Место для героя
Анатолий Александрович Курасов.Родился в пос. Баковка Московской области. Член союза писателей России.
Когда открылась дверь одного из многочисленных городских союзов литераторов, то вначале в проеме дверей показалась левая нога, затем нос, а затем уже и весь облик нашего героя, состоящий из пиджака в крупную клетку, серых брюк индивидуального пошива да ещё ботинок неопределённого размера. Это был седовласый литератор Пожаров.Он только что заплатил членские взносы за себя, жену, дочь и зятя. Если сказать правду, то писал только он один. Дочь и жена отличились лишь однажды тем, что написали поздравительные стишки на день рождения своего начальника по работе. Их опубликовала районная газета "Новые этажи", и с тех пор новоиспечённые литераторы везде указывали, что публиковались в центральной прессе. Где и что было опубликовано, никто толком не знал и не интересовался.
Пройдя несколько шагов, Пожаров встретил старого знакомого. Это был многоопытный поэт Загульный.
-Привет, Пожаров! - бодро приветствовал тот. - Куда спешишь? Пошли в буфет, отметим мой новый сборник стихов, вот посмотри, продаю недорого, всего за сто пятьдесят рэ.
Пожаров подумал, как бы ему избавиться от назойливого поэта, но тот ухватил его за рукав и решительно потянул в буфет.
"Сейчас многие издают книги самиздатом, - думал Пожаров. - Вот этот уже двенадцать книг издал за три года. И откуда только деньги берёт!"
Вообще-то Пожаров не пил или почти не пил, особенно когда отправлялся в редакцию газеты, что бы пристроить стихи своего семейства.
В небольшом буфете, где собиралась местная литературная элита, было немноголюдно.В углу за столиком сидели два малоизвестных поэта - Рома Тюнин и Федя Мысин. Увидев Пожарова и Загульного, они приветливо замахали им руками, приглашая к столу. Пили водку без закуски, видимо, не хватило денег. Один из них был известен тем, что ругал правительство Гайдара и Чубайса, а когда правительство поменялось, так и не нашёл своей темы, не сумел перестроится.
Разговорились. Тема была одна - девяностые годы. Да, славное было времечко, когда все жители города вышли на улицы торговать. кто чем мог. На улице Горького - от Белорусского вокзала до Красной площади - люди стояли, сидели прямо на тротуаре, разложив свои несметные богатства. Это могла быть старая керосиновая лампа или шнурки от выброшенных ботинок, а рядом на нитке нанизанные грибы неизвестного происхождения или солёные огурцы в банке, из которых продавец нечистыми руками доставал свой товар и аппетитно, с хрустом съедал огурец, как бы приглашая: купи, мол, не пожалеешь! Но покупали редко. Денег не было. Денежная реформа съела все накопления.
Пожаров вспомнил, как розовощёкий инвалид настырно предлагал купить у него инвалидную коляску, а рядом стояли три здоровенных парня, следили, что бы никто из продавцов не утаил от них свои доходы.
Рэкет поощрялся тогдашним правительством.
Загульный хихикнул и стал рассказывать, как в подземном переходе розовощёкий юноша бодро агитировал голосовать на предстоящих выборах за кандидатов партии имени попа Гапона, а две молоденькие девчушки приставали к прохожим, выпрашивая у них закурить. Огромный поток людей, изголодавших и нигде не работающих, двигался в сторону Исторического музея. Люди шли, что-то выкрикивая, размахивая руками с плакатами и без, и всё это накатывалось, как волна из разноцветной одежды с преобладанием серого и чёрного.
Пожаров решил, что ничего нового он не узнает, попрощался и пошёл по своим делам.
В редакцию журнала, по уже известным нам делам, он добрался довольно быстро. В метро ещё не придумали пробок, а иностранные граждане, наполняющие с утра до ночи метрополитен, вели себя спокойно и не доставляли никаких хлопот.
Пожаров вышел из метро, пересёк площадь и вошёл в здание редакции. Спросив у вахтёра, на месте ли редактор, он быстро поднялся на второй этаж. Редактор отдела поэзии, пожилой мужчина лет шестидесяти с красновато-опухшим лицом человека, замученного частыми командировками и чрезмерными возлияниями горячительных напитков, бросил на вошедшего мимолётный взгляд и продолжал что-то выискивать на экране дисплея.
Ждать пришлось долго. Вошла девушка с папкой в руках, положила два листа бумаги на стол и, равнодушно посмотрев на Пожарова, молча удалилась, оставив после себя приятный запах морского прибоя в период цветения акаций. Затем раздался телефонный звонок, и редактор с кем-то договаривался о встрече и почему-то объяснял, какой плиткой нужно выложить ванную комнату, а какой - туалет. Наконец разговор закончился, и редактор в упор посмотрел на Пожарова. Пожаров улыбнулся, как ему казалось, приветливо-понимающе.
