Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Несчастная судьба

«Бунтовщик — хуже Пугачёва! Тот, хоть царём прикинулся, монархический строй исповедовал, а этот революцией надумал на Руси учинить республику!» — гневно произнесла императрица Екатерина II после прочтения «Путешествия из Петербурга в Москву», опубликованного Александром Николаевичем Радищевым в собственной типографии в мае 1790 года. Из уст главы государства характеристика убийственная, за которой могло последовать только одно — смертный приговор. И коль уж бунтовщик хуже Пугачёва, то и приговор, соответственно, должен быть ещё хуже. Не четвертование, а что? Медленное поджаривание на огне?

Следствие по делу арестованного Радищева продолжалось до осени, наконец, указом царицы от 4 сентября 1790 года бунтовщик был признан «виновным в преступлении присяги и должности подданного изданием книги, наполненной самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное ко властям уважение, стремящимися к тому, чтобы произвести в народе негодование противу начальников и начальства и наконец оскорбительными и неистовыми изражениями противу сана и власти царской». Приговор — к смертной казни! Однако, Екатерина Великая смилостивилась и заменила казнь высылкой в Илимский острог.

Куда более строгим оказался другой обвинитель — Александр Сергеевич Пушкин, вынесший свой смертный приговор, но не человеку, а писателю. Его суждение о скандальной книге Радищева поистине убийственно: «"Путешествие в Москву", причина его несчастия и славы, как мы уже сказали, очень посредственное произведение, не говоря даже о варварском слоге. Сетования на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и проч. преувеличены и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезвычайно смешны. Мы бы могли подтвердить суждение наше множеством выписок. Но читателю стоит открыть его книгу наудачу, чтоб удостовериться в истине нами сказанного».

Откроем и мы наудачу. Действительно, слог, мягко говоря, варварский: «Лежа в кибитке, мысли мои обращены были в неизмеримость мира». Кто лежал в кибитке? Автор или его мысли? Распространённая ошибка, именуемая анаколуф, то есть, по-гречески, несоответствие. «Вдруг почувствовал я быстрый мраз, протекающий кровь мою, и, прогоняя жар к вершинам, нудил его распростираться по лицу». «Мне так стало во внутренности моей стыдно, что едва я не заплакал». «Отделялся душевно от земли, казалося мне, что удары кибиточные были для меня легче». «Вещавшу сие старцу, юношеский румянец покрыл сморщенные ланиты его; взоры его испускали лучи надежного радования, черты лица сияли сверхъестественным веществом». «Если бы, говорят некоторые, запрещено было наемное удовлетворение любовныя страсти, то бы нередко были чувствуемы сильные в обществе потрясения»... Да, Пушкин прав, такое чуть ли не на каждой странице, достаточно открывать наугад.

Прав Александр Сергеевич и в отношении жеманных и надутых порывов чувственности. Восклицательность «Путешествия», написанного в подражание «Сентиментальному путешествию» Стерна избыточна. А порой откровенно смешна, как в том случае, к примеру, когда он сетует, что вскоре его собственных сыновей ожидает служба в армии: «Несчастный предрассудок дворянского звания велит им идти в службу. Одно название сие приводит всю кровь в необычайное движение!» Так оттого и имели дворяне привилегии, что обязаны были отдавать сыновей в государеву военную неволю.

Но в том, что касается несчастного состояния народа... Разве несправедливо написал он: «Кто знает голоса русских народных песен, тот признается, что есть в них нечто, скорбь душевную означающее. Все почти голоса таковых песен суть тону мягкого. На сем музыкальном расположении народного уха умей учреждать бразды правления. В них найдешь образование души нашего народа. Посмотри на русского человека; найдешь его задумчива. Если захочет разогнать скуку или, как то он сам называет, если захочет повеселиться, то идет в кабак. В веселии своем порывист, отважен, сварлив. Если что-либо случится не по нем, то скоро начинает спор или битву».

Чем не понравилась книга властям? Тем, что в ней много случаев вопиющей несправедливости высших слоев общества над низшими, и нет примеров чего-то позитивного, что мог увидеть взор путешественника на довольно незначительном отрезке от северной столицы государства до первопрестольной. Но ведь не нарочно же автор придумывал душещипательные истории, не из головы брал разговоры с людьми. «В неделе-то, барин, шесть дней, а мы шесть раз в неделю ходим на барщину», — отвечает ему один пахарь на вопрос, почему он, бедолага, в воскресный день пашет. «У него на пашне сто рук для одного рта, а у меня две для семи ртов, сам ты счет знаешь».

Сравнение с Пугачёвым выплыло в голове государыни не случайно. В главе «Едрово» Радищев вспоминает, как во времена пугачёвского бунта некие крестьяне едва не казнили сластолюбивого помещика. «Каждую ночь посланные его приводили к нему на жертву бесчестия ту, которую он того дня назначил. Известно в деревне было, что он омерзил 60 девиц, лишив их непорочности». Во время всякого бунта такой осквернитель рискует оказаться растерзанным. «Опасайтесь оказаться ненавистными народом своим!» — словно предупреждал Радищев. И ведь был прав. «Может ли государство, где две трети граждан лишены гражданского звания и частию в законе мертвы, назваться блаженным?» Пылающим глаголом, затмевающим несовершенство стиля, Радищев жёг сердца читателей, описывая торговлю крепостными с молотка в главе «Медное», говорил о происхождении цензуры, о насильственных браках, в которых муж и жена порой излишне разделены по возрасту, о многом другом, что следовало исправить в России.

Не очернителем страны своей, а страдающим за неё сыном выступал автор «Путешествия из Петербурга в Москву». И чего же удостоился? Тираж книги уничтожен был почти полностью, автор арестован и подвергнут допросам, приговору, изгнанию. Ему повезло, что император Павел Петрович, ненавидя мать, пересматривал все её постановления и вернул Радищева из Сибири, а затем император Александр Павлович и вовсе назначил его членом Комиссии для составления законов. Вскоре Радищев в возрасте 53 лет погиб. Версии разные — то ли самоубийство, то ли несчастный случай, по ошибке выпил из стакана, где была царская водка, приготовленная для выжигания офицерских эполет старшего сына.

Несчастная судьба... Книга, написанная для вразумления высшего общества, оказалась проклятой. Автор понёс хоть и не смертную казнь, но достаточно суровое наказание. Художественные достоинства книги подверглись осмеянию. А в советское время этим непригодным для детского восприятия текстом мучили школьников. Теперь, в буржуазное время, имя Александра Николаевича Радищева произносится с брезгливостью.

Многое ли изменилось с тех пор, когда писалось «Путешествие из Петербурга в Москву»? Конечно, нет крепостных, никого не продают с молотка, не изнуряют на шестидневной барщине. Но ужасает пропасть между очень богатыми и очень бедными. Одни граждане строят пятиметровой высоты заборы вокруг необъятных владений, на которых красуются почти средневековые замки и роскошные дворцы. Другие проходят мимо этих заборов, с тоской размышляя о том, что им ещё долгие годы выплачивать непосильную ипотеку за небольшую квартирку. И за высокими заборами роскошествуют отнюдь не те, кто принёс пользу Отечеству, прославил народ своими трудами, изобретениями и произведениями, кто спасал людей от смерти, болезней, несчастий, а те, кто бессовестно миллионами наворовал, нахапал, нажульничал. А мимо заборов с тоской идут талантливые, трудолюбивые, честные люди, никому не нужные, оскорблённые, униженные мизерной зарплатой, ограбленные банками. И нет сейчас другого такого же, как Радищев, который проехал бы по стране и воскликнул: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвленна стала».

Александр Сегень





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0