ПРОБЛЕСК II

Глава 1.Ничего долго не бывает

...Люди стыдятся не греха, а раскаяния, стыдятся не поступков, за которые их можно по справедливости назвать безумцами, а исправления, за которое только и можно почитать их разумными.

Даниель Дефо. Робинзон Крузо

1. Коктейль из серной кислоты

...Опытом люди называют свои ошибки.

Оскар Уайльд

Утром перед пятиминуткой Митя приготовил и омлет «Принц датский», и салат из морской капусты с присоленным крабовым мясом, и картошку под соленые грибы и рыбу и стал жарить на сковородке толстые холостяцкие оладьи на троих. Он то и дело отвлекался на чтение «Моби Дика», вновь и вновь зачаровываясь патологическим пафосом речений капитана Ахава, вслух повторял из романа: «Все мы живем на свете, обвитые гарпунным линем». Думал о том, как это таинственно, грустно и красиво — жить в пеньковой удавке. И незаметно съел все три пышущие огнем оладьи.

А когда спохватился и сообразил, что Кнуту и Владу не понравится завтрак без хлебного, решил просеять муку, замесить меру теста и снова испечь злосчастные оладьи. Стряпня оладий была наиболее расточительной по времени операцией в готовке холостяцкой трапезы. Но только он расстелил на столе кусок полиэтилена, чтобы ссеять на него муку, как одновременно в его квартиру вошли Кнут и Влад.

И действительно не понравилось... Кнут отнес случай на Митину неблагонадежность и, брезгливо потыкав вилкой картошку, употребил на завтрак лишь омлет. Вытащив трубочку, чтобы, по обычаю, покурить за чаем, он почему-то не разжег ее. Помолчав, угрюмо сказал Мите:

— Либо слонов продавал? Раньше вставать надо.

Митя не понял, что он имел в виду, но его подкосила фраза, похожая на заявление, которое с закаменевшим лицом сделал Влад:

— Спасибо за компанию.

Он встал и ушел, как и в то утро, когда у них состоялся разговор после Митиного отказа участвовать в окраске дома. И этим уходом показал, что уже не вернется к холостяцкому столу. Следом встал и Кнут. Остановился на пороге кухни и сказал через плечо:

— Ты, конечно, раскинул пасть, Митяй. Мы-то холостяки, но не бродяги же.

Вот тебе и гарпунный линь, огорченно думал Митя, признавая свою, как он ее понимал, не смертельную промашку в холостяцких взаимоотношениях. Не догадываясь о том, почему она обернулась последней.

Так он остался вне дружеского круга.

На гидрографическом судне ГС-199 маячников вывезли в Оссору. До закрытия навигации им предоставлялась возможность закупа продуктов и товаров в ближнем поселке камчатского побережья.

Райцентр Оссора представлял собой соединение каменных домов в несколько этажей в центре поселка и россыпи бревенчатых домов и двухэтажных бараков, раскинувшихся на низменной косе оссорской бухты, под укрытием плато. К югу, за взлетной полосой местного аэропорта, высилась сопка с обычным названием Колдунья, на склонах которой можно было различить обломки разбившихся в разные годы летательных аппаратов. Между поселком и тундровым плато вызмеилось длинное, холодное, замусоренное озеро. Первыми строениями поселка, если считать от дороги в аэропорт, были «Три карася», утлые общаги для сезонной верботы Оссорского рыбокомбината. Противоположный от Колдуньи край поселка обозначался узким руслом прыткой речушки Копайки, куда, говорят, весной на нерест заходила вкусная, с огуречным запахом рыбка корюшка. Последним зданием поселка была сейсмическая станция, мимо которой нужно было ступать с осторожностью: в ее дворе нельзя было даже рубить дрова, поскольку тогда тонко настроенный сейсмограф делал запись о пятибалльном землетрясении.

Большая часть поселка была деревянной. Деревянными были столбы электропередач и радиофикации, деревянные заборы ограждали деревянные срубы домов, кое-где крыши были крыты почерневшими тесовыми досками.

