Откроем мартовский номер «Москвы» посвящённый творчеству белорусских писателей.

Развернётся, жёсткими, но и мелодичными ритмами звуча, «Поэма о Яворе и Калине», играя звуком, собирая пучки смыслов в единый фокус поэтического феномена, в исторических параллелях ищет поэт коды современности:

Трубы гремят в Городне,
Подымается дым в зенит...

Собирает войско могучее
Князь Городни — Давид:

        «Рассчитаемся с черной кликой,
        Крестоносцев расплющим в блин!
        Вставай, земля Белорусская,
        Пойдем войною великой,
        Пойдем, народ белорусский,
        На Мариенбург и Берлин.
        Вскипает от края до края
        Родная земля, а ну!..»

          (пер. В. Артёмова)

Поэмой В. Короткевича открывается номер «Москвы», посвящённый белорусским струнам и думам, космосу их поэтического и прозаического слова.

 Лирическим натяжением играют своеобычные сны А. Бадака:

Такие сны, что хочется остаться
И жить в них без печали и тоски.
И всех любить, нисколько не бояться,
Свободным быть, как ветер у реки.

Такие сны, что вот еще немного —
И я сойду в них телом и душой,
Закрыв глаза пред дальнею дорогой,
Как двери затворяют за собой.

 (пер. Т. Лейко)

Прозрачные разводы и промельки бытия точнее дают почувствовать многообразие его, феномен пестроты, куда там радуге! тончайшие тени и нюансов человеческих ощущений.

 И поэтизация родного воздуха ширью музыки разносится в пространстве:

О край родной, любовь и боль моя!
Я без него
На свете заблудился.
Вернулся — словно заново родился,
И вспомнил, как давно здесь не был я,
И позабыл, куда так торопился.

    (пер. Т. Лейко)

Токи и звоны Родины раскрываются поэтической альфой словесной мистерии Г. Киселёва:

Взойду на холм, уже давно не юн, —
Простор земной каймой лесов окован.
Раскинув руки, обниму валун,
Лежащий здесь с эпохи ледниковой.

И все, что было бренного в уме,
Пред этой далью вновь посторонится.
А там, вдали, церквушка на холме
Над грудой крыш сияет, как зарница.

Ум настраивается на самое главное, и огни высот, осветившие всё родное, словно перекипают в душе драгоценной ясностью.

 …и — стремление к Богу, к неразгаданности высот, к отражению оных в нас: так, что и жизнь рассматривается по-другому, и сердце алчет иного зрения, густо представляет стихом Г. Киселёв:

Господи, с чего ж я нынче плачу
Перед кротким образом Твоим?
О, каким слепцом я прожил зрячий
И прекрасно слышащий — глухим!

Таким поэтическим наполнением раскрывается третий номер «Москвы» читателю: и оно, играя и всерьёз, а скорее — играя совершенно, порой смертельно всерьёз — требует душевного постижения эстетических вариантов бытия, проводимых через поэтическое слово…

Александр Балтин