Москва — душевный город

Москва — душевный город и твердыня государственности

«Москва» — академический литературно-художественный и научно-публицистический журнал. На страницах журнала Москва предстаёт в двуедином значении: особая душевность Москвы противоречиво сочетается с её имперской основательностью.

В журнале публикуются как историко-краеведческие изыскания о Москве, так и произведения, в которых присутствуют не столько московские реалии, сколько особая метафизика Москвы.

Основные темы пятого выпуска Москвы за нынешний год: Великая Отечественная война (Георгий Кольцов «Неизбывная сила родства», стихи; Александр Поликарпов «Ванька-дурак из Страны дураков», рассказ и др.), родина и чужбина (Алёна Даль «Жизнь начерно», рассказы и др.), современный человек и его среда обитания (Анастасия Чернова «На высоком берегу», рассказ и др.).

Основные публикации пятого выпуска «Москвы» за нынешний год: Вячеслав Киктенко «В зеленой роще песенка дрожала…», стихи; Алёна Даль «Жизнь начерно», рассказы; Александр Поликарпов «Ванька-дурак из Страны дураков», рассказ; Анастасия Чернова «На высоком берегу», рассказ; Виктор Нагибин «Судьба ополченца», военные мемуары; Нина Ищенко «Изменяя культурную память», литературоведческое эссе; Михаил Вострышев «Районы Москвы и окрестности», главы из неопубликованной книги «Москва ХХ века».

Публикации рубрики «Проза и поэзия» объединены относительно сходной эстетической платформой. В ряде произведений поэзии и прозы «Москвы» частное и общее взаимодействуют как человек и история. Иначе говоря, в произведениях, публикуемых в «Москве», присутствует историзм, окрашивающий и частные судьбы.

Так, рассказ Александра Поликарпова «Ванька-дурак из Страны дураков» неявно, но узнаваемо соответствует известной поэме Твардовского «Василий Теркин». Вслед за Твардовским Поликарпов, создатель военной прозы, выводит на повествовательную сцену персонажа внешне дурковатого, но способного на подвиг. Название рассказа Поликарпова отсылает нас и к фольклорному персонажу Ивану-дураку, который в данном контексте является как прообраз и Василия из поэмы Твардовского, и Ваньки из рассказа нашего современника.

Однако заимствуя у Твардовского тип персонажа (свободный от котурнов тип эпического героя), наш современник следует иной поэтике, нежели Твардовский. Если Твардовский создаёт классическую поэму, то наш современник Поликарпов создаёт произведение прозы со значительными элементами сказа. Формально сказ — это произведение, где повествование ведётся от лица персонажа, а по существу, сказ — это произведение, в котором автор как бы прячется за персонажем и угадывается за ним. Иначе говоря, вопрос состоит не в том, кому формально принадлежит прямая речь, а в том, чьим языком и в чьей системе мироощущения ведётся повествование.

В рассказе Поликарпова присутствует внешнее балагурство и внутренняя правда, присущие Ивану-дураку. Герой Поликарпова совершает поступки, которые могут считаться нелепыми с точки зрения их полезности для выживания героя. Однако внутренне эти поступки не только чисты, но и героичны.

Так, во время войны Ванька-дурак имел возможность отсидеться в тылу, но этой возможностью не воспользовался. Попав в плен и значит, в итоге, добровольно пострадав, Ванька не пользуется возможностью создать за рубежом благополучную комфортную семью. В силу извечных превратностей, непредсказуемых зигзагов судьбы Ваньке достаётся возможность быть расконвоированным и осесть на чужбине. И он этой возможностью не пользуется, поневоле обижая и девушку, и её отца, который в сердцах называет героя дураком — человеком, упускающим своё счастье.

В итоге, герой Поликарпова возвращается на Родину, где рискует (после всех ужасов войны) оказаться в местах заключения как бывший немецкий военнопленный. И однако, Ванька опять осуществляет то, что внешне не рационально, но внутренне целительно.

Балагурство есть форма, посредством которой автор за внешней непрактичностью, а подчас — и внешней нелепостью персонажа угадывает светлую суть.

Традиция Твардовского, тенденция Твардовского сделать эпического героя и служителя Родины из частного, внешне непримечательного человека присутствует и в подборке стихов Георгия Кольцова «Неизбывная сила родства». Как и советский классик, Твардовский, наш современник воспевает отчий дом в патриотическом контексте, взаимно связывает род и Родину. В стихотворении «Родной дом» с посвящением Валентину Распутину Кольцов пишет (с. 86):

Снова в тесном дому соберемся,

Три окошка — к реке под бугор…

А причина, возможно,

Лишь в том вся,

Что здесь мамка живет до сих пор.

Свет материнского жилища (напрашивается также параллель с есенинским «Письмом матери») распространяется по всей стране (с. 89):

Старший соль добывает в Усолье,

Младший брат обживает Москву…

Лирический финал произведения (давший название подборке) окончательно связывает род и Родину (там же):

В доме, где не нажили богатства,

Где пока еще мама жива,

Заставляет нас всех собираться

Неизбывная сила родства.

