Далекий другой берег озера отделялся от воды желтой полосой суглинка, потом шла ярко-зеленая полоса весенней травы и темно-зеленая посадки вдоль трассы. По трассе на фоне неба солидно двигались длинномеры и шустро мотались легковушки. А еще шевелился, покачивался камыш, рябила вода от слабого ветерка — и все. Поплавок не двигался, он уже часа два не двигался. Я пол-апреля на рыбалку вырваться не мог, на природу, на воду, на поплавок посмотреть, в конце-то концов! Вообще, первая рыбалка в этом году. Ну, вот — наслаждайся. А если поплавок молчит, а за спиной у тебя многоэтажки недалекого города, а слева любимый завод (которому наплевать, что я уже ушел с него на пенсию — все равно травит), оживляет пейзаж громадным факелом из полосатой трубы и черными клубами дыма, то такой отдых на природе, если не клюет...

— Ну как, клюет?

Я полуобернулся — на раскладном стульчике не покрутишься. Мужичок среднего роста, с сумкой и удочкой, тоже явная жертва рыбалки, ждал ответа.

— Ни фига. Часа два уже сижу.

— А на что ловите?

— Я не ловлю, я только наживляю. Пробовал и червя, и на хлеб...

— А я хлеб с маслом делаю, — говорит мужичок. — С подсолнечным. И хлеб должен быть черный.

— Да, — поддерживаю разговор специалистов, — с нерафинированным. Я еще и чуть-чуть чеснока добавляю. Карась это любит.

Мужичок пошел дальше, а я проверил червя на крючке (хороший червь, жирный, сам бы ел) и снова закинул. Поплавок все-таки перемещался: то ли слабое течение у берега было, то ли ветерок помогал. Покачивались высокие, сухие, еще прошлогодние стебли камыша и шевелилась зеленая нынешняя поросль, хотя и был это вовсе не камыш, а рогоз, но стали почему-то люди называть рогоз камышом и мало уже кто знает про эту путаницу. «Шумел камыш, деревья гнулись» — и точка. Хотя, размышлял я, в слове камыш что-то шелестящее, занимающее много места, а рогоз — как шилом под ребра. И тут я обнаружил, что поплавка-то нет! Филолог, туды его! Да нет — вот же он, чуть в сторонку отнесло. Какого дьявола этой рыбе надо? Ведь мелочь должна бы клевать! Коту стыдно будет в глаза посмотреть... Вода уже немного прогрелась, растительность водяная кое-где уже до поверхности дотянулась — вон там уже не рябь от ветерка, это травка себя показывает и туда фидер-прикормку спиннингом забрасывать лучше не надо, потому что не поймешь, как там снасть ляжет-зацепится...

— Клюет?

Я опять вывихиваю себе шею: стоят парень с девушкой, сразу понятно, муж и жена и сразу понятно, что все у них нормально, раз они и на его рыбалку вместе — удилище-то у него в руках одно.

— Все перепробовал — и без толку. Но — поднимаю палец, — главное — участие в самом процессе. Удачи вам!

Они синхронно улыбнулись, а я, услышав всплеск там, метров за тридцать, где трава уже на воде, успел заметить, как рыба падала в воду и от этого падения расходились круги, и не от какой-нибудь мелочевки круги, а крутые такие, рыбка ведь кило на два не меньше, сыграла. А это уже жить веселее намного, раз рыба играть начала. И, значит, хватит этой ерундой поплавочной заниматься, фидер будем закидывать и наживку подберем не скупясь, сейчас лучших червей нацепим, начала рыба ходить, начала... Я натолкал в пружину фидера прикормку, да тот же хлебный мякиш — и пахнуло от него чесночком, хорошо так пахнуло, а ведь совсем немного добавлял, чтобы запах был, раздвигаю спиннинг — большой сначала — этот мне больше нравится, хотя и маленьким закидываю нормально, но на большом катушка качественная, надежная. Немного подумал: то ли бойлы к фидеру цеплять, то ли хлеб, но решил: червей будет лучше. Насажу так, чтобы шевелились, так оно лучше будет, эх, сразу надо было так, а то ждал чего-то, неизвестно чего... Ну вот, полетели снасти куда надо и не в самую траву, а рядышком, и лишняя леска подтянута, и спиннинги закрепил так, чтобы видно было, когда леска станет натягиваться, вот тогда и подсекать, тут, главное, ушами не хлопать... Теперь сядем на свой стульчик раскладной и ждать будем, когда леска, уходящая от кончика удилища в воду станет натягиваться, и я представил, как там, за сорок-пятьдесят метров карп схватит червя и потянет его в сторону, не чувствуя еще опасную жесткость крючка, вот тут как раз и подсекать надо...

