Сны о вечном
Лариса Прашкивская-Фелисион. Родилась и живет в Москве. Поэт, художник. Член Союза писателей России (МГО) и Международного художественного фонда. Член клуба профессиональных писательниц при ЦДЛ «Московитянка».
Отпуск подоспел вовремя... Сил не осталось даже «на дышать».Ночи тяжелыми бесформенными глыбами падали на грудь и глушили мутными снами. В отпуске «спасать» себя она могла только на даче, так как на большее заработанное честным трудом «благо» не тянуло. Да и на дачу хватало едва — слишком дорогой стала дорога и расходы по содержанию промысловых дачных активистов. Однако...
…Лес встретил тишиной. Хотелось прохлады, но и в сухом от жары сосняке было душно. Машина быстро въехала в садовое товарищество и остановилась в тупике почти перед домом.
Дом ждал. По нему было видно, что он скучал по хозяйке, как старый пес. А пес у нее когда-то был... Со времени его смерти она больше не заводила собак, так как поняла, что смогла предать самого верного и любящего друга, оставив его умирать в доме бывшего мужа. Не потянула морально, материально и физически парализованного пса, но это не было оправданием — это было приговором. С тех пор у нее уже никогда не было такой светлой, легкой и беспредельной любви. Любви, на которую она сама еще была способна и которую ощущала к своим близким. Любви, которую давно не ощущала от них к себе.
Тропинка к дому заросла, о ямки и колдобины спотыкались ноги. Зайдя в дом и поставив сумки, сразу же пошла стелить постель —вечер уже звал ночь. Накопленная за год усталость вдруг опустилась на плечи, захотелось лечь перед телевизором и забыться. Так она и сделала.
В телеящике стреляли, убивали, расследовали и продавали скороварки. На скороварках она уснула. Снилось что-то невообразимое —снова и снова спасала каких-то людей, снова и снова ехала на поезде и снова попадала в странную местность, где улицы Москвы меняли облик, но были улицами Москвы, а родная квартира на Воронцовке была снова ее домом. Она входила туда через широкий проем, открыв старинную двойную дверь, и проходила по кривому, угловатому коридору на большую кухню с балконом, где муж, сидя на стуле, что-то весело рассказывал детям. Тоска захлестывала и во сне. Она понимала, что все это видения, иллюзия. Ничего уже нет. Ни общего дома, ни взаимной любви, ни маленьких детей —всё закончилось. Всё. Отчаявшись, но не проснувшись, она увела себя из этой иллюзии в другую, где снова стала искать что-то, что никак не обозначалось, никак не называлось, никак не ощущалось... Странный поиск этот сопровождал ее почти каждую ночь. Жизнь, зашедшая в тупик, искала выход, а выхода не было.
Пробегав по своим немыслимым путям-дорогам, она спустилась в метро. Именно так восприняло сознание этот беломраморный туннель, да и колонны привиделись. Она вошла туда, как в белую молочную пену, и что-то ей подсказывало, что здесь ее ждут, что здесь она кому-то нужна. Это чувство нарастало и становилось все напористее и тревожнее. Нервы трепетали и заставляли вглядываться в глубину белого пространства. Ивот из этой глубины показалась яркая точка. Она стремительно приближалась и вдруг уткнулась холодным носом в колени —рыжий, лохматый колли глазами счастливого ребенка смотрел ей в душу. Ноги ее подкосились, иона упала в жесткий и жаркий собачий мех. Она рыдала, а он лизал ей уши, глаза и упрямый прямой лоб. Он ее любил, ион ее прощал — как может простить только самый родной, самый светлый человек. А она, зарывшись в его рыже-белые лохмушки, выплакивала всю свою беспросветную тоску, всю свою вину, все свои несчастья. Ей было можно плакать как никогда, никогда...
…Утро вытолкнуло ее из сна, как из воды. Она все помнила и не хотела возвращаться из этой памяти, но жизнь требовала возврата к обыденности.
Выпив кофе, вышла во двор и прошлась по участку. Август к осени заторопился, заметался. Начали желтеть и опадать листья вишен. На заросшей пыреем грядке мелькнуло теплое, сочное пятно. Она нагнулась, чтобы поднять вишневый лист и увидела неожиданный рыжий цветок одуванчика… Присела на корточки, погладила его и прошептала: «Спасибо!»