Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Андерсен Анна. Рождение космополита

Молодой фарисей в очередной раз выиграл свою маленькую битву не столько благодаря искусству лекарей, сколько силе духа. Болезнь уползла внутрь, где она сидела с самого рождения, но остались пелена на глазах, головная боль и дрожь в коленях. Он знал, что через короткое время и это пройдёт, и, не дожидаясь окончательного выздоровления, ранним утром направился к храму, единственному месту, к которому всегда рвалась его беспокойная душа.

  По дороге Саул размышлял о том, что в его жизни определенно чего-то не хватало. Ему даже стало казаться, что он сделал ошибочный выбор. Но что поделать, если ни торговля, ни ремесла не привлекали его? Да, почтенное занятие — продажа тканей из козьей шерсти — приносило его отцу значительные доходы и солидное положение в обществе. Однако душа юноши не лежала к семейному делу. А изготовление шатров, которым он заинтересовался и которомуобучался подростком оказалось изнурительной и скучной работой. К счастью, семья обладала не только деньгами, но и наследственным римским гражданством. Это давало немалые преимущества на огромных территориях, подконтрольных великой империи. Молодой человек из диаспоры с гибким умом и желанием учиться мог бы со временем занять достойное положение в любой из столиц, да подвели слабое здоровье и малопривлекательная внешность. Он рано обнаружил, что надменные римляне хоть и принимают во внимание его формальные права — посматривают несколько свысока на низкорослого, кривоногого еврея с крючковатым носом и рано наметившейся лысиной. Поэтому-то Саул и остановил выбор на Йерушалайме: для учебы в храме у достойнейшего Раббана Гамалиэля и последующей карьеры фарисея не было никаких видимых преград. Если бы только не эта коварная болезнь, поселившаяся в нём! Она хотя и сдавалась всегда под напором врачевателей, но неизменно возвращалась, пронзая его своим зловещим жалом в самые неподходящие моменты жизни.

  Называли его — Саул Тарсянин, так как родом был он из Тарса в Киликии. Был неженат, но одиночество его не тяготило. А вот то, что никак не удавалось добиться положения, о котором мечталось в ранней юности, весьма огорчало. В тщеславном Йерушалайме он жил не один год, но по-прежнему оставался всего лишь одним из ретивых провинциалов, стремящихся любой ценой пробраться поближе к первосвященнику.

  Увидев на площади перед храмом возбуждённый народ, Саул понял, что за те дни, что он провел дома в борьбе с недугом, в городе произошло что-то значительное. В группу поменьше объединились хранящие молчание мужчины и женщины с напряженными лицами. Их глаза светились упрямой решимостью. Вторая группа, большая и шумная, возмущенно клокотала, заглушая даже вопли юродивых, постоянно толкавшихся у храма. Приблизившись, Саул услышал, что говорили о противнике Закона и о разрушении Дома Господа, и догадался, что речь идёт об одном из последователей распятого во время последней пасхи лжепророка. Гнев охватил его, и он вместе с толпой взорвался криком: «Кощунство! Смерть ему», когда увидел, как члены Синедриона выталкивают из храма юношу, обратившего глаза к небу и восклицающего какие-то слова, тут же утонувшие в усилившемся гомоне.

  Можно было догадаться, что формального наказания Синедрион так и не успел определить. Ослепленные гневом заседатели просто выбросили допрашиваемого на храмовую площадь. Там мудрейшие из мужей смешались с возмущенной толпой и, увлекая несчастного за город, к каменоломням, превратили казнь в народную. Что повело его следом? Любопытство или праведное возмущение? Саул шёл, слегка отстав, спотыкаясь на ещё не окрепших после болезни ногах, но не терял из виду клубящуюся пылью массу, напоминающую издалека огромное насекомое. Он уже немного поостыл и остался чуть в стороне, когда процессия наконец остановилась. Особо усердные палачи побросали к его ногам стесняющие движение одежды.

Первого камня не было. Буря гнева сразу разразилась градом. Руки богохульнику связать не успели, и он, сгорбившись, тщетно пытался ими прикрыться и втягивал голову в плечи. Никто не заботился о соблюдении размеров камней, строго предписанных законом. Может быть поэтому всё закончилось очень быстро. Казнимый пробормотал окровавленным ртом что-то о прощении — слова, которых почти никто не услышал — и упал бездыханным.

