Конский хвост
Александр Цырендоржиевич Эрдынеев. Улан-Удэ. Доцент Бурятского госуниверситета.
Гунсыма около недели гостила в деревне. Она на удивление быстро освоилась здесь, хотя впервые была так далеко от дома. А привезли ее сюда, чтобы показать прадедушке, который ни разу ее не видел. Говорили, что он очень хочет встретиться с ней, так как в последнее время сильно сдал, еле ходит, и поэтому, дескать, надо бы успеть…
«Чего успевать-то? - беззаботно думала девочка накануне поездки. – Мне, например, сейчас некогда, мы в детсаду как раз к утреннику готовимся. Новый танец только что начали разучивать. Неужели непонятно, что нас ведь там тоже торопят»...
Она пыталась было объяснить это родителям, но они даже не стали ее слушать, сказав, чтобы перестала капризничать и собиралась в дорогу.
…Старина Нимажаб стоял у калитки, опираясь на самодельный посох. Он смущенно улыбался, встречая родственников, которые приехали из города на нескольких машинах. Было заметно, что он не ожидал, что они, а в основном это были уже взрослые и солидные внуки и внучки с семьями, узнав, что ему нездоровится, дружно выберутся проведать его. А они, едва выйдя из машин и ступив на родную землю, тотчас окружили дедушку, почтительно вручая ему подарки и гостинцы. Все были в приподнятом настроении, в особенности сам Нимажаб. Он взволнованно произносил витиеватые благопожелания, приветствуя гостей и обнимая каждого из них. Когда очередь дошла до Гунсымы, то его лицо, покрытое паутинкой мелких морщин, и вовсе засияло от нескрываемой радости. Он шагнул ей навстречу и крепко прижал к себе, словно опасался, что она куда-нибудь убежит. Затем, довольный, что долгожданная младшая правнучка наконец-то рядом с ним, он расцеловал ее, ласково погладил по головке и пригласил всех в дом.
А Гунсыма поначалу как бы сторонилась его и выглядела растерянной, когда он пытался с ней заговорить. Родителям даже стало неудобно за нее, и они хотели было украдкой сделать ей замечание, но передумали, посчитав, что она стесняется в незнакомой обстановке. Чуть позже она сама рассказала маме, почему она так себя повела; оказывается, ей трудно было представить, что среди близких кто-то может быть гораздо старше тех бабушек и дедушек, с кем ей доводилось встречаться прежде. Иначе говоря, она была в таком замешательстве, что попросту не знала, как же ей обращаться к столь необычному и почтенному дедушке. Тем не менее, перебрав разные варианты, она нашла достойный выход из этой сложной ситуации, решив звать его дедулей, чем привела его и окружающих в полнейший восторг.
«Неужели это она сама сообразила?!», - поразился он, когда малышка в первый раз назвала его так. Что и говорить, новоявленному дедуле явно пришлось по душе такое трогательное и в то же время по-детски непосредственное обращение к нему.
Ну а те, кто привык к его немощи, каждодневно ухаживая за ним, когда болезнь и возраст, казалось бы, неумолимо брали свое, в свою очередь, были поражены тем, что после приезда правнучки, о предстоящей встрече с которой он постоянно говорил в последнее время, его было не узнать. Он на глазах преобразился и воспрянул духом, но самое главное - недавние хвори отступили, а стало быть, опасения насчет худшего были уже позади. Окрыленные столь разительными переменами, городские гости засобирались в обратный путь. Не стали задерживаться и родители Гунсымы. Они помнили, с какой неохотой дочка ехала сюда, и думали, что ей, вероятно, не терпится скорее вернуться домой. Но, вопреки их ожиданиям, она сказала, что хочет побыть здесь еще несколько дней. Конечно, родители были не против этого, решив, что раз уж ей тут понравилось, пусть еще немного погостит. Да и домочадцы, среди которых она сразу стала всеобщей любимицей, тоже просили оставить ее на их попечение.
Ну а сама она, разумеется, больше всего привязалась именно к дедуле. Шустрая, она на ходу выполняла его мелкие поручения – приносила то лекарства, то очки или газету. Вдоволь набегавшись, малышка забиралась к нему в большое уютное кресло, за перегородкой, где никто не мешал их разговорам.
