Копылков Виктор. Начало сентября
Начало сентября
Шум ветра монотонный в тополях,
Трепещут листья общностью прилежной.
Сентябрь расположился на полях
Уборочной до темноты кромешной.
Поблекший, тронут увяданьем луг.
Косматый дым плывёт в тяжёлом небе.
В чаду тревог, смятений и разлук
Не разрешиться выходкой нелепой…
Годами покрывать явленный путь;
Неумолимым курсом, от рассвета,
Гнать к бездне жадной, — вспять не повернуть, —
Прияв как благость отцветанье цвета…
* * *
…Очнуться под палящим солнцем,
Испепеляющим окрест
С усердьем адским смертоносца
Пространство, жизнь, дороги, лес;
Укрыться от жары нещадной,
Поднявшись в дом… Как хорошо
В тенистой комнате прохладной!..
Услышать, ощутить душой
И тишину, и лень полудня,
И мерное теченье дня,
Поток медлительный и смутный
Сознанья, зыбкость бытия…
Почувствовать вдруг робкий трепет, —
И в горле ком, и резь в глазах,
В мгновенной благости затеплясь, —
Сгущение теней в углах,
Таинственность минуты этой,
С собой звенящей в унисон,
Бесплотность ангельского следа
И смирный домового сон…
Апрель на карантине
Безмолвный парк на берегу реки.
Аттракционы сникли здесь без дела,
Без смеха. Скромным вёснам вопреки, —
Зной, небывалый для конца апреля.
Парк под замком. Взметаясь ветру вслед,
Лишь пыль влачится по дорожкам кротким.
Скульптурных композиций прошлых лет
Останки по периметру решётки.
Сплошь переливы звонких птиц, им в тон
Отрадой зелень нежная трепещет.
Но всё же скукой воздух напоён
И лёгкой грусти тень на каждой вещи.
Вдыхаешь горький запах тополей,
Чуть смешанный со свежестью речною,
Развеивая сладостную лень
Открывшейся внезапно новизною.
Ты с сущностью природы заодно?
Ты в посвященье тайн готов отныне?
Самозабвенно птица вьёт гнездо.
И ветер — без границ и карантина.
Чёрный человек
Бывает, безотраден жизни бег
И в ветре слышится ноктюрн прощальный.
Тогда приходит чёрный человек,
Садится, смотрит на меня печально.
Мерцает тусклый блеск в его очах
Бездонных, в неотрывном созерцанье;
Всё в облике его, в немых устах
Исполнено глубокого страданья.
В молчании гнетущем он открыл
Мне: всё — тщета, распад и тлен смердящий.
С тех пор его визиты длительней и чаще,
И уходить уже он не спешил.
Во мне развилось увяданье крыл
С его вторженьем тягостно-томящим…
Возвращение
…Я оставляю смолкнувший вагон.
Здесь тишь осенних улиц в мраке мутном,
Лишь мерного шуршанья строгий тон…
Всё помню, узнаю в порыве смутном…
— Домой — шепчу себе — домой, домой…
И трепет нетерпения объемлет.
— Домой — твержу себе — домой, домой…
И утро — счастья тихий свет колеблет…
От полусонной мглы разоблачась,
Мне детства кроткого явился город.
Давно я не был… Радуется глаз
И душит тесный трикотажный ворот…
Легко нестись, уже рукой подать.
Вот старый дом приветливо кивает,
В пороге ждут меня отец и мать…
…Обняться, влажных глаз не отрывая…
— Домой — твержу себе — домой, домой…
И трепет нетерпения объемлет.
— Домой — шепчу себе — домой, домой…
И утро — счастья тихий свет колеблет…
Тихий час
…То прячется, то возникает… В самом деле
День переменой тешится: то свет, то тень.
Лишь ангел, средь тихонь, на медленных качелях
Один не дремлет. Пополуденная лень.
А полчаса назад — возня, пищанье… Строго:
«Притихли — на бочок — и ручки под ушко!..»
(…На пир стрекоз!.. Волшебный замок у дороги.