Молодой человек болезненного вида всё это время стоял в стороне и с интересом наблюдал за редкой по своей жестокости казнью, о которой знал только из книг и понаслышке. За все годы его жизни в Йерушалайме Синедрион не прибегал к ней ни разу.

В одиночестве, напряженно размышляя о происшедшем, Саул медленно побрел назад в город. У него не возникло желания присоединиться с толпе, возбуждение которой постепенно затихало после свершившегося акта возмездия. Звуки, доносившиеся до него, странным образом напоминали урчание насытившегося хищника. Подойдя к городским воротам, он с удовлетворением отметил, что чувствует себя значительно лучше, чем поутру. Слабость в ногах прошла, хотя всё ещё оставалась тяжесть в затылке. Ему казалось, что уже не болезнь была тому причиной, а беспорядочные мысли — разрозненные и мучительные, они никак не складывались во что-то определенное, не считая назойливо повторяющегося лейтмотива: «другие возможности».

«Надо бы сказать ему, что открываясь страстям, он становится лёгкой добычей для демонов»,— думал первосвященник, изрядно утомленный беседой. Каиафа недолюбливал выходцев из диаспоры, особенно таких, как этот — некрасивых, малорослых, беспокойных. Хорошо, что хоть говорит на вполне приличном арамейском... И его настойчивость раздражала. Она граничила с одержимостью и звучала в речах молодого человека несмотря на то, что тот изо всех сил старался вести себя скромно и с должным почтением. Назаряне повержены, в этом и его, посетителя, заслуга. Проронив, словно нехотя, эти слова, Каиафа решил милостиво улыбнуться и одобрительно кивнуть собеседнику, а возбужденную длинную тираду в ответ, подавляя зевок, пропустил мимо ушей. И повторил, что назаряне не опасны и всё идет своим чередом: вера сильна, Закон незыблем, римляне — неизбежны.

Чувствуя, что его не принимают всерьёз, Саул волновался, потел, говорил всё быстрее. Мысли не поспевали за словами, рвущимися из сердца, а взволнованная речь, похоже, не достигала цели. Он изо всех сил старался найти новые, неоспоримые аргументы в пользу своего предложения, но холодноватое равнодушие первосвященника погружало его в отчаяние. А как же авторитет, заработанный им непримиримой борьбой с носителями крамолы? Разве не благодаря ему осенний месяц эйтаним показался по-летнему жарким? В эти страшные дни и ночи он, дыша угрозой и убийством, расправлялся с церковью назареян. Не щадя ни мужчин, ни женщин, входил в их дома с мандатом Синедриона и волочил их в темницы, не зная жалости... Но ведь этого мало, мало! Неужели не понятно, что нужно идти до конца? И в отчаянии он привёл ещё один аргумент: некоторые последователи распятого в пасху разбойника после последних репрессий успели покинуть святой город и наверняка отправились сеять смуту среди евреев диаспоры.

— Зараза ереси оттуда непременно вернётся в Йерушалайм, — произнёс молодой фарисей напоследок, уже скорее с грустью, чем с горячностью. И вдруг с удивлением обнаружил, что могущественный Каиафа согласился. Или просто устал и уступил:

— Будь по-твоему, получи мандат и сопровождающих. Да будет так... Дамаск — твоя цель!

Не скрывая торжества, посетитель поспешил удалиться, словно боялся, что первосвященник передумает.

