесь уже неделю, собирался задержаться ещё, а хозяйку до сих пор не видел. Лишь изредка в последнее время сверху стала доноситься музыка. Вагнер. Правда, звуки быстро затихали, и поначалу это не мешало – он и сам любил музыку и часто её слушал. Не Вагнера, поспокойней. Чересчур громко и тревожно.

 Профессор был рад своим нечаянным каникулам, он много гулял, любовался природой, которая здесь только собиралась просыпаться. Был доволен: поймал весну за хвост. Он в этом уединении тоже не спешил просыпаться, непривычно крепко и долго спал. Что удивительно, видел сны. К нему в сновидениях приходила молодая мама, где-то на периферии сна присутствовала Маша. Чаще и отчётливей других навещала его Лия – как всегда весёлая, красивая, любящая. Он ощущал её плоть, вдыхал родной запах, явственно слышал её безудержный смех. Это было волшебно. Только ради этого стоило сюда ехать.

До этого она не снилась ему никогда. А он маялся по ней волчьей тоской.

 …После смерти жены, десять лет назад, Лию привела в дом его дочь. Она знала, что отец к жизни приспособлен плохо, а принять на себя заботы о нём не могла (Аня была замужем и жила с семьёй отдельно), а может, не хотела.

 Лия была домашним человеком Аниной близкой подруги, в семье которой прожила всю жизнь, ухаживая вначале за маленькими детьми, а потом и за стариками. Бездетная подруга, которой состарившаяся Лия была не нужна, хотела пристроить её к хорошим людям, сняв тяжкий моральный камень с души.

Это для двадцатилетних Лия, которой не было и пятидесяти, была старушка, а профессор, лишь увидел эту живую смешливую женщину, не умеющую стоять на месте, тут же окрестил её про себя перпетуум мобиле, и не ошибся. У Лии, впрочем, был большой недостаток – она была слишком жива для его научной обители. Её подвижный темперамент решительно не совпадал с заторможенностью квартиры, где всегда соблюдалось главное требование хозяина – не шуметь и не мешать думать.

 И это была проблема. Но подруга Ани так горячо её рекомендовала, так хвалила за трудолюбие и расторопность, утверждая, что Лия ко всему приноровится, что нет дел, которые Лия не умела бы делать, что профессор в конце концов принялся обдумывать вариант жизни в опасной близости от пламенного мотора в юбке. Между тем замужней дочери тоже надо было сбыть с рук неприспособленного отца, и она изо всех сил хвалила Лию, не подозревая о засаде, как потом стала она называть появление этой женщины в отцовском доме.

Вообще, к совместной жизни эти зрелые люди пробивались через целый частокол проблем и комплексов. Хоть жить Лие было негде, но у одинокого профессора она селиться даже не столько стеснялась, сколько – боялась. С живыми профессорами она раньше никогда не сталкивалась и решительно не понимала, чего ждать от этих учёных затворников.

 Профессор, смешно сказать, опасался тоже. Лия была для него решительно чужой, непонятной и, как он искренне полагал, красивой женщиной. Профессорский опыт общения с женщинами был невелик: мать, жена, дочь, несколько женщин-коллег в мужском коллективе. Он не то чтобы не интересовался противоположным полом, просто был таким занятым, замудрённым и засушенным, что возникающие порой шальные гендерные импульсы рассеивались ещё на подступах к сознанию.

Профессор пребывал в такой дремучей закомплексованности, что почти полгода просидел в своём кабинете, стараясь не пересекаться с Лией на нейтральной территории. Дело в том, что уже давно жизнь свою он ограничил работой, а по связям с безумным миром была у него жена Мария, которую он всегда воспринимал по формуле друг, товарищ и брат. Всё в мужском роде. Нет, она не была мужеподобной, скорее – бесполой, бесплотной. Не была, а стала. Какая и нужна была засушенному учёному головастику.

 Марию это, кажется, не напрягало. Она гордилась званием профессорской жены, первой бросалась на все житейские амбразуры, экономно тратила его зарплату, растила дочь. А вот была ли Маша счастлива – теперь уже не узнаешь. Ушла она в иной мир, незаметно прожив со своим профессором почти три десятка лет.

Но деваться некуда, ведь, как ни крути, а за одиноким профессором ухаживать надо, и Лие не на вокзале же ночевать. Так со скрипом организовалась их жизнь под одной крышей.

