Итак, я появился у дверей его квартиры. Позвонил. Мы не виделись два года, с того момента, как я уехал работать в Ирландию. И вот, мой друг Карл открыл мне. Я вхожу и с размаху обнимаю его.

- Привет!

- Здравствуй.

Мы вошли в зал. Присели. Карл смотрит на меня каким-то странным взглядом.

- Ну что? Как живешь? Рассказывай!

- У меня все нормально, - говорит он, - А ты рано как то.

- В смысле, рано? – обомлел я.

- Не думал, что сразу ко мне заглянешь. Ожидал, что пройдет еще пара недель, прежде чем ты дашь о себе знать.

- Почему? – спрашиваю я в недоумении, - Я вчера прилетел. Ну, может, конечно, стоило позвонить, - неуверенно произношу я последнюю фразу.

Мне действительно, даже не пришло это в голову, ведь мы дружили с самого детства, так что я счел себя в праве просто заглянуть, не известив заранее.

- Не знал, что я так ценен, - саркастически уточняет он, меня же охватывает бешенство. В тот момент я чуть не ударил его.

- Чего ты гонишь?! – закричал я, когда комок раздражения подступил к моему горлу, - Я писал тебе!

- Да? – равнодушно вопрошает он, - Ну прости.

Его тон, все больше злит меня.

- Во-первых, писал, а во-вторых, это что так важно, сколько раз? Ты как девчонка, честное слово!

- Ладно, - спокойно отвечает он, кажется, совсем не обратив внимания на мой гнев, - Как дела?

- Нормально, - мрачно сообщаю я, потому, что в его тоне чувствуется обида.

 И тут я заметил: мой друг болезненно выглядит.

- Ты заболел? – спрашиваю я.

- Есть немного, - уклончиво отвечает он.

Он пожимает плечами, этот жест один из самых любимых для Карла. Он, таким образом, всегда сообщал собеседнику, что плевать хотел с высокой башни на все советы и на окружающую обстановку.

- Слушай, я, наверное, пойду, тебе же лежать сейчас надо, если температура, так?

- Хорошо, - равнодушно соглашается он.

Я ухожу. На улице тепло и пахнет пылью. Возвращаясь, домой пешком, я пытаюсь как то отрефлексировать только что происшедшую сцену между мной и Карлом. Не такого приема, я ожидал от старого друга. Конечно, он в обиде. Ну и ну! Это же надо, придраться к количеству писем. То как он меня встретил, так не похоже на того Карла, которого я знал всю жизнь. А может, он завидует? Карл повернут на Ирландии, но поехал туда работать я, а не он. Тут я с неожиданным даже для себя самого, удивлением, понимаю, что люди, наверное, могут дружить хоть всю жизнь, но в один прекрасный момент все это закончится мелочной завистью.

 Карл Александрович Линден. Его родители Александр и Екатерина Линдены – потомки тех немцев, которые когда-то эмигрировали в Россию. Всех потомков его рода, уже давно называли русскими именами и тут на исходе двадцатого столетия, Линдены решили назвать своего отпрыска настоящим немецким именем. Если вы думаете, что в школе его кто-либо дразнил, то вы ошибаетесь. То ли, Питер начавший свое существование, как плавильный котел европейской и русской культур, таким не удивишь. То ли, личность Карла была такова, что не хотелось его дразнить. Лишь иногда, шутки ради его спрашивали, когда он намерен вернуть Кларе ее кораллы. Мы познакомились в пятом классе, когда он и его семья переехали в наш район, на юг города, и Карл стал учиться в нашей школе. Мы сразу подружились, можно сказать, с первого разговора. Мы уже тогда понимали друг друга с полуслова и полувзгляда. И с годами, эта степень понимания только укрепилась. Как я уже сказал, он был большим фанатом Ирландии, ее музыки, поэзии, истории и даже языка. Помню, как в десятом классе, он старательно зубрил его. За каким чертом, ему это понадобилось, ума не приложу. Однако, к счастью, ирландомания не привела его в Университет. После школы, он, как и я, поступил в Политех. Я был бы рад вспомнить такую подробность своей жизни: Карл списывает у меня математику, а я у него – английский язык. Но не могу, потому что этого не было. Я действительно, списывал у него английский, когда не мог разобраться, а вот он брал мои тетради по алгебре, только в силу острой необходимости, когда просто не успевал.

