Эрнест Хемингуэй о своей работе
Отрывки из двух интервью парижскому журналу «Ар»
— Когда я работаю над романом или новеллой, я начинаю писать с утра пораньше. В этот час никто не мешает; свежо, даже холодно, и ты согреваешься во время работы. Перечитываешь то, что написано, знаешь, что за этим последует, и продолжаешь с того места, где остановился. Я останавливаюсь, когда вдохновение еще не ушло: я знаю, что должно быть дальше, и стараюсь пережить эти события до того, как на следующий день снова возьмусь за работу. Скажем, я начинаю в шесть утра и кончаю в полдень или немного раньше. Когда кончаешь писать, ты и опустошен и наполнен. Это как в любви. Ничто тебя не трогает, ничто для тебя не существует до того, как назавтра снова примешься за работу. Но вот ждать до завтра оказывается труднее всего.
Каждый день я исправляю страницы, написанные накануне. Конечно, я пересматриваю и всю рукопись, когда она закончена. Смотришь на свою работу свежими глазами, когда ее начисто перепечатают на машинке. Потом последний шанс: гранки. С радостью используешь любую возможность для правки.
— Вы много правите?
— Смотря по обстоятельствам. Я целиком переписал конец романа "Прощай, оружие!". Последнюю страницу я переписывал тридцать девять раз.
— Вас волновал какой-то вопрос формы? Что вас смущало?
— Было трудно найти настоящие слова.
— Кого вы считаете своими предшественниками в литературе? Кто ваши учителя?
— Марк Твен, Флобер, Стендаль, Бах, Тургенев, Толстой, Достоевский, Чехов, Эндрю Марвел, Джон Донн, Мопассан, Киплинг (в лучших своих книгах), Торо, капитан Марриэт, Шекспир, Моцарт, Кеведо, Данте, Вергилий, Тинторетто, Иероним Босх, Брейгель, Патенье, Гойя, Джотто, Сезанн, Ван Гог, Гоген, Сан Хуан де ла Крус, Гонгора. Мне потребовался бы целый день, чтобы никого не забыть. И потом это выглядело бы так, как будто я хвастаюсь эрудицией, которой у меня нет, вместо того чтобы попытаться вспомнить всех, кто повлиял на мою жизнь и творчество. Это не избитая скучная тема; нет, вы задали вопрос первой важности; тут надо отвечать по совести. В моем перечне я упомянул художников, потому что они меня учили писать не меньше, чем писатели. Вы, конечно, спросите, как это могло быть. Мне потребовался бы еще один день, чтобы это разъяснить. А вот то, чему писатель может научиться у композиторов, что даст ему изучение гармонии и контрапункта, — это, мне кажется, разъяснять не нужно.
— Случается ли вам перечитывать некоторых авторов, которых вы мне назвали? Твена, например?
— Книгу Твена можно перечитывать не раньше, как через два или три года. Слишком хорошо ее запоминаешь. Каждый год я перечитываю Шекспира. Неизменно "Короля Лира". Это придает мне храбрости.
Я лучше пищу, когда отдаюсь воображению, но не перестаю опираться на свой жизненный опыт, чем тогда, когда довольствуюсь точным описанием увиденного. Такое описание всегда бледно и плоско, как фотография. В рассказе, созданном воображением и основанном на личном опыте, гораздо больше правды.
Я не выдумываю мест действия. Напротив, я стараюсь описать их с наибольшей точностью. Мост, ущелье и овраг в романе "По ком звонит колокол" — это места, где я воевал в гражданскую войну.
"По ком звонит колокол" — одна из восьми моих основных книг, я люблю ее больше всего, но она еще не закончена. Я написал ее единым духом после того, как почти два года, каждый вечер, передавал по телефону в Нью-Йорк две колонки об ужасах гражданской войны. В романе много шлака.
В следующем году истекает срок моего договора с фирмой "Скрибнер" на роман "По ком звонит колокол". Я намерен изъять его из обращения. По крайней мере, на некоторое время. Я хочу его пересмотреть. Там есть вещи, которые сегодня не важны, на которые людям наплевать.