-Ну что, - сказал редактор, - принёс договор, давай сюда, - и потянулся за папкой Пожарова, в которой лежали подборки стихов.
- Да, да, - сразу ответил Пожаров, радуясь такому быстрому решению заключить с ним договор.
- Вот, возьмите, - сказал он, - протягивая подборку стихов. - Только там есть одно стихотворение. которое может вам не подойти, в нём много личного, вы понимаете.
Говоря это, Пожаров искренне смутился.
Редактор взял протянутые Пожаровым листки с напечатанным текстом и начал читать:
Морская волна, ударяясь об берег,
С шумом катилась назад.
Он прочитал это ещё дважды, меняя интонацию в голосе. Затем, посмотрев на Пожарова, спросил, из какого он строительного управления.
- Вы от Максима Петровича? - спросил он. - А где договор на аренду помещения? Мы же условились, что договор будет составлен сегодня утром.
Он продолжал перебирать листки со стихами, затем хлопнул себя по лбу и засмеялся.
Пожарову стало не до смеха. Это был его третий заход в редакцию. Два первых, как вы догадываетесь, были неудачными. Пожаров ожидал, что ему снова откажут, но всё оказалось значительно проще. Редакцию журнала перевели этажом выше, а в эту комнату несколько дней назад вселилась строительная компания, с менеджером которой так мило беседовал Пожаров.
Пожаров взял свои бумаги и, буркнув что-то, вроде " всего доброго", поспешил на третий этаж.
На третьем этаже все двери кабинетов были закрыты, и, как сказала проходящая мимо шустрая девчушка с чайником в руке, сейчас было время обеда. Значит, целый час будет потерян. Пожарову захотелось перекусить в местном буфете. Ему почему-то вспомнился недопитый утренний кофе с бутербродом (торопился на последнюю до перерыва электричку). В буфете он купил пирожки с капустой, кофе и стопку водки, будь она неладная...
Через полчаса Пожаров снова поднялся на третий этаж. Дверь в редакторскую была открыта, видно было, что хозяин только что здесь побывал. Пожаров сел на расшатанный стул и решил, что не сдвинется с места, даже если объявят воздушную тревогу.
В дверь заглянула голова кого-то из сотрудников и спросила:
- Где редактор?
Получив невразумительный ответ, голова исчезла за дверью. Затем заглянул сам редактор. Спросил, не заходил ли тот, который только что заходил, и тоже исчез. Вскоре он вернулся и, не обращая на Пожарова никакого внимания, снял пиджак и зевнул. Редактор был молод, но с приличной проплешиной на голове, что говорило о нём как о человеке с несомненными задатками ума.
Пожаров нервно теребил папку в руках, надеясь таким образом привлечь к себе внимание. Вообще-то всех людей он делил на две категории: на тех, кто создаёт, и тех, кто потребляет. Тех, кто потребляет, значительно больше, а сочетание двух этих категорий - не в счёт.
Между тем, в редакторскую постоянно кто-то входил, но не надолго. Позвонила его мать, затем, девушка, которой он обещал не задерживаться на работе. Затем раздался продолжительный звонок, длинней и резче предыдущих. Молодой человек взял трубку, сделал снисходительную мину на лице, но голос его звучал несколько иначе, слегка испуганно. Было видно, что его потребовал к себе начальник, потому как он засуетился, стал разыскивать бумаги на столе. Найдя нужный ему листок, он заторопился к выходу. У самой двери он остановился и, посмотрев на Пожарова, спросил:
- Вы ко мне? Подождите, я скоро вернусь.
Прошло минут десять. Всё это время Пожаров старался угадать, что станет с его стихами в этот раз. Скорее всего, думал он, редактор не станет смотреть подборку стихов, а скажет: "Оставьте, я посмотрю".
Пожаров, поэт в третьем поколении, прекрасно знал все эти штучки. Его отец - автор тридцати сборников стихотворений, правда, все они были изданы в последние перестроечные времена за счёт родственников и знакомых. После смерти отца Пожаров до сих пор не может рассчитаться с долгами, оставленными ему в наследство.
Однажды отец Пожарова поделился с ним своим опытом. Он сказал ему, что знает более двадцати способов, как отказать назойливому посетителю. И он подробно изложил сыну премудрости редакторской работы.