 Через пару дней, я снова иду к нему, и опять без звонка. В кармане брюк флэшка с кучей ирландских фоток. На звонок в дверь никто не отвечает. И куда он только мог деться? Я вышел из парадной, дабы вернуться домой, и тут заметил, что шнурок на одном из кедов развязался. Пришлось завязывать.

- А вот и ты, - внезапно слышу над своим ухом.

Поднимаю глаза. Передо мной стоит обладатель того насмешливого голоса, который я только что услышал. На плече у него фотоаппарат в чехле.

- Ты откуда? - спрашиваю я.

- Из центра, вестимо.

- И что ты забыл в центре с утра?

- Не бухти, в шесть в центре самое оно.

- Стой-стой, ты встал в пять утра для того, что бы сделать пару снимков? – оторопело спрашиваю я, - Или, - догадка внезапно возникает у меня в голове, стоило только внимательнее вглядеться в его лицо, - Ты не ложился?

- Может быть, - говорит он.

- Ни фига себе! – удивляюсь я, хотя чего, собственно, удивляться? Как будто сам я никогда не засиживался до утра.

- Ладно, пойдем, что ли? – примирительно сказал он.

Мне оставалось только согласиться. Мы входим к нему домой. В кухне я замечаю «Белый кит. Зеленые тени» Р. Брэдберри. Я и раньше слышал про эту книгу, собирался почитать.

- Дашь почитать? – я взял книгу в руки.

- Бери, - равнодушно говорит Карл, насыпая заварку в чайник.

Пока он заваривает чай, мы молчим, как дураки. И только когда сели за стол перед дымящимися кружками, он спрашивает.

 - Ну, рассказывай, что делал в Ирландии?

- Учился, ломал дрова, удивлял ирландцев.

- И чем же ты их удивлял?

- Тем, что не бухал как лошадь. Не дебоширил, с местными не дрался. Они были в шоке, прикинь.

 Карл смеется. Мне тоже стало весело. Но потом я насторожился. Это не его смех. Что хотите со мной делайте, но это не его смех. Хотя почему собственно «не его» я бы не решился сформулировать. Вроде и голос его, и тембр, но вот какой-то оттенок странный. Я рассказываю про свою жизнь в Ирландии, и меня не покидает чувство странности. Он как будто даже не слушает. И выпить за встречу не предложил (а это вообще не в его традициях). Мы рассматриваем фотографии, которые принес я и те, что только что сделал он. Внезапно, я бросаю взгляд на пианино и вспоминаю, что Карл не мог жить без музыки. Очень часто он играл что ни будь мне. Играл мой друг и накануне моего отлета в Дублин. Что-то такое веселое, джазовое.

- Слушай, может, сыграешь мне?

- Не хочу, - отрезал Карл.

- Не хочешь? – каким-то странным голосом спрашиваю я, - Нелепость, какая.

- Я не хочу играть, - жестко подтвердил Карл.

Я был ошеломлен и раздосадован, то, что Карл отказывается играть мне, никак не укладывалось в голове. Меня одолевало раздражение. Он все еще в обиде, от того и не играет. «Фу, как не по-мужски!» - думалось мне по дороге домой. И было бы на что обижаться. Что я, должность у него отбил? Подставил? Не писал и всего только. Да и сегодня он был, как то, не слишком рад меня видеть, оказывал гостеприимство больше из вежливости, был не разговорчив, слушал без особого интереса, и за встречу, мы не выпили (вот уж это было свинством с его стороны). В общем, ждал, пока я все расскажу и уйду. От этих размышлений стало еще гаже на душе. Если лучший и самый старый друг выкидывает такое, чего вообще ждать в будущем от жизни? То, что Карл до сих пор обижается, кажется мне нелепостью. Я был уверен, что люди не меняются, стоит им достичь определенного возраста, но, по-видимому, ошибался. Я никак не ожидал от него чего-то подобного, хотя если припомнить его эстетическую, или лучше сказать, утонченную, натуру, все может быть. «Творческая личность» - вот как называют таких людей; легковозбудимых, тонких, обидчивых и по-своему, ненадежных. Меня ввели в заблуждение: его учеба в Политехе, его практичность, его манера никогда не нарушать данного слова. Но его творческая натура никуда не делась и сейчас проявляет себя во всей полноте, стоило мне только сделать что-то не то. Я стал думать о том, как мало мы знаем близких нам людей. Да ни черта мы не знаем! «Ужас, - выбранил я себя, внезапно остановив течение мысли, - иду и занимаюсь какими-то экзестенциальными изысканиями, вместо того, что бы взяться за дело».