Туман… Лесная фея. Пение рожков…)
Всё облака и облака, меж ними солнце.
Неплотность штор: пронизывая полутемь,
Творит июль — здесь, на глухой стене — оконца;
То чуткий сумрак не тревожится ничем.
Оконца появляются и исчезают…
Лишь ангел, тишине дивясь, один не спит,
Качается, как в зыбке, скуку разгоняя,
И сладкий сон, благословляя, сторожит.
* * *
Он неотрывно наблюдал за мною,
Стоял у приоткрытого окна,
Угрюмый и снедаемый тоскою.
Кругом шумела и цвела весна.
Я распевался на упругой ветви
Средь буйной зелени кленовых куп
С неудержимой страстью беззаветной,
Доверчивый, наивный жизнелюб.
Мой голос рвался на простор, в сиянье
Восторженного утра, и слились
В текучее изящное звучанье
Томлений трели, щёлканье и свист.
Он долго слушал с жадностью унылой,
Как вдохновенно изливался я
Всей гаммой пылких чувств, и сердце ныло,
От жалости, от счастья заходясь.
Он представлял себя на тонкой ветке,
На страшной, ненадёжной высоте:
Кружилась голова, грудную клетку
От ужаса сжимало в тошноте.
Я отдавался полно, был в ударе,
А он, нелепый, крылья и наряд
Мой буро-серый примерял в угаре,
Как будто воспаренью был бы рад.
Я забывался, упиваясь пеньем,
И души, мнилось мне, умерших птиц —
Отцов и дедов, — внемлют мне с волненьем,
Откликнувшись смятеньем медуниц…
На тихой охоте
Не воздухом, горним эфиром дышалось,
Разлитым в плывущий и плавящий зной,
И, нежно размякнув, душа насыщалась
Смолою сосновой и пряной хвоёй.
Ни скрипа древесного, ни дуновенья,
Не падает шишек, лишь душно вокруг;
Верхушки берёз не колеблет смятеньем.
Сегодня предписано тридцать в бору.
Сквозя из просветов в лучащихся кронах,
Не Феб ли рассыпал в пылу янтари
По мхам, по песку, на пригорках, на склонах?
…И парит в лесу до вечерней зари.
Комар опьянел от жары и укрылся
В траве, где-то у пересохших криниц.
Цветков приуныли пушистые рыльца.
И, кажется, замерли нити грибниц.
Долбить долотом нужно дятлам, но тщетно:
Дремотою скована дробь их премьер.
А белки? Неужто надели намедни
И в шапках сидят невидимках теперь?..
Не всё в этом зное забылось и дремлет.
Не велено было ужам наблюдать
За тихой охотой: запрету не внемлют,
Скользят, растревожив застывшую стать.
Сутулым внимательней надобно красться:
Сегодня поручено белым грибам
В лишайнике или во мху размещаться,
Под лапой сосновой таиться у ям.
Кто кинулся в заросли с треском, вспотевший,
Да в липкие путы лицом?.. И бежит
От страха паук по щеке и по шее
И в панике — за воротник!.. — Паразит!..
Ведро наполняется мало-помалу.
Доносится зов отдалённый с бугра.
Усталость быстрее обычного валит;
С утра находившись, обедать пора.
Могущество сосен берёз не пугает.
Кто дикость размерил, начала задал?..
Природе чужда маета городская.
Могучим спокойствием дышит привал.
— Послушай, какое сплошное затишье!..
Всё смолкло: ни редкого щебета птиц,
Ни звука малейшего вовсе не слышно…
Внимай: тишина не имеет границ
И девственна, как до рожденья Вселенной.
Но что-то в молчанье тревожное есть…
Не бродит таинственный Дух ли нетленный,
Смиряя жильцов, патрулируя лес?..
Не призван стеречь ли здесь тайну глухую,
В безумный дозор заступив, хоронясь,
В оврагах угрюмых добычу ли чуя,
В ложбинах ли диких преследуя нас?..
Ступает бесшумно, бесплотен и грозен,
В молчанье великом в полуденный час,
В немом измеренье заглохших ли просек
Иль в собственной тени ютится, таясь?..
