Киев: падение в бездну
Станислав Александрович Минаков родился в 1959 году в Харькове. Поэт, прозаик, эссеист, переводчик, публицист, очеркист.
Автор книг стихов и прозы. Авторсоставитель энциклопедии «Храмы России», а также альбомов «Храмы великой России», «Святыни великой России» и др. Публиковался в журналах, альманахах, антологиях, хрестоматиях многих стран на темы Православия, культуры, актуальной украинской политики.
Лауреат Международной премии им. Арсения и Андрея Тарковских (Киев–Москва, 2008), Всероссийской им. братьев Киреевских (2009) и др.
Член Национального союза писателей Украины, Союза писателей России, PEN Club (Московский центр).
Живет в Харькове.
Реплику, словно описывающую киевские майданные и хунтостроительские дела, найдем и у Тараса Шевченко, коему исполнилось в нынешнем году 200 лет: «Доборолась Україна до самого краю, / Гірше ляха твої діти тебе розпинають».
Под постом в Интернете, где сообщалось, что в Харькове «форум евромайдана» забросали яйцами, что странный проект «форум евромайданов» искал в Харькове пятый угол, некто с красноречивым ником «Тернополь» написал: «Ладно, я живу там, где просто невозможно сказать русское слово, чтоб меня не побил какойнибудь евроинтегратор. А вам, киевляне, стыд и позор! Вас миллионы, и вы не можете защитить свой город. Киев насилует банда христопродавцев, фашисты маршируют в вашем городе, как гитлеровцы по Берлину. Каждый метр вашего города стоит огромных бед, мук, крови, искалеченных судеб, жизней не только украинцев. Ведь всем миром стояли насмерть, чтоб вы жили и радовались, рожали детей. А нынче Киеву — позор! Харькову — слава!»
Некоторые наши вдумчивые современники, почеловечески сострадательно осмысляя ситуацию, утверждают, что на Украине, прежде всего в Киеве, мы имеем дело с конфликтом цивилизаций, возникшим не сегодня и изначально на понятийном уровне. Полагают, что селянская парадигма не в состоянии описать, понять и принять новую жизнь, систему мегаполиса с помощью своего смыслового и лексического инструментария, в коем очень многое из городской (читай шире — внеселянской) жизни отсутствует. Отсюда возникает подсознательный, порой неконтролируемый страх, переходящий в агрессию, усиливающуюся в случае неоказания ей противодействия.
Такого ли рода был известный нам конфликт «меж городом и деревней», на котором были надломлены, скажем, русские гениальные писателидеревенщики, такие, как Н.Клюев. С.Есенин, С.Клычков и другие (напомним, что и граф Лев Толстой не любил железную дорогу). И не этого ли свойства конфликт описан в сочинениях русских писателей второй половины ХХ века Ф.Абрамова, В.Белова, В.Распутина, В.Солоухина, Ю.Казакова, Н.Рубцова и других? (Но тут «адище города» теснило деревню, а не наоборот.) Но русская деревня, верю, еще не сказала своих последних слов.
Но не докатился ли выхлоп межцивилизационного столкновения наконец до южнорусских территорий, теперь уже «в полный рост», хотя и с экстремальным запозданием на сто лет? И теперь что — настало время селянского реванша? И пришла пора вытереть ноги о «знущавшуюся над нами» веками городскую культуру, на которую селяне (в современной отрицательной сленговой терминологии — «селюки» или даже «рагули») прежде глядели, роняя шапки и топчась босиком в передней у барского (городского) дома?
А ведь в бытность УССР эти южнорусские территории достигли наивысшего суверенитета, субъектности и вообще расцвета — экономического, промышленного, культурного. И в этот период — мы далеки от его идеализации, но достижениям следует честно отдать должное — эти противоречия худобедно были на Украине примирены, урегулированы, сдержаны.
То ли дело нынешняя эпоха нарочито инспирированных извне «ценностей», иллюзорных «свобод» (читай — хаоса вседозволенности), идиотической обманки «демократии», на которую падка любая личностная жалкая амбициозность. Особенно надолго загнанная в схрон. Сегодня на селянские фрустрационные страхи наложились и классовые, антиолигархические чаяния, желание хоть какогото учеловечивания имущественной справедливости, ну и новонезалежная доктрина «Украины как неРоссии», подкрашенная пованивающей коричневой необандеровщиной, выползшей из пещер и схронов. Разумеется, подпитываемая — организационно, финансово, политтехнологически, идейно, как угодно — теми силами извне, что всегда рады нанести ущерб русскому миру.
