Кирилл Леонидов. Родился в 1960 г. в г. Новокузнецке. Закончил Кемеровский государственный университет. Судья в отставке.

Владимир Семенович Бараджан был уникальным для времени семидесятых детским футбольным тренером и человеком. Он все делал так, как не делал тогда никто из взрослых. Все поучали — он советовал и рекомендовал, все орали — он терпеливо объяснял, все смотрели сверху вниз и видели в нас двенадцатилетних несмышленышей, а он смотрел в глаза как своим равноправным партнерам. Все «любили», «жалели», «прощали», ругали и лупили, но чтобы уважать… Вы что, с ума посходили, граждане? Разве ж такое возможно? Это дети! А он не сюсюкал, не жалел, часто не прощал, даже обижался, но уважал и понимал. И требовал почти как со взрослых.

Удивительное дело. Такое отношение могло породить разную реакцию. К ответственности не каждый из нас готов, тем более в таком нежном возрасте. Но лично мне все это нравилось. Дома я – растение, которое по биологическим законам надо лишь поливать и выращивать как герань на подоконнике. Со мной никто практически серьезно не общался. Когда же вдруг проявлял себя человеком и о чем-то спрашивал, слышал только многозначительное «Э…». Глаза родителей бегают туда-сюда: как бы уйти от ответа, или соврать более менее правдиво, или отправить меня за хлебом.

С тренером же, когда он раскладывал фишки на доске (тогда никто и не помышлял с детьми заниматься тактикой игры), я ощущал себя важной частью огромного целого, называемого командой. Как я люблю это слово! Команда! В его лучшем содержании есть все, что я хотел бы называть жизнью. Именно Семеныч научил быть командным, при этом – свободным, не винтиком в часовом механизме, не рядовым солдатиком в серошинельной колонне, а ярким «хироу», готовым к принятию собственных решений, самопожертвованию осмысленному и даже красивому.

Не смейтесь, действительно, не всякий раз у меня могло такое получаться, но хотелось всегда. И спасибо не родителям и брату с двоюродными сестрами, не школьным учителям, не воспитателям из пионерлагеря, не комсомолу, не партии и правительству, даже не бабушке и доброму священнику из церкви, куда она меня водила, а ему, тренеру, только ему, старому мудрому другу, за открытия мои и удачи. Может он смотрит с неба и читает эти строчки…

Я вратарь. Всегда только вратарь. Мне нравится не поражать цель, тем убивая соперника, а защищать рубеж. В такой защите подсознательно вижу свою миссию. Нас в команде двое таких: я, Сергей Горлов (Гора), и Юрка Гвоздишин (Мякиш). Мякиш хитрил. Он никогда не отрабатывал до конца. Часто полагая, что мяч не достанет, совершал не бросок, а его имитацию. И никто особо не критиковал. Понимали, что есть границы человеческих возможностей. Когда же упрекали, Мякиш тут же реагировал жестко: «Я вам тут не фокусник!» Что касается меня, я, наоборот, старался брать даже «мертвые» мячи. Результат, правда, был все равно не намного лучше, чем у Мякиша.

И вот однажды Бараджан задумчиво наблюдая за моими мучениями и растягивая рот в гримасе досады, позвал за собой, хмуро заковыляв к кромке поля, глядя куда-то поверх толстенных очковых линз (одна нога у него высохшая была и не гнулась — последствия фронтового ранения). Я подошел, с трудом стараясь продышаться и сгорая от стыда. Мне «воткнули» с одиннадцати метров десять из десяти.

— Так не пойдет.

— А как? – зло поинтересовался я.

— Тебе скажу — как. Мякишу – нет, он лентяй.

И тут Семеныч поведал… От кого бы еще в то время мог услышать подобное?!

— Если не можешь телом, срабатывай психикой. У тебя есть способности.

— Все равно не получается. Я ж психически нормальный.

Он покачал головой и начал объяснять:

— Это потому что «все равно» и потому что «нормальный». Нормально, это означает никак, понимаешь? Ни фига не бывает, когда ты нормальный. Ни одно открытие, ни один подвиг не совершаются «нормально». Видишь, что не достаешь, — и все, сдаешься! Надо время замедлять. Ненормально.

— Чего? Время не замедляется, – возмутился я.

— Запросто можно замедлить. Ты можешь. Конечно не на минуты или часы, а на долю секунды. И этого хватит. Вот мяч. На, подержи, всмотрись в него.

Он поднял мяч с поля и кинул мне.

— Вот в нем – все. Успех, позор, победа, поражение. Твоя жизнь. Один раз был у меня случай на фронте. Прямо в окопе с немцем одним рукопашная. Раз за всю войну такое. Я спиной стою к нему, только поворачиваюсь, а он уже — жах! И ударил… Ножом. И пока шла рука его, я успел разглядеть зазубрины на лезвии того ножа. Прямо видел их, видел жилу у него на руке и стеклянные глазищи — так захотелось мне остановить мгновение. И оно тянулось медленно! Я успел выстрелить из пистолета прежде, чем немец меня достал. Вот так. Потом уж вычитал, что такое бывало в опасности не со мной одним. Когда-нибудь и ученые признают. Чтоб замедлить время, очень захотеть надо, чтобы все было «ненормально», когда осознаешь, что по-другому нельзя. Такое состояние называют аффектом. Слышал?

— Слышал.

— Ну, вот. Только в школе не болтай.

— Это можно натренировать?

— Можно. Если внушишь себе, что вот тот или иной удар с любой точки не должен быть голом в твои ворота никак. Вот просто никак! Когда не ищешь виноватых, не оправдываешь себя. Ты, мяч и мир вокруг. И только от тебя от одного зависит ход целой истории. Еще раз говорю: можешь, а, значит, применяй. Если бы не был уверен, не стал говорить. И никогда не гадай. Порочная методика. На ней не одно поколение вратарей погорит. В броске бери мяч в фокус своего сознания и увидишь, как замирает время.

Странный Семеныч… Получилось ли у меня? Получилось. Но только спустя примерно год после его смерти (сказались фронтовые ранения). Я играл тогда за другую детскую команду алюминиевого завода. Неожиданно поставили в ворота за юниоров — не приехал на игру основной вратарь. От волнения трясло, но был такой драйв! Какие-то стихи читал военные от страха про себя во время игры: «Закружили такие метели, какие не снились отцам». Уж не помню, что это было. Все игроки как с той, так и с другой стороны на полголовы меня, вратаря, выше и сильнее. В наши ворота назначили одиннадцатиметровый. Удар был нанесен на удобной для меня высоте, в метре от земли, но в самый-самый уголок, под штангу. Но я готов был умереть в тот момент, лишь бы не пропустить. И, правда, вижу, как медленно летит мяч, и вдруг застывает в воздухе, не пересекая линию ворот… Ждет моих перчаток. Тогдашний тренер спросил после игры:

— Как это вышло? И удар-то хороший.

— Не знаю...

Соврал. Знал. И спустя годы могу точно сказать: явление то вполне физическое. Просто ясно, ведь, — мысль материальна и изменяет пространство и время. А как насчет программирования ни много ни мало победы? Приближения к той самой высшей справедливости, которая и обеспечивает результат? Это уже не только про игру.

Пришло и мое время самостоятельного поиска истины. Все, что произошло со мной потом в футболе и в жизни удивительно. Профессиональным футболистом не стал, но игра подарила нечто, что помогло лучше понять реальность и изменило меня окончательно. Изменил ли реальность я? Не знаю. Не мне судить. Может чуть-чуть.