В центре поселка, наискосок от кинотеатра «Полярная звезда», приземлился низкорослый кирпичный рыбкооповский гастроном, где подзакупались маячники. Входить в магазин было страшновато. Накануне Влад получил у капитана ГС заказанные деньги и выдал каждому маячнику сумму согласно заявлению. Хватило бы затовариться колесами сухой «Краковской» колбасы и кульками с конфетами «Белочка», китайскими румяными, как с картинки в букваре, навощенными яблоками и мутной корейской рисовой водкой «Сам-бэк», но на полках оставалось еще столько желанного, отчего сворачивало челюсти и начинала неудержимо бежать алчная слюна. Требовалось зайти и в мануфактурный отдел — отметиться по тряпичным делам плюс зубная паста «Поморин»... Сделать себе в скобяном отделе самый драгоценный подарок, на который без колебаний потратился, невзирая даже на скудость финансового ресурса, — большую электрическую алюминиевую кастрюлю с крышкой и терморегулятором, которым можно было задать жару любому маячному продукту. По охотничьим билетам Немоляки и Кнута закупиться порохами, дробью, капсюлями «жевело», гильзами и пыжами...

И даже на полдороге к портофлотовскому причалу, где ждала гээсовская шлюпка, груженному выше затылка холостяку мерещились несметные богатства рыбкооповской торговли. И на борту гидрографического судна, где в мешке у тамбучины визжал приобретенный Немолякой полугодовалый кабанчик, маячник в растерянности вспоминал преизобильные полки и витрины, которые доставят полное наслаждение уже не ему, не ему.

И уже в сумерках, свалив покупки на днище тракторной телеги и колыхаясь под неутомимый поросячий визг по ленивой версте навстречу разгорающимся вспышкам, маячник мгновениями испытывал острое сожаление при мысли о том, что не успел в Оссоре сообразить насчет ниток с иголками, носков и тапок, поздравительных открыток, конвертов с марками и без них, батареек для фонаря, шариковых ручек и писчей бумаги, фотопленок и фотобумаг с проявителями и довольным запасом фиксажа. И про упаковки антикомариного зелья «ДЭТА», самого надежного, которое только можно изобрести. А как же легкомысленно было забыто в той Оссоре про добавочные к маячной аптечке аспирин и анальгин, таблетки от запоров, бинты с лейкопластырем и универсальную мазь Вишневского! Это при том, что родная Маманина сестра работала же в центральной оссорской аптеке!

Незаметно вызревавшая на маяке психология старьевщика и проливного, и океанского побережий понуждала маячника оценивать произведенное людьми, потерянное и затем выброшенное морем на островной берег богатство — была ли то пластмассовая японская посуда или лес-кругляк из хабаровской тайги — под необычным углом, с особой точки зрения. Вещи имели для него не только утилитарное измерение, в видах пригодности к той или иной нужде, но и феноменальное, исключительное — как творение рук и достижение ума, как результат приложения особой тонкости и сложности, высших на то время технологических воздействий. В этом смысле остров Карагинский оставался для маячника не островом, а континентом, на котором почти не имели хождения «материковские» размерения, заключенные в самом подлом меркантилизме, если, конечно, не считать редкие хлопоты по поводу «за свой счет». Потому каждая поездка в Оссору для него была потрясением. И несколько дней после возвращения на маяк островитянин находился под впечатлением торгового визита в райцентр, вспоминая о нем как о путешествии в иную цивилизацию, даже на другую планету, избыточествующую товарно-плотскими соблазнами, затаенными в недрах поселка гнусностями и нагло прущими в глаза пороками.

Однако и на маяке соблазн высмотрелся в неожиданном виде. При дележе дроби, упаковки которой в Оссоре Митя таскал в своем большом рюкзаке, выяснилось, что Митя остался должен Кнуту девять рублей за мешочек ходовой дроби «тройки».

— А почему не посчитал сразу? — спросил Кнут, искоса с усмешкой взглянув на Митю. — Я бы тогда сгонял тебя в магазин прикупить и «пятерки».

Митя поймал себя на мимолетном воспоминании на пороге охотничьего отдела оссорского универмага «Кояна». Когда остальные маячники ходили по другим магазинам, его, как самого молодого, наделили деньгами и снарядили за дробью. Митя невнимательно посчитал и не заплатил из своих денег за ту упаковку, которую отложил себе. Стало неприятно, словно его схватили за руку. Но хуже плохого, как он догадался, что это произошло именно с Кнутовой долей. Как будто та утренняя оладья пошла комом по всем отношениям.

