Застыли в небе первые часы

Застыли в небе первые часы,
Они остановились в первом веке,
Чтоб не увидеть, как лобзаем мы
Убийцу за убийство человека…
Не разглядеть в богатом подлеца,
Всевластного — опущенным уродом,
Улыбки палачей на пол-лица
А Родину в крови под древним бродом.
Не услыхать, как будут нагло врать,
Что «все вершится к радости народа!
Осталось только бедность переждать
В хлеву рабами, под кнутом, в колодках»…
Не вздрагивать под долгий детский стон, 
Не слышать от живых живым проклятья...
Не видеть, как отняли деньги, дом…
Потом сорвали все, что есть под платьем!..
Застыли в небе первые часы,
Они остановились в первом веке,
Чтоб не увидеть, как звереем мы
При виде человека в человеке!

И обжигаясь тишиной

И обжигаясь тишиной, 
Шинель снимаю.
Цветами дышит предо мной
Весна родная!
Снежинок праздничный парад
На ране тает.
Кладу на бруствер автомат — 
Пусть отдыхает!
Достал кисет, а в нем вода…
Эх! Невезуха!
Закат, как донышко ведра,
В воронку рухнул!
В окопах мокро и темно,
И мы, как тени.
Отбили бывшее село,
Грачи слетелись.
Танк догорает над ручьем,
Обоз в овраге.
Прикрыты стареньким плащом
Чужие флаги.
Кричит, ликуя, воронье
Над медсанбатом.
Комроты кроет : «Ё! Мое!»
Живым солдатам.
А мне бы хоть часок уснуть 
В сыром окопе.
К печурке руки протянуть,
Опять продрогли…
Но обжигаясь тишиной, 
Шинель снимаю.
Скворцы торопятся домой,
Весну встречают.
Снежинок праздничный парад
На ране тает.
Кладу на бруствер автомат — 
Мы отдыхаем!

Кто мы?!

Развернули в болоте плечи,
Только некому руку подать...
Вот он — вечер, в ладонях — ветер…
Дальше звезд, выше месяца гать!
            На пороге одежды сорваны,
            Крик, удар… растекается глаз...
            ВЧК, истекая соками,
            Проверяет на верность нас.
Кто мы? С кем мы? Веками сотканы…
Наконец-то рожденные жить!
Кто не предал, с котомкой разодранной,
Ищем место — себя забыть...
            Фонари, от стыда зажмурясь,
            С треском охают в полутьме,
            И по тени угрюмых улиц
            Молча тащим себя на себе.
Стук сапог, лязг затворов, выстрелы…
Мама! Господи! Помоги!..
В мире выстрелов как нам выстоять,
Для другого не крикнуть: — «Пли!» 
            Расплетается в тине племя,
            Только некому руку подать...
            Чет — что нечет! В ладонях— время!
            Тень от звезд, под ногами гать…
Даже Солнце  глядит неискренне,
Зажимая от страха рот:
«Вдруг объявят врагом его “искровцы”?!»
На Земле — тридцать пятый год...

Пепел в поле…

Пепел в поле, пепел в доме,
В окнах, в печке, на крыльце.
Гарь на кружках, в чреве комнат,
У котенка на лице.
Над разбитой чашкой в печке,
Над обугленным столом,
На полу икона, свечи,
Древний крест под топором.
В пепле детские кроватки,
Шторы клочьями висят.
И записка: «Бить проклятых!
Я ушел к отцу в отряд!
Не волнуйся, мать, вернемся!
Фрицы не войдут в наш дом!
Передай соседке Фросе!
Пусть дождется! Допоем!»
Дышит гарью ветер в поле,
В роще, в выжженных садах…
В каплях крови пепел тонет
У соседки на губах…

Письмо от деда 

Письмо от деда было краткое:
«Живой, здоров! Уже под Краковом!
Крепитесь, близок час Победы!
Закончатся все наши беды…»
А позже из газет узнали,
Какой «…ценою город взяли…».
Как «…в благодарность за Победу
Всех лично  маршал награждал!»
И только деду… Только  деду!
«Пустой рукав поцеловал…»