Приведем и не совсем ожидаемую цитату нынче поднятого на щит украинского националиста рубежа 30х годов ХХ столетия харьковского писателяпедофила и самоубийцы Мыколы Хвыльового, который был по паспорту Фитилёвым, и это еще один привет (как и харьковский памятник Кобзарю работы Манизера–Лангбарда–Рудякова), отосланный к этнической украинской «якобы эксклюзивности».
Вот цитата из «Камо грядеши» Хвыльового, автора лозунга «Гетьвід Москви!». Оп! «Ми гадаємо, що в зв’язку з прискоренням так званої україні заціїпролетарськеми стецтвопопадає втимчасову небезпеку: “Сатана в бочці” з гопаківськошароваристої “просвіти” вилазить зісвого традиційного кубла і хмарою суне на город. Буде великою помилкою гадати, щоце “підвівсячорнозем”, — той митець, до якого Тичина “посилав свої нерви”. Безграмотнеміщанство — от хто. Цесаме та рідненька “Просвіта” в вишиванійсорочці і з задрипанським світоглядом, що в свій час булла ідеологом куркульні. Тепер, в силу своєї безпринципності, загубивши до того під собою грунт та намацавшине сподівані для себе можливості (прискоренаукраїнізація), вона робиться “червонною” і йде “селозувати” (певніш — профанувати) міськупролетарську культуру» (здесь и далее выделено мной. — С.М.).
Со скидкой на идеи диктатуры пролетариата того периода принимаем к сведению. Всетаки даже апологет той стороны уверяет, что речь следует вести о «сатане в бочке» из гопаковскошароваристой «Просвиты». Это не я придумал. Так говорил Хвыльовый.
Но вот и писательский глас дня сегодняшнего. «Великий и ужасный» евроинтегратор, подаваемый в СМИ как чуть ли не самый публикуемый в Европе современный прозаик Украины Андрей Курков, насквозь оранжевый, даром что пишущий на русском языке, на своей страничке в соцсети Facebook пишет: «Так уж случилось исторически, что Западная Украина тащит страну в новое, более нормальное состояние. Ей удалось сдвинуть с места центральные области, но Восток оказался пока неподъемным. Наверное, изза тяжелой индустрии и тяжелого индустриального прошлого. Чисто геополитически Украина делится на Правую Украину и Левую Украину».
«Свистнуто изрядно», — как сказал бы член свиты Воланда. Клубящаяся мысль властителя дум, так сказать. В части тяжелой индустрии. Но чего еще ожидать от «легкой неиндустрии» гуманитария? Особенно «доставляет» сужденьице о том, что «Западная Украина тащит страну в новое, более нормальное состояние». Мы уже видим воочию сие «более нормальное состояние» — ныне растекающееся по Крещатику евромайданным фекальным «сиропом» среди порубанных в Мариинском парке имперских деревьев, а также кровью убиенных мирных граждан Киева, Одессы, Славянска, Мариуполя.
На мой взгляд, адекватно оппонирует пану Куркову реплика в Facebook Тамары Вишневской: «Приехала както в один из городов Западной Украины. Красивая природа, горы, бурные реки — ну, рай на земле! Слышу — отборный мат. Это дети от пяти до девяти лет так разговаривают между собой. Обратилась к ним со словом морали. А они меня далекодалеко послали. Обращаюсь к родителям: “А вы знаете, что ваши дети ругаются матом?” Родители смеются и отвечают на принятом у них “языке”. И чем культурнее с ними разговаривала, тем изощренней был их мат. Когда поняла, что делается это назло мне, заговорила на языке, им понятном, матерном. Слушали с восторгом, после этого стали со мной дружить, уважать и единственную не называли “моцкалькой”. Когда удочерила шестимесячную девочкусироту, от которой отказалась в роддоме мать, в адрес ребенка слышала много оскорбительных слов. Но когда одна матькукушка назвала мою дочь мадьярским выб...ком и пожелала смерти — я отметелила ее так, что та убегала от меня каждый раз, когда видела. Позже пришла ко мне на примирение. К чему я это все написала? Сейчас мы имеем дело с людьми, которые в культурном с ними обращении усматривают слабость. И чем больше мы стараемся быть с ними обходительными и корректными, тем наглее они становятся. Уверена, с разнуздавшимися неонацистами можно разговаривать только с позиции силы. Пока власть с ними либеральничает, эта зараза расползется по всей территории Украины. Покуда их основной костяк находится в Киеве, нужно обезвреживать».
