Хмурым сентябрьским днем в плохом настроении я возвращался домой после ремонта телевизора у давно знакомой пожилой клиентки. Единственный источник общения бабки тихо умер от старости, воскресить умершего я не смог.

— Денег на новый нет, — тихо всплакнула седая женщина, обреченно опустив голову.

Сквозь шорох осенних листьев и треск падающих каштанов в уши ворвалась живая мелодия украинской песни: «…сподобалась мэни, сподобалась мэни, тая дивчинонька…»

Я остановился в недоумении, чтобы понять — откуда в двух шагах от оживленного городского перекрестка звучит многоголосье народной песни?

Под навесом пиццерии за сдвинутыми столами пели семь женщин во главе с пожилой бабкой в цветастом, завязанным на деревенский манер, платке. Бабка размахивала маленьким пластмассовым стаканчиком с каплей водки на донышке и громко тянула песни, широко открывая рот, утыканный железными зубами: «…як сонэчко зийдэ, як сонечко зийдэ кохання видийдэ…»

Пела не просто хорошо, а захватывающе хорошо, наслаждаясь собственным еще звонким красивым голосом.

Ей в унисон за столом вторили женщины всех возрастов, причесок и мастей.

Что-то царапнуло в душе и таинственный голос шепнул в ухо: «Не уходи, послушай. Они и для тебя поют».

В десяти шагах от пиццерии за столиками рюмочной гуляла компания местных пьяниц во главе с дворничихой Аней из соседнего двора. Гуляки обнимались, хлопали друг друга по плечам и пересчитывали в ладонях мелочь, чтобы еще и еще раз заказать дешевой водки, которую сами же называли поминальной.

Я присел возле них за единственно свободный столик, чтобы лучше слышать импровизированный концерт. Грудастая девка в пикантном переднике поставила передо мной малюсенький графинчик коньяка и тарелочку с сырной закуской.

Песни то лились рекой, то сужались в ручеек, но не прекращались ни на минуту. Пели о любви — главном жизненном поводыре женщин.

О той любви, от которой только горе, но о которой мечтают многие девушки у цветущего тэрэна. Пели о казаке, ехавшем за Дунай и о его дивчине.

Пели о девушке, умоляющей мать отдать ее за того, кого она хочет.

Пели о тумане, за которым ничего не видно, о вышиванке Иванка с ямочкой на подбородке, о его тезке, вьющемся барвинком за красавицей Галей, и, конечно, о чорнявой Марусе, собирающей ягоду в саду.

Пели о чумаке, пропившем последних волов у лукавой шинкарки. И задавали извечный вопрос любимому: «Чом ты нэ прыйшов, як мисяць зийшов? Я тэбэ чекала…»

Пели и русские песни о молодце, гулявшему по Дону, просили мороз не морозить всадника и его коня.

Ах, как они славно пели! Громко и слаженно — с первым и вторым голосом, даже завывание полицейской сирены на перекрестке не заглушило их голоса.

Неожиданно к женщинам подошел мужчина средних лет в бейсболке и болтающимися на шее наушниками. Он что-то сказал поющей компании, обошел ограждение и присоединился к певуньям. Через полчаса этот же мужчина оказался у моего столика: «Можно возле вас присесть?»

Он сел напротив, ожидая появления официантки.

— Я только что от тех женщин вернулся, — мужчина кивнул в сторону пиццерии. — Поблагодарил их за хорошие песни и поинтересовался: по какому поводу собрались?

Именины отмечают. У той бабки, которая в платочке, сегодня юбилей — восемьдесят. Ее из деревни дети в город привезли. Умирать. А она захотела день рождения в кафе отметить — за всю жизнь ни разу в ресторане не была. А детям только лучше.

Бабка и ее родственники угостили меня пиццей и водкой, предложили петь вместе. Им не хватает мужского голоса. А я петь не умею, не портить же мне им праздник.

— Коньяк будешь? — я придвинул графинчик к незнакомцу.