Через какое-то время я подумал, что может рыба и не играла вовсе: может ее паразиты замучили... У человека, когда зубы болят, он и на стенку полезет. А если еще будет молчать, как рыба, то вполне можно подумать, что он такой резвый от хорошего настроения... А на обозримом краю земли, там , за посадкой, по трассе двигалась фура и даже с такого большого расстояния было видно, что вся она желтого цвета — и тент, и кабина. И я почему-то подумал, что не знаю, какой цвет любила мать...

И тут справа в камыше что-то захлюпало, захлопало по воде — утки частенько так пошумливают, когда две-три вместе собираются — правда, шум был такой, что хотя бы одна утка размером с бегемота должна быть, но кончик удилища большого спиннинга дернулся и, обреченно понимая, что раньше надо было подсекать, раньше, я подсек и потянул удилище на себя, чтобы и из травы снасть высвободить, и почувствовать: а вдруг не поздно, а потом стал крутить рукоятку катушки — теперь-то все равно наживку проверять надо, да и поменять на свежую лучше, и тут дернуло, и зачастило, задробило, и еще раз хорошо так дало знать, что есть, есть там рыба, вот такие моменты и называются счастьем рыбацким, а сачка-то у меня с собой нет, возле берега надо не вверх тянуть, а пониже, а то не дай бог, сорвется еще...

— Как рыба? — слышу голос за спиной, и думаю — какая рыба, отцепись, не до тебя сейчас! Вон уже по поверхности воды трава, нацепившаяся на фидер, подтягивается, а за пучком травы, за фидером, она, родная, идет, лишь бы не сошла с крючка, да не дать ей в камыш уйти, не дадим, не дадим, ага, вот боком извернулась, блеснуло широко чешуей и понимаю, что карп это, и не маленький, и рядом он уже, и я перехватываю леску рукой и тащу его над близким дном на берег, — нет у меня сачка и не было, пока и так управляемся... Подхватываю пальцами карпа под жабры, так надежнее, но чувствую: что-то не так было, не так… На всякий случай — для подстраховки — шагнул от воды подальше и в садок его, красавца, хороший, все-таки, попался. А теперь можно и на этого любопытного поглядеть, правда, я сначала садок с карпом в воду отнес и пока опускал садок в воду, понял, что меня удивило: этот человек спрашивал «как рыба?», словно он в столовой находился. Такой интонации у рыбаков не бывает. Да и не рыбак он вовсе, с первого взгляда понятно. Ну, кто на рыбалку так одеваться будет: на ногах какие-то сандалеты-плетенки (это в начале мая-то месяца), а из остальной одежды рубашка-распашонка и шорты из непонятной ткани. Хотя в любых тканях я ни бум-бум — мне это триста лет не стучало. А вот то, что он весь мокрый и мелко челюстями стучит — это как понимать? А одежда выглядит сухой. Разделись, чтобы искупаться? Выходит, это он тут рядышком плескался? В мае-то месяце?! Везет мне на интересных людей! На беглых клоунов из дурдома...

Парню на вид лет двадцать пять, прическа нормальная, без выпендрежа, вообще-то приятное лицо и фигура уже сформировалась — похоже, вышел уже из того возраста, когда весной хвастаются — «а мы уже купались»...

— Ты чего в воду полез?! — господи, рыбалка ведь только-только началась и чувствую, что закончилась: не оставишь его так, заболеет же — ну я его сейчас в такси и лети пташка, откуда прилетела. И сразу — мысль: сюда такси не проедет...

— Я случайно, я не лез, — отстучал зубами этот страдалец.

— А почему тогда одежка сухая?! — чересчур громко спрашиваю я, а этот беглый клоун повторяет:

— Одежка?

