Цикл «Жернова истории»
Три окна Ники Турбиной

Пожалейте меня, отпустите. Крылья раненые не вяжите, я уже не лечу.
Голос мой оборвался болью, голос мой превратился в рану. Я уже не кричу.
(Ника Турбина)

Я — гений. Я — ребёнок. Я — поэт.
Меня признал Евгений Евтушенко.
Могу словами высечь хорошенько,
Пусть мне всего-то восемь (восемь!) лет.

Мне десять — и в восторге стадион,
И рукоплещут взрослые и дети.
А я давно взрослее всех на свете,
Как верный шее умный медальон.

Пятнадцать лет. Глазаста и тонка,
Как в детстве, снова собираю залы.
Еще не всё я богу рассказала,
Давлюсь словами. Доля нелегка

У тех, кто детства вкус не испытал,
Кто вырос — и теперь в него впадает.
Есть роль в кино — я в интернатской стае,
В  о к н е.  Опять нет денег. Капитал -

Лишь мой талант. Распахивая мрак
Своей души наивно-перезрелой,
Я не упасть, а полететь хотела,
Но, кажется, с полётом вышел брак.

Шестнадцать. А ему — плюс шестьдесят.
Большая разница, но не помеха.
Мой психиатр... он знает толк в утехах!
Профессор стар, глаза его косят

В мой вырез блузки. Замужем!!? За ним!!!?
Не знаю, чем мою свободу держит.
Ложусь, ведусь... по счастью, реже, реже...
Прощай навек, швейцарский мезонин

В его больнице. Семьдесят восьмой
Идёт ему, а мне уже семнадцать.
В безумном мире некуда деваться.
Не спрячешься. Хочу домой, домой!

Глотнув вина, кривя нетрезвый рот,
Сбегаю от развратного Джованни.
Мне чудятся вода в кровавой ванне
И треск венозный — словно скрип ворот...

Нет, резать вены мне не суждено!
Не стану ни стреляться, ни топиться,
Мне в Ялте проще, чем в Лозанне, спиться!
Там ждёт меня открытое  о к н о

И новых чувств скрепляющий цемент.
Пять лет. Испепеляющие страсти!
Куда исчезли радости и счастье,
И что пришло в мою судьбу взамен?

Я не одна. И всё же я одна.
О к н о манило. Я в него шагнула.
В больнице лица бле́дны, руки снулы,
И жизнь отсюда больше не видна.

Стряхнула гипс. Мне только двадцать три,
А в двадцать три не хочется лечиться.
Взлетаю с койки, как шальная птица.
"Я ухожу!" — ты это говорил?

Пускаю ввысь последнюю печаль!
В о к н о — по-птичьи. Саша, помоги мне!
Я падаю!!! Мне двадцать семь. Я гибну!
Ты плачешь, и тебе безмерно жаль

Меня, моих психических атак,
И бурных ссор, и наших общих песен.
Без них твой мир стал тягостен и пресен.
Ушёл... тебе так страшно... жалко так

Меня — разбитой куклы у стропил,
Меня, с кем ты ни дня не знал покоя.
Я не такая. Время не такое.
Ты наше время, уходя, пропил.


Кларетта и Бенито

Женская вера, преданность и любовь иррациональны и не имеют границ. Женщина способна отдать жизнь за человека, которого ненавидит весь мир. Потому что любимый человек и есть смысл её жизни.

Ей было двадцать, ему — пятьдесят.
Аристократка, брюнетка, красавица.
Любимица света, как говорят.
…свет всегда говорит, со света станется!

Тридцать второй.
До войны далеко.
Вождь. Рулевой.
Покорять — легко!
Юная синьорита
Ещё не избита мужем.
Зрачками чёрными — в душу Бенито.
Могло закончиться лёгким флиртом,
Но, Бенито, ты стал ей нужен!

А дома Ракель и пятеро детей.
Огромный горб государственных дел.
Он велик, он — герой и почти не злодей.
На ковре в кабинете — сплетение тел.

Он не знал любви.
Он попал в капкан.
И страна в крови,
И в душе вулкан.
Побеждать синьорит в НФП не учат.
Как школьник, впервые влюбился дуче.

Сорок третий год.
Муссолини стар.
Под землёй — как крот,
На земле пожар.