 На следующее утро, я сказал себе: «Парень, все изменилось, изменилось и тебе придется это признать». Карл изменился, по какой причине сейчас сложно сказать. И где, черт возьми, его своеобразное чувство юмора? А если?..» Я вернулся к своей гипотезе о зависти, пристально вглядываясь в зеркало, висевшее в ванной. Что, интересно, я хотел там обнаружить? «Может быть, - рассуждал я, - Все его письма и заверения о том, что он рад за меня, являлись всего лишь маской, лицемерием? Или нет, он старался внушить себе эту мысль, пересилить зависть и обиду, которые в итоге все равно оказалась сильнее и взяли верх. Как бы там ни было, прежних отношений уже не будет. Черт! Интересно, а сейчас я мог бы справиться с ним?» – внезапно подумалось мне. Мне вдруг вспомнилось, как я обнимал его на прощание, когда уходил вчера. Он похудел. И очень сильно похудел.

Это случилось, когда мы оба заканчивали Политех. Вечером, в центре, я едва не набросился на двух обкуренных уродов. Гнев и раздражение было таковым, что еще бы чуть-чуть, и я точно полез бы в драку. Но тогда, я как-то странно остановился, как будто не по своей воле. Прислушавшись к ощущениям, я понял, что эта неведомая сила оказалась стальными руками моего друга.

- Не надо, - тихо произнес он над моим ухом.

- Отвали! - заорал я в ответ.

От ярости у меня потемнело в глазах. Не будь Карл сильнее меня, я навалял бы и ему как следует. Ему удалось оттащить меня. Я был в бешенстве.

- Какого хрена, ты влез?! Зачем ты удержал меня?!– негодовал я, когда мы отошли чуть подальше.

- Не стоило, - спокойно ответил он.

Его ровный голос еще больше разозлил меня.

- Тебе скоро диплом защищать, плохо будет, если загремишь на пятнадцать суток. А ты не видел, там, рядом менты стояли, - с усмешкой пояснил он.

- Точно? – недоверчиво спросил я.

- Точно.

- И ты как их засек?

- Просто посмотрел по сторонам. Идем, лучше, в бильярд сыграем.

Я едва не расхохотался. Какой еще, к чертям собачьим, бильярд? Но, все-таки, пошел с ним. А за игрой, постепенно отошел, и мое хорошее настроение вернулось ко мне. Рассудив позже на трезвую голову, я понял, что Карл оказал мне неоценимую услугу. Проблемы тогда были более чем, некстати. В то время, он был сильнее меня. А сейчас? «Черт!» - с неожиданным для себя, остервенением подумал я, едва не треснув рукой о письменный стол у себя в спальне. Глотнув из чашки вечерний кофе, я мысленно послал Карла на фиг и стал искать работу, с прицелом на будущую ипотеку.

Я не показывался у него неделю. Благо, у меня была куча дел, и не только с поиском работы. На восьмой день, где то в двенадцать часов, он позвонил мне. Обнаружив его номер на дисплее своего телефона, я, удивленный, усмехнулся.

- Привет, - бодро поприветствовал я его.

- Привет, - ответил он, - Как дела?

- Нормально, вот, ищу работу.

- Молодец, я тут, знаешь…

- Да? – спросил я озадаченно. Голос у Карла странный, - Что?

- Я подумал, может, стоит, ну, пивка выпить, ну как ни будь, потом, ну когда будет время?

- Океюшки, выпьем, потом, - согласился я.

- Тогда пока.

- Пока, - коротко сказал я, и нажал на сброс.

Странно все это. Этот разговор с Карлом почему то вызвал во мне ассоциацию с непоследовательной девушкой, которая не знает что ей делать со своими отношениями. Кстати, сколько раз, он произнес «ну»? Никогда бы не подумал, что Карлыч способен запихать столько «ну» в одно предложение. И тон неуверенный, а ведь это ему не свойственно. Он всегда точно знал, чего хочет и как этого достичь. А если не знал, то говорил свое фирменное: «Дайте мне ночь, и я придумаю решение вопроса». И всегда придумывал.