Графинчик быстро кончился и я заказал другой. Когда бабки затянули «дэсь пойихав мий мылэнькый иншойи шукати», мужчина подпер голову кулаком и произнес: «О моей жене поют, о нашей любви… непростой.

Шестнадцать ей было и жила она в том краю, где украинские песни звучат каждый день. Роман в письмах затянулся на два года — время ее учебы. На праздники она приезжала ко мне тайком от родителей.

Но нежданно в мою жизнь вошла другая. Красивая, опытная, страстная.

— Откажи ей, не обманывай девчонку, она молоденькая — еще найдет другого, — шептала на ухо моя ночная кукушка.

Перед концом работы я заклеил конверт с письмом к бывшей невесте. Начальница отдела посмотрела на меня поверх очков: «Ей?»

— Да. Прощальное письмо.

— Прощальное? Не делай этого, я тебя как мать прошу. Такой, как она, ты больше не встретишь. Подумай хорошо.

По дороге домой я приподнял крышечку почтового ящика и долго стоял в раздумье. Письмо упало на дно с тупым звуком.

Следующим днем я поссорился с новой пассией — она оказалась ленивой никудышней хозяйкой. Мы решили расстаться.

В воскресенье моя бабушка разложила на столе карты: «У той — из песенного края — скорая дорога. Она скоро приедет…»

— Выбрось свои карты, ба, после таких писем не приезжают, — я надел сорочку, чтобы выйти на улицу.

Мелодия электронного звонка прозвучала тихо и печально. У бабушки на кухне упала разделочная доска. Я открыл дверь и шагнул назад в изумлении. На пороге стояла тень моей невесты: исхудавшая, с черным от слез лицом. Тень качнулась, вопрошая распухшими глазами.

Я взял ее за руку и увел в свою комнату. Домой она больше не вернулась.

— Почему ты тогда приехала ко мне? — недавно спросил я у жены.

— Я плакала в своей комнате, еще и еще раз перечитывая страшные строки. Хозяйка квартиры утешала меня, но мне хотелось побыть одной. За стеной у соседей пели гости «Цвитэ тэрэн», к горлу подкатился ком, я наспех собрала вещи и пошла на автовокзал. Твое «нет» я хотела услышать от тебя, чтобы не было никаких сомнений…

Мы много лет вместе. Иногда я думаю, что бы было со мной, если бы не та песня и ее решимость.

Мужчина ушел, а я вспомнил слова моей бабушки: «У народных песен, как и у женщин — национальности нет. Там, где поют песни, и куда увезут невест — там и их родина».

И как после таких песен не верить в любовь? Народ не может веками петь о том, чего нет.

Жаль только, что поем народные песни редко. Мы перестали ходить друг к другу в гости. Сначала вынужденно — в 90-х я знал многих людей, сидящих на двухразовом питании — скудный обед и такой же ужин. Какие уж гости. А потом привыкли, и сейчас откупаемся столиками кафе. Ручейки общения обмелели или совсем пересохли. Телевизор и компьютер наступили на горло народной песне. А ведь она дана нам свыше. Ангелами.

Ни миллиарды зеленых, отстегнутых нам расчетливой рукой, ни полуметровый чернозем, ни даже красота наших женщин не сравнимы с главным подарком ангелов — песням. Они — лимфа наших душ, вытечет — и душа народа сморщится в сухофрукт.

Песни утихли, толпа женщин направилась к перекрестку, волоча под руки именинницу. Стало тихо, и только из-за соседнего столика доносились смех и хмельные слова Ани о своем недавнем ухажере, таком же дворнике, как и она: «…Димон ушел к рыжей Людке. Сказал, что у них любовь. Так я три пачки рекламных листовок по его участку разбросала, пусть пособирает…»

Пьяный смех и наивная месть Ани вернули меня в жизнь из сентиментальной мечтательности.

Через день мне позвонила бабушка — та самая клиентка с умершим телевизором: «У меня хорошие новости. Внук подарил свой телевизор, а себе купил новый. Какую-то плазу… Так я на радостях даже запела».

— И какую песню, Ивановна?

— «Розпрягайтэ хлопци конэй…»