 Поначалу это были чисто пионерские отношения – типа ни-ни! – но общий быт и природная живость Лии развернули их лицом друг к другу. А началось всё с его профессионального хронического бронхита. Он истошно кашлял, температурил, лекарства не помогали, он хандрил, и тогда Лия уговорила поставить ему банки. Целую неделю каждый вечер она ставила ему эти банки и растирала образовавшиеся темные круги на спине и груди камфарным маслом.

И всё как по маслу сдвинулось с мёртвой точки: бронхит отступил, а у них всё неожиданно и ладно получилось. Он, сгоряча познакомившись со своей мужской сущностью, потом много раз жалел, сколько драгоценного времени упустил.

 Постепенно сложилась почти идеальная пара: она нежная, заботливая и преданная, сирота, всю жизнь прожившая на краю чужой семьи и ценившая сложившиеся отношения как дорогой подарок судьбы. Не получив особого образования, она искренне восхищалась профессором, который читал в университете лекции, писал книги и по-мальчишески трепетно относился ко всему, что между ними происходило. Она очень следила за собой, боясь его разочаровать, чтобы он, не дай Бог, не догадался, что никакая она не красавица, а самая обыкновенная женщина, которой в жизни только разик и повезло. С ним.

 А профессор реально не мог понять, как такое могло произойти, что он, будучи нормальным и всю жизнь женатым мужчиной, только на шестом десятке открыл то, что люди обычно испытывают с ранней юности. Между ним и Лией разгорелся пылкий роман, которому ни дочь, ни совместный быт помешать не могли. Они были счастливы и страшились это потерять. Профессор предложил ей выйти за него, но Лия, боясь навлечь дочерний гнев, убедила его, что делать этого не надо. Что она и так, пока жива, будет любить его всем сердцем.

Пока жива…

Уходила Лия тяжело. Больше года профессор пытался её спасти, как мог выхаживал, не спал ночами, доставал лекарства – в общем, делал всё, что в таких случаях делает самый близкий человек. Но смерть, вцепившись в его любимую раковой клешнёй, так и не отпустила её. Пришлось, собрав все силы, жить как-то дальше, так и не смирившись с чудовищной потерей.

 Лия оставила его два года назад. С тех пор он был как подстреленная птица, подранок. Сильно сдал. Почти ослеп и оглох. И, судя по недавней его вылазке, успешно превратился в городского сумасшедшего.

…Теперь же, в странной реальности нового места, когда исчезнувшая Лия каждую ночь приходила к нему, его чувства вновь обострились и походили на переживания влюблённого мужчины, живущего от свидания к свиданию.

Однако хозяйка этой нирване определённо мешала. Она у себя наверху всё громче включала своего Вагнера и как-то хаотично при этом двигалась, постукивая тростью.

 Оторвавшись от Лии, он, растерянный и встревоженный, лежал и почти в беспамятстве слушал эти звуки. Стук хозяйской трости удивительным образом совпадал с его сердцебиением: то вяло, то вскачь, то громко, то почти неслышно. Постепенно хозяйка затихала, а он ещё долго лежал, выравнивая дыхание и приходя в себя.

Эта ночные звуки сильно волновали его. И вот однажды профессор решил подняться к хозяйке, чтобы попросить об одолжении: не мешать ему. Лестница была старая, винтовая, узкая, крутая и неудобная. Чем выше он карабкался – тем сырее и затхлей становился воздух. На площадке перед дверью, ведущей на последний этаж, вдруг отчётливо пахнуло старым подвалом. Что-то подсказывало ему: знакомиться с этой дамой не стоит, лучше вернуться на свой этаж и, если на то пошло, – вообще убраться подобру-поздорову. Но воспитанное упорство, привычка доводить всё до конца и добиваться результата толкали его вперёд, то есть вообще-то наверх, но по ощущениям будто бы и наоборот. Боже, куда ж его несёт!

Профессор, вскарабкавшись на последнюю площадку, присел на ступеньку, собираясь с силами. Эти сырые запахи всколыхнули в нём забытые, казалось, детские страхи. Когда-то давно проводил он лето в деревне. Бабушка, суровая крестьянка, что-то решила проверить в подвале и, спускаясь в деревенский голбец, попросила его посветить ей, подержать керосиновую лампу.

 Он тогда был просто ошарашен тем, что внизу, под уютным светлым домом, существует какая-то другая реальность: влажная, тёмная, с крысами и Бог знает с кем ещё. Он был удивлён бабушкиной отвагой, сам бы он никогда по доброй воле туда не спустился.