***

В эту ночь, я рано лег спать. На прикроватной тумбочке лежала книга, «Белый кит. Зеленые тени», та самая которую я позаимствовал у Карла. Я машинально протянул руку, намереваясь немного почитать на ночь. Открыл ее, из книжки выпала фотография. На снимке запечатлен мой друг и темноволосая девушка. Довольно красивая, даже очень, очень красивая я бы сказал. Они обнимали друг друга, и лицо Карла было полностью обращено на нее, если не сказать, поглощено ею. Они оба выглядели счастливыми. Я не мог отвести взгляд от фото, почему то захотелось оставить его себе и не возвращать Карлу. Я повертел его в руках. На обороте стояла дата, апрель текущего года. Да это же всего пару месяцев назад! Глаза девушки были зелеными и такими необычными. Конечно, зеленый цвет встречается реже чем голубой или карий, но они были необычными не за счет цвета, они были необычными по сути. И такими живыми, в жизни не видел таких глаз, ни у женщин, ни у мужчин. А Карл, его лицо было почти в профиль, но я мог бы поклясться, что такого его видел впервые. Его лицо будто светилось, и не только радостью, но и каким-то мужеством. Я долго смотрел на них, пока усталость сон не взяли свое.

 ***

Каждый раз, перед сном, я снова и снова смотрел на таинственный снимок, пытаясь разгадать загадку, заключенную в нем. Чувство, печать которого хранило выражение лица Карла не оставляло сомнений в их отношениях. И ее улыбка. Даже не знаю, как описать ее, такая, небесная улыбка. Я отложил фотографию. Мой взгляд упал на книгу, лежавшую на животе и, я подумал, что за эти четыре дня так и не прочитал ни одной строчки. Снимок, стал для меня чем о вроде наркотика. Я подолгу смотрел на него, перед тем как погасить свет и закрыть глаза в ожидании, когда сон настигнет меня. Но еще вчера я заметил у себя признаки любопытства, хотелось побольше узнать об этом произведении искусства. Не знаю, чем восхищаются люди в «Ночном дозоре» Рембранта или в работах Да Винчи, но вот этот снимок нес в себе такую тайну и столько эмоциональной нагрузки, что назвать его иначе, как шедевром на века, язык не поворачивался. Я очень хотел расспросить Карла, где и при каких обстоятельствах была сделана фотография. И как имя этой девушки? Мне до смерти хотелось узнать ее имя, и то обстоятельство, что я не знаю его, вызывало во мне острый приступ досады. Назвать ее как ни будь по своему усмотрению представлялось мне чем то вроде кощунства. Нет, я должен узнать ее настоящее имя. Но тогда придется вернуть снимок Карлу, если я начну спрашивать о нем. Тогда, как я решил уже на следующее утро, после обнаружения, что оставлю его себе. Боюсь, что мысль о том, что я не имею права красть у кого-то частичку его личной жизни, даже не посетила меня. Мучаясь возникшей дилеммой, я не мог решить, как поступить. Дать возможность истории продолжаться или просто оставить снимок себе? Я, конечно, отсканировал его, но это все не то. Это все равно, как если подлинник заменить копией. Ведь любой подлинник мы ценим за его первозданность, правда? Все, что мы знаем о весне, не точно и не правда. Вот она Весна, здесь на этом клочке бумаги. Вернее, две Весны. Две Весны… две равные части весны. Помаявшись еще немного внутренним конфликтом, я все таки, решил двигаться дальше, дать ход событиям. Всегда знал, что любопытство погубит меня.

На следующий день, я позвонил Карлу и сказал, что хочу занести ему его книгу. Когда я подходил к его парадной, то увидел, как он дымил на балконе.

- Ну, ни фига себе! – не выдержал я. Хорош сторонник здорового образа жизни! - Давно куришь?

- А тебе не пофиг? – отпарировал он, - Поднимайся, давай.

Я махнул рукой и вошел в парадную. Начав с традиционного «Как дела?» я спросил:

- Слушай, а почему ты вообще здесь, а не у себя? Тебе же вроде уже ключи застройщик выдал.

- Ну да.

- Так почему ты здесь?

- Мне там не нравится, район не подходит.

- Что? – опешил я, - Ты же всегда любил Приморский, ты всю жизнь бухтел, что здесь тебе жизнь не мила, а вот там...

- А теперь мне там не нравится, - с ноткой раздражения ответил Карл, - Мы можем поговорить о чем ни будь другом?

- Да нет проблем! Слушай, я тут… читал твою книгу и случайно обнаружил там эту фотографию, - я протянул ему фото.

