Новомученики и современность
Как тема подвига новомучеников отражается в исторической памяти нашего общества и в литературе
Новомученики и современность… Чему может нас научить, и на что вдохновить их подвиг? Есть ли темы, на которые еще никто не писал? И как можно стать первооткрывателем судеб наших соотечественников? Об этом и многом другом рассказал Игорь Владимирович Гарькавый, историк, директор Мемориального научно-просветительского центра «Бутово». Встреча состоялась в редакции журнала «Москва», ведущая — руководитель литературного клуба СОТЫ, Анастасия Чернова.
Много ли мы знаем про новомучеников
К нашему времени стало доступно множество информации, собранной за последние тридцать лет. Тонны сведений и целые библиотеки книг, тысячи архивных документов, многие из которых уже опубликованы. Во всей полноте нам, конечно, пока не все известно. Тем не менее, о многих сторонах подвига мы знаем гораздо больше, чем, например, о жизни древнерусских подвижников благочестия. Ну или даже о тех людях, которые жили гораздо ближе к нам и тоже по-своему пострадали за веру уже в семидесятые-восьмидесятые годы. Обычно ведь к новомученикам все-таки относят тех, кто пострадал за веру в период открытых гонений. Еще при Временном правительстве Церковь начала подвергаться притеснениям, но при большевиках эти гонения приобрели совершенно невиданный доселе масштаб и получили идеологическое обоснование. И, поскольку Советская власть исторически существовала очень долго, эти гонения растянулись почти на семьдесят лет.
Исторические аналоги гонений
Сами гонения проходили в разных формах. Были массовые казни во время красного террора, массовые репрессии в 20-30 годы, многочисленные аресты, ссылки и тюремные сроки в 40-е годы. В 50-е гг. расстрелы также эпизодически случались, но, в основном, давалось тюремное заключение. В 80-е годы — уже совсем эпизодические аресты. Зато к тому времени очень основательно была выстроена система притеснения, которая должна была превратить Русскую Православную Церковь в своего рода культурно-историческое гетто внутри советского общества. И, должен сказать, эта задача была выполнена. Не та, которую сформулировал Никита Сергеевич Хрущёв — показать в восьмидесятом году последнего попа. Но удалось превратить сообщество верующих в достаточно немногочисленную группу церковную группу.
Сегодня же нашей Церковью прославлены 1762 новомученика. То, что произошло в нашей культуре, не имеет аналогов. В Армении недавно была массовая канонизация жертв геноцида армянского народа, прославили почти два миллиона человек. Но это совсем другая канонизация, без рассмотрения каждой конкретной истории, без документального ее подтверждения. У нас же — целые тома исследований, поднятые архивные документы. Затем всё это превращается в каноническое житие, в икону, в богослужебные тексты. В конце девяностых — начале двухтысячных, Церковь проделала колоссальную работу. Однако для большей части наших современников подвиг новомучеников остался незаметным. Невоцерковленные люди даже просто не замечают этого феномена.
Разительный контраст с тем, что произошло в европейской культуре более тысячи лет тому назад. После падения Западной Римской империи наступают так называемые темные века, то есть античная цивилизация на Западе рушится, и потом на ее руинах возникает новая средневековая цивилизация. Все, действительно, очень плохо, в том числе, и на бытовом уровне.
Водопровод не работает, канализация отсутствует, развитие после нашествия варваров откатилось на много-много веков назад. Как же новая, уже христианская, Европа выживает, где находит себе символы и точки опоры? Такими точками опоры становится почитание мучеников. Это очень хорошо видно на примере топографии городов.
Например, замечательный немецкий город Кёльн, стоящий на берегу реки Рейн. Когда город входил в Римскую империю и был Колония Агрипина, центр находился в одном месте, а в Средние века центр сместился ближе к Рейну, практически на границу. Почему?
Там было христианское кладбище.
Центр смещался к христианским святыням. На почитании мучеников Европа и оправилась, и почитание это носило беспрецедентный характер.