Между прочим, это был и ответ женщины, матери на вопль про «язык блатняка и попсы», изданный оранжевыми украинскими литераторами в 2004 году, в период поддержки ими кандидата в президенты Ющенко (позднее самозванца, нелегитимно занявшего президентское кресло) и первоначальной ненависти к кандидату Януковичу.
Заметим, эта женщина говорит о «синдроме давно не битой морды» у распоясавшихся неонацистов, навязывающих свою пещерносхроновую, подлую униатскую галицийскую «мораль» всей стране.
Так метастазы стремятся поразить весь организм, стремительно утрачивающий иммунитет. Жаль, мы не смогли их предотвратить, не успели. Теперь придется выполнять тяжелую работу по хирургическому и духовному врачеванию.
* * *
Русская культура для них «чужинна». Зачем им знать о том, что русская литература XIX века названа лауреатом Нобелевской премии (упоминаю премию исключительно для «европейцев») Т.Манном «святой» — и это лишь одно европейское свидетельство. Как сказал еще один нобелиант, И.Бродский: «Но хохлам не надо!» (Стихотворение «На независимость Украины». Впервые прочитано автором в 1994 году.)
Укролитераторы, раздающие себе Национальную Шевченковскую премию, играют в китайский театр: повернувшись спиной к России, они убеждают себя, что России теперь вроде и нет вовсе, они стараются забыть о ней. И тогда «сам себе казался я таким же кленом», и тогда я, «здаеться», пысьмэнник, а не хвост собачий, потому что уже не нужно равняться с великой русской литературой и держать ее в уме, а можно чирикать посреди самовитого гумна, потому что тогда позволительно рифмовать, как рифмовал пагубно идолизированный литератор умеренных дарований Шевченко. (И практически все украиномовные стихослагатели так ужасающе рифмуют, а более молодые конъюнктурно и по творческой слабости уходят в «европейскую сторону», перестав рифмовать вообще, пишут километровыми верлибрами, ибо так проще, да и европейцам меньше ж работы при переводе, если шо, а нам же гранты давай, шоб мы поихалы у австрийские и прочие университеты; «нова дегенерация», так самоназывался проект молодых укролитераторов в середине 90х.) Или, выдавая за новизну, тупо дерут интонации и размеры у Пастернака и Бродского, делая вид, что, кроме них, никто ничего такого не читал.
Это вытесненные из подсознания на уровень внешних проявлений — уже и в виде евромайдана, факельных шествий, «смолоскипов» (факелов), бросаемых в холлы отелей, в виде избиений толпой отдельных лиц, а в мае сего года уже и массовые убийства в городах ЮгоВостока бывшей Украины (читай — в Новороссии) — страх, комплекс неполноценности, боязнь остаться ничтожной каплей, тогда как амбиции неожиданно разрослись до некой всеобщности. Когда проглочена самообманная наживка собственной значимости, когда показалось, что «арийская» ведьмаческая избушка на курьих ножках повернулась к бандеровским схронам передом, а к России задом, когда вся эта ползучая свора вползла и укоренилась в Киеве и окрестностях, вытеснив оттуда малопомалу многое человеческое, когда за два с лишним десятилетия эта иллюзия (каинов комплекс, ересь украинства) закрепилась в бывшей «матери городов русских» как трудноликвидируемая плесень.
Сегодня, внимательно оглядев и этих воистину гоголевских персонажей, напоминающих и свиту Вия, и конотопских ведьм, и прочих вурдалаков, осмотрев окрестности, убеждаешься, что не только «не той тепер Миргород, Хоролрічка не та» (П.Тычина. «Песня трактористки»), но и совсем не тот нынче Киев.