В стихах нашего современника, как и в стихах Твардовского, немало батальной героики, связанной с Великой Отечественной войной.

Поэт пишет (с. 89):

Вникая сердцем в правду горьких сводок,

Стал город на Неве фронтовиком…

Эпическая героика, военная героика в поэзии Георгия Кольцова внешне неожиданно, но внутренне мотивировано соседствует с литературным портретом Есенина, который не был собственно батальным поэтом. В стихотворении «На Ваганьковском кладбище» читаем (с. 90):

Прохладно было. Сыро по-осеннему

И листья в скверах дворничихи жгли.

Мы шли на день рождения к Есенину,

На кладбище Ваганьковское шли.

Кольцов воссоздаёт осеннюю свежесть и лирическую нежность поэзии Есенина, которая внешне не совпадает с батальной героикой, но внутренне соответствует ей в контексте стихов Кольцова.

Поэт продолжает (там же):

Мы круг тесней у памятника сузили,

И приглушая в голосе металл

Читала женщина «Поэтам Грузии»,

А я «Письмо от матери» читал.

Как уже частично отмечалось, Кольцов творчески позиционирует себя в смысловом поле стихов Есенина к матери и «Письма от матери», которое Есенин излагает стихами.

Далее у Георгия Кольцова следует нечто наружно не героическое, но при всём том, патриотически трогательное (там же):

О чем-то о своем вдруг всхлипнул пьяница,

А старый клен листвою прошумел…

Наличие в стихах Кольцова ярко выраженной патриотической составляющей не снимает эстетического вопроса о пользе преодоления патриотических штампов и пусть трогательных, но общих мест. Русский классик Лермонтов, как мы знаем, любил Родину странною любовью. Эта странность освобождала Лермонтова от штампов и общих мест.

Есенин, старый клён, сентиментальный пьяница — едва ли неожиданный ассоциативный ряд и едва ли в стихах Кольцова совсем нет высоких банальностей.

Впрочем, у Кольцова они по-своему художественно оправданы, поскольку доведённая до крайности банальность перестаёт являться таковой.

Лирический финал стихотворения Кольцова потрясает своей искренностью и простотой, которая вовсе не банальна (там же):

И выпили. Сначала за Есенина

И за Россию-матушку потом.

Прозаик Поликарпов и поэт Кольцов затрагивают патриотическую тему, которая в принципе свойственна публицистике.

Публицистические ноты, гражданские мотивы присутствуют и в стихах поэта Вячеслава Киктенко «В зеленой роще песенка дрожала…». Подборка Киктенко фактически открывает рубрику «Проза и поэзия» и является юбилейной. Как указывает биографическая справка, поэту 75 лет.

Если Кольцову свойственна патетика, а Поликарпову — юродивое балагурство, то Киктенко идёт третьим путём в художественном осмыслении всё тех же гражданских мотивов. Всегда изысканной и никогда не банальной рифме Киктенко, за которой угадывается школа Литературного института имени Горького (где, впрочем, учился и Кольцов) соответствует доля игры и некоторой парадоксальности.

Поэт пишет (с. 9):

У меня есть жена. У тебя полюбовник.

У вокзала сидим за бутылкой вина.

Попрощаться пришла? Оглядеть поле боя?

Только боя не будет, а будет война.

Далее, искусно обманывая читательское ожидание (в эстетически позитивном значении этих слов), поэт свидетельствует о том, что счастью двоих мешает не любовный треугольник как некий сюжетный стандарт, а особые геополитические факторы (там же):

Будет тихая-тихая, долгая немочь,

Будет выморочь виз, государств, паспортов,

Нас с тобой разлучили. И крыть это нечем.

В «Эсэнге» жить готова? А я не готов.

Умело используя анжамбеман (несовпадение строфических и синтаксических границ), выстраивая две фразы, которые как бы рассекают строку, поэт ритмическими средствами показывает, как геополитическое несовпадение её и его препятствуют их счастью.

Поэт продолжает (там же):

Почему-то до дури мне хочется клятой,

Глупой дружбы народов, иллюзий и мечт…

Лирическая ностальгия по СССР присутствует и в другом стихотворении Киктенко; поэт пишет (с. 6):

Я помню накануне перестройки

Брели с предгорий, с дружеской попойки,

Глядя, как на базарном перекрестке,

И смолкли вдруг…

Есенинская нота в стихотворении Киктенко неожиданно предваряет всё тот же геополитический мотив (там же):

В зеленой роще песенка дрожала…

Я помню только, сердце смутно сжало

Предчувствие беды какой-то дальней.

С чего бы вдруг?

На программный характер процитированного стихотворения указывает то, что оно дало название подборке (с которым совпадает первая фраза процитированной строфы).

Помимо гражданской лирики в подборке имеется лирика, в которой Вячеслав Киктенко воспевает русскую глубинку. В стихотворении «Беда» читаем (с. 7):

Пришли и смотрят — пропало село.