Ничего подобного сейчас не происходит. А ведь у нас за спиной — тоже период гонений. Число прославленных мучеников сопоставимо с количеством святых, прославленных в древней Церкви. Так почему же в нашем случае, как в Европе, этот опыт не вдохновил на возрождение? Не имею в виду сейчас тех православных, людей внутри Церкви, которые весьма сознательно почитают мучеников, для них это опора в духовной жизни.
Дело в том, что Советская власть учла опыт своих предшественников. Прежде всего, тех же римских гонителей. Поэтому гонения с самого начала носили характер глубоко изощренный, с продуманным эффектом.
Хитрости большевиков
В 1922 году под предлогом помощи голодающим начинается компания по изъятию церковных ценностей. При одобрении правительства храмы грабят с тем, чтобы вызвать неудовольствие. Ленин одобряет, призывает провоцировать церковнослужителей: «Чем больше мы реакционных попов расстреляем, тем лучше». Патриарших Тихон говорит: «Мы готовы отдать все, что не имеет богослужебного значения». Но Троцкий даёт команду изъять все богослужебные сосуды. Верующие предлагают выкуп, готовы оплатить стоимость этих предметов. Для чего изымают евхаристическую чашу? Для того, чтобы продать и, предположим, купить на нее хлеб. Верующие готовы дать деньги за собственную чашу. «Нет, — отвечают им, — так нельзя». Естественно, это вызывало возмущение. И изъятие церковных ценностей сопровождалось настоящими уличными боями и массовыми побоищами.
Еще деталь. Как в 1937 году шли допросы? Священника арестовывали, он сидел в камере. Допрос был скрыт в личном архиве. Что он на самом деле говорил, мы до конца не знаем, потому что абсолютного доверия к этим документам у нас нет.
Действительно ли он говорил то, что записано в протоколе допроса? Заставили его подписать? Или его подпись фальсифицировали? Такое тоже было возможно. А могли принести чистый лист, заставить подписать, а затем вписать туда то, что следователю было выгодно. Такое тоже практиковалось.
Но даже если все подписанное было правдой, общество узнает содержание архивов только в девяностых годах, до этого документы были засекречены.
Сами близкие ничего не знали о судьбе арестованных родных. На Бутовском полигоне по церковным делам были расстреляны 940 человек, всего расстреляно 20762 человека. Из них канонизированы — 332 человека, и ни один из них, естественно, никак не мог оповестить близких о своей судьбе.
Их расстреляли, а близкие думали, что они погибли в лагере. Из московских тюрем арестованных увозили на расстрел с официальным приговором: 10 лет заключения без права переписки. Но причина не только в этом. Дело в том, что при Хрущеве была организована массовая фальсификация документов. В том случае, если уже никак не удавалось отмахнуться от родственников, им выдавали фальшивые свидетельства о смерти. Я лично многократно видел эту переписку между КГБ и загсами СССР. Обращается вдова священника, допустим, отца Сергия Кедрова. Просит выдать хоть какой-то документ. Понятно, что она должна думать о своей судьбе и о судьбе детей. Какая-то из женщин, может быть, собиралась выйти замуж. Но не знает, жив ли ее муж, который сослан на десять лет без права переписки.
Соответственно, после этого обращения ЗАГС обращается в КГБ, а КГБ пишет то, что считает нужным. Указывает сообщить такой-то, что муж ее умер в лагере, допустим, Магаданской области. И дальше идет стандартный набор диагнозов: воспаление легких, сердечная недостаточность, острый перитонит или что-то в этом роде. В этом же деле на другой странице лежит выписка из акта приведения в исполнение расстрельного приговора за 1937 год. Понятно, сотрудник ЗАГСа этого не мог прочитать. Зато сотрудник КГБ, который читал запросы ЗАГСа, обладал полной информацией и давал заведомо ложные сведения. В том числе, и о том, где этот человек похоронен. И это не десятки или сотни — сотни тысяч таких фальшивых свидетельств!