Известный русинский протоиерей Димитрий Сидор (Ужгород) сделал такую лаконичную запись: «Киев стал матерью мерзости сектантской». И то: полигоном для сект называют Украину в новейшие времена. Их около 70 (!) — сект, официально разрешенных теперь на Украине.
На мой взгляд, и следует вести речь прежде всего о духовной составляющей: все, что мы наблюдаем сегодня на территории бывшей УССР, стало возможным по причине дехристианизации, а точнее, расправославливания значительной части населения. Включая, конечно, так называемый «киевский патриархат», в западню самосвятства которым втянута существенная часть православного населения, нередко не отдающего себе отчета в том, что сбываются пророчества нашего современника — преподобного Лаврентия Черниговского (Проскуры), предупреждавшего о явлении в Киеве еретика«патриарха», который уведет за собой в геенну огненную тысячи душ. Помним мы и о секте «посольства Божьего», адептом которой был недавний мэр Киева Черновецкий, ныне проживающий в Израиле, знаем о «пасторстве» пана Турчинова, о привязке пана Яценюка к американской тоталитарной секте сайентологии, помним о совместных «молебнах» священниковуниатов на майдане с их эпизодически прорывавшимися призывами убивать «москалей и жидов».
Иначе как выходом инферно «в люди», думается, катастрофу Украины и не определить. Разогретое в последние месяцы украинскими человеконенавистническими русофобскими СМИ (а они теперь почти все таковы), явление приобрело колоссальные масштабы.
А ведь был Киев матерью городов русских, как утверждает преподобный Несторлетописец, чьи честные мощи покоятся в Ближних Пещерах КиевоПечерской лавры.
* * *
А все же на каком историческом рубеже Киев стал «не тот»?
Припомним поэтичный и вдохновенный, с высокой любовью и пафосом исполненный пассаж о Киеве Евгения Гребёнки (поукраински Грэбинки), родившегося за пять месяцев до Бородинского сражения, в 1812м, в селе Марьяновка ныне Гребенковского района, Полтавской области, автора слов знаменитого романса «Очи черные», двуязычного литераторамалоросса, как и Пушкин, прожившего не очень долгую жизнь, 36 лет: «Какой ты красивый, мой родной Киев! Добрый город, святой город! Какой ты прекрасный, какой ты ясный, мой седой старик! Что солнце между планетами, что царь между народом, то Киев между русскими городами. На высокой горе стоит он, опоясан зелеными садами, увенчан золотыми маковками и крестами церквей, словно святою короною; под горою широко разбежались живые волны Днепракормильца. И Киев, и Днепр вместе... Боже мой, что за роскошь! Слышите ли, добрые люди, я вам говорю про Киев, и вы не плачете от радости? Верно, вы не русские».
Значительно позже, лет через 70–80, выскажется о родном городе и Михаил Булгаков. Уроженец Киева и выпускник Киевского Императорского университета святого равноапостольного князя Владимира (симптоматично и безлико, с явным понижением сакральных смыслов, а также с подменой, с 1939 года и по сей день университет носит имя Т.Шевченко, и это тоже имеет прямое отношение к теме нашего разговора), писатель Булгаков, нареченный в честь небесного покровителя Киева архистратига Михаила, свой первый рассказ создал в 1919 году. Разумеется, яркие впечатления страшных лет Отечества, врезавшиеся в восприимчивую душу, первыми оформились в художественные произведения, местом действия которых стал преимущественно смутный Киев 1918го, с властями, менявшимися с калейдоскопической быстротой и трагическими последствиями для граждан, общества и государства. Мы помним написанный молодым прозаиком именно об этом периоде блистательный роман «Белая гвардия» (1922–1924) и созданную на его основе пьесу «Дни Турбиных» (1925). Однако читаем булгаковский рассказ «Киевгород» (1923):
«Весной зацветали белым цветом сады, одевался в зелень Царский сад, солнце ломилось во все окна, зажигало в них пожары. А Днепр! А закаты! А Выдубецкий монастырь на склонах! Зеленое море уступами сбегало к разноцветному ласковому Днепру. Черносиние густые ночи над водой, электрический крест Св. Владимира, висящий в высоте... Словом, город прекрасный, город счастливый. Мать городов русских.