Судном из управления привезли и подарок, которого Митя уже не ждал: два новеньких сухозаряженных танковых аккумулятора. Они загадочно светились ребристыми эбонитовыми боками, матово блестели нетронутой мастичной заливкой межбаночных швов, сверкали новыми, еще не окислившимися свинцовыми перемычками. Эти черные продолговатые ящики обладали способностью не только накапливать, а затем отдавать электрический потенциал, но и затаивать в себе будущее. От их таинственной силы, сгрудившейся в скрытой от глаз активной массе, зависело маячное благо: свет и тепло. Эта сила проворачивала коленчатый вал дизель-генератора и запускала агрегат в работу, а уж от него крутились котлы, светили лампы, калились электроплитки.

Утром, по возвращении из Оссоры, Митя подступил к ним. Залил банки электролитом и в помещении дизельной начал тренировочный цикл. Несколько времени спустя решил проверить состояние зарядки нагрузочной вилкой, склонился над аккумулятором и наставил щупы прибора на его клеммы...

После хлопка Митя обнаружил в аккумуляторе дыру, над которой курился дымок. С потолка на Митину голову и спину что-то закапало, и тогда Митя сообразил, что вырвало одну из банок, а едкий коктейль из остатков активной массы и электролита, состоящего из воды и серной кислоты, взрывом выхлестнуло мимо его головы на потолок.

Это произошло на глазах Егора, который быстро потащил Митю в прачечную, чтобы окатить водой обрызганную кислотой голову и замочить в ванне одежду. Это уберегло Митю от химических ожогов, а его одежду от истления.

Когда Егор привел Влада и Кнута, Кнут каким-то новым взглядом смерил Митю с ног до головы и сказал с уже знакомой усмешкой:

— Ну-у, епанча на два плеча! Штукарь хиппанутый. А если бы в морду? Таких в космонавты не возьмут. И осталось два «живых» аккумулятора. Что будем делать?

Митю покоробило это Кнутово «штукарь»: раньше он не позволял себе так обращаться с Митей. Когда Митю попросили по пунктам перечислить его действия, и Кнут, и Влад, а потом и подошедший Иотка пришли к выводу, что Митина вина очевидна. Нагрузочная вилка не должна использоваться при подключенном зарядном устройстве, что Митя и сам знал, — но он не мог понять, почему так случилось. Опыт нарабатывался ошибками, которых можно было избежать. И Митя уже не мог возражать против замечания, объявленного Владом на очередной пятиминутке.

Митина вахта произошла на ППР, планово-профилактических работах, которые проходили первого числа каждого месяца. В тот день отмечены были и другие события. На пятиминутке Влад долго перекладывал на столе схемы, тихо переговаривался с Иоткой, что-то исправляя в листке бумаги. Наконец откашлялся и сухим голосом объявил:

— С сегодняшнего дня вводится режим экономии. Уже ясно, что топлива до следующего лета не хватит, если не ограничить потребление электроэнергии. Наши с Николаем Кирилловичем расчеты показывают, что каждая семейная квартира должна потреблять не более полутора киловатт мощности, холостякам достается один. Начнем с того, что в щитки на лестничных площадках вставим предохранители с сечением проводника, рассчитанным на силу тока четырнадцать и, соответственно, десять ампер.

— Это ж скоко чего можно включать? — спросил Немоляка. — В один раз...

— Утюг, чайник, торшер или несколько лампочек. — Иотка показал всем листок с чертежом. — Если включить еще электроплитку, предохранитель сгорит. Поэтому лучше с чувством благодарности выключить утюг... Щитки опечатаем, каждый случай нарушения пломбы будем разбирать. Исключения исключаются. На главном щите греется рубильник питания веерного маяка, ножи и губки синие. Нужно вскрыть кабельные короба и пайолы, проверить состояние кабелей. Крысы с маяка ушли, но где-то старое повреждение. На два часа остановим дизель-генератор, постарайтесь все успеть...

— Расход котельного топлива нужно привязать к температуре наружного воздуха. Топим будто последний день живем, а отопительный сезон, между прочим, только начинается. — Угнув голову, Влад продолжал что-то подчеркивать в бумажке с расчетами. — Баню по субботам не отменяем, но запускать котлы для душевой или прачечной больше не будем. Придется мыться и стираться дома, уголь для титанов и плит завезем с бэрэу. Утеплите дома окна, двери. И двери в подъездах тоже. Везде выключайте свет, если не нужен. На каждой лампочке экономьте...

— Человечество бьется-бьется, такие башковитые головы везде думают, нефть качают, сталь варят. Мы на всем готовеньком, а распорядиться не умеем. А выразиться правильнее, как один поэт: если ты крутиться не хочешь, если ты искрить не желаешь, если еще и громыхать перестанешь, откуда же у нас возьмутся тепло и свет? — Инженер покачал головой, будто удивляясь сокрушительной тупости маячного населения. — Сколько раз упускали топливо из расходного бака. Полы в дизельной залиты, под пайолами лужи. Будем делать начеты на вахтенного за перерасход топлива, а закончится когда-нибудь выговором.