Нету села. Развалины.

Дымят и смотрят светло-светло

Калеки на завалинке:

Кого там еще принесла дорога,

Раздавленная телегами?..

Сокрушение о русской глубинке лишь косвенно связано с ощущением распада Союза как беды в стихах Киктенко.

Сходное настроение прозрачно прочитывается и в публикации прозаика Валерия Сдобнякова «Танин камень». В рассказе Сдобнякова простую сюжетную канву, переезд героя-повествователя в живописную отечественную глушь, сопровождает авторская ремарка. Писатель рассказывает о доме в деревне (с. 143):

«В конце восьмидесятых годов прошлого века, предчувствуя надвигающуюся на страну беду, я купил его у прежних хозяев, которые переехали жить в новую благоустроенную квартиру на центральной усадьбе совхоза».

В целом рассказ Сдобнякова имеет некоторые бессюжетные черты. Смысловому полю рассказа соответствует соотносительность дома как архитектурного явления и дома в переносном значении — дома как хранителя семейственных и патриархальных устоев.

Рассказ художественно убедителен, но местами чуть перегружен натуралистическими подробностями деревенского быта. Впрочем, и они по-своему примечательны.

Также в рубрике «Проза и поэзия» с редакционной пометой «Продолжение следует» опубликован роман Алеся Кожедуба «Чёрный аист». В романе с художественным остроумием описывается студенческая фольклорная практика, на протяжении которой решение студентами собственно учебных задач сопровождается многочисленными флиртами.

И всё-таки художественная суть, художественная сила рассказа заключается не столько в изображении этих флиртов, сколько в контрастной соотносительности жизни студенчества и хода истории; с его фрагментами студентов знакомят словоохотливые деревенские старожилы. (Один из них видел Ленина).

Одну из вершин прозы журнала составляют рассказы Алёны Даль, объединённые общим названием «Жизнь начерно». Рассказы Алёны Даль имеют новеллистические черты. Как в классических новеллах, в них контрастно взаимодействуют некие «казалось» и «оказалось», иначе говоря, рассказы Даль содержат элементы вопросно-ответных конструкций или художественных исследований с непредсказуемыми художественными открытиями.

Один из наиболее значимых рассказов Даль — «Увидеть Париж…» — открывает подборку её прозы. Рассказ требует краткого экскурса в историю: Екатерина Вторая, продолжательница дела Петра, не только офранцузила Россию в смысле моды и характера ландшафта, но и обрусила французские новшества. Например, бродя по липовой аллее екатерининского времени, мы ощущаем себя в России, и едва ли кому-то из нас придёт в голову, что аллея и примыкающий к ней ландшафт образованы по принципам французского регулярного парка.

Вот эта способность Екатерины обрусить французскую моду (а не просто импортировать её) и по нынешнюю пору определяет своеобразный эффект узнаваемости у людей, которые прилетают из России во Францию: у этих людей возникает смутное (и едва объяснимое) чувство возвращения на Родину (в узнаваемую среду обитания). Этой странной узнаваемости Франции русскими людьми способствует влиятельная русская диаспора во Франции. Героиня рассказа Даль — престарелая россиянка Лидия Васильевна — осуществляет свою мечту увидеть Францию, куда и отправляется на склоне лет.

Поначалу она теряется, впервые оказавшись в непривычной обстановке, но со временем она обнаруживает ощутимое количество русскоговорящих людей, своих земляков. И те оказывают ей немалую моральную поддержку, ввиду которой Лидия Васильевна ощущает некую «переводимость» французской среды обитания в русскую систему представлений о мире.

Дополнительным стимулом, который толкает Лидию Васильевну в заграничное турне, становятся привычные ужасы русской жизни. Франции, цивилизованной стране, латентно противопоставляются уголовщина и беспорядок в привычном сочетании с ужасающей бедностью, автор пишет (с. 91):

«Лидия Васильевна всю жизнь мечтала поехать в Париж. Но денег не было. Да и времени тоже. Сначала в одиночку растила сына, потом помогала брату после тюрьмы, в прошлом году похоронила мать, исчерпав все свои сбережения. Из редакции, где она работала корректором, ее сократили. В силу возраста нигде уже не брали, а пенсионный рубеж отодвинули на пять лет. Пришлось устроиться в бутик уборщицей. Убирала Лидия Васильевна поздними вечерами, чтобы не столкнуться со знакомыми: всё ж с двумя высшими образованиями работать уборщицей было как-то неловко.

А в Париж хотелось по-прежнему, даже еще сильнее».

В формах бесстрастного натуралистического повествования Даль искусно вуалирует (и в то же время косвенно обнаруживает) стимул, побуждающий Лидию Васильевну осуществить свою мечту о Париже.

Там, как уже отмечалось, она ощущает себя на второй Родине. Однако всё, что в Париже не связывается с Россией, внутренне отторгается Лидией Васильевной, остаётся ей внутренне чуждым.