И вот сейчас – тот же земляной дух и те же ожившие детские страхи. Борясь с сердцебиением, он приблизился к чёрной массивной двери с золочёными замками и ручками. Вагнер за дверью пустился во все тяжкие и отправил в свободный полёт всех своих безумных валькирий. Страшные в своей неизбывной тревоге звуки заполонили пространство и остановили профессора.

 Он вдруг понял, что ведёт себя глупо, что урезонить хозяйку, этот сводящий с ума стук и эту безумную музыку – не в его власти. Он в этом доме только гость. К тому же время его выходит, загостился. Надо убираться отсюда.

Пока он топтался и прикидывал, за дверью вдруг наступила тишина. Будто кто-то затаился, наблюдая за ним, забавляясь тем, что происходит у него внутри. Сам же визитёр, чуя неладное, в конце концов простецки струсил и поспешно ретировался.

…Ночь выдалась бессонной. Вагнер продолжал греметь, хозяйка в такт музыке неистово стучала то ли тростью, то ли Бог её знает чем. Похоже, его отсюда действительно выживают. Но Петра он вчера не видел, а как выбраться отсюда без его помощи – понятия не имел.

Утром разбитый профессор отправился в сад, чтобы всё обдумать и решить. Проходя мимо сарая, где помощник ставил свою допотопную машину, он вдруг увидел Петра. Тот ремонтировал видавший виды драндулет и как всегда учтиво поздоровался. Отложив инструмент, поинтересовался: как отдыхается?

– Вот за этим я и шёл к вам, – поспешно ответил профессор, обрадовавшись встрече. – Видимо, пора заканчивать с отдыхом. Отвезите меня, пожалуйста, в город.

– А что так? Не понравилось? Может, что-то не так? – помощник закидывал его вопросами, а у самого черти плясали в глазах, а солнце – в волосах.

– Всё так. Спасибо. Просто время моё, кажется, вышло.

– Жаль, – посетовал Пётр, – вы ведь так и не познакомились с хозяйкой. А она ночью улетела в Испанию. Кто знает, когда вернётся.

Профессор был поражён:

– Как в Испанию? А кто ж шумел? Ничего не понимаю! Она что, свободно перемещается?

– Ещё как перемещается! – расхохотался Пётр. – Не поспеешь за ней.

В действительности профессору жаль было оставлять это чудесное место. В городе его никто не ждал, а тут он реально пребывал в обещанных кущах, за исключением ночных хозяйских фортелей, конечно! Он потоптался, помолчал, потом решил:

– Ну, если в доме никого нет, можно чуток и задержаться.

– Вот и славненько! – обрадовался Пётр. – А то мне попадёт от хозяйки, что не смог вас остановить. Вам не скучно ли у нас?

Профессор тоже был любезен:

– Боже упаси! Какая скука! Здесь просто замечательно дышится, думается и спится.

– Кстати, кстати! – спохватился Пётр. – Простите за самоуправство! Я по приезде взял на себя смелость сделать для вас заказ.

– Какой заказ?

– Набор снов.

– Что? – остолбенел профессор.

– Да-да! Есть у нас такая услуга. Не понравились? Вы можете и сами себе сны заказывать. Я разве не говорил?

– Первый раз слышу, – ошеломлённо пробормотал профессор.

– Ну, это ещё цветочки! Очень рад, что потрафил. Очень рад! Хозяйка у меня такая продвинутая, все новинки на своих постояльцах пробует. Сонотека-то у нас давно. Вчерашний день. У постояльцев пользуется просто бешеным успехом. Любят у нас люди есть, спать и видеть сны. Некоторые для этого и приезжают. Будто никогда не наедятся и не выспятся! А ведь в сущности… Ну да ладно. А на вас хозяйка, скажу по секрету, хотела испытать одну научную штуку. Вы ведь человек учёный. Я-то старорежимный, в терминологии не силен, но смысл, как я понял, такой: хозяйка по всему свету летает, везде бывает, вот и решила она из разных мест, как по скайпу, выходить на связь. Только её изображение будет не в компьютере, а прямо здесь.

– Где – здесь? – не понял профессор.

– Да где захочет, там и объявится! – расхохотался Пётр, широким жестом вбирая дом и окрестности. – Здесь. Везде. Говорю же, затейница!

