Разбитое сердце
Наталия Каретникова.
В цветочном магазине среди множества цветов я увидела растение с красивыми резными листьями и ярко-розовыми цветами необычной формы — в виде сердечка с белой «капелькой» посередине. Продавщица, заметив, что я долго стою перед цветком, подошла ко мне и сказала, что это дицентра великолепная, её называют ещё «разбитым сердцем».
Это странное название цветка воскресило давнюю печальную историю. Сердце моё учащённо забилось. Перед глазами промелькнули яркие картинки из моего далёкого детства.
Мне десять лет. Я очень люблю своего папу. Он молодой и красивый, стройный шатен с зелёными глазами. Папа никогда не кричит на меня и не ругает за мои проделки. Перед сном всегда гладит по голове и целует в обе щёки. Папа называет меня русалочкой за мои длинные русые волосы и зелёные глаза. Я так похожа на папу, что все мои родные и даже наши соседи называют меня папиной дочкой.
У моего папы удивительная профессия. Он работает столяром — краснодеревщиком. Папа так хорошо понимает душу дерева, что из-под его умелых рук выходят всегда прекрасные изделия. Секретами своего мастерства с папой поделился один знакомый старик из Майкопа. Он ещё парнишкой до революции работал в царских дворцах в Крыму и на Кавказе. Там изучил опыт иностранных мебельщиков, дизайнеров и реставраторов. И всему, что сам умел, научил моего папу.
С папой в Майкопе произошёл случай, о котором он однажды со смехом рассказал за семейным праздничным столом. Привязалась к нему на дороге в город молодая цыганка. Просила «позолотить ручку» и хотела погадать. Но папа рассмеялся ей в лицо и сказал, что денег ей не даст, потому что не верит никаким гаданиям. На что девушка, рассердившись, ответила: «Ну, и зря не веришь! Ты умрёшь в 36 лет. Сердце твоё будет разбито ». Сказала так и быстро скрылась за поворотом. История эта со временем всеми забылась.
Изысканная мебель на любой вкус, разные замысловатые полочки, этажерки с точёными ножками, подставки для цветов, кружевные наличники для окон и роскошные рамы для картин любого размера пользовались после войны большим спросом и у папиных знакомых, и у друзей из мира искусства. Папин старший брат пел в Большом театре. У него был красивый голос — тенор, как у Козловского и Лемешева. Большинство его друзей были и приятелями моего папы.
Мой папа — самый добрый на свете! Он часто выручал художников, не имеющих возможности заплатить ему за работу. Некоторые забывали отдать долги. Папа их прощал, а мама за это его ругала. Говорила, что рамы для картин стоят дорого. На таких заказах можно было хорошие деньги заработать. А папа ей как-то сказал, что рамы, действительно, дороги, а вот картины — бесценны!
К папе обращались за помощью руководители московских театров и цирка на Цветном бульваре. В свободное от основной работы время он делал сложные театральные декорации и замысловатый реквизит для циркачей. В цирке папу все любили. Он был знаком с клоуном Румянцевым (Карандашом) и с Юрием Никулиным. Мы с папой в цирк ходили на все представления бесплатно. В то время я так увлеклась цирком, его воздушными гимнастами, что даже хотела поступать в цирковое училище. Папа не стал меня отговаривать, но сказал, что все гимнастки маленького роста, а я, по всей видимости, буду рослой девочкой. Пришлось поверить ему на слово.
Я очень люблю рисовать. И вот мы с папой идём, взявшись за руки, в гости к его знакомой художнице Анне Петровне, снявшей на лето дом на соседней улице. Мы идём смотреть её картины в новых рамах, которые сделал папа. Хозяйка встречает нас на веранде в нарядном белом платье. У неё приятный низкий голос, каштановые вьющиеся волосы, заколотые сзади причудливой ажурной заколкой из слоновой кости, и жгучие чёрные глаза. Тонкий, едва заметный, манящий аромат духов сопровождает все её передвижения по дому. Мы проходим в гостиную, где висят и стоят на подрамниках и прямо на полу её картины: натюрморты, портреты и пейзажи. Почему-то они не запомнились мне.
Моё внимание привлекает большое разнообразие комнатных цветов на широких подоконниках и деревянных изящных подставках папиной работы. Их я сразу узнала. Я любуюсь пышными фуксиями и геранями разных сортов. И вдруг замечаю чудесные красные цветы-сердечки с белыми «капельками» на кончиках, висящие на веточках с резными зелёными листиками. Мне даже кажется, что я слышу, как эти сердечки тихонько позванивают и о чём-то хотят рассказать мне.
Я спросила у Анны Петровны название этого прекрасного цветка. Она сказала, что это дицентра — «разбитое сердце», как его называют в народе. И ещё рассказала мне старинную французскую легенду о девушке Жанетте, заблудившейся в лесу. Спас её и довез до дома красивый юноша на белом коне. Прощаясь с Жанеттой, он поцеловал девушку. Она с нетерпением ждала возвращения своего спасителя. Однажды Жанетта, гуляя в саду, увидела богато украшенный свадебный кортеж, проезжающий мимо её дома. Впереди ехал в карете тот самый юноша со своей невестой. Жанетта вскрикнула, пошатнулась, упала навзничь на землю, и сердце ее раскололось от боли. На том самом месте и вырос прекрасный цветок. С той поры цветок этот называют дицентра — «разбитое сердце».
Я ещё долго любовалась диковинными цветами, жалея, что у нас в доме нет таких. Хотя, конечно, цветы у нас тоже были: столетник (алоэ), фикус с большими кожистыми глянцевыми листьями, душистая герань с мелкими красными цветками, которую все домашние считали средством от моли, да ещё яркий цветок со смешным названием «Ванька мокрый». Бабушка Дуня называла его «огонёк» за ярко-алые цветы.
