Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Ирбе Саша. В час утра над Москвой

Москве


Это я – голытьба татарская
без тебя – не сказать – жива.
Не петрова столица – царская,
с мягко-женским звучит – "Москва".


Возвращаюсь в тебя нагадано,
что с ключами в свой отчий дом.
И стоят фонари оградами
на Садовом и на Тверском.


Ты - страна, что дана не каждому
и не каждый тебя поймет;
в точно в землю домишки всажены,
в желтых ризах, наперечет.


Кремль-чудило пурпурной кручею,
точно яблочный взбит пирог.
Если Бог бы задумал лучшее,
он бы лучше создать не смог.


Эх, Москва, пестрота татарская
и церковен славянских ряд.
А душа у тебя цыганская,
слишком гордая, говорят.


Не полюбишь – так планы начисто,
а полюбишь – так впрок, сполна.
Все препоны твои, дурачества
наблюдает в неон страна.


Мною парки твои исхожены,
но спешу в ним, как в первый раз.
И стихи про тебя все сложены,
но их снова пишу сейчас.


Потому что душа излечится
от бульваров твоих и стен,
потому что ты тоже женщина,
что не раз попадала в плен.


То царевой была, то ханскою,
то боярской, а то чумной.
Эх, ты доля моя цыганская
на широкой меже земной.




* * *


И не на кого опереться,
и не о чем поговорить!
Свое измученное сердце
могу любому подарить!


С утра шатаюсь по бульварам.
Мне больно от начала дня!
Я отдала бы сердце даром,
как ты толпе отдал меня.


В полузастывшем Камергерском,
на полусумрачной Тверской
я выбросить хотела б сердце
в контейнер мусорный, пустой!


Но тащится, родное, рядом
и так тоскливо говорит:
«Прошу, любимая, не надо!
Не я болю — душа болит!»


Какие милые словечки:
«душа» и «сердце» — смех и дрожь!
Сиреневые человечки…
Древнеязыческая ложь…


* * *


Приду на Патриаршие,
в руках блокнот крутя.
Начну стихи вынашивать,
как бледное дитя.


Потом пущу их ножками
по гулкой мостовой
гулять с детьми и кошками
вдоль глади вековой.


В Москве


В этом городе,
обрученном
с самим собой,
пьющем колу и спрайт,
ближе к ночи — адреналин,
я запуталась в прах
со своей судьбой
среди сотен голов,
животов и спин!
Я лечу по бульварам,
гоню авто.
Дикой кажется
зелень земных широт.
Понимаю буквально —
творю не то!
И живу,
как на выдох —
наоборот.


В этом городе боль
от людских измен,
и не чувствуешь даже,
как воду пьешь.
В этом городе все
отдаешь взамен
лишь за то,
что ты попросту
в нем живешь.


И какая любовь?!
И покой
какой?!
Если вдруг научилась
ходить, смеясь,
мимо тех, кто с протянутою рукой
не от лени своей,
от несчастья — в грязь.


И какой тут поэт —
если даже кровь
и детей на снегу —
как обычный хлам!
Нас уже трепетать
не заставит вновь
никакой там Париж,
никакой Потсдам.


А ты смотришь уверенно и легко,
потому что мы оба с тобой
мертвы!
И, хоть будет Москва
от нас далеко,
но останемся жертвами
мы
Москвы.




* * *


Я им, молодым (хоть душой очень многих моложе),
завидую так,
что и парки мои, и газоны
жалею;
и то, что в Москву понаехали тоже,
и нежно глядят
на дворы ее, башни и склоны,
на спуски к реке;
по мостам ее длинным гуляют,
что любят огни и еще очень многое любят,
и нашей Москвы, не парадной – практичной, не знают,
что сладко все то, что свершилось, а больше не будет.


Я в сквер ухожу!..
В Александровский даже не смею.
Не хочется в сад в своей нынешней, дикой печали.
Как жаль, что я время в то время вернуть не сумею,
где счет не назначен, и все еще только в начале.


Присутствие времени - прелесть такого кредита,
увы, понимаю, чем дальше, тем горше и чаще.
Нет, я не стара, да и жизнью своей не избита,
но мало в ней жизни над блеклостью быта парящей.


Чарует Москва!..
Но глядит одиночество в спину.
В ней мало друзей, с кем когда-то любили, гуляли…
(Уходят на час, а выходит, что невозвратимо
к своим берегам и в свои вековечные дали.)


Завидую ВСЕМ, по бульварам за полночь бредущим!..
Завидую ВСЕМ – на мой город впервые глядящим!..
Завидую ТЕМ – в своем веке рожденным, живущим!..
Таким молодым и, до грусти моей, настоящим.


Старый дуб


Старый дуб помнит песенку эту,
что мы пели на пыльном Тверском.
Город плыл в ожиданьи рассвета
Серебрящимся, серым куском.