Когда в Римской Империи казнили христиан, то специальные люди, нотарии, шли на публичные казни и все фиксировали. Как этот христианин отвечал. Не предал ли он Христа? Как он себя вел? Потом эти записки, фактически нотариальные свидетельства, приносились в христианскую общину и зачитывались. По этому документу епископ, спросив мнение коллег, провозглашал этого человека христианским мучеником.
Во время красного террора, в 1918 году, большевики действовали, как римские гонители. Нам нельзя забывать эти дни — красный террор начался 5 сентября, именно в Москве он начался с публичной казни в Петровском парке. Казнили, в том числе, и протоиерея Иоанна Восторгова. Это была единственная казнь такого рода, на которую были допущены журналисты. Потом опыт показал, что это плохо воздействует на публику, и остальные казни стали происходить уже в засекреченном месте. Воспоминания об этой первой казни существуют, в газетах опубликованы заметки.
Есть еще случаи времен ведения боевых действий на Урале. Красные заходят в село, поднимаются в храм и на глазах местных жителей казнят священника. Хоть и не очень подробные, но описания существуют.
Недавно в Перми открыли замечательную выставку «Русская Голгофа 17-21» и подобрали материал, касающийся этой темы. Там, на Урале, гражданская война шла особенно кроваво. Сначала красные, потом белые, потом снова красные. Проходя второй раз — красные расправлялись с потенциальными симпотизантами белым особенно жестоко. В том числе, и со священниками. На этой выставке есть такой предмет: церковная утварь «покровец» — специальный плат, которым покрывается сосуд с Телом и Кровью Христовыми. И этот покровец залит кровью священника, убитого прямо в алтаре. Такие предметы тоже остались. Но это очень короткий период. Гражданская война и красный террор. Потом советская власть поумнела, она увидела, что священника, конечно, убили. Но в сознании людей он стал мучеником. И это очень хорошо видно. Могилки тех священников сохранились. Несмотря на то, что было советское время, люди туда ходят, цветочки кладут…
Тактика изменилась. В 1937 году человека взяли, увезли. И о нем абсолютно ничего не известно. В лучшем случае, кто-то из сокамерников, кому чудом удалось выжить, скажет, что видел его в Бутырской тюрьме или где-то еще. Но это буквально единичные случаи.
И это значит, что нет «нотариального свидетельства». А человек — это человек. Он мог себя по разному повести. Кто-то мог и сломаться, выдать имена. А могли и приписать, что он назвал кого-то. Как разобраться в этом?
По этой причине в нашей истории возникает очень сложная ситуация.
Неслучайный плен
Наша московская боль — это владыка Федор (Поздеевский), наместник Свято-Данилова монастыря, выдающийся церковный иерарх, который обладал таким авторитетом, что патриарх Тихон сказал: «Существует Даниловский Синод», т.е. он не решается принимать постановления, без совещания с ними.
Владыку Федора пытали, мучали… Все допросы он держался, ничего не разглашал. На последнем допросе он вдруг идет навстречу желаниям следователя. И целая дискуссия! До сих пор не решен вопрос: его подпись под последним опросом настоящая — или нет? Даниловский монастырь заказал в МВД экспертизу этого листа. В результате есть две графологические экспертизы: одна утверждает, что подпись принадлежит ему, другая — что нет. И как здесь быть?
Русская Зарубежная Церковь прославила его в лике святых, а Русская Православная Церковь Московского Патриархата пока еще нет. Такая проблемная ситуация возникает со многими святыми из-за того, что мы оказались заложниками только лишь одного вида источника — архивно-следственного дела. И пока у нас не откроются какие-либо новые источники, мы будем еще долго находиться в этом плену, который является неслучайным.
Замечательный духовный писатель, недавно ушедший из жизни, Алексей Петрович Арцыбушев, прошел многие лагеря. Вспоминая свой арест в послевоенное время, он поведал о реплике своего следователя, который сказал: «Вы, молодой человек, думаете, что вы сейчас совершаете подвиг, вы исповедник, христианский мученик, что история вас оправдает, что спустя много лет ваши единоверцы вас поймут. А вы не надейтесь на это. Мы, вас, церковников, так измажем, что вы никогда не отмоетесь».