— Одежка, одежка, — захватываю пальцами его рубашку на груди и ощущаю: сухая. И чувствую, что кричать уже не буду: как-то перехотелось.

— А, правда, почему — сухая?

— Материал водоотталкивающий...

— Лучше бы он озероотталкивающий был, — мечтаю я и командую:

— Значит, так: ты начинаешь приседания — греешься, а я быстро все собираю и выходим к асфальту, я по дороге такси туда вызову...

— А почему сюда нельзя — заповедник?

— Потому, что нельзя. Летать они еще не умеют.

— Понимаю.

...Мы идем быстрым шагом по тропинке, которая после вчерашнего дождя еще не везде просохла и опасаюсь, что он может упасть, и кто нас тогда в такси пустит? Иногда ноги скользят на сыром суглинке, разъезжаются в стороны, но, наконец, мы выходим на сухое и я слышу:

— Мне завтра утром обязательно надо быть на том же месте...

— На каком? — хотя я отлично понимаю, на каком.

Мы уже идем рядом и я замечаю, что дрожать он перестал. Мое раздражение от прерванной рыбалки уже затихло, все равно скоро темнеть начнет, да и парень этот вызывал какую-то симпатию.

— Давай ты сначала домой доберешься, — продолжаю я, — а потом уже планы будешь выстраивать. Надо обувь в порядок привести, неудобно все-таки грязь в салон тащить, — деликатно предлагаю я, хотя мне тут рядом, я домой и так дойду...

И чищу туфли о траву, и замечаю — не проявляет мой подопечный никакой активности, но и сандалии его чистить не надо, вроде это не он за мной на тропинке пыхтел, а по воздуху летел, аки ангел. Но лицо у него... Такие лица у детей бывают, когда за все надо отвечать самому, а папа с мамой потом еще добавят.

— Что, тоже — грязеотталкивающие?

— Да. Вы мне поможете?

— Я как раз этим и занимаюсь, — отвечаю ему и набираю номер такси. И услышав: «такси «пятнашка» слушает» — сообщаю куда подъехать, и быстро, чтобы успеть до «ждите», спрашиваю у диспетчера:

— Через сколько будет?

— Он тут рядом, сейчас будет.

Мы выходим на поворот асфальтированной дороги, и, действительно, подкатывает «пятнашка». Усаживаю своего клиента:

— Адрес своего... дома знаешь? Деньги есть? И уже таксисту:

— Сколько у вас такса?

— Ну, так это смотря куда ехать. Может вам за город надо...

Парень смотрит на меня, как на живодера. И молчит.

— Куда тебе ехать надо, ты можешь сказать? — парень молчит. Оживляется таксист:

— Ложный вызов оплачиваем?

— Я Вам все объясню, — у парня несчастные глаза, наверное, только такие серые глаза могут быть такими несчастными, а я стараюсь сообразить, что же теперь делать...

— Оплачиваем или едем? — тон уже повышенный...

— Едем! — кричу я и говорю свой адрес. Таксист удивленно хмыкает и смотрит на меня:

— Ну, так едем?

И я сажусь в такси, сажусь рядом с этим, не до конца согревшимся парнем (потому, что на переднем сиденье сидеть рядом с таксистом почему-то не хочется), умащиваю на колени свою рыбацкую сумку, а на сумку пакет с рыбацкими сапогами и думаю, что весь мир — дурдом. Две минуты езды и мы дома, и мы идем к моим воротам, к калитке, а таксист наблюдает — интересно ему, видите ли. Наверное, удивляется, что на воротах никакой вывески нет...

Уже стемнело и я не сразу попадаю ключом в замочную скважину, потом командую:

— Заходим.

— Но мне обязательно надо утром на том же месте быть... Привязка к нему...

— Ну, надо, значит, будешь. Тебя как зовут?

— Виктóр — произносит он с ударением на второй слог. Ну, надо же, с иронией думаю я, — Виктóр...

— Ты меня Иванычем зови, я постарше буду... Уже в доме замечаю, с каким интересом он все осматривает. Ну, вроде до этого человек в пещере жил — и на тебе — в нормальный дом попал... Хотя, конечно, стульчики жена давно хочет заменить на другие, но меня и эти вполне устраивают. Так размышляю и стелю постели на всякий случай заранее. Как хорошо, что жена к внукам поехала. А то, что обои в прихожей возле вешалки потертые, тоже не смертельно — я тут рукой опираюсь, когда обуваюсь — ну, они и вытерлись...