Не отправленные письма

— «Снег весенний серой пеной
Над окопами висит,
Ночью гильза “песни” пела,
А теперь сопит, сипит.
В рыжих пятнах гимнастерка,
Прикоптил, не повезло.
А в лесу зовет тетерка
Маскировкам всем назло!
Ночью ухают снаряды,
Будят крики: “Берегись!..”
Мало спим и то “вприсядку”,
Но зато весна и жизнь!
Мне вчера ромашки снились,
Что тебе до свадьбы рвал,
С ними уплывал за сыном
Сквозь сгоревший чернотал...
Жди! Победа уже скоро!
Пол-Европы позади…»
Написал, подумал, скомкал,
Автомат перекрестил.
Отряхнул с пилотки сажу,
И шагнул из блиндажа…
Позже бабушка покажет:
Вот, в Берлине написал…
Выжили в письме три слова:
«Ждите! Кончилась война!..»
Остальное все в осколках —
Строки,  фото, ордена…»

В сыром окопе спим на гильзах

В сыром окопе спим на гильзах,
На танке сушим гимнастерки, 
Разбит блиндаж, лафет и линзы,
А сапоги до пяток стерты.
И сколько воевать осталось?
Осколки раздирают тело…
Здесь мне вчера приснилась старость,
Мою шинель на шаль надела,
В саду, где мы с тобой расстались.
С пробитым глобусом металась:
«Зачем планету расстреляли?
Кому нужна земля в медалях?»
Кричала громче птичьей стаи!
Проснулся. Гады  над окопом!
Но мы успели, — отстояли!
Хотя нас выжило немного…
И сколько воевать осталось?
Осколки раздирают тело…
К чему вчера приснилась старость?
Зачем шинель мою надела?

А мне в окопе снится тишина…

А мне в окопе снится тишина...
Ложится в каску крошечным котенком.
«Укрой шинелью, я к тебе пришла,
Но пусть поплачет надо мной тетерка.
Мне столько лет еще не знать судьбы.
И разрываться над родной Россией,
Спасая обгоревшие сады,
И возвращая, уцелевшим силу!
В огне леса, дороги, степь, поля,
Свинцом улиты города и села.
И год за годом небо и земля
Рассвет встречают под вселенским стоном.
Кричу, зову и телом, и душой,
Когда гашу пожарища дождями…
В ответ — снежинки — взор мой вековой,
Под танками, под пулями…ножами…
Им не понять, как можно день за днем
Друг друга убивая, верить в счастье!
Планету-мать единственный свой дом,
Изничтожать как жуткую болячку!»
Опять в окопе снится тишина...
Ложится в каску
                        крошечным котенком.
«Укрой шинелью, я к тебе пришла,
Но пусть поплачет
                        надо мной тетерка…»

Не принять… Не понять… Не отринуть…

Не принять… Не понять… Не отринуть…
Звезды с гильзами падают в гать,
А луна, поднимая рябину,
Льется раненный тополь обнять…
На осколках алеют… ромашки,
Медуницу скосил… пулемет.
И  над вырытым бомбой овражком
Выпь унылые песни поет.
Реют в пасеке ульи — кострами…
Пчелы ищут в окопах приют.
Журавли над телами крестами,
Воронье, отгоняя, зовут...
Вновь в зарницах  сожженного лета
В солнце смотрят родные глаза…
На ресницу закинута ветром
Пулей сбитая стрекоза.
Стынут танки на теле долины,
Между гусениц маки цветут…
А к подножию  высохшей ивы
Санитары  убитых несут…

Нас расстреляли на рассвете

Нас расстреляли на рассвете...
Кричала бледная луна,
Метался, обезумев ветер,
Горели звезды и ветла.
Кукушки смолкли, гаркнул ворон,
Дождинка  пала на погон...
Защелкали  затворы горном,
Трубя приказ и приговор...
И добивали на рассвете,
С убитых сняли сапоги...
И долго  недобитый ветер
Молил планету:  «Помоги!!?»

Угрюмый ветер просится в… ладонь…

Угрюмый ветер просится в… ладонь…
Под ноги пылью бросилась дорога,
Над новым домом — месяц молодой
Застыл, как виноватый, у порога.
За голой степью — высохший ручей,
Овраг, что речкой деды называли.
Стерня, щетинясь, смотрит из полей
На горизонт, размытый черной гарью.
А над селом — такая тишина,
Что старый пес закрыл глаза от боли…
Который год, как кончилась война,
А мы солдат по-прежнему хороним…