В документах возникла неясность, и это не является простой случайностью. Не является проблемой внешней критики источника, это проблема сознательной исторической фальсификации, нацеленной на сознание потомков. Когда следователь так говорил, он думал не только о молодом человеке Арцыбушеве, которого хотел посадить на максимальный срок. Он предполагал и то, как об этом деле рассудят люди уже нашего с вами времени.
Такие вещи заставляют нас серьезно сомневаться в том, что мы когда-нибудь узнаем всю правду. Конечно, здесь присутствует проблема открытости архивов, проблема сохранения источников, но все это далеко не единственные проблемы, стоящие на пути прославления новомучеников. Протоиерей Кирилл Каледа заметил: «Главная препятствие к прославлению мучеников — это дух потребительского общества, который сейчас господствует в умах наших современников». Оказалось, что человеку современного общества потребления мученики не только не могут чем-то помочь, они еще, кроме всего прочего, вносят своего рода дискомфорт.
Выйти из зоны комфорта
Некоторое время назад я принимал участие в создании календаря, полностью посвященного новомученикам. Честно говоря, я был удивлен тому, что издатель захотел именно такой вариант настольного календаря для своей аудитории, которая принадлежала к состоятельному слою населения, к предпринимателям. Через некоторое время от покупателей поступили отзывы... «Слушай, что ты нам дал? Мы привыкли: вот стоит календарь. Чудо свт. Николая Чудотворца. Переворачиваем страницу — чудо блж. стар. Матроны… Переворачиваем. Замироточила икона». Человек в течение дня устал. Вечером он прочитал замечательный благочестивый рассказ — и немного сердце успокоилось. Он, может, даже и помолился. И прекрасно дальше в своей жизни существует. А тут открывает предприниматель свой календарь, и читает: «Расстрелян в 1937 году». Переворачивает страницу, там написано: «Погиб в лагере, не понятно когда и где». Дальше… Не будем умножать примеры. Реакция этой аудитории была вполне закономерной. Простой человек может прокомментировать это так: «Нашему человеку и так нелегко жить, зачем грузить его ещё больше?».
Это очень сложная проблема, имеющая нравственные основания. Это проблема не того, в какой форме мы подадим материал — книгу напишем, фильм снимем, музей покажем… Это проблема, на самом деле того, захочет ли человек из своей зоны комфорта выйти на такую тематику.
Существует еще проблема языка. Пожалуй, это самая конструктивная часть нашего разговора. Потом что проблемы, которые я перечислил, связанные с источниками, к сожалению, не решаемы в наше время.
Вопрос языка
А есть проблемы, которые требуют от нас творческого ответа. Даже нравственный выбор наших современников лежит вне поля нашего собственного выбора — мы можем только свой выбор сделать. Но то, что касается языка, это и есть проблема, над которой стоит думать. Та форма, которую нам оставили христиане первых веков, особенно в средневековой интерпретации, в которой она до нас дошла — сейчас не работает. Она неприемлема для современной культуры. Понятно, что каждому новомученику написано литературное «житие». «Житие» — это жанр литературы, в котором существует достаточно строгий канон. Этот жанр, конечно, развивается, он уже претерпел значительные метаморфозы, но все же существует в жестких рамках.
Когда происходит канонизация святого, то одновременно с его прославлением принимается официальный текст жития, который, в данном случае, излагает официальную точку зрения на то, как человек жил и пострадал. Это тоже форма прославления, поэтому отказаться от этой формы невозможно — это часть церковной культуры и хорошо, что эти тексты пишутся.
На мой взгляд, Церкви нужно вернуться к началу, то есть к самым древним, самым ранним формам прославления мучеников, которые существовали еще во II и в III веках. Эта форма очень хорошо известна историкам и называется «Мученические акты». До того, как христианская литература сформировалась как жанр, как канон, существовала практика стихийная, но очень эффективная при этом: христиане занимались коррупцией — они покупали у римских чиновников, которые были достаточно продажными, документацию, связанную с судом и казнью христианских исповедников. В некоторых случаях остались свидетельства о том, как этот торг происходил, за какую конкретно сумму удавалось купить те или иные материалы. Христиане брали эти материалы и делали, своего рода, хрестоматию, пакет документов.