Говорила, правда, в основном Гунсыма. Она взахлеб рассказывала о своей любимой кошке, куклах, других игрушках, а старина Нимажаб лишь поддакивал, одобрительно посмеиваясь и кивая головой в знак согласия. Впрочем, иногда по ее просьбе он терпеливо объяснял, например, разницу между сосной и кедром, молнией и зарницей или читал ей какую-нибудь сказку из старой, потрепанной книжки, которую, наверное, ему доводилось читать еще маме Гунсымы, когда та была маленькой. А вот новых сказок он, как оказалось, почти не знал. Несмотря на это, девочке было вовсе нескучно с ним, ведь порой он рассказывал такие увлекательные истории, которые давным-давно, а для нее, как в сказке - «в незапамятные времена», происходили с ним.
Вот и сейчас Гунсыма, как обычно, устроилась в кресле рядом с дедулей.
- Деду-у-ля, - ласково растягивая, начала она, зная, что таким обращением неизменно приводит его в благодушное состояние. - Скажи мне, пожалуйста, - вкрадчиво продолжила она, указывая на красочный рисунок на футболке, - кто это у меня тут нарисован?
Ее глазки, и без того узкие, превратились в щелочки, сквозь которые она с озорным вызовом смотрела на дедушку Нимажаба. Хитровато улыбаясь, она, очевидно, задумала какой-то подвох, заранее уверенная в том, что он вряд ли узнает известного всем, пожалуй, кроме него, героя мультфильма.
- Кажется, Муха-цокотуха… - неуверенно отозвался он, еще не понимая, к чему она клонит.
- Ха-ха-ха! Ну ты, дедуля, даешь, – Гунсыма рассмеялась, очень довольная тем, что ее задумка удалась и он попал впросак. - Разве это Муха-цокотуха, ха-ха!
- Гм-м… я подумал, может теперь ее так рисуют. Рядом кузнечики, еще какие-то букашки… Вон и за головой вроде бы крылышки, - оправдывался дедушка Нимажаб.- Правда, что-то она чересчур уж изменилась, большая стала, да и цвета непонятного… Может, с ней что случилось? - озадаченно добавил он.
- Никакие это не крылышки, ха-ха, - пуще прежнего смеялась девочка. - Ты что, это же Лунтик! Лу-у-унтик! Он и должен быть большим и такого цвета! Смотри, ведь он совсем на Муху-цокотуху не похож! Как же ты мог его спутать, - недоумевала она и тотчас предположила. – Ты, наверное, Золушку от Дюймовочки не отличишь!
- Ну, как же не отличу, - возразил дедуля. - У них ведь платья, прически совсем разные…
Услышав это, Гунсыма как бы между прочим поинтересовалась:
- А ты знаешь, как называется моя прическа?
Дедуля Нимажаб внимательно посмотрел на нее и даже зачем-то потрогал ее волосы.
- Гм-м, в эти дни у тебя ведь обычно косички были заплетены… Сегодня ты их распустила и собрала в пучок … Вот и все, вроде бы…
– Ха, пучо-о-ок, ок-ок,- передразнила она его и опять рассмеялась, показав ямочки на обеих щечках: - Это вовсе не пучок, а прическа! Ну, как она называется? Не знаешь? Сдаешься? – торжествующе спросила она.
Вместо ответа Нимажаб утвердительно кивнул головой.
- Ладно, - убедившись, что он и в самом деле затрудняется, девочка сказала: - У меня раньше, несколько месяцев назад, волосы короткие были, каре. Я их специально стала отращивать, чтобы можно было собирать в конский хвост, как у моей подруги Дыжидки, с которой мы ходим в одну группу в детсаду. Теперь ты видишь, что это конский хвост, а?
- Вижу, - ответил он.
- А почему конский хвост, дедуля? У лошадок что, такие хвосты?! Ты ведь знаешь все про лошадок, сам говорил, - девочка нетерпеливо теребила его за рукав, требуя, чтобы он все ей разъяснил.
- Да, когда-то знал, - охотно подтвердил дедуля, вспоминая, что в далеком и уже почти забытом прошлом, когда он был приблизительно в ее возрасте, лошади были надежными помощниками в любом деле, и без них попросту невозможно было обойтись. Тогда каждый степняк был тесно связан с ними, а у детворы было общепринято крепко сидеть на лошади в седле, да и без седла тоже. Примечательно, но девчонки-сверстницы старались ни в чем не уступать ребятам, и в скачках наперегонки они нередко опережали их. Впрочем, чаще это зависело не от маленького наездника, а от лошади – чья была порезвее, тот с ликующими возгласами и вырывался вперед. Но резвость, как и другие необходимые качества, например, взаимное доверие, можно, и более того, нужно было тренировать и воспитывать. Другими словами, многое зависело от ухода за питомцем, а шире – от отношений, которые сложились у человека с его конем или лошадью.