Наряду с притяжением к Парижу Лидия Васильевна ощущает и отталкивание. Наряду с радостью по поводу осуществления своей давней мечты увидеть Париж Лидия Васильевна испытывает и некоторое разочарование… И когда она благодаря причудливому стечению обстоятельств совершенно неожиданно получает во Франции вид на жительство, она не знает, воспользоваться ли означенной возможностью. По принципу рондо авторское повествование возвращается к началу рассказа, где является неприкаянная и нищая, но по-прежнему сердечно родственная Лидии Васильевне Россия.

Внутренне освоившись в Париже благодаря услужливой русской диаспоре, Лидия Васильевна, едва ли не вопреки логике, начинает сомневаться, что Франция ей по-настоящему нужна.

В цикле рассказов Алёны Даль особый интерес представляет также рассказ «Черновик». Главная героиня, у которой имеется жизненная территория за рубежом (а не только в России), ощущает как скуку серого отечественного ландшафта («По дороге зимней, скучной, тройка борзая бежит» — некогда писал Пушкин), так и скуку европейского благополучия.

Внезапно к ней является живая и настоящая, но немножко сумасшедшая подруга. Совершая нелепости и даже глупости, подруга героини в то же время вносит оживление в серое существование героини рассказа.

Женский персонаж, внешне хаотичный, но внутренне живой, художественно интересен.

Также в цикле рассказов Алёны Даль опубликованы рассказы «Чужие письма», «Букет для любимого зрителя», «Варежка».

Героиня рассказа «Чужие письма» замужем за следователем. По роду своей профессии она занимается перлюстрацией и цензурой писем заключённых.

И вот в одном из заключённых она видит благородного человека, виновного лишь формально, но не по сути (перестарался, защищая девушку от злодея). Героиня рассказа всё больше проникается положительным душевным интересом к человеку, наделённому высокими душевными порывами и, по сути, оклеветанному или, иначе говоря, ставшему жертвой неумолимой буквы закона.

На почве неформального отношения главной героини рассказа к своим профессиональным обязанностям развивается её конфликт с мужем-следователем, который обнаруживает себя не только как неумолимый ревнитель буквы закона, но и как человек коварный, способный к супружеской измене…

Художественно интересен многомерный характер следователя, который и соблюдает юридический закон, и нарушает закон нравственный.

Рассказ «Букет для любимого зрителя» по сути авторского замысла (а не по сюжету или тем более не по теме) напоминает чеховскую «Каштанку». У Чехова собака Каштанка, попавшая в цирк и даже прижившаяся там, внезапно обнаруживает, что цирк для неё искусственная среда обитания, когда случайно встречает в цирке (в качестве зрителей) своих прежних хозяев — людей разбитных, но родственных. И собака, будучи дрессирована в цирке, неожиданно бросается к своим бывшим хозяевам в зрительный зал.

В рассказе нашей современницы девочка подпадает под влияние требовательной и педантичной бабушки, но как-то случайно встретив разбитную мать, девочка неожиданно понимает, что именно мать, а не бабушка для неё — по-настоящему родной человек.

Учитывая, что у Чехова присутствуют элементы бестиария, иначе говоря, присутствует авторская тенденция наделить животное свойствами человека, чеховская параллель, возможно, не покажется читателю такой уж натянутой.

Рассказ «Варежка» содержит эротически скандальную компоненту. Будущий муж до всякой свадьбы наделил будущую жену будущим ребёнком. У той много законных претензий к забулдыге, заходит речь даже об аборте, однако не вполне состоявшийся муж всё-таки отговаривает несчастную делать аборт и худо-бедно создаёт семью (пусть и своим варварским способом). Он по-своему любит импровизированную жену.

Рассказы Алёны Даль интересны некоторой своей новеллистической парадоксальностью. Вначале читатель настроен автором на одно, а потом — в развязке — получает иное.

Художественный интерес представляет также рассказ Анастасии Черновой «На высоком берегу».

Рассказ написан в классических традициях, прежде всего, в традициях чеховского натурализма, и в то же время он охватывает нашу современность — например, недавно закончившийся период коронавируса.

Смысловой завязке рассказа соответствует противоречие между практическими задачами, которые вынуждена ставить перед собой семья, и потребностью той же семьи уйти от рутины, эстетизировать быт и добавить в семейный обиход романтики.

Автор остроумно воспроизводит диалог супругов на фоне родственного ущемлённому человеку ландшафта (с. 153):

«Закат был слишком ярким, скорее зловещим и вульгарным, чем экзотическим, ну а снег — попросту грязным, истоптанным.

— Ты бы еще стихи писал, — едко заметила жена, когда узнала про психолога. — А как нам денег побольше заработать, он не сказал, нет?

— Сказал, — ответил Максим, — больше работать, меньше обниматься да в кино ходить… Не тратить деньги на косметику, не покупать кофе, молоко и сигареты».

