Я никогда не забуду, как началась непогода.

Она первый раз в жизни разбила тарелку. Враждебно зазвенело стекло, мелкие осколки с геометрическими рисунками рассыпались по дорожке света на полу. Плакала. Кричала, что больше не может терпеть меня и этот дом. Отвернулась, прислонилась лбом к холодному квадрату окна. 

Я подошел, попытался обнять ее. Вырвалась, закрыла глаза руками и замолчала. Плечи вздрагивали едва заметно. Осторожно прикоснулся к ее правой ключице — никакой реакции.

В самых страшных бурях нет ни грома, ни бешеного морского рокота, ни криков — одна лишь непроходимая тишина.

Отстранила мою руку, повернулась, глядя куда-то вниз, в острую мозаику осколков. Прошептала, что уходит, хотя в шепоте ясно плескались сомнения.

Машинально сжал запястье. Нет, этого не может быть. И я не могу, не стану, не буду допускать. Все пары проходят через кострище ссор, а это лишь первая наша непогода.

Не отпущу. Никогда.

Я говорил какие-то слова, кричал, что мы преодолеем все вместе. Она не слушала, не смотрела. Рука напряжена до предела — холодная и блуждающая, словно ветер Норвегии. Тщетно попытался посмотреть в глаза. Взгляд все еще в руинах, обрушен до самого низа.

Вздохнула, резко и безнадежно покачала головой — и толкнула меня в бездну.

Дни потекли мутным, бесцветным Стиксом. Погода подхватила песню нашей последней встречи — везде выливались дожди, солнце куталось в серые лоскуты облаков.

Раз за разом я нырял в скучные просторы Интернета. Все его дороги умело обходили Рим — приводили к ней. Желая того или нет, я то и дело оказывался на пороге ее нелюдимого замка. Стучался во все двери и окна — без ответа.

Бросил писать, мечтать, начал искать ответы в запылившихся книгах. Ежедневно требовал аудиенции с великими, уходил с новыми вопросами и раскрасневшимися глазами. За каждым бумажным уголком она встречала меня — безучастно. Страницы Брэдбери наполнены ею, Гордер отказывается говорить о ком-то еще, Виан и Маркес беспощадно, словно кости, кидают мне желанные детали. 

Спасение пришло неожиданно. Новости кричали, я упорно отказывался верить. Айвазовский. Чудом вернувшаяся выставка.

Я посчитал, что это знак свыше. Схватил телефон, начал неумело, но уверенно набирать сообщение. Каждая буква отливала свинцовой тяжестью. Звонить я не стал — сбрасывала.

Пробежался взглядом по прочитанному — удалил. Свинец полился заново. Писать извинения и признания не стал — виртуальному полотну не под силу тягаться со взглядом. К дате и времени приписал, что все равно приду и буду ждать ее. Путей назад нет — приду, пусть даже небосклон обрушится на Москву.

Без ответа.

Отбросил телефон в сторону, лег на неразобранную кровать и уставился в потолок. Ожидание растаяло во сне, напоминающем драное одеяло из мыслей. Снилось, как она зовет меня, но едва я хватался за образ, он сменялся невнятным киселем грез.

Мы встретились у Храма Христа Спасителя. К удивлению, она пришла ровно в 09:07, как я и просил ее в своей весточке. Теплая спортивная толстовка, волосы заплетены в высокую косу, вся закутана в шарф и метущиеся мысли. Взгляд тот же — рухнувший, не смеющий взлететь к серому московскому небу.

Солнце факелом прожгло облачную завесу. Теплые лучи легли нежными утренними мазками на скучающие здания «Красного Октября». Мы пересекли Патриарший мост, обогнули «Стрелку» и пошли по узколобой Берсеневской набережной по направлению к парку. Редкие прохожие кутались в воротники и дрожали в легких курточках.

Она все еще молчала. 

Скользнули в Берсеневский переулок, под навесы внезапно выросших зданий. Переулок жил своей маленькой импрессионистичной жизнью: внизу группа людей обсуждала что-то, вверх устремлялся легкий сигаретный дымок.

Вот и нужная арка, поворот налево, дверь — к чудотворным полотнам. На пороге я замер на секунду, будто готовясь к встрече с человеком, которого не видел вот уже несколько столетий. На самом же деле я отправил Айвазовскому невидимое послание с просьбой о помощи.

Пролетели сквозь небольшой коридор с картинами маринистов. В холле нас встретила жизнерадостная администраторша, благоговейно приняла от меня билетные деньги и показала небольшое пространство выставки. Предложила заглянуть в фотозону, где проходил какой-то детский конкурс.

Мы замерли.

Освободил ее от жилетки, надетой поверх толстовки. Раскрыться все-таки пришлось — шарф покинул лицо и прыгнул на вешалку. Но взгляда так и не удалось поймать — один лишь голубовато-серый росчерк по диагонали.

