Солдаты 42-го года

— Хорошо, торопиться не надо, — Антон Ролин плеснул ковшик воды на черные камни. Зашипело. Жаркий воздух начал окутывать голые тела. — Еще дровишек бы подбросить не мешало. Удобно сделали здесь. Подтопок за стеной, сколько надо, столько и топишь, а париться не мешает.

Мужики промолчали, сидеть в тепле и махать вениками было приятно.

Вскоре, погревшись, Антон вышел из парилки, окатился прохладной водой из шайки и пошел немного отдохнуть. В предбаннике задерживаться не стал, а прошел на улицу.

Там, на скамейках, вкопанных ножками под кустами густой сирени, уже сидели несколько мужиков в исподнем. На воздухе хорошо, в тени прохладно.

Сергей Поздняков рассказывал, как гулял раньше.

— Жили мы с семьей на отшибе от деревни, верст за пять. И как-то раз родители у нас уехали в село за покупками, а мы с братом одни остались. Ему двадцать было, мне восемнадцать. Неженатые еще. Думали, после армии уже поженимся, так и гуляли пока. И пришли к нам в гости сестренки Барышниковы, Лизка и Танька.

Ну, там, шуры-муры-абажуры, самогончика попили. Смотрю, брат мне мигает. Я в сени вышел, он следом, и говорит, Лизка с ним остаться хочет, а меня стесняется и Таньку. Ты, говорит, Таньку-то проводи до дому. Ну я согласился. Идем мы с ней по дороге, вечер, хорошо так, приятно. Я и говорю, Танюша, не желаете полюбоваться природной красотой? Она мне отвечает, желаю, мол. Я говорю, вон около той копны прекрасный вид на реку, если посмотреть. И пошли мы с ней глядеть на воду. До копны дошли, я ей под юбку хвать, и залез. А она отбивается, но так, не сильно. В общем, начали мы с ней друг на дружку любоваться. Она мычит, ее аж всю потряхивает. Ну и я стараюсь. Только закончили прекрасным делом заниматься, одежду поправили, смотрим, Васька Барышников на нас глядит от соседней копны. Танька его увидала, мне по морде — хресь, и еще всю морду мне поцарапала. И убежала.

Пожаловалась на меня участковому нашему — дяде Паше, дескать, снасильничал я ее. Тот следствие повел. Допросил Ваську, а тот мужик простой. Говорит, видел, как они в сене ковырялись. Танька ноги растопырила и мычала, ну как убитая. Видно, ей понравилось. Я говорю, точно, понравилось ей, и если бы не Васька, не пожаловалась бы.

Дядя Паша документ составил, что физического изнасилования при половой совокупности не было. Опять же синяк у Таньки на руке получился. И отправили меня за этот синяк в суд. Четыре дня отсидел в каталажке районной. Потом пришел домой, чего думаю тут жить, собрался и ушел в город. Там и девок побольше. Вскоре женился там.

Мужики посмеялись.

— Я вот тоже из-за бабы пострадал, — раскуривая трубку, сказал Пахомов. — Была у меня в поселке нашем краля. Я к ней захаживал иногда, когда мужа дома нет. Он у нее рыбак заядлый, все время на реке пропадал. Ну а мы, само собой, это самое и отдыхали. Кровать у них хорошая была. Широкая, с подушками.

И как-то я пошел на почту, письмо отправить, а краля мне навстречу, за водой пошла. С пустыми ведрами, значит. Вот примета тут и получилась, сработала. Она мне говорит, сегодня Сорока, это муж ее Сорокин Мишка, на рыбалку собирается, до завтрашнего вечера не будет его. Приходи, говорит, сегодня вечером.

Ну, я своей бабе сказал, что нужно будет порубщиков в ночь половить — я в лесной охране работал, собрался, а сам к крале этой, под бочок.