Мы пили чай с шоколадными конфетами и пирожными. Папа неспешно беседовал с хозяйкой. Она ему так загадочно улыбалась, что он засмущался под её взглядом. Мне это не понравилось. Я стала теребить папу за рукав вельветового пиджака и звать домой. Мне показалось, что папа неохотно откликнулся на мою просьбу. Анна Петровна усмехнулась, но ничего не сказала. Проводила нас до калитки, потрепала меня по щеке, подарила мне коробочку акварельных красок и в маленьком деревянном ящичке тюбики с масляными красками. Попрощалась за руку с папой, глядя ему в глаза. Больше я её никогда не видела.
Быстро промчалось лето. Я вернулась из пионерского лагеря. Меня дома ждало письмо из газеты «Пионерская правда». В письме сообщалось, что мой рисунок «Дети играют» понравился жюри конкурса рисунков «Мир детства» и отправлен на выставку во Дворец пионеров на Ленинских горах. А я и забыла об этом конкурсе! Мы все обрадовались такому известию. Больше всех радовался папа. Он хотел, чтобы я стала художницей, и так гордился моими успехами!
Незаметно подкралась осень. Пошли затяжные нудные дожди. Их сменили утренние заморозки и первый снег. Именно тогда я поняла: в нашей семье происходит что-то неладное. У мамы лицо осунулось и почернело. Глаза стали грустными. Она перестала улыбаться. Папа больше не насвистывал весёлых мелодий, когда что-то делал дома. Он стал всё чаще задерживаться на работе. А когда возвращался, не ужинал, а садился к телевизору или сразу шёл в сарай, где оборудовал себе мастерскую.
Там так приятно пахло древесными стружками и опилками! Я знала названия всех папиных столярных инструментов. Любила, сидя на папином старом диване, брать в руки завитки свежих стружек и кубики — обрезки от досок. Играя с ними, старалась не мешать папе.
Разлад между родителями зашёл слишком далеко. Как-то вечером мама собрала одежду и кое-какие наши вещи и увела меня к бабушке. Идти далеко не пришлось: бабушка жила на втором этаже в нашем доме. Я не понимала, зачем мы ушли от папы? Но в нашей семье все привыкли слушаться маму.
По вечерам я тайком бегала к папе. Но не всегда заставала его дома. Бабушка жалела зятя. Украдкой от мамы носила ему еду в кастрюльках и стирала его бельё. Потом родители вроде как помирились. Поехали вместе за покупками в большой универмаг в Марьину рощу. Папа получил много денег, заработал их на строительстве дачи для одного народного артиста. Привезли они тогда из магазина много всего. Самой замечательной покупкой были золотые часики с браслетом, о которых так давно мечтала мама.
Хрупкий мир между родителями длился недолго. В конце мая папа вдруг засобирался на одну из великих строек коммунизма. Мама его не отговаривала. В июне он получил деньги, так называемые «подъёмные», но никуда так и не успел уехать.
Тот летний день выдался жарким. Воздух над землей навис раскаленным маревом, казалось, что он колышется, как прозрачное желе. Даже в тени кустов желтой акации и сирени не было прохлады. К ночи стало ещё хуже. Я сидела на крыльце и ждала папу, а он всё не шёл домой. Папа вернулся «навеселе». Он теперь частенько приходил домой «под мухой», как говорил наш хромой сосед дядя Вася.
Крупно поругалась с ним мама. Много обидных слов она бросила папе в лицо, про его работу, про художницу— разлучницу. Он промолчал, как всегда, и ушёл спать к себе в мастерскую.
Ночью разразилась страшная гроза. Вспышки молний озаряли всё вокруг. Наш деревянный дом вздрагивал и кряхтел после каждого громового раската от старости, а может и от страха. Ливень был такой силы, казалось, что небо обрушилось со всеми его чёрными тучами на нас. Было очень страшно. Мама позвала меня к себе. Так и просидели мы всю ночь с ней на её кровати, обнявшись, пока буря не утихла. Уснули мы только под утро крепким сном.
Разбудил нас протяжный собачий вой. Это выла у своей конуры дворняга Пальма, недалеко от папиной мастерской, за соседским забором. Мы с трудом проснулись после бессонной ночи. А папа так и не проснулся… У него был обширный инфаркт.
На папиных похоронах за моей спиной наши соседки шептались: «Господи! Как жалко Володю! Красивый он был, такой складный, да ладный! Добрый, работящий мужик был и так рано помер, в тридцать шесть лет! Лучше бы не ходил он к той проклятой художнице. Разбила она ему сердце…»
Мне от горя и от несусветной жары стало очень плохо. Слова соседки о разбитом сердце были последними, что я услышала в тот день. Перед глазами вдруг всё поплыло: папа, лежащий в гробу, усмешка черноглазой художницы, красные сердечки цветов дицентры, злое лицо молодой цыганки… Дальше я ничего не помню. Кто-то подхватил меня на руки и отнес к бабушке. Сутки я не приходила в себя, всё металась в бреду и кричала: «Разбитое сердце! Разбитое сердце!» Как только я поднялась с постели, выбросила все краски, подаренные мне Анной Петровной. И мне от этого сразу почему-то стало легче.
Прости меня, папа! Я не стала художницей. Ещё пару раз мои работы были представлены на выставках во Дворце пионеров на Ленинских горах. Их отправлял туда наш школьный учитель рисования.
Семья наша без художника всё же не осталась. Художником стал мой двоюродный брат Дмитрий, сын папиного старшего брата — оперного певца. Но это уже совсем другая история.