Влияние русской литературы
Влияние русской литературы на японскую в эпоху модерна
Журнал «Москва» и клуб «ЛитСоты» провели встречу, посвященную влиянию русской литературы на японскую в эпоху модерна (1868 — 1945 гг.). Также в самом начале встречи был поставлен вопрос о русских эмигрантах в Японии и о их культурных взаимосвязях с жителями страны Восходящего Солнца. Нашим лектором был Павел Соколов — писатель, драматург и популяризатор японской и китайской литературы. Вот о чем он рассказал.
От четвертого лица
За несколько дней до нашей встречи умерла Татьяна Иосифовна Бреславец — замечательная японистка и переводчица. Павел Соколов настойчиво рекомендовал почитать переводы Мацуо Басё, выполненные Татьяной Иосифовной. Особенно ценен перевод романа “Шанхай” Ёкомицу Риити, опубликованный недавно в издательстве “Гиперион”. Творчество Ёкомицу Риити оказало весьма значительное влияние на литературу современников. Одной из его заслуг является особый литературный эксперимент: ведение повествования от четвёртого лица. Об этом писала исследователь японской литературы Л.М. Ермакова в статье «Человек, говоривший от четвёртого лица».
Илья Обломов в японской оболочке
Так получилось, что первое японское произведение европейского типа было написано Фтабатэй Симэй — переводчиком русской литературы на японский язык. В его романе «Плывущее облако» (1887–1889 гг.) прослеживается множество параллелей с романом Ивана Александровича Гончарова «Обломов». Главный герой — просто Илья Ильич в японской оболочке! Данный роман очень сильно повлиял на современников. Собственно, уже после его публикации начали появляться первые прозаические произведения тех авторов, которые были знакомы с переводами Тургенева, Гончарова, Толстого и других русских писателей.
К слову обломовщина по-японски стала своеобразным литературным приемом у многих авторов. Персонажи того же Нацумэ Сосэки или Нагаи Кафу порой очень сильно напоминают Илью Ильича. Но мотивация у того же Учителя в романе “Сердце” Нацумэ Сосэки совершенно другая. Эта тема для отдельной лекции.
К русской литературе японская интеллигенция относилась примерно так же, как к немцам, англичанам или французам. Подданные императора Мэйдзи видели в этом что-то передовое, чему непременно нужно учиться. Максим Горький и Антон Чехов оказали большое влияние на современный японский театр, на пьесы сингэки, которые появились в самом начале XX века. Современная японская драма европейского образца по большой части растёт из пьес Горького и Чехова. И до сих пор японские драматурги обращаются к творчеству этих великих русских авторов.
Письмо Толстому
Говоря о влиянии русских писателей на японскую литературу, нельзя не затронуть такую важную тему как Толстой и Япония. Некоторые произведения этого всемирно известного классика выходили в Стране Восходящего Солнца даже раньше, чем в Российской Империи. Всё дело было в цензуре. Темы пацифизма и непротивления злу не являлись табуированными для японцев.
Одним из немногих японских литераторов, которому удалось лично встретиться с Львом Николаевичем Толстым, был Токутоми Рока. В издательстве «Наука» в 1983 году в серии «Писатели и ученые Востока» вышла его биография, написанная замечательной японисткой Лидией Львовной Громковской. Токутоми Рока не просто переписывался с Львом Николаевичем, а даже жил у него в Ясной Поляне. За несколько лет до этого русского писателя посетил его старший брат Токутоми Сохо — тоже довольно известная личность. О нем и его деятельности подробно написано в книге «Император Мэйдзи и его Япония» Александра Николаевича Мещерякова (данная работа получила премию «Просветитель).
Удивительно, как эти два брата, две выдающиеся личности по-разному прожили свои жизни. Старший брат в итоге стал пропагандистом, в 1945 году был арестован американцами как военный преступник и до конца своих дней прожил практически под домашним арестом. Младший же брат долгое время был идейным толстовцем. Вот какое письмо он написал своему духовному наставнику 21 января 1906 г.