— Может, всем перебраться в кают-компанию? — Егор обернулся и весело осмотрел маячников в кабинете. — Построили бы нары в два этажа, пользовались бы одной лампочкой. Вот экономия!

— Круто взвились, начальнички, — сказал Кнут, перевернувшись на диване на другой бок. — И так красиво: «Исключения исключаются»... И забыли про овраги.

— А по ним ходи-ить, — по обыкновению дурашливо поддержал его Илья. — Сколь тяжко бывает удостовериться в опрометчивой самоуверенности несовершенного разума!

— Базарь по делу, Кнут. Твои предложения.

— Отопление техздания подключено от котлов. А про добавочный нагрев воды от системы охлаждения больших дизель-генераторов забыли. Если отрегулировать нагрев и от них — кто считал экономию?

— Правильно мыслишь, — сказал инженер. — Вот и займись.

— А с пятым кто будет вошкаться?

Кнут имел в виду разобранный с лета пятый, малый дизель-генератор, который нуждался в замене распредвала. Дело встало из-за того, что при его разборке сорвались крепежные шпильки и теперь остатки каждой приходилось по миллиметру высверливать ручной дрелью из дизельного блока, что представляло бы заботу для целой ремонтной бригады. Кнут предложил произвести ремонт своей силой, подразумевая поблажки.

— Куда ж его денется!

— Муха! — вскрикнул Кнут и выставил вверх палец, и снова Митя, как и в первую пятиминутку на маяке, недоуменно повел глазами по кабинету и снова не обнаружил мух. — Шпильки сверлить хоть до Нового года, штурмбанфюрер. Если в этом вопрос...

Унучик захохотал гнусным хохотом.

— Ладно-ладно, — забуксовал инженер. — Либо у нас времени как у Ильи часов в ведре? Когда за нами ржавело?

— То-то и оно... А где металл в голосе?

— Будет не металл. — Иотка стал загибать пальцы. — Два стула скрепили по твоему рецепту, осталось семь штук. И если бы не ты, мы в запрошлом году все грибами бы отравились. Ты только говори, чем будем действовать. Где Кнутом, а когда — пряником...

Кнут дробно рассмеялся, сунул в зубы черную трубочку с «мефистофелем»:

— По мне — что столы столовать.

Влад прислушивался к пикировкам, но степень включенности в течение разговора, да и в течение маячной жизни, как Митя догадывался, он поверял своими мерками. Иначе, исподлобья вперившись серыми глазами в Кнута, не задал бы вопросов.

— Я понимаю, мы на маяке как бы люди в сыром виде. Полуфабрикаты. Но откуда берется вот это все? — Влад повел глазами по потолку, по стенам кабинета. — Почему построено, я принимаю, — но почему до сих пор крутится, работает? От нашего радения? Николай не прав, распоряжаемся как умеем. Вот ты, страшный техник Волош, можешь мне объяснить?

— Каждый танцует как умеет. Я ж русачо-ок, Влад, — пропел Кнут, проникаясь настроением молодого начальника и отвечая на его вопрос так, как он только и мог ответить. — Меня выброси зимой в голую тундру с одним топором, я через неделю из кедрача дизель построю, буду при тепле и при свете. Здесь стены-то уже есть, чего бы и машинки не закрутить? А что, загибаться? Ты бы по-другому действовал? И почему сказал: «люди в сыром виде»? Мы не сырые, личельник. Мы даже крепко пропеченные, до черной корочки. А в России народец хорошо работал только двумя способами: артелью и шарашкой. Шарашка под замком — но работаешь в полную голову за дополнительный паек и Почетную грамоту. С одними тачками артелью железную дорогу из Москвы до Владивостока на интерес за семь лет построили. И до сих пор фунциклирует.

— Неужели за семь, а не за десять? — хмыкнул Влад. Похоже, он ожидал иного ответа, но, тем не менее, Кнутово объяснение его заняло. — А на маяке артель или шарашка?

— А на маяке социализм. Половина — шарашка, половина — артель. Только артель теперь за Почетную грамоту работает, а шарашка, как всегда, за паек из гыгышар и мешкового сахара. Без интереса.

— И сказал Кнут Волош: «Вопросы отставить!»