— Что ты тут такого невиданного увидел? В вашем доме, наверное, по-другому все обставлено? И вот тут он выдал такое, что я не знал: обижаться на этого чудика или смеяться.

— Представляете, у Вас здесь, как в музее, но все руками можно трогать — прямо с каким-то восторгом сообщает Виктóр. Насчет того, чтобы все руками трогать — это он, пожалуй, перехватил, но обижаться на этого восторженного не получается. Мы тут четыре года назад такой ремонт сделали, а он — «как в музее»...

— Ладно, — объявляю я, — торжественная часть закончилась, сейчас будем кушать и лечиться.

— А я не заболел, я здоров, — отвлекаясь от изучения окружающей обстановки, сообщает Виктóр.

— А вот про это не надо, — строго выговариваю ему, — вот это как раз не тебе решать, а специалисту. — Тебе сколько лет?

— Двадцать четыре круга.

— Чего???

— Вокруг Солнца.

— Ааа.

Значит, будем лечить. Валидол ни к чему, анальгин — тоже, бутылка водки в холодильнике (хорошо, что одноклассник тогда не пришел, вот и пригодилась) — дождалась все-таки. И размер нормальный: ноль-семь — то, что надо. Сейчас водку делают с такими пробками с шариками, что в них перец не засунешь, да и перца в наличии не оказалось, пойдет и так. Картошку с мясом в микроволновку — жена наготовила перед отъездом, чтобы с голоду не помер...

— А там, на стене, фотография Вашей матери?

— Да.

— Вы похожи, — сообщает Виктóр. Я молчу. Уже два года прошло. Скажи кому, что глаза у матери на портрете стали грустными и осуждающими — пальцем у виска покрутят. У каждого человека к портретам ушедших свое отношение, но про это не рассказывают. Слова тут ни к чему. А еще, бывает, они опаздывают. Слова. Запищала микроволновка и я оживляюсь:

— Иду, иду — это микроволновке — и, Виктóру, — прошу к столу, чем богаты, тем и рады, фу-ты-ну-ты, огурчики же есть, вот память-то, в холодильнике солений целая банка — живем! Кто сказал, что мы без жены ничего не приготовим?

— Мне обязательно завтра надо...

— Да будешь ты там, будешь! Вышел со двора — налево и вперед — и через пять минут ты на берегу — там разберешься? Чего ты так колотишься?

— Я могу очень отца подвести... Понимаете? Я был уверен... Где-то сбой был...

— Садись, Виктóр, — успеешь еще объяснить. Тот оглядывает стол, задерживает взгляд на салфетках, — а как же, думаю, — вещь полезная, надо и сам возьмешь, скручиваю голову лекарству и спохватываюсь: вилки забыл. Ну, все, наконец.

— Ну, — торжественно объявляю, — подняли! За твое здоровье!

Какое-то время мы молчим, за окном темнота и тишина нарушается далеким собачьим лаем, а у нас тут только хруст огуречный. Все-таки мозги человеческие странно устроены, или может быть, только у меня так? Вот с какой стати я решил, что у него родителей нет? Пожалуйста — отец у него. И беспокоится за отца — нормальный парень.

— Я у Вас спросить хочу. Это очень важно — глаза у него очень серьезные, не иначе, судьба, нет — судьбы мира решаются...

— Ты говори, я слушаю. А, вообще, закуси нормально, а потом скажешь — и не стесняйся, не люблю я, когда стесняться начинают...

Виктóр слушается, жует и, когда рюмки снова наполнены и оприходованы, он дает мне понять: прививка от столбняка не всегда помогает.

— В ваше время возникло философское направление о неконечном эволюционном развитии. Точнее, я уверен, — оно обязательно должно быть, потому что были люди, которые это поняли первыми. Понятно, что я не о самом начале спрашиваю, но уже начиная с Тютчева, есть такие строчки: «Душа не то поет, что море, и ропщет мыслящий тростник», — уже тогда понимали, — на время он замолкает, но только чтобы прокашляться и опять этот юноша с горящими глазами (где-то я читал, что они и есть самые опасные), продолжает — нельзя отрываться от природы, это отрыв от эволюции, это тупик! Это шкатулочная цивилизация: снаружи красиво и внутри все есть, а пути нет! Атомное конструирование — прорыв, громадная экологическая польза , но...