Но это были времена легендарные, те времена, когда в садах самого прекрасного города нашей Родины жило беспечальное, юное поколение. Тогдато в сердцах у этого поколения родилась уверенность, что вся жизнь пройдет в белом цвете, тихо, спокойно, зори, закаты, Днепр, Крещатик, солнечные улицы летом, а зимой не холодный, не жесткий, крупный ласковый снег... И вышло совершенно наоборот. Легендарные времена оборвались, и внезапно, и грозно наступила история. <...> И началось и продолжалось в течение четырех лет. Что за это время происходило в знаменитом городе, никакому описанию не поддается. Будто уэльсовская анатомистическая бомба лопнула под могилами Аскольда и Дира, и в течение 1000 дней гремело и клокотало и полыхало пламенем не только в самом Киеве, но и в его пригородах, и в дачных его местах в окружности 20 верст радиусом. <...> Пока что можно сказать одно: по счету киевлян у них было 18 переворотов. Некоторые из теплушечных мемуаристов насчитали их 12; я точно могу сообщить, что их было 14, причем 10 из них я лично пережил. <...>
Рекорд побил знаменитый бухгалтер, впоследствии служащий союза городов Семен Васильич Петлюра. Четыре раза он являлся в Киев, и четыре раза его выгоняли. Самыми последними, под занавес, приехали зачемто польские паны (явление 14е) с французскими дальнобойными пушками. Полтора месяца они гуляли по Киеву. <...> ...европеизированные кузены вздумали щегольнуть своими подрывными средствами и разбили три моста через Днепр, причем Цепной — вдребезги. И по сей час из воды вместо великолепного сооружения — гордости Киева, торчат только серые унылые быки. А, поляки, поляки... Ай, яй, яй!.. Спасибо сердечное скажет вам русский народ.
Не унывайте, милые киевские граждане! Когданибудь поляки перестанут на нас сердиться и отстроят нам новый мост, еще лучше прежнего. И при этом на свой счет.
Будьте уверены. Только терпение».
Тем не менее «оторванность киевлян от Москвы, тлетворная их близость к местам, где зарождались всякие Тютюники, и, наконец, порожденная 19м годом уверенность в непрочности земного является причиной того, что в телеграммах, посылаемых с евбаза (еврейского базара. — С.М.), они не видят ничего невероятного. Поэтому: епископ Кентерберийский инкогнито был в Киеве, чтобы посмотреть, что там делают большевики (я не шучу). Папа римский заявил, что если “это не прекратится”, то он уйдет в пустыню. Письма бывшей императрицы сочинил Демьян Бедный... В конце концов, пришлось плюнуть и не разуверять».
Гротескно сказано, едко, пораннегоголевски и в самую точку. Если иметь в виду точность психологическую. А вот политически все сдвинулось за незалежные двадцать лет рубежа миллениума именно в сторону абсурдистскую. И папу римского на Украине встречалипривечали, и беспрецедентно возвели кафедральный униатский храм в Дарнице, на левом берегу Днепра, и секта чернокожего «посла божьего» Аделаджа в «матери городов русских» процветала, прости Господи, и «Белое братство» ведь тоже здешнее...
Читаем дальше, не забывая, что речь идет о событиях вековой давности:
«Три церкви это слишком много для Киева. Старая, живая и автокефальная, или украинская. <...> В старом, прекрасном, полном мрачных фресок Софийском соборе детские голосадисканты нежно возносят моления на украинском языке, а из Царских врат выходит молодой человек, совершенно бритый и в митре. Умолчу о том, как выглядит сверкающая митра в сочетании с белесым лицом и живыми беспокойными глазами, чтобы приверженцы автокефальной церкви не расстраивались и не вздумали бы сердиться на меня (должен сказать, что пишу я все это отнюдь не весело, а с горечью). <...> ...за что молятся автокефальные, я не знаю. Но подозреваю. Если же догадка моя справедлива, могу им посоветовать не тратить сил. Молитвы не дойдут. Бухгалтеру в Киеве не бывать».