— Есть! — отозвался Кнут, готовый к продолжению разговора, который заинтересовал не одного только Митю, но после его слова в кабинете зависла небольшая пауза.

— Кстати, Илья, ты хоть одни часы сделал? — поднял глаза на Дорофеева инженер. — Я уж не думаю тут про хронометр. С двумя циферблатами.

— Неделю ходят! — ликующе заверещал Илья. — Правда, в положении лежа на пузе! Собрал из «Ракеты» и «Славы».

Народ в кабинете оживился, запереглядывался. Необходимость экономить топливо отошла на задний план в свете проблем с неходячим хронометром Ильи. Иотка довольно потер руки:

— Значит, есть надежда? Внимание человечества обращено на тебя, нестрашный техник Дорофеев. Да воссияет солнце!

— А кстати, Илья... — Кнут выпрямился в утробе дивана и стал загибать пальцы. — Портрет обещал нарисовать год назад. Где он, дембельский альбом?

— Ну-у, какой дембель. Еще полгода служить. А ты не передумал? Останешься еще на зимовку.

— Я, может, и останусь, а ты-то уезжаешь.

— Какая рябина вызревает! Гроздь с два кулака, а держится на хлыстике высотой по колено! — по-детски невпопад вздохнул Егор. — Наверное, зима ранняя будет. И грибов! О каждом хоть рассказ пиши.

— Грибов чертова туча... Вот это настойчивое предложение, — закивал Иотка. — После обеда отвезем желающих на телеге за бэрэу, в северные сопки. Кому трэба голубиця и жимолость, готовьте посуду. За брусникой в Ягодное придется ехать на неделе, иначе опоздаем.

— Жимолость и голубицу давайте на завтра. — Влад раздумчиво почесывал карандашом висок, прикидывая детали своего плана. — После обеда нужно проездить по берегу, собрать бревен на баню. Меновщиков, Северцев, Дорофеев... Распиловкой бревен займутся Волош и Немоляка. Женщинам: побелка помещений. Принесем из тарного склада известку, козлы и лестницы. Старшая — Элина Васильевна. Начинайте с прачечной. Потом окна нужно отмыть, вторые рамы позже вставим... Так?

— Унучик, закрывай!

Митя любил дни ППР, чью аббревиатуру на маяке расшифровывали как «Посидели. Поговорили. Разошлись». Когда вставали дизель-агрегаты и котлы, отключалось навигационное оборудование и на улице можно было растеряться от опустившейся на маяк тишины. В техническом здании делалось непривычно тихо, настолько тихо, что звук упавшего на бетонный пол в прачечной гаечного ключа можно было слышать в противоположном конце здания, в помещении веерного маяка. Голоса маячников, сопровождаемые гулким эхом, слышались будто из просторных колодцев, со стороны радиорубки, дизельной, снеготаялки.

Это был день свободных обсуждений и задорного применения общих сил в точках приложения. Например, если требовалось укрепить фундамент циркуляционного насоса в котельной, тогда техник из группы радиоспециалистов замешивал цементный раствор, другой, из машинной группы, варил в гараже раму под насос, третий перебирал запорную арматуру на «гребенке» системы отопления.

Это был день, когда несколько человек на тракторе с телегой пускались по отливной полосе в свободный поиск. Заезжали за Бакланий мыс, к полуразвалившейся охотничьей землянке, выкорчевывали обглоданные морем, выкаченные на берег и замытые песком кедровые и сосновые корневища, похожие на огромных окаменевших ежей, стаскивали в телегу хлысты строевого леса, белые, как отшлифованные соленой водой огромные кости, высушенные затем на воздухе до сухого звона. На маяке бревна пилили на самодельной пилораме, сваренной Кнутом из кроватных рам, с приспособленным для этого пусковым двигателем от трактора, таким мощным, что когда бревно подсовывали под зубы оборотистой дисковой пилы, ее полотно натужно синело, испуская сизый дымок. Поленья складывали с северной, наветренной стороны технического здания, которую зимой не заносило снегом и откуда потом каждый брал и колол сколько нужно дров на растопку домашних титанов и плит.

То был и единственный день, когда Унучик дерзал часом заходить в притихшее техническое здание. Озираясь, прижав к груди шаркунок, он судорожно перебредал шахматно-кафельные клетки на полу в дизельной и с опаской, раскрыв слюнявый рот, смотрел на огромную дулю киловаттной лампы, торчащей из светильника на потолке. Когда-то оборвавшаяся раскаленная спираль прожгла изнутри стеклянную колбу, которая лопнула, как вакуумная бомба, осыпав Унучика колючими осколками. Унучик с той поры перестал забегать в машинные отсеки технического здания: слишком много опасностей там его подстерегало...