«Дорогой учитель, Вы, вероятно, помните мистера Токутоми, японского джентльмена, который посетил Вас в конце 1896 года. Я — его младший брат, Кэндзиро Токутоми. Мне 37 лет и 4 месяца. Я христианин по религии, социалист по убеждениям и писатель — правда, скромного таланта — по профессии.
Дорогой учитель, уже с давних пор я искренне восхищаюсь Вами и Вашими литературными произведениями. Почти все Ваши романы и рассказы я читал в английском переводе, а в 1897 году опубликовал краткий очерк Вашей жизни и творчества. Однако я должен признаться, что, хотя я и преклонялся перед Вашим гением и уважал Вашу искреннюю душу, я не мог целиком следовать Вашему учению. Мне казалось, что во многих вопросах Вы впадаете в крайности, с которыми может согласиться только фанатик.
Я мысленно осмеивал Ваше учение о непротивлении. Я был горячим сторонником Русско-японской войны, ибо хотя и любил русский народ, который знал по Вашим произведениям и по книгам других писателей, однако я ненавидел русское правительство и считал, что мы должны нанести ему сокрушительное поражение. Ценою крови, полагал я, мы сумеем добиться мира, взаимопонимания, и поэтому радовался японским победам.
Но теперь, благодарение Богу, жестокая кровавая война кончилась, мир между двумя странами заключен, и вместе с этим пришло пробуждение моей души, Я очнулся от страшного сна и понял, как глубоко заблуждался. С этих пор я решил никогда больше не мириться с пролитием крови и навсегда вложил свой меч в ножны».
Позиция Токутоми Рока довольно близка многим его современникам. Были, конечно, и категорические противники этой агрессии. Например, поэт Исикава Такубоку написал поэму в память адмирала Макарова. Поэтесса Ёсано Акико также написала несколько антивоенных стихотворений. И всё же большая часть японской интеллигенции оказалась настроена ура-патриотически, что, впрочем, никак не сказалось на росте популярности русской литературы.
Святой Николай Японский
Серьезную роль в формировании отношения к России и русской культуре сыграл Николай Касаткин, он же святой равноапостольный Николай Японский — выдающийся русский миссионер, который сделал очень многое для наших военнопленных. Об этом, например, подробно написано в книге Александра Николаевича Мещерякова «Император Мэйдзи и его Япония». Особый интерес представляют дневники и письма Николая Японского, изданные недавно в Санкт-Петербурге в электронном виде. Кроме того, Николо-Угрешская семинария в печатном виде издает десятитомник. По воспоминаниям японского миссионера можно проследить, как эволюционировало японское общество.
Ему удалось увидеть эту самую эпоху перелома — эпоху Мэйдзи во всей её красе, во всех её проявлениях. К сожалению, не смотря на миссионерскую деятельность Николая Касаткина, православие не стало в Японии масштабным явлением. По состоянию на 31 декабря 2021 года, по данным отдела по делам религий министерства культуры Японии, Японская Православная Церковь насчитывает 64 прихода, 25 священнослужителей и 9249 последователей (0,0074 % от всего населения Японии). Численность учащихся в Токийской семинарии, основанной ещё Николаем Японским (первоначальное здание сгорело, на его месте находится несколько университетов), всегда была небольшой и составляла от 1 до 10 человек.На 2007 год обучалось всего 2 студента.
Судьбы русских эмигрантов
Несмотря на Русско-японскую войну (1904-1905 гг.), нормальные отношения Российской Империи и Японии сравнительно быстро восстановились. Во время Первой мировой войны (1914 — 1918 гг.) мы были союзниками. А в период революций и последовавшей за ними Гражданской войны в Японию хлынули русские эмигранты. Отношение к ним было разное: от сочувствия и удивления до откровенного презрения. Ярким примером может послужить судьба слепого русского писателя Василия Яковлевича Ерошенко. Полиглот, эсперантист, музыкант и педагог, этот человек поистине впечатлял своими познаниями в языках и прославился произведениями в том числе на японском. Однако в 1921 году его выслали из Японии по подозрению в большевизме. Многие японские интеллигенты вступились за него, но жандармы были жестоки. Они подвергли Ерошенко проверке: подняли ему веки и, убедившись в том, что писатель действительно слеп, были сильно удивлены, что незрячий человек так хорошо знает японский язык. Василий Яковлевич даже стал прототипом слепого русского писателя Данченко в рассказе Акутагавы Рюноскэ «Кармен».
