Не ведал Данте, что сказать…

Не ведал Данте, что сказать
О райских кущах, но, быть может,
Их шевеленье чем-то схоже
С концом игры. Ты жил — и прожил.
Теперь развязывай глаза!

И отирая пот с лица
(Как жарки были эти жмурки!),
Хоть тени ищешь, хоть фигурки
Из той, оставленной, конурки,
И плачешь, и зовёшь Отца.

Но звуки зова твоего
Безгласны. Мысль терзает немо —
Так, что невольно вспомнишь немощь
Младенца, видящего небо,
И кроме неба — ничего.

— А руки? 
  —Нет.
  — А губы?
   — Нет...
Так можно ли поведать людям
О светлом рае, где не будет
Земных волнений и примет?

Растопчут, высмеют, осудят...
И потому молчал поэт.


О, пустословье, плутовство…

О, пустословье, плутовство,
Бездумное житьё —
Сказать: "Я бросила его",
"Я не люблю её".

Пусть знает лёгкая рука,
Стрелу кладя на лук,
Что доблесть первенства сладка
И в ремесле разлук!

Но глубже тысячи морей
Урок тоски земной,
Что примиряет всех царей
Холодной глубиной.

Узнав, что сердце — тоже плоть,
Часть тела, пядь земли,
Сказать бы так: "Храни, Господь,
Что мы не сберегли!"


Рану, навсегда отверстую…

Рану, навсегда отверстую,
Вряд ли сердцем назовёшь.
Я люблю тебя как пестую.
Эту тайну бессловесную
Всем выбалтывает дождь.

Потому теперь как равную
(Тот же яд в себе ношу)-
Грозовую ли, буранную,
Полюби меня всей раною.
А всем сердцем — не прошу...


В деревнях, занесённых то листьями, то снегами…

В деревнях, занесённых то листьями, то снегами,
Чёрным маслом лоснясь, вздымается чернозём.
Перейдёшь через реку с кисельными берегами,
И увидишь у края хату — там и живём.

До неё через рощу — тропинкой — всё прямо,прямо.
А за хатой нашей кладбище да пустырь.
— Гуси-лебеди? Пролетали... Куды — не знамо.
Печка знала, но этой печки и след простыл.

Облетевшим пеплом в травах змеится проседь,
Зеленей не станут — сколько воды ни лей... 
Разве яблоня помнит?.. Ветви поднять попросит,-
А они Креста Голгофского тяжелей.

И река не укроет. Она и сама как рана.
Нынче лебеди низко — чую: не быть добру.
Так что ты не надейся, Марья. Ищи Ивана
За горой, во сыром бору, на крутом яру.

А найдёшь — не узнаешь. Он уж не тот, сестрица,
Так что ты погоди чуток, не сымай платка.
Стал он зол и велик, ему уж, поди, за тридцать,
А в глазах заозёрной хмарью стоит тоска.

Заросли все дороги... Куда вам обоим деться?
Как живою водой, умойтесь своей виной.
Унесли гуси-лебеди синее ваше детство
Прямо в кущи небесные, за море, в мир иной.


Алёнушка

Васнецовским Алёнушкам ведомо Там,
Не глядите, что ликом светлы.
Стлаться под ноги листьям, как длинным листам
Навсегда приклонённой ветлы.

Сеет ветер над миром
  серебряный страх,
И не знать невозможно уже
О кипучих котлах,
О горючих кострах,
О речах, что острее ножей. 

Ты так долго бежала от лести и лжи,
Так искала живительный ключ!
На прибрежные камни ладонь положи —
Каждый камень здесь бел да горюч.

Посмотри, здесь прохладно и нет никого...
Ведьма снять помогает наряд.
А про тихие омуты много чего
Говорят, говорят, говорят...


А просто… просто здесь не жили…

А просто... просто здесь не жили.
Темна земля. Мутна река.
Да, чернозём всегда был жирен,
Но и полынь была горька.

Не знаю, что со мной такое:
Не боль как будто и не страх,
Но я не чувствую покоя
В слепых серебряных ветрах.

Здесь зной звенит и стонет осень:
"Ещё живу... Ещё жива...".
На возведённых луках сосен
Гудит столетий тетива.

И низки лбы, и скулы скорбны,
И губы плоски, без затей,
Но звероваты, непокорны
Глаза у женщин и детей.

Здесь кровь и пот, молва и ропот
(Шуми, пока навек не смолк!),
А если что, мы знаем тропы,
За нами лес и с нами волк.

А не по нраву, не по росту —
Терпи как вол, реви как зверь...
Здесь никогда не жили просто,
Не упрощай и ты теперь.


Гипермаркет, а сердцем — базар…

Гипермаркет, а сердцем — базар,
Господа, продаётся Россия!
Образумившись, орды хазар,
Льют из прошлого взгляды косые.

Злое море зверей и людей,
Дел, диковин и редкостной дряни…
Так цыгане степных лошадей
Продавали с торгов в Лебедяни.

Продаются порода и честь,
Колокольчики смеха и плача,
Всё и всячески, «всё, что ни есть»,
И уздечка, и кнутик в придачу.

Зазвенел под дугой бубенец, 
Стать набатом желая сегодня.
Чёрным оком блеснул продавец,
Цены сходные ставя, как сходни.

Трижды имя Господне сказал –
По торгашески, в смраде и всуе…
Лошадей в золотые глаза
Целованьем последним целую!

Сколько жизни останется тут,
Сколько страха и детского горя!..
Плачьте, милые, вас увезут
Дальше самого синего моря…

Мы так преданы тяжести пут,
Что о воле почти не жалеем.
Нас когда-нибудь всех продадут,
Милых-милых смешных дуралеев…


Дочери

Будь нежной — не от слепоты,
Как я была когда-то.
Будь нежной, даже если ты
Забудешь, что крылата.

Когда расстанешься со мной
И горьким станет воздух,
Смотри на яблони весной,
А в Рождество — на звёзды.

Ищи добро и мастерство,
И ум, чей век не прожит,
Ещё нежней ищи того,
Кто нежным быть не может.

А позовут, скажи: "Вот я!"
И не пытай — откуда...
И может, веточка моя,
Дотянешься до чуда.


Разговор

Улыбнулась спокойно и просто,
Словно сердцу игрушку дала:
— Нам дорога одна — до погосту.
Нагостились. Такие дяла...

И по сизым сосновым вершинам
Древний ветер неслышно прошёл.
И, шумя, шелестели машины
Мимо этих заброшенных сёл.

— Ты сама-то, поди, из Тамбова?
Может, знаешь сынка моего?
Он таксист, а по имени Вова.
Ты, наверно, видала яво.

— Может быть...
  — Энто младшенький, дочка.
— Молодой он у вас?
   — Молодой.
Пятьдесят яму скоро годочков,
У висков ещё только седой.

И представить его мне нетрудно —
Словно сжатого в крепкий кулак,
А мальчишкой у той вон запруды,
С хохолком на затылке... — никак!

Но в глазах у Марии Андревны,
Ни печали, ни горечи нет:
Пруд, муравка, заря над деревней —
То, с чем дети родятся на свет.

...Что ей время? И что ей полвека?
Так же в ветре плывут ковыли,
Где с избытком дано человеку
И любви, и беды, и земли.