Подхватил ее, ощутимо направил вслед за собой — прямиком на детскую выставку. Со всех сторон нас стали разглядывать причудливые рисунки. На стене красовалось большое сердце, почему-то раскрашенное фломастером в сиреневый цвет. На другой картинке изображены две сложно завязанные веревки — замысловатый узел. Большой коричневый бизон неуклюже пасется на недокрашенном лугу.

Может быть, во всем этом была какая-то идея. Но силы докапываться до истины оставили меня — сердце внутри гуляло шальным маятником, задевало края. Потянулся к ее плечу, импульс — и мы нырнули в черную пропасть шторы. 

Со всех концов света на нас ринулось море, налитое солнечным золотом и серыми разводами пены. Пока мы шли, осторожно переступая балки на полу, нас нагнал флот. Где-то впереди стеной выросли гигантские корабли, стройно уплывающие к линии горизонта. Я вспомнил эту картину — знаменитый смотр кораблей Черноморского флота. Парусная линейка мерно двигалась в сочащееся огненное пятно. 

Мы продолжали идти, прорываясь сквозь громкие всплески и незнакомый морской шепот. Корабли прибывали и прибывали: ранний Айвазовский, все еще много мачт, все еще много копошащихся людей. Море шумело и гарцевало — матросы налегали на весла.

И вдруг я увидел ее лицо. Освобожденное от шарфов, мыслей, страхов — в одном лишь голубом блеске глаз. Она смотрела в морские просторы, уголки губ слегка приподнялись — улыбнулась почти хрустально. По лицу скользнул луч проектора: сквозь нахлынувшую пучину, в волнах и водоворотах я по-прежнему видел ее глаза.

Сели на разбросанные мешки на полу. 

Высоко в воздух поднялась полная луна, выхватывая дорожку могучего света на волнах Средиземного моря. Мы сидели на Амальфийском побережье. Кажется, одна из них сбылась: впереди замаячили огни засыпающей Италии.

Взглянула на меня и сразу же отвернулась. Я не успел вынырнуть из голубой глубины. Где-то над нами сгустились тучи, музыка вслед за ними потяжелела и ринулась в темноту. Она вновь повернула ко мне лицо, обняла одно колено и положила на него голову.

Смотрит так глубоко. Но где-то в закоулках этого взгляда ясно теплится искра. Льющееся тепло — после безжалостного уличного безмолвия.

За ее спиной столкнулись две краски — ночь с золотом. Вздыбилось, вспенилось море, разлилось кругом и до потолка наполнило комнату неспокойствием. Рокот слился с музыкой воедино — треснула на все пространство буря. Мощные, то темно-синие, то почти белые волны выламывали из кораблей мачты, разбрасывали обломки и весело игрались такелажем. 

Еще немного, и прозрачная глубь поглотила несчастных матросов.

Очертя голову взял ее руку в темноте. Противостояния нет. Знакомые линии, знакомые алые цвета маникюра, запоздалое напряжение, натянутая струна. Вспорхнул к запястью — где-то далеко за бурными морскими этюдами ощущалось звонкое, увесистое биение сердца. 

А мое в этот момент металось по палубе.

Серость победила. Вытеснила позолоту штормов, заскользила по стенам и схватила своими пенными зубами гигантский корабль. Я узнал эту картину —еще одна вариация шторма. Сам корабль удостоился вдохновляющего имени «Мария» — в честь супруги Александра III. Теперь корабельное величие болталось на волнах подобно щепке, затерянной в лабиринтах стихии. 

Буря ярилась немыслимо. Гневалась, но отступала, дальше и дальше, пасовала перед ее взглядом. Она смотрела на меня — уже не отрываясь, не погружаясь в холодные топи, не хватаясь за реи. В безумствах света глаза изменили привычный цвет.

Мягкая, но так остро отточенная лазурь.

Больше не существовало ничего, кроме этих глаз. Вся вселенная уместилась в двух озерах, закованных в тонкий хрусталь небесного цвета.

Я растерял слова в этой теплой темноте. И понимал, что никаких извинений здесь нет и не может существовать. Никаких предложений, букв, росчерков. Она была истинной, неотделимой частью моей жизни. Без нее в этом море не было ни света, ни штормов, ни волнений, ни тех счастливых моментов, когда моряки выбираются из судна и лобзают долгожданную землю.

Она никогда не любила слова. 

Вселенная дернулась — чуть вниз, затем куда-то ввысь. По линиям, робкими мазками стало вырисовываться лицо. Вот она уже сидела передо мной — пленительная, непривычно знакомая, укрытая выцветающей бурей словно одеялом. 

И тогда шторм кончился.

Несчастные, бессильно ухватившиеся за сломанную мачту моряки наконец увидели пожар «Девятого вала». Весело и могущественно поднялось солнце, фонтаны брызг устремились навстречу лучам. Вместе со всеми я сидел на берегу и смотрел, как розовеет небесная полоса где-то у горизонта.

Она сидела со мной. Улыбалась, притягивала взгляды рыбаков, не отпуская мой собственный. Музыка утонула в шелесте волн, корабли мирно устремились на край света, в гостеприимные и незнакомые страны.

Не отпущу. Никогда.