 Карл равнодушно протянул руку, но стоило ему взглянуть на снимок, как он мгновенно изменился в лице.

- Где ты его взял? – резко спросил он меня.

- Да в книге твоей лежал! – стал защищаться я, - Ну, извини.

Карл перевернул снимок, и с силой сжал спинку стула. Его глаза, о Господи!..Мне вдруг все стало ясно. Вот так, как озарение, иногда открывается истина. И как я раньше этого не заметил?

- Карл! – я попытался вывести его из ступора.

Да я и сам был в шоке, только что увиденное обожгло меня.

 - Расскажи, мы же друзья, - настойчиво попросил я.

Он лихорадочно вздохнул. Потом резко опустился в кресло, взял пачку сигарет со стола и, щелкнув зажигалкой, закурил прямо здесь, в зале. Я, повинуясь неизвестно чему, уселся в другое кресло, напротив него.

- Что случилось? – спрашиваю я, хотя ответ и так вертится у меня на языке.

Карл глубоко затягивается, вздыхает и, вперив в меня свои страшные глаза, спрашивает:

- Ты уже кое-что понял, да?

- Ну да, - нехотя признаюсь я. Говорить вот так прямо в лоб человеку: «Я знаю, ты любил ее» кажется мне верхом грубости.

Карл молчит, приняв задумчивую позу. Внезапно он опускает веки. Еще один его фирменный жест. Он так делал, когда хотел дать утвердительный ответ, не произнося и звука. Мне захотелось закричать в голос: «Да скажи же уже! Скажи! Она оставила тебя…». Мне странно думать об этом. Что могло произойти такого, что бы эти прекрасные зеленые глаза, которые принадлежали моему другу, вдруг закрылись и, подобно их обладательницы, ушли из его жизни. Затянувшееся молчание кажется мне невыносимым.

- Карл, да говори же уже! Она что, ушла от тебя, да?

- Да, - с горькой усмешкой в голосе подтверждает он, - Точнее не скажешь.

- Плохо дело, - говорю я.

- Капитан очевидность! На фига, скажи мне, садиться за руль и гнать?!

- А при чем здесь машина? – спрашиваю я, немного сбитый с толку.

- При чем? – срывается он, - Да потому что не надо садиться, на фиг, за руль, если перед этим ты выпила!

- Постой-постой, - догадка, внезапно возникшая в голове, пугающе ошеломляет меня гораздо больше, чем предыдущая, - Так она, что… разбилась что ли?

- Да, погибла в ДТП, – не своим голосом подтверждает он.

- Давно? – быстро спрашиваю я.

- Месяц назад.

Я обомлел. Этого не может быть! Такие, как она не могут вот так взять и просто разбиться.

- Ты хоть знаешь, сколько раз я говорил ей, что бы водила аккуратно, не превышала скорости? Это на фиг, игрушка, что ли? – сдавленно продолжает он, - Говорил, просил, умолял и что?!

- Почему ты не сказал сразу? – спрашиваю я.

- Не знаю, Леш, - он пожимает плечами.

- Слушай, может, налить чего ни будь? – предлагаю я.

- Не, я не пью, по крайней мере, сейчас.

- Ладно, прости, продолжай.

- Я просил не гонять, мы ругались, в конце концов, она дала слово. И что из всего этого вышло?

- Как это вообще случилось?

- У них там была большая девчачья туса. Она, конечно, поехала. Я помню этот день, Лех. Помню его от начала и до конца. Перед тем как поехать к девчонкам, мы проводили время вместе. Весь день. Я просил ее вести аккуратнее. Ее подруга потом рассказала мне, что выпила она немного, всего один бокал. Но, блин, какого черта надо было за руль садиться? Правила просто так придумали, что ли? В общем, она столкнулась с фурой и все, и машина вдребезги и… сама.

 Карл замолчал. Потом неожиданно спросил меня:

- Тебе кофе или чай?

- Да пофиг, - потрясено выдавливаю я.

Честное слово, он неподражаем. Только Карл может так. Сначала рассказать о непереносимом горе, а потом вдруг в конце спросить: «Чай или кофе?». Меня сдавливает неприкрытая в своей ужасающей наготе, правда. Первоначальная теория, в которой я был полностью уверен, оказалась мыльным пузырем. Все по-настоящему, страшно. Вот теперь точно, все части мозаики на месте. Мой друг плохо выглядит, он похудел, начал курить совершенно сам не свой. Не играет и не шутит. А я-то идиот! Мы синхронно поднимаемся. Карл, что бы затушить бычок в стеклянной пепельнице, я – по какой то инерции. Я крепко обнимаю его. Не знаю, что еще можно сделать или сказать. Отвратительное чувство беспомощности, когда все плохо, и ты ничем не можешь помочь, полностью завладело мной.