- Перво-наперво, - говорил отец, - надо посмотреть, кто сидит перед тобой. Если предварительно не было звонка и человек тебе незнакомый, то девяносто из ста - перед тобой сидит графоман. Бывают исключения, но, поверь мне сынок, я знаю этих людей (отец много лет проработал в районной газете нештатным корреспондентом). Способ номер один, - продолжал он. - Нужно посмотреть утомлённым взглядом прямо в глаза посетителю и громко, слегка растягивая слова, сказать: "Оставьте, пожалуйста, я посмотрю". Но лучше без "пожалуйста". Если же патриот пламенного слова уходить не собирается и настаивает посмотреть его опусы прямо сейчас, то применяй второй способ. Развалившись поудобней в кресле, ты начинаешь перебирать стопку бумаг, много месяцев лежащую на столе, говоришь, что дел по горло и приходится работать за троих, при этом нужно сделать жест рукой, как бы говоря: вот видишь, сколько у меня бумаг, а я один. Бывают посетители - прямо тёртый калач, их на эти приёмчики не возьмёшь, они продолжают настаивать, чтобы ты хотя бы одним глазком прочитал что-нибудь из подборки. Вот тогда применяй железный способ, который я сам изобрёл, можно сказать, что это моё ноу хао. Договариваешься с коллегой из соседней комнаты, что если тебя начнут донимать посетители, то ты поднимаешь трубку и звонишь, как будто своему начальнику. Под предлогом, что тебя срочно вызывают, быстро прощаешься, повторив снова сказанное в первом способе. Иногда посетитель остаётся ждать тебя в коридоре. Увидев тебя, он вцепится в рукав твоего пиджака и будет жалобно умолять тебя, просьбы его становятся всё настойчивей, и вот наступает момент, когда ты применяешь четвёртый способ, разработанный твоим дедом. Посмотрев участливо в глаза отчаянному стихотворцу, говоришь, что сразу же посмотришь рукопись, не беспокойтесь, через недельку я сам вам позвоню. А сейчас, извините, мне надо готовить материал в номер.
- Ну, а если он и после этого не уходит, - спросил Пожаров отца, - что тогда?
- А тогда можно применить пятый способ, - и он поведал сыну ещё не менее двадцати способов, как учтивый редактор может избавиться от назойливого посетителя.
Этот редактор применил четвёртый способ, и Пожаров, оставив рукопись на столе редактора, побрел восвояси домой.
На улице моросил дождь, Пожаров заспешил в метро, затем перессел на электричку и через час был дома.
Дома его ждала жена Мехрибан, так назвали её родители.
Не спрашивая ни о чём, она молча накрыла на стол, и они стали обедать. За окном шёл дождь, через форточку доносился шум машин, и пахло мокрым асфальтом и ещё чем-то. Всё располагало к тому, чтобы присесть и писать очередной рассказ, сотый, а может и двухсотый, он точно и не помнил. Все рассказы аккуратно складывались на подоконнике . Это было единственное место в квартире, куда ещё можно было что-то положить. Все углы квартиры были заполнены газетами, журналами и книгами литературного семейства.
Мехрибан постоянно ворчала на Пожарова и частенько ставила на кипу рукописей то сковородку, то горячий чайник, оставляя на верхних листах рукописи жирный, красноватый след, напоминающий диск солнца на детском рисунке, висящем в кабинете детского творчества среди победителей конкурса " Пусть всегда будет мама".
Однажды жена Пожарова пыталась даже поджечь одну из его рукописей, чтобы поискать упавшую за газовую плиту ложку, но затем передумала: то ли бумага оказалась сырая, то ли в последней момент сама зачиталась рассказом, так похожим на её собственную жизнь.
С тех пор Мехрибан стала называть творения своего мужа "нетленками". А нетленки всё прибывали и прибывали. И когда их становилось очень много, Пожаров выдёргивал одну из рукописей, скрепленную степлером, и, предчувствуя что-то очень приятное, шёл в туалет, закрывался на задвижку и долго шелестел бумагой за дверью . Жена знала, что в этот момент его лучше не трогать, и уходила к одинокой соседке смотреть долгоиграющий сериал.
Пожаров любил сочинять в туалете ничего в этом особенного не было. Я знал одного чудака, который пять минут стоял на голове, перед тем как садиться писать стихи. Так к нему приходило вдохновение. Здесь Пожаров старался компенсировать ту потерю времени, которая была неизбежна для каждого живого организма. Карандаш он предусмотрительно оставлял в корзине для использованной туалетной бумаги, а подставкой служила крышка для бачка. Не знаю, как у других членов его семьи, но именно здесь рождались гениальные строки нашего героя.