Раздвинуть рамки исторического опыта
Они выбирали яркие моменты, или даже полностью эти протоколы переписывали — и пускали их по рукам. Пересылали из одного города в другой, из одной страны в другую. Всем нужно было убедиться, что это мученики и они пострадали за Христа.
Самым сильным, на мой взгляд, действием обладала бы публикация тех документов, на основании которых совершается канонизация. Не цитаты. А полностью протокол. Современный человек, особенно молодой, обладает сильным критическим мышлением. Он изначально не доверяет интерпретации. И когда он берет такой текст, тем более, написанный возвышенным слогом, он сразу начинает подозревать, что есть некие рамки… что-то скрыто.
Публикация документов очень сильно раздвигает рамки исторического опыта.
Мнение из Донецка
С другой стороны, нужна и литературная форма. Перелом истории, который мы сейчас переживаем, приведет и к новому пониманию подвига новомучеников. В 2014 году к нам приехал человек из Донецка. Он пришел, посмотрел и говорит: «Вы знаете, это то, что нам нужно».
То, что нам нужно. Есть древние жития святых — это наше все, базис, колыбель… Исторические обстоятельства, однако, сильно различаются. А человек ищет себя среди чего-то понятного. Подобного тому, что он воспринимает, как адекватное изложение собственного опыта. Поэтому эта тема, возможно, скоро будет на острие общественного внимания.
Поиск такого языка — это наша общая задача…
Художественная литература
«Отец Арсений» — литературный феномен ХХ века, первая часть книги была написана в 1975 году. Книга-загадка, до сих пор не раскрытая, что создает вокруг нее ореол тайны, сокровенного. Что же там сокровенно? Личность, чьи воспоминания лежат в основе повествования. До сих пор спорят: был отец Арсений, не было отца Арсения? Есть даже версия, что это был конкретный человек, Петр Стрельцов, ставший священником и монахом, и прошедший все испытания и лагеря… Действительно, есть основания полагать, что так и есть. Но, возможно, он был не единственным прототипом. Моя версия: это беллетризованные воспоминания нескольких исповедников веры, объединенные в одну сюжетную канву. И, безусловно, книга поражает внутренней правдой. Это — не выдуманная история. Люди, которые делились своими воспоминаниями, ничего не придумывали. Человек, который литературно обрабатывал эти воспоминания, может быть, применял те или иные художественные средства для того, чтобы связать все в единое целое. И получилось очень гармонично.
Второе произведение я прочитал не так давно, и оно менее известно. Это рассказ митрополита Иллариона Алфеева, опубликованный на его портале «Иисус.ру». Рассказ «Последний день, приговоренного к смерти». Это рассказ о конкретном человеке, отце Константине Любомудрове, который у нас на Бутовском полигоне был расстрелян. Владыка Илларион взялся за написание этого рассказа неслучайно. Как вы знаете, до последнего времени он был настоятелем храма Всех Скорбящих Радости на Большой Ордынке, там же нес свое служение отец Константин…
Это небольшое, но важное произведение. Оно укладывается в понимание, как строилась судьба исповедников веры в 1937 году.
Сделать так, чтобы разговор о святом был важен
Тема, мне кажется, до конца еще не раскрыта. Но дело не в том, чтобы мы просто взяли и рассказали людям, что с этими монахами делали, как они страдали — нужен какой-то другой разворот. Для современного человека, который живет в мире информационных войн и бесконечного новостного потока, еще одна смерть кого-то где-то там — это не больше чем информация. Ну, убили еще одного человека. В конце концов, убивают. Во все времена убивают… Понимаете? Как-то нужно сделать так, чтобы разговор об этом человеке, о жизненном выборе священника, монаха или просто верующего человека — был важен. И это заставило бы читателя посмотреть на эту ситуацию, ощутить к ней причастность. Это все должно быть как-то ценностно отмечено.