- Карл… - начинаю я, но он быстро обрывает меня.

- Не надо, только вот этого не надо, ладно.

- Чего?

- Не нужно говорить мне, что все будет хорошо, что все наладится и устаканится со временем.

- Хорошо, не буду.

Мы еще немного времени проводим вместе, после чего он провожает меня. Домой я иду пешком. Меня мучает странное чувство. Не столько жалость, сколько шок от всего того, что я узнал. А еще душевная тяжесть и чувство отчуждения. Он просил не говорить ему эту глупую фразу, которую мы так часто употребляем, когда нам нужно кого ни будь утешить. Я выполнил его просьбу, потому что не имел склонности лезть со своими советами к кому бы то ни было. Но я не собирался говорить чего то подобного еще и потому, что чувствовал некий внутренний запрет, табу на эти слова. Как сказать человеку, который потерял любимую, что все будет хорошо? Что эти мои слова, когда реальность намного ужаснее, серьезнее и сложнее? При всем своем идиотском эстетизме, Карл тот еще скептик, его американскими сказочками не проймешь. Но мне хотелось это сказать. Хотелось и все тут. Не знаю, может быть, это что-то вроде защитной реакции. Когда случается нечто страшное, мы фанатично убеждаем себя, что все хорошо. Словами не поможешь, но мне хотелось это сказать. Перед тем, как проститься и направить свои стопы к входной двери, я спросил у него:

- Можно, я оставлю себе фото? - Я показал на снимок.

Он как то странно посмотрел на меня. Подумал минуту и кивнул. Уже в дверях он улыбнулся мне той самой улыбкой, которую я на дух не выношу. Я жму его руку. Он внезапно отворачивается. И тут я вижу как скупая слеза катится по его щеке. Мы молчим в немом оцепенении. Потом, высвободив руку и наскоро бросив «Пока», я, наконец спускаюсь по лестнице вниз. Сартр прав, жизнь - дерьмо. А имя девушки я так и не узнал…

Дома я никак не мог спокойно делать свои дела, все время отвлекался. Я думаю, чем помочь и каждый раз прихожу к мысли, что я ничего не могу сделать. Трагедия, случившаяся с ним, разделила нас. Я на одной стороне, он на другой. Он избранник скорби, причастившийся ей, я – обычный мужик с кучей планов на свою жизнь. Я при всем желании не могу понять и осознать того, что произошло с ним. Странная штука время. Ты уезжаешь на несколько лет за рубеж, и думаешь, что когда вернешься, все останется по-старому. Долгие вечера в ирландских пабах Петербурга, раскатистый смех лучшего друга. А выходит так, что возвращаешься ты уже в совсем другую реальность. И приходится принимать те изменения, которые произошли, не спросив тебя, хочешь ты их вторжения в твою жизнь или нет. В тот момент, из-за сумбура происходящего, мне сложно было признаться себе, что я скучаю по тому Карлу, которого знал многие годы. Внезапно мне пришла в голову идея, и я закрыл вкладку со своим резюме и вошел в почту. Там, я отфильтровал все его письма. Почему то я подумал, что найду словесное подтверждение той фотографии, которую выпросил для себя. Писем от Карла оказалось раза в три-четыре больше, чем моих. Один за другим, я пробегаю его письма ко мне. Он пишет о многом, о текущих делах, о погоде и другой ерунде. Ни в одном письме нет и намека на девушку. Но в тех письмах, которые хронологически совпадают со временем их романа, содержится огромное количество юмора. А вот это письмо, помню, даже помогло мне как следует расслабиться и выдержать сложную неделю. Отдельные слова и обороты заставляют меня увидеть в них того самого парня, который так счастливо улыбался прекрасной зеленоглазой девушке. Оно было написано мальчишкой, победившим в городском спортивном состязании. Юмор, содержащийся в письмах совершенно в стиле Карла, но в то же время, отдает чем то новым, неуловимо светлым. В апрельских и майских письмах почти нет сарказма. И как я раньше не обратил внимания? А потом июнь и ни одного письма.

