На солнечной оси

На солнечной оси, бегом,
Настало утро с чутким носом,
И в доме пахнет утюгом
И крепкой, первой папиросой.
Так в детской памяти сквозя,
Кипит белье в тазу неловко,
Шарами мыльными скользя,
Над белой бельевой веревкой.
Еще не судьбой начат счет,
И дерево скрипит лошадкой,
И я, влюбленный в жизнь еще,
Таскаю пирожки украдкой.
Обычный коммунальный быт,
Где я с кудрявой головою,
Еще родными не забыт,
Живу в согласье сам с собою.
Лица увижу я овал,
И руки матери за пряжей,
И страшный времени провал,
Ничем не объяснимый даже…


Отчий край

Здесь отчий край и деревенька,
И ангел из золы дотла,
И дом, где каждая ступенька,
Мне пела и меня вела.

Где дым трубой и каждый весел,
День длился счастьем без конца.
Холмистые толпились веси,
За синим лесом у крыльца.

Все так же робко сердце бьется,
Прохлада забралась туда —
В проем дубового колодца,
Где точно плавает звезда.

Я сохранил заборы эти,
Нас, конопатых сорванцов,
Что лазили в густые плети,
Белоголовых огурцов.

Здесь жизнь осталась в первой трети,
Открыв свою простую суть —
В полях — хранителях столетий,
Где храм указывал нам путь.


Прошлое

Однажды на блошином рынке
Купил я старые ботинки,
И вытертый фотоальбом —
Страницы у него горбом.
Чужое прошлое тревожить,
Скажу: конечно, мы не можем!
К тому же и ботинки жмут —
У прошлого характер крут.
Но все же я открыл страницы,
И увидал в разводах лица.
Чужих, исчезнувших людей,
Во время полное идей.
Они так жили — не тужили,
Росли, женились и дружили.
Учились. При холодных лбах,
Лежали смирненько в гробах.
Чреда веселых детских рожиц,
Вот куплен первый «Запорожец».
И на его горбатый зад,
Семейный нависает сад.
Курсант у моря чинит шлюпку,
Цыган на снимке курит трубку,
Легкоатлет назло врагам,
Глядит на стартовый наган.
А здесь на фото ели-пили,
Плясали, смешивая стили.
Потом уснули без прикрас,
Упав на старенький матрас.
Семейное чужое фото,
Увы, теперь листает кто-то,
Достав его из забытья.
И этот кто-то — это я!
Зачем? Понять, что время зыбко,
Что жизнь — досадная ошибка,
И в проявлении любом,
Вмещается в один альбом…


Веси

Рассвета головокруженье,
Когда в мерцании, окрест,
Светил нервозное движенье,
Над обезличенностью мест.
Пусть пляшут тени те и эти,
Где прядью времени, у лба
Чреда деревьев в беглом свете,
И сумрачных кустов толпа.
Где ставни мокрые со скрипом,
Пространства открывают гул,
Окно темно от недосыпа,
И ветер на росу подул.
Воспоминанья, год от года,
Идут дорогой круговой.
Но так же веет горьким медом,
На огородах перегной.
Где белизне своей не рады,
В душе моей скорбят поля,
Где глаз сомкнуть в тиши прохлады,
Не может голая земля.
Зачем я помню эти веси?
Где тес вокруг и лебеда,
Где состоят из некой взвеси,
Одно — и радость и беда.


Последнее тепло

Мне — упорный ветер с юга,
Нетипичный в сентябре,
Оголенная округа,
Дождик теплый на заре.

Через заросли бурьяна,
На осенние поля,
Днями лист летит багряный,
Но тепло хранит земля.

Угасающее лето,
Тлеет черная трава,
Но какая память света,
Сквозь кусты и дерева!

Вот ручей струиться тонко,
Входит в осень, без труда.
И целует рот ребенка,
Теплая еще вода.


Пашня

Земля жирна, земля черна,
Дымок стоит с утра над пашней,
Она упорно ждет зерна,
От жатвы отдохнув вчерашней.
Она — покой среди страстей,
Певучих и еще тревожных,
Живет надеждой новостей
И жаждой воли невозможной.
Над нею библия ветров
Гуляет и листает время.
Светило с облачных шатров
Целует тракториста в темя.
Он, как дитя, глубоким сном
Спит на промасленной бушлате.
И вечность в воздухе пустом
Сияет в конопатом злате.


Ветер безмятежный

Хрустела целлофана упаковка,
У августа на солнечном пути,
И высказал я громко и неловко,
Одно лишь слово позднее — прости.

И Родиною сладостно и нежно
Назвал туман, погост и лес в дымах,
Дом на холме и ветер безмятежный,
И птиц прощальный на рассвете взмах.

Вот так, меж днями радости и скорби
Каких пристанищ жаждет жизнь моя?
Что накопил в своей холщовой торбе,
Чужие верно исходив края?

Не для того и вольно и свободно,
Вверялся я далеким берегам,
Где тишина от грусти первородной
Раскинулась по утренним лугам.


Яблоко

Снова, глупо, вопреки рассудку,
Не туда повесили звезду,
Спрятавшийся в телефонной будке,
Ночи круг печалью обведу.

Быть собой, пусть увеличит в сумме,
Искаженья предрассветный час,
Слушая оцепеневший зуммер,
Проходящий глухо через нас.

Над балконом дома из панелей,
Млечный путь из неразрывных уз.
В городском саду юнцы пьянели,
Надрывался в аромате гнус.

И свисало яблоко планетой,
И упасть грозило на траву,
В это разъярившееся лето,
В этот мир, где я еще живу.