Героиня романа Пилар жива до сих пор — теперь она старуха, живет в Галисии, но... она никогда не встречала ни Пабло, ни Марию, ни Августина, ни Фернандо — никого из них не существовало. Эль Сордо, напротив, жил на самом деле. Он сражался у Гвадалахары и погиб, как я описал.
Если издатели захотят снова купить и переиздать роман, они должны будут принять новый текст, который я им дам.
—К кому из ваших героев вы испытываете особенную симпатию?
— Список был бы очень длинным.
— Посоветовали бы вы молодому писателю работать в газете? Пошла ли вам на пользу работа в "Канзас Сити Стар"?
— В "Стар" приходилось писать просто и четко. Это очень полезно любому писателю. Работа журналиста не повредит молодому писателю и может, напротив, быть ему полезна при условии, что он ее прекратит вовремя.
...Знакомство с миром требует от писателя большого чувства ответственности, и ему становится еще труднее хорошо писать. Когда вы хотите написать что-то, что было бы постоянной ценностью, надо смотреть на труд писателя, как на всепоглощающее занятие, — даже если вы проводите за письменным столом только несколько часов в день. Писателя можно сравнить с колодцем. Разные бывают колодцы, как и писатели бывают разные. Но единственное, что важно, это чтобы в колодце была хорошая вода. И потом лучше из него черпать постоянно, чем осушить колодец и ждать, когда в нем снова появится вода.
...Писатель, который перестал наблюдать, — конченный писатель. Но нет нужды наблюдать преднамеренно; не надо думать, что то, что ты видишь, тебе пригодится. Может быть, это и верно в начале пути. Но потом все, что ты видишь, откладывается в особую кладовую, — там все, что ты знаешь и видел. Если это может что-то прояснить, я хотел бы сказать, что литературное творчество напоминает мне айсберг. Видна только седьмая часть того, что находится в воде. Надо выкидывать все, что можно выкинуть. Это укрепляет наш айсберг; то, что выброшено, уходит под воду. Но если писатель пропустит что-нибудь, чего он не знает, в его рассказе появится дыра.
Повесть "Старик и море" можно было растянуть больше, чем на тысячу страниц; там были бы описаны все жители деревушки, их жизнь, где они родились, как они росли, как они вырастили своих детей и т. д. Другие писатели делают это превосходно. Когда вы пишете, вы ограничены тем, что уже достигнуто в вашей области. И вот я попробовал пойти другим путем. Для начала я выкинул все, без чего мог передать читателю этот опыт. Я хотел, чтобы прочитанное казалось ему пережитым, чтобы у него было такое впечатление, как будто это произошло на самом деле. Задача была очень трудная, и мне пришлось много поработать.
Как бы там ни было, чтобы быстрее понять манеру, которую я избрал, скажем, что на этот раз мне удалось создать у читателя такое чувство, как будто он пережил все это, и передать ему это чувство так, как никогда не делалось раньше. Мое счастье, что под рукой у меня были славный старик и славный мальчик и что до сих пор писатели не заметили ничего подобного. И потом океан позволил показать старика таким, каков он есть. Мне повезло. Я проник в самую суть дела и об этом рассказал. Однажды я видел больше пятидесяти китов в этом районе, а другой раз вонзил гарпун в кита больше шестидесяти футов и упустил его. Я оставил это за пределами моей повести, но все эти истории о рыбаках, которые я знал и которых я не рассказал, — все эти истории составили основу моего айсберга.
— А как ваши "Воспоминания"?
— Это будет мой репортаж, соединенный с бесчисленными репортажами, которые другие мне посвятили. Центральной темой будет Париж и новое потерянное поколение.
— Париж?
— Я хочу туда вернуться и потихоньку, с черного хода, без интервью и без журналистов. Я хочу зайти в некоторые бары, посмотреть новые выставки и снова увидеть старые произведения искусства. Пойти на бега, на боксерские матчи и посмотреть новых хоккеистов, новых боксеров. Отыскать маленькие дешевые ресторанчики, пройтись по всему городу и снова увидеть места, где ко мне пришли некоторые лучшие мои мысли.
...В новом моем романе я надеюсь вызвать на ковер великого Стендаля. Я не зря изучал бой быков. Сердце и чувство — это для меня красный плащ, которым возбуждают быка.