В 1920 году Японию посетил футурист Давид Давидович Бурлюк. В стране Восходящего Солнца он прожил два года, изучая культуру Востока и занимаясь живописью и поэзией, а заодно читая лекции. Здесь им было написано около 300 картин на японские мотивы, денег от продажи которых хватило на переезд в Америку. Несмотря на то, что поэт не знал японского языка и работал с переводчиком, его лексика очень сильно повлияла на японскую поэзию того времени, в особенности на японский футуризм, который, к сожалению, просуществовал недолго.
Однако не все русские эмигранты устраивались в стране Восходящего Солнца удачно. Немногие знали японский язык, как Ерошенко, не все имели успех у широкой публики, как Бурлюк. О судьбе русских эмигрантов в своем романе «Мелкий снег» Танидзаки Дзюнъитиро писал следующее:
«По словам Таэко, семья русских белоэмигрантов Кириленок — Катерина, её мать и брат — жила неподалёку от её студии в Сюкугаве в крохотном деревянном домике из четырёх комнат. Поначалу знакомство Таэко с Катериной ограничивалось лишь поклонами при встрече, но примерно месяц назад та вдруг появилась у Таэко в студии и сказала, что хочет научиться мастерить японских кукол. Таэко согласилась взять её в ученицы, и та сразу же стала именовать её «госпожой наставницей». Смущённая Таэко просила называть себя просто по имени.
Вскоре между ними завязалась дружба, и Таэко по дороге в студию или домой нередко заходила к Кириленкам. Как-то Катерина сказала, что часто встречает сестёр Таэко в электричке — «они такие очаровательные, просто загляденье!» — и выразила желание познакомиться с ними.
— На какие же средства жили Кириленки?
— Катерина при разводе получила от мужа некую сумму. На эти деньги она и живёт. У брата же есть небольшое дело, что-то связанное с импортом шерсти.
Во время революции семья Кириленок распалась: Катерину совсем маленькой девочкой увезла бабушка в Шанхай, а её мать и брат оказались в Японии. Брат учился в японской гимназии и без труда читает и пишет по-японски. В отличие от Катерины с её приверженностью ко всему английскому, мать и брат — настоящие японофилы. В доме у них в одной из комнат висят фотографии японской императорской четы, а в другой — портреты Николая II и царицы.»
К сожалению, не во всех романах японских писателей русские эмигранты представлены столь благообразно. Например, в новелле «Анна японская» Ясунари Кавабаты описана судьба семьи Луповских: «Луповские были аристократами. Революция выгнала их из России, и они превратились в бродяг».
Самый знаменитый роман Ёкомицу Риити «Шанхай», действие которого происходит в середине 20-х годов в международном сеттльменте в Шанхае, начинается с того, что главный герой спускается по трапу, его встречает компания русских проституток:
«Тусклый фонарь сампана, выгребающего против течения, непрестанно мигал перед их безмолвным взором.
— Торопишься? — спросила по-английски Санки одна из проституток. Он заметил на складках ее двойного подбородка белые пятнышки.
— Садись, местечко найдется.
Он молча уселся рядом. Моторные лодки глухо бились о причал, сцепленные друг с другом, носами привязанные к черным сваям.
— Угости сигаретой, — попросила женщина. Сынки достал пачку и спросил:
— Ты что, каждый вечер сюда приходишь?
— Да.
— Видимо, у тебя совсем нет денег.
— Денег? Ну да. Ни денег, ни родины. Скверно. Ещё бы».
