Произошла ошибка,
говорит интернет.
Я отдыхаю в Липках,
хоть меня в Липках нет.

Очень большие бедра
встретив у молодой,
двигаюсь следом, бодро
слившись с ее толпой.

Девушку пообедать,
судя по ничему,
чтоб потерпеть победу,
я приглашаю в тьму.

Выбрав в меню поесть,
жду, будто царь народа.
Нет никакой свободы
там, где свобода есть.

Возраст всего лишь цифра,
и эта цифра ноль.
Глажу колени, икры,
локти, ладони, боль.

Кладбище нахожу
лишь для мужчин - вагину.
Сигарету гашу
в пепельнице невинной.

Выдоха жду от вдоха.
Самой большой стране
если не станет плохо,
то плохо станет мне.

Девушка выйдет боком
мне и из бытия.
Я в разговоре с богом
перехожу на я.

Рушит, как коммунист
церковь и день вчерашний,
бог, или террорист,
вавилонские башни.

И сообщает меньшим
братьям своим, страша,
что на сто тел у женщин
только одна душа.


*  *  *

Как трудно жить, когда ты мертв,
читать на остановке «лохи
скины», спиною встав под норд,
«умершим быть не так уж плохо»
подумывать, ронять плевок,
в автобус заходя без дела,
объездить вдоль и поперек
провинцию глухую, тело.
Сойти на набережной под
мостом, соединившим Энгельс
с Саратовом, стоять у вод,
недооцененным, как герпес.
Входить в печальный натюрморт
воды, элегии природы,
застывшей в жилах тех, кто мертв,
что не заметили при родах.


*  *  *

Закуривая сигарету
и возвращаясь из кино,
я ностальгирую по свету,
пока на улицах темно.

Я вспоминаю наше детство,
роняя в прошлое табак,
как в тридевятом королевстве
мы ели кошек и собак.

Не макароны и не гречку,
не чечевицу и не рис.
Не зря плывут, подобно свечке,
душа наверх, а тело вниз.

Не зря, лишенная покоя,
пылает в небе голова,
которой выпало такое
для обращения во льва.

Ее отрезали дашнаки
и переехали туда,
где алкоголь рождает драки,
как чувство голода - еда.

Они приехали в Саратов
и привезли ему войну,
не для себя, а для Сократа
найдя на кладбище жену.

Ее философ обнимает,
шепча в отверстие слова:
"Провинция не отпускает,
и не зовет к себе Москва.

Бритоголовая столица
заканчивается к утру.
Израиль - это наши лица,
подаренные гончару.

Израиль - это на заре,
на высоте и на закате,
когда играли во дворе
Сережи, Лены, Васи, Кати.

Они играли в чехарду,
в слона, в разбойников и в прятки,
перемещаясь по площадке
и приглашая в темноту.

Оставить я, вернуться в мы
и улицу покинуть в девять.
Покинуть детство, черт возьми,
чтобы единственное сделать:

писать предельно, горячо,
а наверху, убавив скорость,
взвалить планету на плечо
и выбросить во тьму и пропасть".


*  *  *

Ты моя теперь навеки.
Нам с тобою быть одним.
Ведь Саратов - это Мекка
или Иерусалим.

Нет любви, помимо крови,
бьющей в голову и в пах.
Ты мечтаешь о Покрове,
о любви и черепах.

У тебя глаза и бедра
перепачканы душой.
Стеф - звучит легко и бодро,
как сказал тебе Бланшо.

Христианство или йога -
слышать слово без ушей
Изучал тебя и бога
перед смертью Лао Шэ.

Человек никем не создан,
говорил тебе Лакло.
Я открыт все время звездам,
так как крышу мне снесло.