Хорошая лошадь была незаменима в работе на селе и очень ценилась – ведь в то время автомобили и тракторы в глубинке были большой редкостью. У отца Нимажаба был небольшой табун, полтора десятка голов, и среди них у мальчика был любимец – молодой жеребец по кличке Шолмос1. Он, как настоящий дьявол, был неукротим, и подпускал к себе только своего маленького хозяина. Мальчик ухаживал за ним, им было хорошо вместе. Они так подружились, что казалось, конь понимал каждое его слово. Ну а потом…
Пришли какие-то незнакомые люди из аймачного центра и увели всю живность со двора, оставив лишь пару овец да немощную кобылу. При расставании с Шолмосом, когда его грубо взяли под уздцы и повели прочь, маленький Нима сильно плакал.
«Второго такого коня у меня никогда не будет», - печально думал он.
Несчастный мальчик долго переживал из-за того, что лишился друга. Родители как могли успокаивали его. Они объясняли, что Шолмоса забрали вовсе не на бойню - чего Нима очень боялся, а в качестве рабочей силы на колхозный зерноток.
- Там он принесет больше пользы для построения социализма, чем если бы оставался здесь, с нами, - утешали они мальчика.
Как ни странно, но именно эта идеологическая фраза, произнесенная назидательно, а вовсе не высокопарно, подействовала на него. Что же, ради построения счастливого будущего, о котором мечтали и в которое тогда безоговорочно верили все – от мала до велика, он скрепя сердце смирился с разлукой со своим любимцем.
________________________
Шолмос (бур.)1 – дьявол
При этом, однако, он не совсем понимал, - а как же его семья, после того, как их хозяйство по сути разорили, сможет полноценно строить это счастливое будущее?
…Шли годы, мальчик вырос и заметно возмужал. По окончании семилетки он перебрался в город и поступил в ФЗУ – фабрично-заводское училище, чтобы получить специальность токаря. Но началась война, и Нимажаб, как многие его ровесники, рвался уйти добровольцем на фронт. Однако в военкомате сказали, что ему ещё рано и отправили доучиваться. Затем, когда он окончил училище, его оставили по брони работать на местном Паровозо-вагонном заводе, перешедшем на выпуск военной продукции.
Но он настоял на своём, и в конце сорок третьего, после краткосрочных курсов младших воентехников наконец-то оказался в составе артиллерийского полка дивизии, которую направили на Северо-западный фронт. С ней он и прошел свой боевой путь, вплоть до Победы. В то время, наряду с полуторкой, тягловой силой в артиллерии также оставались лошади. Они исправно возили пушки, боеприпасы и различное армейское имущество. Были они, естественно, и в кавалерии. Как и бойцы, они также гибли на передовой от артобстрела, бомбежки или шальных пуль. Взамен погибших прибывали новые, которых присылали со всей страны.
Когда пришла очередная партия лошадей, на этот раз из Сибири, Нимажаб не смог сдержать удивления. Среди прочих, разных пород и мастей, он разглядел знакомые очертания… родных монгольских лошадок. Более того – одна из них, с небольшой белой отметиной на крупной голове, поразительно напоминала Шолмоса.
«Перерожденец, - со священным трепетом, в духе буддийских канонов, думал он.- Вылитый Шолмос! Наверное, это знак свыше… Не зря он ниспослан мне с родной земли»…
Позже он заметил, что и повадки у него оказались те же самые, что у норовистого Шолмоса. Без всяких колебаний он решил, что этот конь будет рядом с ним, помогая ему преодолевать фронтовые тяготы. Однако один из снабженцев, увидев, что Нимажаб выбрал трёх монгольских лошадок, подошёл к нему, посмеиваясь:
- Много ли ты увезешь на них? Лучше было бы, если ты вместо них взял пару других, покрепче!
- Земляки они мне, товарищ капитан, - ничуть не обижаясь, ответил Нимажаб. – Да, они неказисты, но насчет выносливости, поверьте, с ними вряд ли кто может сравниться.
- Ну, раз земляки, тогда понятно, - согласился собеседник, хотя, по-видимому,
он все же остался при своем мнении.
А лошадки как впряглись в фронтовые заботы, так и потянули тяжёлый воз боевых задач. Вскоре многие однополчане Нимажаба убедились, что они действительно выносливые и к тому же чрезвычайно неприхотливые. К примеру, монгольские лошади могли добыть подножный корм зимой даже из-под снега, на что другие, более породистые, были неспособны.