Показательна не просто перманентная нехватка денег в семье, стандартная примета нашего времени. Не менее показательна зависимость аристократических излишеств, элементов эстетической роскоши от вульгарной материи денег. Косметика и сигареты — скорее эстетические излишества, нежели предметы функционально значимые (позволяющие семье физически выжить). Однако романтизация и эстетизация жизни семьи посредством милых излишеств всё равно зависит от денег — материи совсем не романтической.

Художественно остроумное начало рассказа, где описано противоречие романтики и прагматики в мире семьи, не вполне согласуется с развязкой рассказа. В соответствии с названием рассказа один из персонажей говорит (с. 159):

«— А какой был удивительный свет утром! Вы видели? Нет? Солнышко играло… — Катюша закрыла глаза. — Знаете, так блеснет, а потом эдак. И золото прольется, а затем вспыхнет, но мягко, искорками… Нет, это видеть надо, не рассказывать… видеть…

Потом словно в танце, она взмахнула пухлыми ладонями и поправила заколку — блестящего краба, стянувшего ее светлые волосы и растрепанный бугорок на макушке.

— А все потому, — продолжала Елена Борисовна, — что живем мы с вами на высоком берегу. Благодать-то какая! Сосны, воздух… Знаете, это очень важно, на каком берегу город стоит. Так вот. Если на высоком — так и ветрами продувается, и все дорожки, все пути к небу ближе. Туда и ведут…».

Если гористая местность заранее аннулирует проблемы семьи (и облака пляшут), то не совсем понятно, почему семейным трудностям уделено столько авторского внимания. Если же проблемы семьи хронически остаются нерешёнными, не понятно, чем мотивирована идиллия в финале рассказа.

Он немножко распадается на две самостоятельные части — однако каждая из них художественно полноценна и рассказ в целом остаётся художественно убедительным. Чеховские традиции в нём осуществляются современно.

Завершает рубрику «Проза и поэзия» рассказ Ивана Рогова «Девушка на диване».

По характеру проблем, поставленных в рассказе, Рогов ориентирован на Сэлинджера, автора знаменитого романа «Над пропастью во ржи». Вслед за Сэлинджером наш современник касается проблем молодёжи.

И сам Рогов, как сообщает биографическая справка, — один из молодых авторов «Москвы»; ему 20 лет.

Рассказ Рогова узнаваем по кругу современных реалий и в то же время написан в ярких экзотических красках.

В рубрике «Проза и поэзия» опубликована также подборка стихов Евгения Степанова «В частном доме».

На фоне современных споров о том, что больше подобает русскому языку, верлибр или силлабо-тоника, Степанов остаётся радикальным сторонником (и практиком) классического метра. Более того, Степанов ритмически не типичен (и литературно старомоден) даже на фоне силлабо-тоники, которая распространена в наши дни.

Сегодня едва ли не популярен тот тип стихосложения, который практиковал Иосиф Бродский. Ему были присущи преимущественно длинные строки с элементами намеренной интонационной неровности. Бродский практиковал намеренно «спотыкающийся», хотя и классически правильный в своей основе стих.

В противовес Бродскому наш современник предпочитает короткие ритмичные строки. За ними нередко угадывается поэтическая сентенция. Так, в стихотворении «Если рана» Степанов стремится одним словом выразить авторское кредо Пушкина или иного из прославленных русских поэтов (с. 138):

Если рана лучше йода –

Слово, в коем горний свет.

Пушкин говорит «Свобода»,

Говорит «природа» Фет.

В отличие от процитированного стихотворения некоторые из стихотворений Степанова ознаменованы добровольным отказом автора от излишнего глубокомыслия. В противоположность всякому умствованию поэт ориентирован на смысловые ударения, которые просты.

В стихотворении «Хорошо» читаем (с. 140):

Хорошо иметь сноровку,

В частном доме жить в глуши.

И поставить блокировку

На страдания души.

Заканчивается авторский текст жестом некоторого намеренного упрощения жизни (нет ли здесь эха толстовства?).

Поэт пишет (с. 141):

Лук зеленый в суп покрошим,

Говорят, полезен лук.

Хорошо… О нехорошем

мне балакать недосуг.

Наряду с вызывающей простотой (Пастернак писал о неслыханной простоте) стихи Степанова содержат и компоненту житейского юмора.

Рубрика «Проза и поэзия» в композиционной структуре журнала предшествуют научным рубрикам «Москвы». В результате они предстают как письменный мастер-класс для молодых авторов. Научные рубрики журнала ориентированы преимущественно на классику, уроки которой преподносятся сравнительно молодым авторам или нашим современникам, достигшим зрелых лет.

Так, с военной прозой журнала (прежде всего, с прозой Поликарпова) тематически связываются опубликованные в журнале военные мемуары Виктора Нагибина «Судьба ополченца». Подготовил и опубликовал этот уникальный материал Антон Аникин.

Мемуары Нагибина от противного убеждают: правда часто неправдоподобна; искусство литературно приукрашивает действительность даже тогда, когда перед читателем являются трагические темы.