Загадочный след остывает мгновенно,
На торных тропинках и в чаще лесной.
Явленью на смену приходит томленье.
А день угасает... — Поедем домой.
Шуршит под резиной сыпучих развязок
Песок раскалённый. Опушкою бор
Берёзовой сопровождает до прясла,
В село пропуская урчащий мотор.
Теперь, отрешившись, до боли вглядеться
В томящие дали, узнать их вполне,
Достать из себя их пейзаж многоцветный —
Истомы мучительно-сладкой венец.
И всё же, исполнившийся вдохновенья,
Объятый восторгом цветущих пустынь,
Тараща глаза и пылая в волненье,
Куда эту тихую радость нести?..
* * *
Когда порыв, беснуясь, с жутким стоном
Ломает корпус, парус гнёт дугой;
И катит вал, и гребнем разъярённым
С размаху накрывает с головой;
Когда надежда тонет обречённо,
И долго, долго длится страшный час,
А ужас слеп, — то мнится в мраке полном,
Что кончено, всё кончено, сейчас
Уже не вытащить со дна недавней
Ни милой жизни, ни судьбы своей, —
Ты в утлой, шаткой конуре, подавлен,
Смиренно ждёшь в безумии ночей,
Когда отпустит пытка и смятенье
Чуть-чуть отступит; тусклый жар, слезясь,
Шевелишь, чтобы теплилось горенье
В печи холодной, чтобы свет не гас.
Гроза
Как веет сушью в душный полдень!..
Чернеет за рекой. Дождя,
Размазывая пыль по морде,
Ждёт сеятель, в чаду бродя.
Всплошную грозовая туча
Затягивает небосвод;
Всей мглою адской, неминучей
Спешит из-за реки, растёт
Над крышами, над головами…
И город точно сам не свой,
Обложен дальними громами,
И цепенеет, как слепой,
От взблеска страшного, косого,
Разверзшего внезапно твердь…
Июльский день с утра взволнован,
Уже подспудно чуяв смерч…
Как нарисованные, листья
На фоне сумрака небес:
Живых офортов вереница
С угрюмой тайною древес…
В рубашке жёлтой однотонной,
В бордовых шортах, — comme il faut, —
Глядит ребёнок изумлённый
На чёрно-синий неба свод.
Озарены глаза малютки
От первозданной наготы
Неведомым восторгом жутким;
Он изваянием застыл.
А две сестры его торопят,
Берут за ручки, тормошат:
— Вот несмышлёный, заработать
Простуду хочешь?.. Поспешай…
От небывалости трёхлетний
Весь зачарован, светел, тих.
Откуда взялся я на свете?..
Что разрешится в этот миг?..
Они торопятся укрыться,
А ветер всё безумней, злей,
Уже вовсю полощет листья,
Играючи гнёт тополей
Могучие стволы, вздымает
На улицах между оград
Песок до проводов, домами —
За ветхостью — заняться рад.
Скрипела на зубах и вязла
Сухая пыль; бросало в дрожь,
Приблизясь, грохотанье; назло
Уже плевался мелкий дождь.
Сверкало в полумгле… Грозою
И древностью был воздух полн…
Как странно, что от мезозоя
Всё тот же дикий аквилон
Царит и здравствует доныне,
В руладах сиплых заходясь…
Представить страшно: от зачина
До нас рукой подать?.. Подчас
Мерещится в порыве жутком:
Всего-то от младых времён
Нас отделяет промежутком
Мгновенной бездны полусон...
И представляется, что бренность
Средь океана злобных сил
Смиренно утверждает вечность
В движенье ртутном без ветрил…
Собою жертвуя на диво,
Сменяясь, воспроизводясь,
Слагается к ногам спесивой,
Для царственных шагов мостясь…
…Под мышки подхватив, несутся;
Почти летит он над землёй.
Вот небеса сейчас прорвутся,
Ещё чуть-чуть — и проливной…
Дом — и подъезд заветный первый;
Дверь хлопнула во весь разгон;
Был тут же весь квартал за дверью
Под гулким громом погребён…