В этом смысле, мне кажется, большая проблема, что писатели, на этой теме сосредоточившись, стали раскрывать ее только на примере священнослужителей. Да, понятно, пострадавший священник — это главный герой в духовной истории ХХ века. Но много ли мы знаем литературных произведений, которые перенесли читателя в сокровенный мир жизни священнослужителя? Я знаю только один удачный опыт в русской литературе — это «Соборяне» Лескова. Но насколько это редкий случай!
Обратите внимание. Ведь Федор Михайлович Достоевский не покусился на такой взгляд. Если, конечно, не брать старца Зосиму и Алешу Карамазова. С другой стороны, они ведь не главные герои… Это очень сложная тема. Мало кому из писателей она по плечу. Да и читателям. «Соборяне» рассчитаны все-таки уже на подготовленного человека.
Сюжеты для писателей
Между тем, есть сюжет, к которому писатели обращаются пока не столь часто. Это — судьба верующих мирян. Тут тоже присутствует мир сокровенной веры, для современного человека не совсем понятный. Но все-равно будет больше жизненных обстоятельств, которые читателю могут показаться интересными. Приведу пример.
Вера Ивановна Брусилова, в девичестве Котляревская. Героическая женщина. Очевидно, и немного сумасшедшая. Но, тем не менее, я думаю, что мы еще доживем до ее канонизации. Вера Брусилова она по мужу. А муж у нее — сын знаменитого генерала Брусилова. Соответственно, мужа ее убили по одним сведениям белогвардейцы за то, что переходил на сторону красных, по другим сведениям, убили красноармецы за то, что переходил на сторону белогвардейцев. Тем не менее, он погиб в гражданскую войну. Сама она была матерью в тот момент. В 1922 году Вера Ивановна проходила мимо храма и увидела, как этот храм грабят красноармейцы. Т.е. «изымают церковные ценности». Как следует из протокола ее допроса, она обратилась к другой женщине и воскликнула, что это грабеж. Ее арестовали прямо на улице за это дерзкое слово. И не просто арестовали — ее провели как одну из главных обвиняемых по первому московскому процессу против православного духовенства в Москве. Она вошла в список на расстрел по этому делу. Двадцати с чем-то лет, мать и вдова, которая просто назвала красноармейцев грабителями церкви. Она ярко выступила на процессе. Именно так, как в житиях это описывают. Вера Брусилова сказала: «Я смерти не боюсь, я христианка». Ее приговорили к смерти, но после помиловали. Расстрел заменили десятью годами лагеря. В результате она пишет письмо Ленину. Это шедевр. Потрясающий документ, в котором она излагает все, что думает о советской власти и лично об Ильиче. Ее сажают, потом выпускают по амнистии. Она работает переводчицей. Потом, в начале тридцатых, снова сажают… и дальше начинается ее лагерная одиссея. А она — человек бескомпромиссный. Объявляет в лагере голодовки. Более того, борется за права осужденных женщин. В конце концов, Вера Ивановна оказалась на Соловках — начальство ее не выносит, переводит на большую землю, и там, в начале массового террора в 1938 году, ее расстреливают на шлюзе Беломорско-Балтийского канала. Вот такой человек. И сюжеты такого рода, мне кажется, интересно захватить…
Это не судьба человека, который приговорен уже своим положением. А то иногда говорят: «Ну а что такого? Этот человек был священником. Пришло время расстреливать священников — взяли и расстреляли. Тем более, не всех». Действительно, тех, кого взяли уже в 1937 году не спрашивали, верят ли они в Бога. Не хотят ли они стать счетоводами или бухгалтерами. Может, кого-то и спрашивали, но в протоколы не включали.
Человека обвиняли в том, что он вел контрреволюционную пропаганду, вел разговоры против Сталина или правительства, или говорил, о том, что будет война. Очевидно, что человек попадал в жернова репрессий потому, что был священником. И дальше уже было не так важно, что он говорил. 1937 год — это конвейер. Признает человек свою вину, его расстреливают. Не признает — его тоже расстреливают. Вариантов нет. Субъективно обвиняемый этого не знает, но следователи понимают: это лишь процент их плана.