***

- Расскажи мне о ней, - попросил я где то через неделю с нашей последней встречи.

Карл задумался, потом кивнул и заговорил:

- Она была невероятной.

- А звали?..

- София.

София… забавно.

- Ты поэтому не хочешь тусоваться там у себя, в Приморском? – вновь спрашиваю я, оторвавшись от нахлынувших впечатлений.

Он кивает.

- Мы стали вместе делать ремонт. И я не могу там находиться. Знаешь, я ездил туда как то после…ну, что бы забрать кое какие вещи. Было до того хреново. Мне все казалось, что она сейчас войдет в дверь и скажет, что стены снова нужно перекрасить, - он улыбнулся вымученной слабой улыбкой.

- Часто вы стены перекрашивали?

- Да постоянно. Ее инициатива, конечно. Покрасим в один цвет, а потом через день она говорит, что смотрится плохо, нужно снова перекрасить. Я в этом отношении как то попроще.

- И тебя не бесило?

- Нет, - просто отвечает он.

Я не стал дальше расспрашивать, мало ли какой внутренний отклик вызовут мои вопросы. По дороге домой, я как всегда, размышляю. Если все так, как я себе представляю, то в скором времени меня, наверное, ожидала участь свидетеля на свадьбе. А может еще и обязанности крестного отца упали бы на мои плечи. Никогда не думал о Карле, как об отце, но ему бы это было в самый раз. Только сейчас я понимаю, насколько это бы подошло ему. А теперь все его надежды рухнули.

***

Прошел месяц. Я вышел на работу. Время от времени захожу к Карлу. Вытащить его в паб, или в кино, мне так и не удалось. Новая работа должна была взять свое, но я заходил к нему так часто, как только мог. Это казалось странным мне самому, но что то заставляло меня это делать. Я ничем не мог помочь. По большому счету, я, как это принято говорить, «заморочился». Хотя, прежде я не наблюдал за собой чего- то подобного. Мы подолгу сидели на кухне или в его спальне. Я шутил, как мог, слушал этот его жуткий смех, который вызывал у меня острое чувство тоски по ушедшему.

В этот пятничный вечер мы сидим у него на кухне. И пьем чай, чтоб его с его сухим законом! Его родители на даче, поэтому Карл курит прямо за столом. Время уже подходит к тому, что бы завершить встречу, и тут я решаюсь.

- Карлуша, - начинаю я, - Я таки имею, что сказать тебе.

- Да? Ну, давай.

 Дела, однако. В прежние времена за «Карлушу» мне бы светил подзатыльник, а сейчас вот никакой реакции.

- Прости, - сорвалось у меня в каком то странном запале, обескуражевшем меня самого. Только сейчас впервые за свои двадцать семь лет жизни, я действительно просил прощения. Я не считал нужным разводить мелодраматические сопли, кроме того, еще в юности я решил, что никто не согнет меня, и может быть, поэтому я никогда не извинялся.

 Карл подавился дымом. С выпученными от изумления глазами, он смотрел на меня:

- Чувак, что с тобой? – спрашивает он, кашляя.

- Я очень хочу помочь, но не знаю чем.

- Ты помогаешь, - уверенно сказал он.

Я не отвечаю.

- Ты извини, что пою тебя чаем. Но сам понимаешь, в таком положении опасно пить, можно сорваться.

- Понимаю. Но надеюсь, в ирландском пабе мы еще посидим, не в ближайшее время, но когда ни будь.

- Конечно, и не обязательно в ирландском.

- Слушай, старик, мне пора, - неожиданно говорю я.

- Хорошо.

Я выхожу на улицу. Время одиннадцать ночи. Или вечера? С этими питерскими ночами, не разобраться какое время суток. Народ вовсю гуляет с детьми. А вот я вообще уже спать хочу. День был не легким. Иду домой и прислушиваюсь к неведомому до селе чувству вины. Я впервые в жизни чувствую за собой ее тяжкий груз. И оно мне заявляет со всей серьезностью, что я мудак. Если бы я меньше циклился на себе и на своей карьере и больше обращал внимания на то, что происходит вокруг меня, я сразу все понял бы. Может, именно поэтому мой друг и не доверился мне сразу? Дружба не только понимание друг друга с полуслова. Это еще и способность видеть дальше, видеть человека. Своего друга я смог увидеть не сразу, построив на его счет идиотские теории. Ну не свинтус ли? А между тем, мой друг – это Весна ставшая Болью.