– Что вы мне тут сказки рассказываете! – рассердился профессор.

 – Боже упаси! – захлопал крыльями помощник. – Просто техническая новинка. Хотел вас по дружбе предупредить, чтоб не испугались. Так что не удивляйтесь, если увидите и услышите в саду, или лесу, или ещё где что-то странное. Кстати, на Вагнера не грешите, здесь его нет и в помине. И трость, на которую вы шли жаловаться, тоже отсутствует.

– Я не жаловался ни на Вагнера, ни на трость, – пробормотал сконфуженный профессор.

– Чтобы жаловаться, не обязательно говорить, – многозначительно изрёк Пётр, захлопывая капот своего древнего автомобиля. – Можно просто вскарабкаться и скатиться. Да не тушуйтесь вы! Ничего сверхъестественного! Дом так устроен, что мы с хозяйкой видим все перемещения гостей. И стараемся их успокоить… до поры до времени. А хозяйка очень, очень вами заинтересовалась. Она вначале до слез смеялась, назвала ваш вчерашний спуск по лестнице переходом Суворова через Альпы. Весьма ироничная дама! А потом даже вашу последнюю монографию прочитала.

Профессор растерялся и не нашел ничего лучше, как уличить Петра:

– Сомневаюсь, она ещё в рукописи.

– Нет более загадочной вещи, чем эти самые рукописи. Уверяю вас! И вообще, голова человека – это просто открытое хранилище! У кого-то чердак с мусором, у кого-то склад нужных вещей, у кого-то редкая библиотека на плечах… И всё на виду. Ну да ладно. Это не я, так утверждает хозяйка. Очень, очень умная женщина. Я порой даже боюсь её. Так вот, она говорит: если что-то есть хоть в одной голове, то ящик Пандоры уже распахнут, потому что мозг человека – это открытая система.

– Давайте пройдёмся, поговорим, – предложил профессор.

Разговор его заинтересовал. К тому же хотелось узнать, как оценила хозяйка его рукопись.

 – Ну и что же она сказала? – не удержался он от вопроса, когда они удалились от дома по одной из многочисленных тропинок, петляющих по саду.

– Про вашу работу? – дурашливо уточнил Пётр.

Профессор кивнул.

– Вам не понравится, – уклонился от ответа помощник. – Хозяйка – критик суровый. Счёт у нее гамбургский.

– И всё-таки, – настаивал автор.

– Сказала, что человек вы умный, – промямлил Пётр, уводя взгляд в сторону.

– Ну что ж, приятно… – выдохнул автор.

Но Пётр продолжил:

– Я бы не стал особо этому радоваться. У неё свой взгляд на эти вещи. Она, конечно, не профессор, просто свободное существо…

– Замечательно.

 – Ну, не знаю. Вряд ли вам это понравится…

– Давайте уже, говорите! – прикрикнул профессор на мнущегося собеседника.

– Говорю, – быстро откликнулся Пётр. – Хозяйка считает ум скорее недостатком. А все учёные штучки, все эти высокопарные с одной стороны, с другой стороны, все эти гирлянды мудрёных терминов – пустой тратой времени и гордыней.

– Вот как! – разнервничался профессор. – Почему же? Это поиск объективного знания, нужного людям. Вы же не будете отрицать, что наука много полезного сделала для человечества.

– Мы же говорим о вашей работе, – прямолинейно бухнул Пётр.

– Ну, осчастливить человечество я и не планировал, – скрывая обиду, произнёс профессор.

– А зачем тогда все усилия, жертвы и потраченное драгоценное время? Это не мой, это её вопрос.

– Поиск остановить нельзя! – отчеканил уязвлённый автор.

– А вот это полная ерунда! – вскричал собеседник. – Ещё как можно. Надо только задаться вопросом: для чего всё это? Какой высший смысл в словесах и писаниях? Кроме практической выгоды для расплодившихся учёных, конечно. Но и то сказать, какие ж они учёные! Хозяйка считает, что демонстрировать ум и образованность – это высшая степень глупости.

– Да она у вас просто мастер парадоксов!

– Ещё какой мастер! Но, согласитесь, она права: наука – продукт скоропортящийся. Вряд ли стоит на неё     короткую, к тому же единственную жизнь тратить. Ведь как получается? Вы знаете это лучше меня: не успел написать, как уже переписывать надо, вносить изменения. Устаревает на корню! – глубокомысленно изрёк Пётр, откинув с высокого чела свои золотые волосы.