Жена сбежала, изменники тоже.
Он остался на смерть. Иначе не может.
Нет больше власти. Предопределён конец.
Клара идёт с ним на гибель — как под венец.

Он трясёт её прямые плечи,
Прижимает к ещё крепкой груди.
«Кларетта, время залечит.
Я прошу тебя, уходи!»

Сорок пятый. Апрель.
Всего одна ночь вдвоём.
Партизанских земель
Им отмерено. Все — твоё!
У т в о е й стены
Читают т е б е приговор.
Калькулятор вины —
То ли пулю, то ли в костёр.

Посчитали, свели итог.
Шесть автоматных очередей.
У его ног
Нет больше верных людей.

Разметала волосы на ветру,
Закрыла собой.
«Нет, вы не сможете!
Вместо него умру!»
В расстреле сбой:

Первая очередь раскрошила
Её прекрасную грудь.
Муссолини досталось пять.
«Мы ещё живы!
Если б из вас кто-нибудь
Знал, как радостно умирать…

Умереть за Бенито — уже удача!»
В её глазах он — не людоед.
Звали её Кларетта Петаччи.
Запомните! Клара!
Тридцати трёх лет.

На мясницких крюках висели два тела рядом.
Всё ласкали друг друга последним ослепшим взглядом.
А души их, за руки взявшись, последние полчаса
Всё кружились, кружились, кружились в вальсе —
В преисподней.
На небесах.


Безгодие

Блаженная Ксения Петербургская рождена между 1719 и 1731 годами. В миру её звали Ксенией Григорьевной Петровой.

— Душа моя, — тихо шепчет певчему Ксения, -
Просыпайся-ка, свет очей, завтрак уж подан.
Лю́бым не страшны ни выворотни осенние,
Ни время разлучное, ни топкие воды.
— Не утянет нас балагтá, супруг мой венчанный:
Цельный город на болотине страшной выстроен.
Тѐплит свечи и ладонями ластит певчего.
Студь заполнила каменный дом у пристани.
— Не лытáй, подымайся с перин, собой угрею!
Пальцы в волосы тянет, в золотую пряжу.
То на лоб его чистый, белый нанесёт елей,
То шерстяной нитью узел на руке вяжет.
— Никого так зело не жалела доселе я!
Надевает его камзол, кафтан да картуз:
— Андрей Феодорович воплотился в Ксению!
Он не умер! — и босая за гробом версту…
После сорок пять раз сменялась зимою осень.
Ксения, боса, безблазна, в смáгу и стужу
За теребень кабацкую Светодавца просит
И за раба Андрея — за живого мужа.

Безгодие — бедствие, несчастье; балагтá — болото; лытáть — уклоняться от дела, лениться; безблазна — не подверженная соблазнам; смáга — жара; кабацкая теребень — отребье, завсегдатаи кабаков.


Крест офицера (адмирал Колчак)

В морозном Иркутске в ночь на 7 февраля 1920 года большевики без суда расстреляли лидера белогвардейских сил, Верховного правителя России с диктаторскими полномочиями Александра Колчака.

«Приняв крест этой власти в исключительно трудных условиях Гражданской войны и полного расстройства государственной жизни, объявляю: я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом, установление законности и правопорядка».

Взвод построен, винтовки наперевес.
По врагам революции — целься, пли!
Командир, кто по званию будешь? Здесь
Нет мне равного. Что же не привели?

Комиссар, ты не вправе в меня стрелять:
Адмирала расстреливать адмирал
Должен. Разве не знал? Земля
Примет всех, кто с достоинством умирал.

Нет, молиться не стану. И на глаза
Мне не нужно повязки. Готов смотреть.
Как казнят офицеров, тебе сказать?
Как они, офицеры, встречают смерть?

Докурю папиросу и покажу.
Вот — на память — серебряный портсигар,
Забирай! Он дороже богатых шуб:
От любимой подарок… Ночная зга

Прикрывает испуг на лице бойца.
Право казни положено заслужить,
Не даётся ни трусам, ни подлецам
Возле проруби в мёрзлой сухой глуши.

Комиссар, не мечись, ты куда полез?
Не дорос!* Сам скомандую. И не зли!
Взвод построен, винтовки наперевес.
Что робеете, красные?
Целься!
Пли!

*Комиссар Георгий Чудновский был ниже адмирала Колчака не только по званию, но и по росту, из-за чего перед казнью сильно нервничал.