Мите нужно было обслужить главный силовой щит, почистить ножи рубильников, подтянуть крепления губок, промыть ацетоном латунные клеммы и головки предохранителей. Инженер разливал ацетон из канистры в технической кладовой, «кондейке», как ее называли маячники. На полках и стеллажах «кондейки», в ящиках и коробках, в сумках и брезентовых чехлах размещался священный маячный запас расходных деталей и веществ: радиоламп и световых ламп, тугоплавкой смазки для подшипников, притиров для дизельных клапанов, комплектов рабочей одежды, наборов инструментов, бутылей с аккумуляторной кислотой и дистиллятом...

С пустой консервной банкой под ацетон Митя подошел к обитой цинком двери в «кондейку» и взялся другой рукой за железную ручку — как вдруг его отбросило от двери к стене слесарки. В ушах возник гул, и в глазах потемнело. Через дверной проем помещения дизельной он краем глаза заметил согнувшихся у щита генератора Кнута и Иотку и был готов поклясться в том, что они гнулись от смеха. Еще минуту Митя приходил в себя, как к двери приблизился и взялся за ручку Илья — с тем же прискорбным результатом. Следом с улицы в техздание легко вбежал Влад. Митя и Илья хотели предупредить его, но отчего-то промедлили одно мгновение, а Влад, недоуменно оглянувшись на оторопевших маячников, потянулся к дверной ручке...

Лицо Влада побледнело и переменилось. Он сразу сообразил о причине удара и крикнул в дизельную Иотке и Кнуту, чтобы те подошли. Не стал делить между ними авторство жестокой шутки, приказал открыть дверь в «кондейку» и с официальным холодком в голосе вопросил: а если бы за ручку взялся кто-то из женщин? Или, не приведи черт, Унучик?

Предварительно заряженный мощный конденсатор инженер и Кнут подсоединили проводами изнутри «кондейки» к ручке двери, которая разряжалась наглядным образом. Проказа казалась безобидной настолько, насколько ее могли оценить. Встопорщив рыжую бороду и задумчиво закатив глаза под потолок прачечной, куда потом собрались маячники, Илья витиевато высказался по поводу устойчивости сочетания «сила тока — напряжение», выразив восхищение мощью техники и надежду на то, что она в будущем станет только увеличиваться...

— С кем ты дружишь, старенький! — Маманя с плачущим выражением лица замахивалась шваброй на Кнута. — Людоеды какие-то. Чомбы... Чтоб я их больше на маяке не видела!

Кнут посмеивался, вжимая голову в плечи:

— Мамань, да мы просто мимо проходили!

В тишине прачечной, когда расставили по местам козлы и лестницы, Иотка продолжил рассказ о своем давнем приключении. Речь шла о периоде его работы в рыболовецком колхозе на восточном побережье Камчатки.