Профессор не сдавался:

– Однако люди всё равно читают, цитируют…

Но Пётр был непреклонен:

– А вспоминать будут не научные изыски, а исключительно то добро, которое вы успели сделать.

– А если нет? Не успел? Не сделал? – остановил профессор на Петре свой тревожный взгляд.

– Ну, на нет и суда нет. Закопают и разойдутся по домам, не пролив и слезинки, – как о давно решённом постановил Пётр. – Вот и получается: даром человек бременил собою землю, хоть и накропал кучу всякого… добра.

– Сурово…

– Так не в поддавки играем… – значительно выговорил Пётр. – Оцениваем окончательно.

Сбитый с толку строгостью приговора, рассердившийся профессор ощетинился на собеседника:

– А что такое добро? Не прояснила твоя хозяйка?

– Как же, как же! – затараторил помощник. – У неё и формула есть. Сейчас. Добро – это деятельная любовь.

– Дитя родить, дом построить, колодец вырыть… – иронично прокомментировал профессор. – Боже, как банально!

Банальность – это истина, проверенная временем. Тоже её слова. Но я полностью их разделяю.

– Как, однако, вы тут формулируете… Будто специально готовились.

– Что касается меня, то, безусловно, готовился. А вот хозяйке приготовляться не надо. Она всегда готова, точку в каждом споре всегда ставит она. И это не обсуждается.

Профессор устал от словопрений и решил сменить тему:

 – Раньше, Пётр, из ваших слов я понял, что хозяйка – немощная пожилая дама, раскладывающая пасьянс, тихо живущая на своём последнем этаже. Но чем больше я вас слушаю, тем больше сомневаюсь, правду ли вы мне рассказали, и зачем надо было всё это скрывать? Оказывается…

– Вот именно! – вскричал Пётр, отчаянно жестикулируя. – Оказывается! Мы всегда думаем, как можем и хотим. По-другому не умеем! А оказывается, что на самом деле всё совсем не так. Да, я говорил, что хозяйка подолгу здесь живёт. Живёт уединённо. Так оно и есть! Мы же с вами подружились? Я могу выдать её маленькую тайну? Да вы и сами уже, наверное, догадались! Хозяйка не просто проводит время в этом уединённом месте, она здесь коллекционирует типажи! Что это такое – я, ей-Богу, не знаю. Спросите у нее сами. Но что она немощный инвалид с палочкой – этого я не утверждал. И утверждать не мог! Ведь мне лучше других известно, что её аппетиту и энергии можно только позавидовать. Она всё время в поиске, буквально без устали ищет, как она говорит, новые методы и формы… Зачем ей это надо и что это такое – мне не ведомо. Я только помощник. Решаю оргвопросы. Всё остальное – к ней! Знаю только, что со временем силы у нее не убывают, а наоборот. Она в восторге от собственной продуктивности. Именно этими словами она себя порой и подхваливает…

…Обескураженный профессор, не дослушав до конца сумбурную тираду помощника, резко развернулся и побрёл в самый дальний уголок сада. Там под старой засохшей грушей, опутанной цветущим бульденежем, присмотрел он себе маленькую деревянную скамейку, на которой полюбил сидеть.

Вот и сейчас, устало опустившись на сиденье, он в очередной раз оценил этот кусок природы с неожиданно оптимистичной композицией: груша погибла, но оказалась надежной подпорой для цветущего кустарника, который, не будь рядом засохшего дерева, уронил бы в грязь все свои белоснежные гроздья.

– Ничто не заканчивается со смертью. Да, Лиечка?.. – пробормотал профессор, прикрыв утомлённые глаза и переваривая услышанное от Петра. Информация холодила мозг. Он сам не заметил, как постепенно стал разговаривать с любимой в полный голос. Благо, места здесь глухие, необитаемые.

– А чего ещё можно ожидать от этого странного пристанища! Ты когда-нибудь видела дом без окон, обинтованный террасами, как кокон шёлковыми нитями? Где ещё водятся такие Петры, преданно служащие таинственной хозяйке и завлекающие к ней одиноких гостей, соблазняя их ещё большим одиночеством? Кто в мире знает, какие сны ты хотел бы видеть, и показывает их тебе, обещая телепортацию как простенькую мобильную связь! Бред, конечно! Лиечка, не думай, я не сошёл с ума. Всерьёз воспринимать Петра – себя не уважать! Парень любит фантазировать. Но это место держит меня! Ведь именно здесь мне стало легче перемогаться без тебя. Это же факт! И плевать мне на реальность, если каждую ночь я снова с тобой.