Мемуары Нагибина, как положено мемуарам, кардинально отличаются от художественной прозы о войне. Виктор Нагибин описывает неправдоподобные ужасы войны — например, в мемуарах Нагибина описан военачальник, который, постоянно находясь в нетрезвом состоянии, расстреливает вверенных ему бойцов не столько по необходимости, сколько из эстетического любопытства. Причём этот человек долгое время остаётся безнаказанным, потому что на войне существует политическая установка, допускающая расстрел провинившихся без суда и следствия (к нему де располагают военно-полевые условия).

Однако в мемуарах Нагибина описаны и подлинные проявления героизма… Они проявляются не столько благодаря позитивной возможности, сколько вопреки почти полной невозможности.

Параллельно к корпусу художественных текстов журнала имеется и литературоведческое приложение. Так, в рубрике «Культура» опубликовано литературоведческое эссе Нины Ищенко «Изменяя культурную память». Эссе содержит интересную мысль, что поэт силой своего воображения способен радикально преобразовывать этнокультурные смыслы, сосредоточенные в той или иной географической местности.

Исходя из приведенной посылки, Ищенко противопоставляет Сицилию Цветаевой Сицилии исходной. У Цветаевой данная местность становится средоточием поэтически обаятельной дикости и таинственного сна, хотя исходный этнокультурный смысл Сицилии иной. Цветаева создаёт величественный миф на реальной культурной почве — утверждает автор эссе. Мысль Ищенко чрезвычайно плодотворна. В её русле остаётся добавить, что, например, Рим Мандельштама также кардинально отличается от «первичного» Рима — иначе Мандельштам был бы не поэтом, а культурологом, иначе стихи Мандельштама не содержали бы художественных открытий, а лишь воспроизводили то, что существовало в культуре ранее — до Мандельштама.

Поэт творит легенды… Поэт творит миры…

К литературоведческой опции журнала относятся и помещённые в рубрике «Московский обозреватель» рецензии на современные книги. Так, в означенной рубрике опубликована рецензия Юрия Никитина на книгу Александра Евсюкова «Двенадцать сторон света».

Никитин филологически прочитывает произведения Евсюкова, вошедшие в его книгу: «Двенадцать сторон света», «Сапог», «Приступ», «Провода», «Лодки Саныча», «Гранатовое дерево», «Чёрный орёл». К кругу этих произведений примыкает упомянутое Никитиным художественное эссе Александра Евсюкова.

Никитин говорит о способности Евсюкова создавать сюжетную интригу и тем самым в хорошем смысле обманывать читательское ожидание. Однако смыслы произведений Евсюкова не сводятся к сюжетам и отчасти даже противостоят им — подчёркивает рецензент.

Далее в той же рубрике опубликована рецензия Светланы Замлеловой на книгу Екатерины Глушик «Своя чужая жизнь». Замлелова анализирует следующие произведения Глушик, вошедшие в её книгу: «Сворованная строка», «Исполняющий мечты», «Расплата». Далее рецензент переходит к разговору о произведениях Глушик в детективном жанре: «Отсроченная месть», «Купание в разных водах», «В микроскоп».

Заканчивается рецензия обращением Замлеловой к термину православная проза. Упоминая данный термин, который актуализируется в наши дни, рецензент противопоставляет религиозной теме религиозную сущность. По логике Замлеловой, насколько можно её реконструировать, реалии церковного быта, например, паникадило, в православной прозе не акцентируются — напротив, говорится о невидимом, но узнаваемом присутствии Абсолюта в обыденной жизни.

В качестве примеров истинно православной прозы Светлана Замлелова упоминает следующие произведения Глушик: «Предстоящие», «Своя чужая жизнь» (о бездомных), «Бессмертный мой».

В начале своей рецензии Замлелова, позитивно ссылаясь на Александра Проханова, свидетельствует о способности Екатерины Глушик увидеть таинственное в обыденном.

Далее Замлелова указывает на то, что основная авторская задача Глушик параллельна одной из центральных авторских задач Лермонтова — показать героя нашего времени, т.е. некую психосоциальную сущность эпохи. Вслед за Лермонтовым, писателем позапрошлого века, Екатерина Глушик ищет художественно убедительный тип нашего современника. «Подобно классику наша современница бывает весьма нелицеприятна», — считает Замлелова.

Далее в той же рубрике «Московский обозреватель» следуют две рецензии, принадлежащие Михаилу Попову.

Первая из них относится к коллективному изданию «Образ: Альманах современной поэзии. 2021. № 9».

Попов пишет, что в наши дни альманахом поэзии удивить трудно. Пишут среднего уровня стихи многие и многие охотно публикуются в многоразличных альманахах. Однако данное издание, — подчёркивает Попов, — уникально. Редактор-составитель альманаха Эд Побужанский, человек незаурядный. Под одной обложкой он собрал авторов, находящихся в самых разных возрастах и проживающих в самых разных странах.