Михаил Афанасьевич имел в виду бухгалтера Петлюру, однако нам известен, увы, другой бухгалтер, самопосаженный, при посредстве Госдепа США, в президентское кресло Украины на пять лет. Как видим и сегодня, от таких «бухгалтеров» Киеву зарекаться нельзя. Есть опасения, что за великим даром всемирно знаменитого прозаика стоит художественная и, значит, высшая, пророческая правота.
Симптоматичен и рассказ Булгакова того же периода «Налет», рассказывающий о расстреле петлюровцами «жида» и «москаля»: «Оба — Абрам и Стрельцов — стояли рядом у высоченной груды щитов все в том же голубоватом сиянии фонарика, а в упор перед ними метались, спешиваясь, люди в серых шинелях. <...> Стрельцов стоял с лицом, залепленным красной маской, — его били долго и тяжко за дерзость, размолотив всю голову. От ударов он остервенел, стал совершенно нечувствительным и, глядя одним глазом, зрячим и ненавистным, а другим — зрячим багровым, опираясь вывернутыми руками на штабель, сипя и харкая кровью, говорил: — Ух... бандитьё... У, мать вашу... Всех половят, всех расстреляют — всех...»
Булгаковский рассказ «Я убил» построен на воспоминании некоего доктора Яшвина, ставшего свидетелем истязаний, вершившихся петлюровцами в Киеве:
«Ах, какие звезды на Украине! Вот семь лет почти живу в Москве, а всетаки тянет меня на родину. Сердце щемит, хочется иногда мучительно на поезд... И туда. Опять увидеть обрывы, занесенные снегом. Днепр... Нет красивее города на свете, чем Киев. <...>
Грозный город, грозные времена... И видал я страшные вещи, которых вы, москвичи, не видали. Это было в 19 году, как раз вот 1 февраля. <...> Далеко, далеко тяжко так тянет — буу... гуу... тяжелые орудия. Пройдет раскат, потом стихнет. Выгляну в окно, я жил на крутизне, наверху Алексеевского спуска, виден мне весь Подол. С Днепра идет ночь, закутывает дома, и огни постепенно зажигаются цепочками, рядами... Потом опять раскат. И каждый раз, как ударит за Днепром, я шепчу: — Дай, дай, еще дай.
Дело было вот в чем: в этот час весь город знал, что Петлюра его вотвот покинет. Если не в эту ночь, то в следующую. Изза Днепра наступали, и, по слухам, громадными массами, большевики, и, нужно сознаться, ждал их весь город не только с нетерпением, а я бы даже сказал — с восхищением. Потому что то, что творили петлюровские войска в Киеве в этот последний месяц их пребывания, уму непостижимо. Погромы закипали поминутно, убивали когото ежедневно, отдавая предпочтение евреям, понятное дело. Чтото реквизировали, по городу носились автомобили, и в них люди с красными галунными шлыками на папахах, пушки вдали не переставали в последние дни ни на час. И днем и ночью. Все в какомто томлении, глаза у всех острые, тревожные. А у меня под окнами не далее как накануне лежали полдня два трупа на снегу. Один в серой шинели, другой в черной блузе, и оба без сапог. И народ то в сторону шарахался, то кучками сбивался, смотрел, какието простоволосые бабы выскакивали из подворотен, грозили кулаками в небо и кричали:
— Ну, погодите. Придут, придут большевики...»
Завершим булгаковский киевский экскурс цитатой из романа «Белая гвардия», со страшной метафорической, мистической, гоголевской же силой показывающий площадь перед Софийским собором, на которой ровно за три десятилетия до описываемых событий, в год тысячелетия Крещения Руси, 1988й, был установлен памятник гетману Б.Хмельницкому работы знаменитого скульптора Михаила Микешина, уроженца Смоленщины:
«Совершенно внезапно лопнул в прорезе между куполами серый фон, и показалось в мутной мгле внезапное солнце. Было оно так велико, как никогда еще никто на Украине не видал, и совершенно красно, как чистая кровь. От шара, с трудом сияющего сквозь завесу облаков, мерно и далеко протянулись полосы запекшейся крови и сукровицы. Солнце окрасило в кровь главный купол Софии, а на площадь от него легла странная тень, так что стал в этой тени Богдан фиолетовым, а толпа мятущегося народа еще чернее, еще гуще, еще смятеннее. И было видно, как по скале поднимались на лестницу серые, опоясанные лихими ремнями и штыками, пытались сбить надпись, глядящую с черного гранита. Но бесполезно скользили и срывались с гранита штыки. Скачущий же Богдан яростно рвал коня со скалы, пытаясь улететь от тех, кто навис тяжестью на копытах. Лицо его, обращенное прямо в красный шар, было яростно, и попрежнему булавой он указывал в дали».