Также в романе описывается общение героя с русской содержанкой. Они обсуждают романы Тургенева, позицию его героев, в первую очередь судьбу Базарова, называя его материалистом, старшим предтечей большевиков, но больше похожим на физикалистом, тоскуют по Родине, куда не могут вернуться.
В творчестве Ёкомицу Риити присутствуют отсылки не только к Тургеневу, но и к Чехову и Гоголю. Так, один из героев в прямом смысле торгует мертвыми душами:
«— Я-то в последнее время архитектуру забросил и теперь вожусь с мертвецами. У меня обширная торговля скелетами, и это чрезвычайно прибыльное дело».
Однако в реальности далеко не всех эмигрантов ждала такая участь, как в произведениях Кавабаты и Ёкомицу. Многие из них были учителями и репетиторами. Как правило, наши эмигранты знали помимо русского еще английский, французский, немецкий и другие языки. Некоторые русские аристократки работали гувернантками. Это не говоря о музыке, танцах и рисовании. У того же Танидзаки подобным образом на жизнь зарабатывала госпожа Шлемская в романе «Любовь глупца».
Относительно недавно вышел перевод повести почти забытого японского автора Юмэно Кюсаку «Край льда». Действие ее происходит в Харбине в период японской интервенции (1919-1920 гг.). Среди героев много русских: генерал Ослов, агент красных Абрикосов, русские офицеры.
Главные герои повести потом даже оказываются во Владивостоке, в деревнях, через которые прошли японские интервенты, и видят ужасы Гражданской войны.
В контексте нашей встречи нельзя было не вспомнить небезызвестного Осаму Дадзая и влияние русской литературы на его творчество. В первую очередь, на него большое впечатление произвели Достоевский и Чехов. В предисловии к его новеллам рассказывается очень интересный литературный анекдот. Он приходит в редакцию, и главный редактор ему говорит, что вы читаете не те вещи, вам надо читать качественную литературу. Вот, мол, “Евгений Онегин”, прочтите его на досуге. Он прочитал и был прям-таки очарован Евгением Онегиным. У Дадзая даже была идея написать произведение, которое хотя бы немного напоминало бы этот великий шедевр.
Между творчеством Достоевского и Дадзая можно проводить множество параллелей. Особенно их много их в самых известных произведениях: «Исповеди неполноценного человека» и «Закатном солнце». В последнем также очевидно влияние Чехова и Тургенева.
Япония и пролетарская литература
К сожалению, с наступлением эпохи тьмы и мрака в 30-е годы, политика по отношению ко многим авторам из Советского Союза очень сильно изменилась. В СССР, конечно, издавались японские пролетарские писатели и японские коммунисты. Они же так или иначе пропагандировали советскую пролетарскую литературу у себя на родине. Однако, когда началась борьба с инакомыслием, когда была ликвидирована японская компартия, многие ее члены были замучены или оказались в застенках. Соответственно, уже нельзя было так в открытую признаваться в любви к русской литературе, особенно к пролетарской. В данном случае, та же пролетарская литература в Японии, которая своими корнями опять-таки уходит в советскую пролетарскую литературу, это такое же явление японского модерна, как и футуристы или неосенсуалисты в Советской России.
Когда Ёкомицу изображает в романе «Шанхай» движение трудящихся, рабочих масс, это очень сильная отсылка именно к пролетарской литературе. То есть это одновременно и пародия на пролетарскую литературу, и одновременно противостояние с ней.
Изучая японскую культуру того времени, очень важно помнить про литературный контекст, в котором творили те или иные авторы. Многое в их творчестве являлось своеобразной реакцией на рабочее движение, на протесты, на полицейское преследование и другие характерные для того времени события.
Подводя итоги встречи, нельзя было не подметить, что почти все более или менее состоявшиеся японские авторы второй половины XX века так или иначе признавались, что они читали русскую литературу и что-то оттуда черпали: тут не только Кэндзабуро Оэ или Эндо Сюсаку, но и другие известные и не очень литераторы.
Обзор подготовила Александра Потёмкина