Ну все хорошо так прошло. Она довольная, я довольный. Под утро только заснули, слышим, кто-то в дверях ковыряется. Я голову с постели поднял, а там Мишка стоит. А в руках у него ружье. Ну все, говорит, хахаль ненаглядный, сейчас я тебя и кончу. Прямо, говорит, на месте злобного твоего преступления. Я как был голышом, в окно прыгнул. Оно притворенное было. Во двор выпал, а там собака у них, злющая. Но пес-то очумел, видать, от задницы моей голой, выскочил на шум из конуры и уставился на меня. А я через забор как шмель перелетел. А Мишка по мне из двух стволов ба-бах! Картечь у него была, видимо, доски в заборе аж щепками полетели. Я по улице бежать. А он выскочил за мной и снова, как по зайцу, палит из своего ружья. Слава богу, не попал. Прибежал я домой. Пробрался на сеновал, сижу и думаю, что делать дольше. А тут и Мишка прибежал, а за ним народ. Потом милиционер пришел. Дома у меня разбудили всех. Ох, и дала мне жена потом жизни, я и света белого невзвидел. А Мишка с бабой своей уехали куда-то из поселка. Его хотели посадить за стрельбу, да я следователю сказал, что претензий не имею. Мишке штраф выписали только. И с тех пор я по чужим бабам не хожу. А если получится нечаянно, всегда интересуюсь, ружье есть у мужа или нет. Так, для безопасности организма. А баб с пустыми ведрами за километр обхожу.

Мужики хохотали, держась за животы. Антон Ролин тоже заторопился с рассказом.

— Перед Первомаем это было. Черт меня попутал с учетчицей нашей. Она баба одинокая была. А я тогда на заводе работал, по ремонту токарных станков. Договорились с учетчицей, все чинно-важно. Я еще товарища одного подговорил. Ты, говорю, когда пойдешь домой с первой смены, крикни мне, что, дескать, Антон, тебя в цех зовут, работы много, на всю ночь. Нам комнату как раз в новом доме заводском дали. Ну, он прокричал, я засобирался, жена мне еще пирожков с собой дала. А я к учетчице шастнул. И надо же так, она в соседнем квартале жила, тоже комнату ей дали недавно, а там, через дорогу теща моя жила. Она меня и углядела, как я в подъезд зашел. Потом высмотрела меня у учетчицы в комнате. Не поленилась, сходила за моей женой, взяли у меня дома мой же бинокль и давай подглядывать, как я токарные станки починяю.

Ну, утром пришел домой, усталый, конечно. Открываю дверь, а там два чемодана собранных стоит. И баба моя, вся красная. Убирайся, говорит, к своей потаскухе. И все подробности моего ночного ремонта выкладывает. Еле-еле помирились. Но она меня под домашний арест посадила. Первомай, все гуляют, культурно отдыхают, а я на балконе покуриваю. Мне дальше кухни ход запрещен. Мужики с цеха по веревочке две бутылки пива мне подняли, вот так я праздник и встретил. А теща долго меня мастером-ночником звала. Беда с этими бабами.

— Однако, надо, видать, собираться, — сказал кто-то из мужиков, глядя на бегущего по улице связного.

— Где лейтенант у вас? — спросил тот, подбежав ближе. — Выступаем сегодня в ночь. Машины уже пришли.

Пахомов махнул рукой в сторону белого домика, где квартировал их ротный, и затушив трубочку, поднялся со скамейки.

— Ну вот и отдохнули, — он потянулся. — Баня хорошая была. Жалко, баб нету. Сейчас бы домашней водочки стопочку, да чайку, да закусить лучком зеленым с помидорчиками. Пошли, мужики, а то ротный сейчас прибежит.

Вечером стрелковая рота лейтенанта Некрасова на трех студебеккерах уехала в сторону фронта. О том, что в деревне побывали на кратковременном постое солдаты, напоминали только забытая пилотка, выстиранная и вывешенная для просушки на заборе, и следы армейских сапог на сырой земле. Ночью прошел дождь, и их смыло, а пилотку взял себе кто-то из местных пацанов.

Через два дня некрасовская рота полностью погибла, защищая переправу через небольшую речушку. Поскольку в живых не осталось никого, всех бойцов и командира в штабе полка записали как без вести пропавших.

Их ненаглядные жены, с кем они раньше ссорились, ругались, и растили детей, так никогда и не узнали, где сложили свои отчаянные головы Ролин, Пахомов, Поздняков, Некрасов и другие солдаты, сержанты и командиры стрелковой роты.