Когда читаешь булгаковские строки, то понимаешь, что их ужас и абсурд мы воспринимали вчуже — в уже относительно благополучное советское время 70–80х, поскольку описываемое мастером виделось вроде далеко, не с нами, как на старинной картине. Сегодня же, когда ненависть на Украине хлещет то отсюда, то оттуда, когда так и видишь питаемую различными политическими силами гражданскую войну, организуемую резню мирного населения инспираторами Киева или Днепропетровска, Турчинов, Аваков, Коломойский, Ярош, Парубий, Наливайченко — лишь короткое начало списка тех, кто будет сидеть на скамье подсудимых нового Нюрнбергского (читай Славянского или Одесского) трибунала.
* * *
Есть примеры отторжения и цивилизационного «киевского» несовпадения и из советских времен.
Армянин Сергей Параджанов (9 января исполнилось 90 лет со дня рождения гения), уроженец Тбилиси, снявший в 1964м лучший украинский фильм, тоже, как и Булгаков, в конце концов не выдержал прогнившей киевской атмосферы. Показательно: на закате пресловутой «перестройки» (обернувшейся «катастройкой») и в преддверии «незалежной» украинской жизни настигнутый в Тбилиси (куда он переехал ввиду запрета жить на Украине) киевской корреспонденткой, в восторге чувств грядущей «свободы» спросившей у гения, дескать, как он думает, что теперь будет с Украиной, режиссер ответил ей, опешившей от неожиданности, что ничего не будет; будут те же местечковость и хуторянство. Как в воду глядел провидец, испивший сполна чашу местечковости и хуторянства и ушедший из жизни летом того же, 1990 года.
Киевский культуролог Е.Гофман точно усматривает «дистанцию между уровнем высоких творческих свершений Параджанова и бесполетным провинциализмом мейнстрима украинской культуры». Безусловным является и то, что врагом, сыгравшим роковую и печальную роль в параджановской биографии, была не какаято абстрактная «советская власть», не абстрактный КГБ, тем более не коммунистическая идеология, но тот самый собирательный и при этом вполне рельефно осязаемый, угрюмый и завистливый украинский чиновниккуркуль.
Отметим, что на Киностудии имени Довженко «атмосферка» была всегда несладкой для ярких личностей. Мы помним о таинственной трагической участи донетчанина, всесоюзного любимца Леонида Быкова, погибшего в 1979 году. Помним и о бегстве из Киева примерно в те же годы, с этой студии выросшего и учившегося в Киеве уроженца Москвы Владимира Бортко (отчимом которого был украинский советский драматург А.Корнейчук).
Все 22 года «незалежности» мы имеем возможность воочию наблюдать эти основы украинского мироустройства: местечковость и хуторянство, апофеозом которых стали и оранжевый 2004й, и провонявший текущий «евромайдан», заливший миазмами всю Украину на рубеже 2014го. Во власти возобладали принципы понимания новой украинской государственности как «неРоссии». А «украинские интеллигенты» (прошу прощения за оксюморон) сочли единственно возможной «культурной парадигмой» отрицание всего русского: языка, культуры, даже общей веры. Из русских людей, каковым являются и малороссы, и червонороссы (галицийцы), выращены целые сонмы неруси или выруси.
Хотелось бы оптимистично завершить эти заметки финалом булгаковского рассказа: «Город прекрасный, город счастливый. Над развалившимся Днепром, весь в солнечных пятнах. Сейчас в нем великая усталость после страшных громыхавших лет. Покой. Но трепет новой жизни я слышу. Его отстроят, опять закипят его улицы, и станет над рекой, которую Гоголь любил, опять царственный город. А память о Петлюре да сгинет».
Но через сто лет внятно слышен в Интернете горестный голос киевлянки: «А был ли Киев? Я полагаю, что после 2004 года город Киев перестал быть городом».
Неужто правда?