— Васька-корефан забегает: два его приятеля из областного комсомола пожаловали, просят живое дерево показать. Покажи да покажи. Упали как, не знаю как... женщин тут нет? Как камень на затылок. Где в Ивашке живое дерево найдешь, если вертолетами штакетник на забор завозили? Но не в том дело. Куда везти, хай оно провалится? ГТС-тягач стоит за сараем, весь заправленный, кнопку ткни — и зарычит. Васька говорит: еще бочку бензина закати и подваливай к гастроному... Я ему не успел сказать, что с началом путины в Ивашке сухой закон объявлен, запас «горючего» опечатан в гастрономе. Решили: берем ружья — и на пейзаж, а там видно будет. Парни зеленые, еще Камчаткой не протертые, приключений хотят... Мое дело телячье, газ топтать, а они в тамбуре, в кузове то есть. Васька говорит: поехали в Дранку, там невод поставили, но еще «сушняк» не объявили. Это километров тридцать по берегу. В Дранке, я знал, шесть бараков, седьмой туалет. Даже шинка нет. Когда они городской запас почали, сижу и думаю: вспомнят субчики или обнесут? Но честные оказались, слышу, долбят прикладом в кабину. Потом веселее покатилось. И траки не так верещат, и мотор психику не угнетает. А в Дранке облом. Все повымели, остался «солнцедар», мурцовка по рупь двадцать. «Огнетушитель» черного стекла, и сама черная: плесни на собаку — и шерсть соскочит. Смотрю, последний ящик несут. Для размочки, если я правильно жизнь понимаю. А Васька загорелся: поехали в Оссору, дескать, там пошукаем. Если загорелся, то потушить его можно только чем посущественнее. Я спрашиваю: а дорогу знаешь? По ручью Каюму надо подниматься в горы и через брод речку Карагу переезжать. И есть ли что в Оссоре, там-то тоже невода ставят? Говорит, прорвемся, лишь бы бензину хватило. А надо сказать, стало значительно веселее. Они шесть бутылок по дороге выбросили, только и слышно: г-гах! Васька показывает класс стрельбы на ходу по пустым бутылкам. Мне поставь бутылку на расстояние собачьего хвоста, так я с дроби-тройки и промажу. Стало темнеть. И укачивает. Дорожек так много, шо в глазах зарябило. Еду по тому шляху, шо ровней. Дорога живая, вверх-вниз. Проехали уже, наверно, с сотню километров, а из тамбура никаких команд, только песняка задавили: «Степь да степь кругом». Летом ночи короткие, по часам половина второго. Я остановился бензину долить, думаю, как бы Полярный круг не переехать. Один «огнетушитель» из тамбура переманил, распечатал, хоть самому песни пой. Чую, воздуху не хватает, мотор греется, это мы уже где-то в горах. Какую-то развилку миновали, потом брод, и стал я догадываться, что ни Каюма, ни Караги нам не встретилось. Поехали под горку. Дороги нет, я по кедрачам ломлюсь, прыгаю с оврага в овраг. Сильно не газую, но и особо не торможу. Голубчики мои в тамбуре скисли, перекатываются по днищу вместе с бочкой, но вестей не подают. Что ни говори, а горы та еще стихия. Нащупал гусеницами какую-то дорогу, покатились бойко. И километров через двадцать чую я, братцы, влагу океанскую. Что ли, думаю, в Оссору доехали? Но где так можно по горам крутиться? И почему мы долго вверх лезли, как персы на Фермопилы, как Ермаки Тимофеевичи? А ведь чую море в форточку, я его всегда чую, даже и теперь. И вижу за поворотом огни поселка. Стало рассветать, и обстановка начала проясняться. Море, на рейде корабль стоит, от него даже солярным дымком потянуло. С какого же боку я к Оссоре подъезжаю, если дорога незнакомая, не оссорская? Разбудил субчиков у въезда в этот поселок, вылезли они из машины, сели на обочине и задумались. И было с чего задуматься, скажу я вам. Стоит на въезде арка. Такие арки где только не встретишь, а раньше как-то обходилось. На арке все чин чинарем, и горбуша изогнутая, и оленьи рога, и приветливая надпись ржавыми буквами «Добро пожаловать!» — как у белых людей. Однако вот закавыка: название на арке было не «Оссора», а «Лесной». Стерпели бы мы это, но секрет в том, что Лесной находился по другую сторону Камчатки, на берегу другого моря! Это я потом по карте разобрался, где меня носило, догадался, в каком месте черт попутал... Ребятишки крякнули: «Эх, жизнь!» Но не ехать же в Оссору, тем более что уже и выспались. А в Лесной была кара так кара — и там путина началась! Одно хорошо: несколько приличных деревьев мы все-таки обнаружили.

В прачечной недружно посмеялись. Илья сказал:

— С тебя, Кириллыч, как с дырявого мешка...

Илья изобретательно расквитался с инженером в этот же день. Иотка с ведром теплой воды для разведения побелки вышел из техздания, оставил ведро у ступенек крыльца, где стояла железная бочка для побелки, и заговорил о чем-то с Егором. Митя видел из окна своей кухни, куда забежал попить чаю, как Илья тихонько подхватил ведро и, прикрывая его телом, унес за угол технического здания. Поднялся по пожарной лестнице в торце здания на крышу, затем, поочередно цепляясь одной рукой за скобы котельной трубы, взобрался на ее верх и подвесил ведро на проволочный крюк на последней скобе. Егор, перед глазами которого как раз и происходила эта небезопасная для Ильи операция, вероятно, из последних сил сдерживал улыбку.

От гаража, копаясь в пускаче трактора, всю картину наблюдал и Кнут. Но он не мог вмешаться в действие и предупредить Иотку, отдавая себе отчет в том, что интрига с ведром должна быть завершена по плану Ильи, который имел право на компенсацию морального ущерба.