Вторая рецензия Попова относится к книге Джоржа Фридмана «Американская империя: Прогноз 2020–2030». Указывая на то, что Фридман сегодня в проблемном ключе говорит о настоящем и будущем Америки, Попов предварительно констатирует, что Фридман в своё время довольно точно спрогнозировал геополитические события в Украине и Белоруссии.

Академические публикации сборника завершает публикация Михаила Вострышева, помещённая в рубрике «Московская тетрадь»: «Районы Москвы и окрестности. Главы из неопубликованной книги «Москва XX век»».

Москвоведческая работа Вострышева (публикуемая, к сожалению, выборочно, главами) академически безупречна и снабжена уникальными историческими фотографиями (как убедительным иллюстративным материалом).

Помимо собственно академических публикаций (к числу которых относится, например, историко-краеведческий труд Вострышева) журнал «Москва» содержит историческую и церковную публицистику.

В рубрике «Публицистика» помещены работа Евгения Коваля «Донецкая скатерть над Рейхстагом…» и работа Геннадия Майорова «В двух шагах от войны». Оба эссе посвящены геополитическим событиям в современной Украине.

Коваль проводит историческую аналогию между фашизацией Финляндии и солидарностью современной Украины с современным евро-американским миром. Действительно Финляндия во время Второй мировой войны была на стороне фашистов. Однако стоит внести уточняющую оговорку: тогдашний глава Финляндии, Маннергейм, по своему социальному происхождению был петербургским офицером. Поэтому он был вынужден проявлять своего рода военную хитрость, дипломатически подыгрывая Гитлеру, Монергейм в то же время исподволь сдерживал движение немецко-фашистских войск в сторону Петербурга (тогдашнего Ленинграда).

В результате Сталин, когда Великая Отечественная война была закончена и над фашистскими лидерами вершился суд, сделал всё возможное, чтобы сохранить жизнь Маннергейму. Его историческая роль, быть может, являлась не такой однозначной, как пишет Коваль.

Кроме того, говоря о фашизме на Украине, Коваль, при всём остроумии и точности своих исторических аналогий, всё же не приводит конкретных примеров фашистских тезисов, которые бы звучали и пользовались популярностью в современном мире.

Работа Майорова написана в русле официальной позиции по украинскому вопросу. Однако и в параметрах официальной позиции Майоров не чужд некоторой самостоятельности мышления, официальный взгляд на украинский вопрос Майоров выражает творчески самостоятельно (не воспроизводит его буквально).

Так, Майоров выражает настроения пацифизма, высказывается за мир — однако вину в отсутствии мира на планете он возлагает на Америку и Европу.

Традиционно завершает текстовый корпус «Москвы» рубрика «Домашняя Церковь».

Первая публикация рубрики «О современных «пророчествах» Авеля-Прозорливца» принадлежит авторству Николая Каверина.

Каверин свидетельствует о том, что монах Авель предсказал как заговор против Павла I, так и московский пожар, который последовал в пору нашествия Наполеона. Автор статьи не оспаривает данную информацию, однако утверждает, что пророчества, относящиеся к Николаю II, монаху Авелю приписывают.

Цель автора статьи — не просто опровергнуть конкретную информацию о Прозорливце, но высказаться против ереси царебожия. Николай Каверин считает, что ложные сведения о монахе Авеле получили распространение в русле ереси царебожия, говоря крайне упрощённо, в русле ошибочных попыток поставить царя на место Бога.

Затем, в той же рубрике помещена публикация протоиерея Дмитрия Шишкина «Патриархат».

Публикация направлена против современных либерально-западнических ценностей. Так, её автор утверждает, что, например, движение феминизма не защищает, а парализует истинное достоинство женщины. Попутно подвергаются критике модные в XX-XXI веке половые извращения. По логике автора статьи они несут человечеству мнимую свободу.

Разумеется, всякое половое извращение враждебно истинной природе человека — здесь не о чем спорить. Но неужели те или иные либеральные ценности, хотя бы теоретически, не мыслимы вне половых извращений? Может быть, разговор о либерализме, хотя бы критический, был бы не менее плодотворным, если бы в нём не шла речь о явных физиологических аномалиях?

При всём при том, с тезисами протоиерея Дмитрия Шишкина невозможно не согласиться.

Завершает рубрику «Домашняя Церковь» чрезвычайно интересная публикация Юлии Ростовцевой «Дела Божии — судьбы человеческие», рассказы.

Будучи формально включены в церковно-публицистическую рубрику, рассказы Ростовцевой, по существу, продолжают рубрику «Проза и поэзия», а также практически проясняют, что такое православная проза (этот вопрос ставился в упомянутой выше работе Светланы Замлеловой).

В русле Замлеловой остаётся заметить, что православная проза ориентирована не на собственно церковные темы, а на такие житейские темы, касаясь которых, можно ощутить присутствие Бога во вселенной.

Первый рассказ Ростовцевой «Матронушкина помощь» посвящён тому, как даже из безнадёжной житейской ситуации можно выйти, усердно молясь Блаженной Матроне. Рассказ Ростовцевой, при своём горячем религиозном пафосе, свободен от какого-либо кликушества. Литературно талантливо повествуя о бедствиях человеческих, Ростовцева почтительно и потому не слишком часто обращается к собственно религиозной теме, очевидно памятуя о Библейской заповеди: «Не поминай имени Господа Бога твоего всуе (напрасно)».