Я сижу неподвижно, а он говорит, говорит, а я думаю, что надо бы закусить, но я сижу и слушаю... слушаю... бум...бум...бум...

— Я убежден, что должна была образоваться общность людей, которые это понимали. Понимаете, мне очень нужны такие факты. Мне очень надо отцу помочь. В планетном координационном совете знаете, сколько будут перестраховываться? А почему Вы не кушаете?

Лучше резко не двигаться. Надо как-то сменить тему. Привел домой гостя на свою голову. Надо же, « в ваше время возникло». Да у меня после школы дороги с Тютчевым очень далеко разошлись, да и в школе... Тему, тему менять надо...

— А тебя как отец называет, — Виктóром? — Ну, не нравится мне почему-то это ударение и хочется рассказать ему анекдот про неудачника, спрашивающего у неба, за что его так, а с неба голос отвечает: «Ну, не нравишься ты мне!». Какая дурь только в голову не придет...

— Отец у меня старается строгим быть, — как-то очень по-взрослому щурится Виктóр, — и Виктóром зовет, и Виком. А я почувствовал, что зря я себя так накрутил. Любит он отца. Любит. Поэтому и возбужденный такой. Можно отдохнуть. И я еще наполнил, чтобы не просто так сидеть...

— Вы понимаете, есть два философских направления: у наших оппонентов поддерживается только один вариант развития — технократический. Они утверждают, что атомное конструирование может полностью обеспечить наши потребности в питании и в ликвидации отходов, а альтернативные источники энергии...

А у меня мелькнуло — да разве это плохо? Но если это оппоненты... не будем лезть на рожон...

— А кем твой отец работает? — на миг он растерялся.

— Координатором...

— И что он координирует? — не отстаю я.

— Я же говорил... Он координирует процессы изучения неконечной эволюции. А наши оппоненты утверждают, что жизнь сама заставляет искать правильный выход и потому их теория жизнеутверждающая, а у нашей теории прецедентов в истории не было! Ну, как же не было?! Как не было? Да был же Шкловский! О развитии, усталости и смерти цивилизаций, — читали? Про железных коней, на которых мы доедем лишь туда, куда можно доехать, — тоже было — читали?

Захваченный врасплох, я резко дергаю головой, что означает такое же резкое отрицание. Какое-то время стараюсь слушать внимательно, а вдруг еще что-нибудь спросят, а я не выучил, что задавали... Школа вспомнилась...

— Были ведь единомышленники, — продолжается сотрясение воздуха, — не один Тютчев это понимал, не один Шкловский, все за экологию переживали, а движения, общности... как это у вас... хартии, нет — партии, партии эволюционного развития не было? Не может такого быть — эти данные убрали просто, потому что они мешали технократам... Теоретическое обоснование нужно! Да ведь сама экология планеты подсказывала...

И, пока он шумел, я вспомнил, что тему лучше поменять и продолжил:

— А сам ты кем работаешь?

— Я? Я стажер. Мы с братом отцу хотим помочь, но у нас допуска нет. А без допуска … — он вздыхает. — Вот и пришлось так, пока мы с братом на дежурстве...

Ну, с этим-то все понятно — думаю я, — если допуска нет, то нагорит по первое число, а то и на весь натуральный ряд и еще останется. Влезли куда-то пацаны, куда их лезть не просили…

— А, может, обойдется? — спрашиваю, — жалко парня все-таки...

— Там на одни вычисления знаете, сколько энергии уходит? Корректировка постоянно функционирует — ничего ведь на месте не стоит. По возвращении вся накопительная система в центре пустая будет... И все напрасно, не учли что-то...

— А мать тебя как называет? — этот ребенок килограмм на семьдесят смущается, ерзает на стуле, покачивает головой и после всех этих телодвижений выдает, наконец:

— Она ласково называет...