Оставшись, наконец, в одиночестве, Каиафа вздохнул с облегчением, но быстро избавиться от неприятных мыслей, вызванных визитом, не удалось. Он сознавал в душе, что посетитель скорее всего прав: инцидент пасхальной недели всё-таки перерос в проблему и события стали развиваться совершенно не так, как предполагалось. А ведь всё, казалось, было рассчитано. За небольшое вознаграждение удалось найти того, кто согласился выдать своего учителя. Вспомнив о неожиданно скромной оплате, которую попросил за предательство один из наиболее приближённых к смутьяну бездельников, первосвященник усмехнулся и покачал головой. Ходили, кажется, слухи, что доносчик вскоре повесился, добровольно разделив участь своей жертвы, но какое ему дело до всех этих людишек, судьба сброда никогда не интересовала Каиафу. Он заполучил опасного проповедника и передал его в руки римлян. Это, как предполагалось, легко и быстро переменило настроение толпы: простолюдины всегда готовы посчитаться с бывшими кумирами, не оправдавшими их надежд. И расчёт на то, что согласие прокуратора распять преступника внесет замешательство в ближайшее окружение еретика, казался верным. Позор распятия с первым же вбитым гвоздём должен был убедить последних сомневающихся. Но где-то произошла ошибка. Тело казнённого пропало, и это породило волну слухов. Дело оказалось незаконченным. Неприятно... весьма, но стоит ли преувеличивать опасность?

  Разговор оказался долгим, а ведь он уже не молод и его крупное, расслабленное тело жаждет прежде всего покоя. Суета ни к чему, сказал он молодому человеку. Враги веры и закона повержены и ещё не скоро соберутся с новыми силами. Самое правильное — это возвратиться к повседневным обязанностями и не подавать виду, что происходило, а тем более, что происходит что-то из ряда вон выходящее. В самом деле, сколько таких историй было и будет в Иудее? Лжемессии и лжепророки — зло привычное, а их последователи раздражающе неутомимы. Разумеется, всё это нежелательно и причиняет серьезные неудобства, но и чересчур сильные эмоции вредны. Синедрион стоит на страже веры и порядка и вмешивается, когда это действительно необходимо. Но в конце концов пришлось согласиться и пообещать написать письмо, в котором общине в Дамаске сообщалось об особых полномочиях его подателя — распознавать и искоренять ересь. Что ж, пусть покажет, на что он способен, этот ретивый молодой человек, который, похоже, счел борьбу с крамолой своим предназначением.

  Первосвященник так и не дал ему главного совета, в котором тот, несомненно, нуждался.

  Сумрачный вечер сменил утомительно длинный и жаркий осенний день. За долгий путь от Дамасских ворот правоверного Йерушалайма до Восточных ворот многоликого Дамаска лица путешественников слились с пыльным, серовато-бурым ландшафтом а их одежды отяжелели от песка и пота. Они уже приближались к цели, преследуемые кособокой луной, которая появлялась на мгновения и тут же исчезала, словно запутавшись в низких облаках. И вдруг небо вспыхнуло, и ни с чем не сравнимый яркий свет в одно мгновенье стёр с небес и луну, и жалкие, пробивающиеся через рваные края облаков, звёзды. Ослеплённый Саул упал на колени и услышал голос, то ли исходящий с небес, то ли разрывающий его голову изнутри: « Что ты гонишь меня, Саул?».

  Невыносимый свет, увиденный лишь им одним, лишил Саула зрения и остатков сил. Он больше не мог идти сам. Поддерживая под обе руки, спутники провели его по узким, вымощенным бурым камнем улицам древнего города, и, с трудом найдя дом, который заплетающимся от слабости языком описал им Саул, оставили его там. Хозяин не без замешательства принял странника, когда ему объяснили, что немощного человека привёл в этот дом голос с неба. Голос, которого кроме него никто не слышал.

  В убогой комнатушке восточного квартала под лоскутным ковриком, наброшенным сердобольным хозяином, умирала душа измученного лихорадкой незрячего Саула, правоверного иудея, рождённого в диаспоре. В муках плоти рождался в немощном теле несгибаемый духом Паулос, самозваный посланник — потомственный гражданин зазнавшегося Рима, присоединившего половину мира к своей помпезной и ненасытной столице.

  Нужно ли было ему ослепнуть, чтобы увидеть то, что скрывается от зрячего? Ему больше не было дела ни до набожного народа Израиля, который приход Мессии заботил меньше, чем уплата налогов варварам, ни до пыльной Палестины — клочка земли, дарованного им Богом. Тот, кто призвал его, не делил мир на эллинов и иудеев.

  Он искупит ошибку, которую чуть было не совершил, взяв на себя страшную миссию палача в Дамаске, и положит к ногам обретенного Бога весь Рим. Весь мир.






Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0