Второй рассказ Ростовцевой называется «Пирожки». И он не является просто сухим поучением, авторское повествование о религиозной метаморфозе главной героини облечено в увлекательную форму.

Завязка рассказа заключается в том, что некая почтенная супруга, будучи со всех сторон окружена благополучной семьёй, втайне тяготится своей ролью. К мужу у неё претензий нет: он житейски надёжен, религиозно ответственен. И всё-таки жену тяготит пребывание только дома и в церкви. Ей не хватает светской жизни, не хватает развлечений. И муж, к светским увеселениям хронически не способный, видится ей чуть ли не увальнем. Как Маргарите Булгакова, разумный муж ей, в конце концов, надоедает — хочет она этого или нет.

В результате у благочестивой жены со временем появляется увлечение на стороне. Он остроумен, находчив, обаятелен, наделён всеми качествами светского льва. Поэтому он восполняет всё то, чего жене хронически не хватает в собственном муже.

Но недолго длится счастье изменницы. Вскоре муж неизбежно обо всём узнаёт — измена жены обнаруживается житейски случайно. Сколько таких мнимых случайностей происходит по пословице «Всё тайное становится явным»!

Муж согласен на развод, но с условием: дети останутся с ним. Для жены это условие непереносимо — и тогда трагический вопрос решается с помощью Церкви. Священник на исповеди жёстко отчитывает несчастную женщину.

В результате, если семья разрушена, а жить во грехе с обаятельным фатом нельзя, бедняжке остаётся монастырь. Однако знаменателен не только постриг женщины в монахини как сюжетный факт. Не менее знаменательно то, что автор рассказа исподволь показывает: свою истинно женскую сущность оступившаяся героиня рассказа, несколько парадоксально, может осуществить лишь в монашеском постриге. В означенном смысле развязка рассказа является внутренне оптимистической: для женщины существует трудный, но светлый утешительный путь монашеского подвига.

Однако рассказ Ростовцевой жесток. У французов есть пословица «Понять, значит простить». Автор рассказа изнутри понимает природу супружеской измены, на которую пошла героиня рассказа, но сурово взыскивает с несчастной! Показательны не сами нравственные требования к ней, а наличие этих требований в условиях, в которых словами Достоевского, сказанными по другому поводу, женщина поняла женщину. Поняла, но в каком-то смысле не простила.

Меж тем, иной отечественный классик, Пушкин милость к падшим призывал…

Но поспешно инкриминировать современной писательнице жестокосердие было бы, в свою очередь, наивно и однобоко. Писательница обнаруживает для своей героини светлую участь, сострадает оступившейся женщине.

Однако в рассказе, при его несомненных достоинствах, при почти детективной пружине действия, имеется одна небольшая концептуальная нестыковка: если жена фактически обнаруживает черты матери-кукушки, любит вращаться в свете, тяготится семьёй, не совсем понятно, почему ей так необходимо удержать при себе детей от нелюбимого, в сущности, человека. Если же дети ей не так важны, не совсем понятно, почему она не может попросту развестись с мужем (приняв его условия) и соединиться в браке с любимым человеком.

Не является ли развязка рассказа, при его блестящих достоинствах, немного надуманной?

Некоторая жестокость и в то же время человечность, житейский юмор рассказа Ростовцевой соответствует двум контрастным полюсам московской жизни: имперской основательности и трогательной душевности. Журнал внешне и внутренне соответствует своему названию.

Проза журнала посвящена частному бытию на фоне истории; она существует в чеховских традициях.

Поэзия журнала в своей значительной части посвящена чувству Родины и существует в некрасовских традициях.

Проза и поэзия журнала сопровождаются двуединым смысловым контуром и являются взаимно дополняющими.

Традиции русской классики, к которым обращена проза и поэзия журнала, модернизируются в соответствии с зовом современности, ибо, в конечном счёте, художественная литература растёт не только из книг, но также из реальности.

Однако научные рубрики журнала — прежде всего, те, которые связаны с литературоведеньем, в совокупности образуют письменный мастер-класс для современных поэтов и современных прозаиков.

Смысловое поле журнала в целом составляют история и современность, которые извечно находятся в попечении Бога.

Геронимус Василий

ЧИТАТЬ ЖУРНАЛ

Pechorin.net приглашает редакции обозреваемых журналов и героев обзоров (авторов стихов, прозы, публицистики) к дискуссии. Если вы хотите поблагодарить критиков, вступить в спор или иным способом прокомментировать обзор, присылайте свои письма нам на почту: info@pechorin.net, и мы дополним обзоры.

Хотите стать автором обзоров проекта «Русский академический журнал»? Предложите проекту сотрудничество, прислав биографию и ссылки на свои статьи на почту: info@pechorin.net.