Профессор вытянул затёкшие ноги и распрямил уставшую спину. Посидел чуток, подставляя лицо нежному утреннему солнцу. Потом продолжил:

– Я знаю, Лиечка, ты опасаешься за меня. Прямо слышу, как торопишь собирать вещи и отправляться отсюда восвояси хоть тушкой, хоть чучелом… Кажется, так ты шутила. Анекдота этого я по своей привычке не запомнил, но твои слова и смех стоят у меня в ушах. Всё, конечно, так. Одна загвоздка: что, а тем более – кто ждёт меня дома? Книга, как выяснилось, никчёмная; дочь, ты знаешь, отрезанный ломоть, а тебя там нет. Здесь хоть во сне видимся. А случится ли это дома – не уверен. До этого-то ты ни разу мне не приснилась. Вот и смейся над Петровой сонотекой! Хоть обхохочись! Но весну, покой и тебя я получил именно здесь. Нет, побуду тут ещё, сколько смогу!

Он замолчал, будто что-то припоминая.

– Знаешь, Лия, что меня беспокоит? Во мне почему-то разбушевался какой-то звериный инстинкт самосохранения. Всего стал бояться и опасаться. Как пуганая ворона. Было бы что сохранять! Сокровище, в самом деле…

…В саду стояла звенящая тишина. Только трещали кузнечики да нетерпеливые молодые соловьи время от времени выпускали пробные трели. Полуденное солнце поднялось и заплутало в цветах бульденежа, наполняя их волшебным сиянием. Тропинку, по которой он пришёл, постепенно заволокло туманом. Вдали обозначилась лёгкая женская фигура, которую он узнал бы и с закрытыми глазами. Она, Лия! Волосы развеваются, лёгкая юбка надулась парашютом. Спешит, улыбаясь и протягивая к нему руки. Подлетела, прижала его голову к своей груди, ласково взлохматила давно не стриженные волосы. Он онемел, задохнувшись от нежности. Она опустилась рядом, крепко переплетя их пальцы.

– Ну как ты, милый?

– Живу, как видишь.

– Оброс, подстричься бы надо.

– Надо.

Захлёбываясь словами и слезами, он рассказал Лиечке, как перепутал недавно времена года и насмешил народ своим диким видом. Пожаловался:

– Без тебя всё нелепо и ненужно.

Она опустила голову на его плечо:

– Не грусти, береги себя. Я всегда с тобой. Смотри, милый, наступила весна. Ты же всегда любил её. Помнишь, как ты рассказывал мне про клейкие зелёные листочки?

– Да, клейкие… Но что мне теперь с этим добром делать? Вот полюбовался – и опять один. Ничего эти листочки в моей жизни не меняют.

– Нет, меняют. Всё проходит и незаметно меняется. Ты успокоишься и что-нибудь ещё сотворишь. Напишешь новую книгу, возьмёшь в дом другую помощницу. А там… кто знает… Ты ещё полон сил.

– Что ты говоришь, Лия! – вскричал он, расплетая их руки и желая посмотреть ей в лицо. Но вместо ласковых васильков, как он называл её удивительной голубизны глаза, на него глянули бездонные чёрные очи.

Профессор вздрогнул и отпрянул:

– Кто это? Что происходит? Лия, где ты?

Но на скамейке он по-прежнему сидел один, рядом не было ни Лии, ни её двойника с чёрными глазами. Только шевелились высохшие ветки груши, которые, как руки немого человека, что-то важное хотели сообщить ему.

…Профессор с трудом поднялся со скамейки и, обессиленный, побрёл к себе в номер. Он не помнил, как дошёл и забылся.

…В дверь долго и требовательно стучали. Сквозь пелену уплывающего сознания пробивались неясные звуки:

– Хлипкий народец, эти учёные… Что ты наплёл ему? А, Пётр?





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0    

Читайте также:

<?=Поэт?>
Наталья Леванина
Поэт
Рассказ
Подробнее...
<?=Чудобище?>
Наталья Леванина
Чудобище
Подробнее...
<?=Ошибка?>
Наталья Леванина
Ошибка
Повесть
Подробнее...
<?=Ходики?>
Наталья Леванина
Ходики
Повесть
Подробнее...