- Деду-уля, - тормошила Гунсыма дедушку.- Ты что, уснул?
- Справа, в лощине – танки. К бою, го–товсь! – еще не отойдя от воспоминаний, Нимажаб закашлялся, пытаясь дать команду. Спустя мгновение он, удивленно озираясь, все же пришел в себя.
- Ты что-о?! Какие танки? – девочка не на шутку всполошилась. - Ты мне про лошадок должен рассказать!
- Про лошадок? – переспросил он. – А я ведь, Гунсымуша, как раз их сейчас вспоминал.
И он вкратце поведал ей историю о Шолмосе, которого так любил в детстве. О том, как горевал при расставании с ним, опрометчиво считая, что такого замечательного коня у него больше никогда не будет. Он рассказал ей также о том, что спустя годы судьба свела их вновь – на войне, уже для того, чтобы Шолмос-два спас его в жестоком бою.
- Без него не было бы сейчас ни меня, ни тебя, - подвел итог своему рассказу он, на что Гунсыма недоуменно спросила:
- Что-то я не пойму, как это меня не было бы?
– Ну, как тебе объяснить… Понимаешь, наш род вообще прервался бы, если бы в том бою чутье не подсказало Шолмосу, что я в опасности.
- А как же он тебя спас?! – воскликнула Гунсыма. По-видимому ей не терпелось узнать развязку этой захватывающей истории.
- Дело было так, - продолжил он свой рассказ, - мы должны были под покровом ночи форсировать реку, сейчас уж и не помню её название. Но враг начал артобстрел. Один из снарядов разорвался поблизости. Меня куда-то отбросило, а когда через некоторое время я очнулся, оказалось, что меня прибило к какой-то коряге, плывущей далеко от берега. Вокруг – никого. Чтобы попытаться выбраться из реки, не могло быть и речи. К тому же я был ранен, и у меня совсем не было сил. Я уже было подумал, что это конец, как вдруг почувствовал, что я всё же не один. И действительно, кто-то кружил около меня, а затем мягко ткнулся в бок. Через мгновение я понял, что это был… Шолмос!
- Умочка! Он тебя в беде не бросил! - воскликнула девочка,
- Верно, умочка. Очень умный и к тому же преданный был конь, - подтвердил Нимажаб, растроганный воспоминаниями. – Так вот, его голова оказалась рядом со мной, и я…
- Схватил его за ушки, как Конька-горбунка, - перебила его Гунсыма, - и он тебя вытащил из реки!
- Нет, - улыбнулся дедуля. – За голову его нельзя было хватать никоим образом, тем более за уши. Это у сивки-бурки ушки сказочные, а у настоящих коней, говорят, если в уши попадет вода, то они могут утонуть. Так что я схватил его не за голову, а за… хвост!
- Хвост?! Вот здорово, - восхитилась Гунсыма. – Дедуля, ну ты даёшь! И ты схватил его за хвост, чтобы он вытащил тебя из реки?! – догадалась она.
- Да, конь спас меня, - подтвердил Нимажаб. – Только не уберёг я его, - с горечью, которая не прошла спустя столько лет, добавил он, - погиб он через два месяца после этого случая... А сейчас, в последнее время, чувствую, настала пора нам встретиться вновь…
После этих слов его взор слегка затуманился. Умиротворенно улыбаясь, он вновь, помимо воли, стал грезить наяву и поэтому как бы не слышал, что девочка по-прежнему продолжает разговаривать с ним.
- Дедуля, где же ты с ним встретишься? Ну, ответь мне… – не отставала она, дергая его за рукав. – Что-то я нигде ни одной лошадки на улицах не видела, даже здесь, в деревне. Разве что в мультфильмах… Ну скажи, где это ты с ним можешь встретиться? – настойчиво повторила она.
- Понимаешь, это далеко, очень-очень далеко отсюда, Гунсымуша… Я знаю, он с нетерпением ждёт меня там, - Нимажаб наконец полностью очнулся и начал было объяснять, но малышка не дала ему договорить.
- Ничего, пусть подождёт, - твердо сказала она, а затем весело предложила: - Дедуля, давай лучше поиграем. У меня ведь тоже конский хвост есть. Схватись за него, а я тебя, как Шолмос, буду спасать! Я снова спасу тебя, только теперь - от болезней. А Шолмос подождет!
Нимажаб ничего не ответил. Он лишь крепко прижал её к себе, ласково дёрнув за пучок волос, собранных в конский хвост, который вызвал столько дорогих ему воспоминаний.