Илья тем временем вернулся на высокое крыльцо технического здания и с рассеянным видом облокотился о поручень ограждения.

Иотка закончил беседу, повернулся, протянул руку за ведром — и не обнаружил его. На вопросительный взгляд инженера Илья с нарочито фальшивой интонацией потянул с крыльца оперную цитату:

Не тот я ста-ал тепе-э-р-р,

Не тот я ста-ал...

На улицу из техздания высыпали и остальные маячники, которых позвала Маманя. Подражая повадкам Унучика, якобы озабоченный поисками, Илья забегал туда-сюда по ступенькам, завертел головой, суетливо затоптался по бетонной отмостке. Унучик, выпустив слюни, только тихо подвывал этим ужимкам. Илья поднырнул под настил крыльца, вынырнул оттуда, брезгливо приподнял двумя пальцами в кювете какую-то замасленную тряпицу. И, потрясенно разинув рот, не в состоянии произнести ни слова, стал тыкать в висящее на котельной трубе искомое ведро.

Кислую ухмылку инженер должен был присоединить к общему хохоту...

Утром, невзирая на зачастивший дождь, собрались маяком за жимолостью и голубицей. Влад разрешил использовать для сбора ягоды полдня рабочего времени. В тракторной телеге настелили сухие доски, накрылись брезентом, Унучика сдавили в середину человеческой гущи. Отъехали от БРУ в глубину острова, под западный склон горы Перешеек. Нашли и заросли ягодников, а на взгорках обильные грибные поляны. Митя впервые видел столько грибов сразу. Грибы кучковались вдалеке от каменных березок, стаями вылезали на склоны сопочек, застенчиво предлагая: возьми меня!

Еще на маяке в кабину трактора Кнут пригласил Элину. Никто не мог понять, откуда в кабине очутился черный зонтик, под которым Кнут повел Элину за грибами. Галантно укрывая ее зонтиком, он бочком прижимался к ней с делано серьезным выражением лица, в противоположность Иотке, который укатывался со смеху.

Да и другим, прятавшимся под капюшонами штормовок, под кепками и картузами, было удивительно смотреть на эту парочку. На Элину в перепоясанном по талии бежевом плаще, в резиновых красных сапожках, с головой, укрытой красным же платком в желтый горошек. На Кнута в телогрейке поверх черного комбинезона, в яловых сапогах, в ковбойской шляпе с оплывшими полями, услужливо подставлявшего огромное пластмассовое ведро под каждый грибок, что, изящно приседая, срезала ножичком Элина.

Дождь припустил гуще, дали затянуло мглой, заштрихованной водяными струями, и вымокшие маячники потянулись к трактору. Вернулись на маяк как раз к началу Митиной вахты...

В свете уличного фонаря и маячных вспышек Митя увидел из окна котельной бегущего в первый подъезд Влада. Через час весь маяк знал о расшифровке радиограммы, принятой Владом на вечернем сеансе связи.

Из Кишинева через радиоцентр гидрографического управления на имя Юрия Волоша поступила заверенная тамошним врачом «скорой помощи» телеграмма о скоропостижной смерти его матери.

Похороны предстояли через два дня.

2. Похвала непогоде

(Еще главка, необязательная для чтения)

Знай же достоверно, что, куда бы ты ни пошел, хотя бы прошел всю землю из конца в конец, нигде не получишь такой пользы, как на сем месте.

Авва Дорофей

Осенние шторма наверстывали смиряемую летом мощь, налетали на остров нескончаемо, с новой и новой яростью. Море бурлило, кипящие валы остервенело били в береговые обрывы, с гулом ворочались между скал. Из океанских далей нагоняло сонмы тяжелых, чугунного цвета туч, которые секли озябшую сушу попеременно то холодным дождем, то снегом.

Наступил день, когда Колдунья оказалась опорошенной снегом от вершины до самого подножия. Вместе с ней нарядились белым и зубчатые силуэты Карагинского хребта. Тягучие ветровые песни напитало посвистом-припевом снежной крупы; крупой забило тундровые впадины, заплело побуревшие мхи. Снежные шовчики зазмеились в трещинах домового пандуса. Забытая на столбах волейбольная сетка пропиталась изморозью, и ее небесное, ажурно-пушистое плетение волшебно светилось на фоне мрачных оболок и свинцовых потеков морской шири. На улице охолодавший воздух студил нагой лоб, первый морозец прокалывал розовеющие щеки, и зябко-тре