И влетали в него самолеты,
и въезжали в него поезда,
шли в него человечие роты -
привносили свои города.


В это время над миром летели
тройка ангелов, двойка чертей.
И они в этот город хотели
вселить близких по духу людей.


И они в этот город хотели
к струнам башен его снизойти,
что в кремлевские синие ели
с неба спелые души снести.


В это время бульварная стройка
разносила рычанье и мат.
И на самой культурной помойке,
рылось стадо культурных крысят.


В это время гроза начиналась
(только песенка наша неслась.),
а у дуба - душа разрывалась
и корявая ветка тряслась.


Повод к дубьей тоске неизвестен.
Может вспомнил он те времена,
когда много признаний и песен
сохраняла в себе тишина,


когда мир по созвучиям оным
развивался… И вязы цвели…
Когда плакал здесь Пушкин
влюбленный, восхищенный
своей Натали.






* * *


Мы оба мертвы,
потому что живем в Москве,
потому что нет времени,
чтобы дышать и петь.
потому что смерть
живет у нас в голове,
потому что нам важно не верить,
а важно успеть.


Мы оба стремимся
укрыться в потоке дел,
свое равнодушие
знаменем в мир внесем.
Там кто-то упал -
значит: слабенький был совсем.
Упала любовь -
мы другую себе найдем.


Ты помнишь друзей,
тех, что были до точки «до»?!.
Ты помним людей
без их брендов,
без их чернил?!.
Твердишь: «Ты устала...»
– «Ты – тоже... Уже давно!..»
Твердишь, что немногих
так сильно еще любил.


А помнишь наш вечер
на пыльной такой Тверской;
Ходили-мечтали...
Но все ли сбылись мечты!?.
Ты вроде все тот же,
а все-таки ты - другой.
И время надежд
стало временем пустоты.


Парадный цвет улиц -
отныне тревожный цвет.
Не шумных кофеен, не споров -
а тишины!..
Живем с тобой в мире,
в котором нас больше нет.
Нужны очень многим,
а, значит, что не нужны.


Вновь вечер... Авто...
Пьем в кафешке вишневый чай...
Раз можешь: прости!..
А, вернее, так не скучай!..
Я вскоре уеду, чтоб выжить,
верней - ожить!..
Когда я приеду,
мы будем с тобой дружить.




Умершей девочке-поэтессе


Дробью бульваром спешу к тебе,
опытом, знанием наизусть,
в новосибирский, тугой разбег,
в старомосковский ядреный пульс.


В первую правду из всех и вся
(окна квартиры на старый дом).
Нежным, как ты, на земле нельзя.
Я и сама здесь живу с трудом.


Все здесь искомое - аж судьба.
Все здесь знакомое - аж рябит.
Выше - сиреневых звёзд резьба,
ниже - Марина в цветах стоит.


Руки возложены на груди!..
Девочка-ангел не уходи!..
Девочка-ангел глядит во след
всем, кому в жизни и жизни нет.


Адовы кольца - гремит Москва.
Девочка плачет - она жива
тоненькой ниточкой детских строк:
"Люди - любите друг друга впрок!
Люди – храните друг друга впрок!
Люди – дышите друг другом впрок!»




Московское утро


Час утра над Москвой подобен сновиденью.
Почти нездешней дышит тишиной.
Как будто мир во время сотворенья.
И снова пахнет в воздухе весной.


А там, в саду, под белой колокольней,
под пестротой Кремлевского дворца,
земля рождает новый день субботний,
земля не прячет бледного лица.


Дома, бульвары – все покрыто тайной.
И в облаках такой прозрачный свет.
Я в это утро встретилась случайно
с Москвой из прежних, из державных лет.


И вы скорей в окно свое взгляните
на ту Москву, что издревле жива!..
И у Христа Спасителя в граните
по прежнему сияет голова.


И веришь вновь, что красота бессменна
и что еще нас кто-нибудь хранит
среди тревог, невзгод обыкновенных,
чужих признаний, сплетен и обид.


Святая Дева или Бог степенный?!.
А, может быть, величием красна,
Москва,
как лучший город во вселенной,
в который вновь вторгается весна.


Саша Ирбе — автор пяти поэтических книг, режиссер, исследователь литературы XX-ого века, стипендиат "Года литературы 2015", лауреат Грушинского фестиваля в номинации «Поэзия», автор 5 поэтических книг.
Окончила Кировский колледж культуры (режиссура), Литературного институт им. А. М. Горького (семинар И. Волгина). Член МГО Союза Писателей России. Подборки  стихов выходили в журналах «Литературная учеба», «Юность», «Московский вестник», «Пролог», «Волга – XXI век», «Кольцо А» и др.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0