Поэтому мы сталкиваемся здесь с историософской проблемой. Когда мы говорим о священниках 1937 года, мы должны понимать, что это люди, которых уже до этого сажали, отправляли в ссылки, они все уже имеют «награды» от советской власти, и им уже много раз говорили, как отцу Александру Парусникову: «Батюшка, уходи с этой работы. Останешься — погибнешь».
Запись устной истории: путешествие в Святую Русь
Внутри советской России была Русь святая. Небольшие общины, иногда даже отдельные люди, одиночки, сохранившие свои взгляды — веру, молитвы, практики благочестия… Все это находилось под спудом, под водой. Этих людей было мало. До нашего дня дожили не больше нескольких тысяч. Тех, кто участвовал в молитвах на дому, кто собирался на тайные беседы…
Через 10 лет не останется никого из тех, кто помнит Святую Русь. Уже сейчас почти не осталось свидетелей хрущевских гонений. Именно поэтому так важно успеть с такими людьми пообщаться, записать интервью и их воспоминания. Помимо всего прочего, вы получите огромное удовольствие. Там есть сюжеты, которые вполне могут войти в онтологию советского детектива и мелодрамы вместе взятых.
В доме не было дверей, но она выходила в окно
Например, матушка Валерия Макеева. Она стала жертвой карательной медицины, пять раз за свою жизнь лежала в психушках. Первый раз была арестована еще будучи ученицей десятого класса при Сталине. Уже тогда ее отправили в психиатрическую лечебницу — видимо, пожалели, тем самым заменили лагерь. Потом ее многократно сажали. Она стала тайной монахиней. В советское время матушка Валерия создала… подпольную типографию. Ни много не мало! Изготавливала молитвословы, пояски, разную другую церковную утварь. Почитайте опубликованную часть ее воспоминаний. Рассказ, как она с другими монахинями убегала от погони, как на такси уезжала от наружного наблюдения, которое за ней выставили сотрудники ОБХСС. Любопытны ее рассказы, как все было устроено. Матушка описывает, что были сотрудники МВД, с которыми они вполне договорились, и были сотрудники милиции ОБХСС, которые не хотели с ними договариваться… Рассказывает, кого встречала в психушках, как там все было устроено. Когда я с ней познакомился, я еще глубже понял, кто такие исповедники веры. Как это бывает на самом деле. А еще — как трудно бывает человеку, который начал уже по-настоящему служить Богу и людям, вернуться к обычной нормальной жизни.
Матушку освободили где-то уже в начале перестройки. Вышла она на свободу — и ничего у нее нет. Владыка Питирим купил ей однокомнатную квартиру в далеком тогда квартале Медведково. Помню, как я к ней приехал. Ее квартира представляла собой бомжатник. Она подбирала на улицах Москвы инвалидов, нищих, и в своей квартире, поставив нары, организовала бесплатную ночлежку. Вот где было настоящее «На дне» Горького. Просто со всеми типажами. Представляете, каково было ее соседям? Это не та старушка, у которой двенадцать кошек. Это старушка, у которой двенадцать бомжей — со всеми язвами в прямом и переносном смысле. И, хотя в квартире действовал сухой закон, люди-то уже поступали с изломанными судьбами. В какой-то момент соседи позвали сварщика и заварили ей дверь. Так, что в ее квартиру можно было попасть только через окно. Так и пришлось ходить через окно.
С точки зрения обычного человека, матушка была просто сумасшедшей. С точки зрения соседей — она была еще и преступницей. Но как она будет записана в небесной канцелярии?
Вот такие необычные люди. И мы их упускаем. Это очень сильное впечатление: услышать живое свидетельство. Сильнее, чем знакомство с хрестоматией или документом.
Наше богатство, которое мы потеряем, если не будем свидетельства этих людей сохранять. В них есть особая духовная красота, опаленная и закаленная в горниле эпохи, в других поколениях это уже не встречается…
Подготовила Анастасия Чернова