— Знаешь, Витек, что я тебе скажу, — а у самого, чувствую, глаза влагой наполнились, — родители головы вам с братом не снимут, родители — они и есть родители. Но ты! Запомни! — я колочу пальцем по столу — запомни!!! Мать не обижай! Не груби, понимаешь?! Самому потом боком выйдет... Я замолкаю и немного погодя слышу тихое:

— Так я не обижаю...

— Ну, вот и хорошо. А за крик извини: нервы ни к черту... Давай еще по одной, — я разбулькиваю по рюмкам остатки.

— И давай за тебя, Витек, нормальный ты парень, честно. Ничего, что я тебя так?

— Вы знаете, я больше не буду. От меня скоро искры полетят.

— Какие еще искры? За тебя.

Пожалуй, мне тоже больше не надо. Я вижу его полную рюмку, а Витек пожимает плечами, разводит над столом руки и между его ладонями полыхает пламя. И я уверен, что такое пламя не обжигает. И я вижу за этим пламенем, что от него тоже идет сияние. На полярное сияние похоже...

— Как ты это делаешь?! — кричу я, — ну вы даете! У меня нет слов!

— Отец говорит, это следствие, а не причина, у нас все так могут, — говорит он, — энергию можно и напрямую брать, не обязательно так, наклоном головы указывает на стол, а я поднимаю между нами указательный палец и, покачивая им в такт словам, говорю:

— Завтра. Расскажешь. Как. Ты. Это. Делаешь.

И роняю руку вниз, и командую:

— Все! Теперь баиньки.

...Хорошо, что заранее постелил.

…...

Еще не раскрыв глаза, понимаю — рассвело. А вот сколько сейчас — это нужно приподыматься и смотреть на часы над диваном, — светает в четыре, лучи солнышка появятся часов в семь, значит, семи еще нет. Вставать не хочется и я переворачиваюсь на другой бок. Один мой знакомый часто жалуется: «Почему вчера было так хорошо, а наутро так хреново?». И я вскакиваю, как ошпаренный! Точно! Та комната, где он спал — пуста. Какое-то время смотрю на аккуратно сложенные на подушке простынь и одеяло и начинаю мыслить спокойно. Он предупреждал: утром ему надо обратно, ну и ушел. А дорогу, помню, я ему еще по трезвому объяснил — тут до озера рукой подать. И иду на кухню, к холодильнику и останавливаюсь. Ему на то место надо, ему обратно надо...

... Я бегу по улице в туфлях на босую ногу и незастегнутой рубашке, могу не успеть — и вот уже поскальзываюсь на тропинке вдоль озера, добегаю до этого места в камыше и вижу: он стоит по колено в воде и смотрит на меня молча и серьезно, а я кричу ему:

— Витек, я успел! — ты мне вот так нужен! — я провожу рукой по горлу, — если бы ты знал... — и зацепившись за какую-то кочку, лечу плашмя вниз, в воду, быстро вскакиваю — его нет, а передо мной в воздухе падает, как-то замедленно падает лужицами вода, лужицы разбиваются на круглые капли-шарики и крупным дождем соединяются с озером.

.........

Я прихожу на это место часто: мне тут спокойнее. И когда на той дальней трассе проезжает фура с желтой кабиной и желтым тентом, сердце начинает биться чаще. Хотя, конечно, такого совпадения не будет, это понятно. Я отвечаю на вопросы проходящих рыбаков и думаю: и чего вам дома не сидится? Хоть ставь табличку: «Не клюет!». Да и не дура она, на голые крючки клевать... Как он тогда сказал: «бег на месте на своей ступеньке эволюции»? Насчет эволюции — всем до лампочки... Как на ненормального смотрят. Один даже объяснил, что не Тютчев, а Тучев, он раньше инженером на второй автобазе работал... Знатоки...

...Но он должен был меня услышать, ведь видел он меня, по его глазам видно было, что видел... Зашумели, захлопали по воде крыльями утки и я вскакиваю, но еще раньше понимаю: это только утки — и опускаюсь на свое сиденье. Когда он появится, я на всякий случай сразу попрошу: — Два года назад, до тринадцатого февраля, только не позже, скажи этому... мне скажи, чтобы на колени перед матерью стал и...

— Ну как, клюет?