Присоединение Крымского ханства к России
Вячеслав Сергеевич Лопатин — российский кинорежиссер, сценарист. Снял более сорока научно-популярных, документальных и учебных фильмов.
Автор книг «Екатерина II и Г.А. Потемкин: Личная переписка» (1997), «Жизнь Суворова, рассказанная им самим и его современниками» (2001), «Светлейший князь Потемкин» (2005), «Суворов» («ЖЗЛ») (2012), «Потемкин и его легенда» (2012) и др.
Заслуженный деятель искусств Российской Федерации.
Живет в Москве.
Хроника 1783 года
«В прошедшую с Портою Оттоманскою войну, когда силы и победы оружия Нашего давали Нам полное право оставить в пользу Нашу Крым, в руках Наших бывший, Мы сим и другими пространными завоеваниями жертвовали тогда возобновлению доброго согласия и дружбы с Портою Оттоманскою, преобразив на тот конец народы Татарские в область вольную и независимую, чтоб удалить навсегда случаи и способы к распрям и остуде, происходившим часто между Россиею и Портою в прежнем Татар состоянии.
Не достигли Мы, однако ж, в пределах той части Империи Нашей тишины и безопасности, кои долженствовали быть плодами сего постановления».
Такими словами начинался манифест «О принятии полуострова Крымского, острова Тамана и всей Кубанской стороны под Российскую державу», подписанный императрицей Екатериной 8 апреля 1783 года.
В манифесте излагалась история отношений России с Крымом. «Свету известно, что, имев со стороны Нашей толь справедливые причины не один раз вводить войска Наши в Татарскую область, доколе интересы Государства Нашего могли согласовать с жаждою лучшего, не присвояли Мы там себе начальства, ниже отмстили или наказали Татар, действовавших неприятельски против воинства нашего, поборствовавшего... в утушении вредных волнований. Но ныне, когда с одной стороны приемлем в уважение употребленные до сего времени на Татар и для Татар знатные издержки, простирающиеся по верному исчислению за двенадцать миллионов рублей, не включая тут потерю людей, которая выше всякой денежной оценки, с другой же, когда известно Нам учинилося, что Порта Оттоманская начинает исправлять верховную власть на землях Татарских и именно на острове Тамане, где чиновник ея, с войском прибывший, присланному к нему от Шагин-Гирея Хана с вопрошением о причине его прибытия публично голову отрубить велел и жителей тамошних объявил Турецкими подданными; то поступок сей уничтожает прежние Наши взаимные обязательства о вольности и независимости Татарских народов... и поставляет Нас во все те права, кои победами Нашими в последнюю войну приобретены были... и для того по долгу предлежащего Нам попечения о благе и величии отчества, стараясь пользу и безопасность его утвердить, как равно полагая средством, навсегда отдаляющим неприятные причины, возмущающие вечный мир между Империями Всероссийскою и Оттоманскою заключенный, который Мы навсегда сохранить искренно желаем, не меньше же и в замену и удовлетворение убытков Наших, решилися Мы взять под Державу Нашу полуостров Крымский, остров Таман и всю Кубанскую сторону».
Манифест торжественно обещал жителям охранять и защищать «их лица, имущество, храмы и природную веру», помочь им счастливо перейти «из мятежа и неустройства в мир, тишину и порядок законный», чем заслужат они наравне с «древними Нашими подданными... Монаршую Нашу милость и щедроту».
В работах о Крыме нередко можно встретить утверждение о том, что манифест был опубликован сразу после подписания[1] и что присоединение ханства к России состоялось 8 апреля (19 апреля н.с.) 1783 года[2]. События развивались иначе.
10 апреля 1783 года А.А. Безбородко уведомил отправившегося на юг Г.А. Потемкина: «С сим курьером посылаю к Вашей Светлости рескрипт с манифестом. Ея Императорское Величество повелеть изволила напечатать их секретно под ведением Господина Генерала-Прокурора, двести экземпляров с тем, чтоб по напечатании набор их запечатать до времени для сохранения в тайне. Все оные двести экземпляров при сем в особом пакете посланы. Что же касается до перевода на татарский язык, то Ея Величество предпочла зделать оный у вас чрез г. Рудзевича, нежели вверить Надворному Советнику Муратову, при посланнике татарском находящемся, дабы прежде времени не было открыто о сем намерении»*.
Манифест не только не был обнародован 8 апреля, но государыня не решилась доверить его перевод на татарский язык чиновнику Коллегии иностранных дел и предпочла Якуба Рудзевича, агента русского правительства, выполнявшего секретные поручения Потемкина и Румянцева. Сам факт печатания манифеста под наблюдением генерал-прокурора князя А.А. Вяземского (фактического министра внутренних дел, юстиции и финансов) свидетельствует о глубокой тайне, в которой принималось решение о присоединении ханства к империи.
Приведенный пример заставляет внимательнее вглядеться в документированную хронику главных событий 1783 года, связанных с последними месяцами существования Крымского ханства.
* * *
Вспоминая о событиях конца 1782 года, когда после очередного мятежа своих подданных хан Шагин-Гирей бежал под защиту русских войск и вместе с ними вернулся в Крым, И.М. Цебриков, секретарь российского резидента при хане П.П. Веселицкого, в своей записке, представленной в Коллегию иностранных дел, писал: «По исправлении же обоза и по переправе чрез Днепр корпуса Граф Дебальмен, умножив для Хана конвой, с корпусом достигли к Перекопу. Тут, простояв двое суток, вступили по ту сторону Перекопа, а... чрез три дни пошли без всякого от татар препятствия внутрь полуострова...
Премногое количество народа, являясь Хану, с покорностью испрашивали прощения, и тогда ж многим даны охранительные листы. Чрез несколько дней во многом числе явилось чиновников, прося у Шагина помилования, но он лично ни с одним не говорил, не допущая к себе, а всех... отсылал в распоряжение к... советнику Рудзевичу, в чаянии, как он давний его друг... при разбирательстве людей попечется о его пользе и ничего и из чести не уронит. Тамо г. Рудзевич каждого дня окружен был множеством крымцов, распоряжая ими. Распоряжал он и политическими делами, донося обо всем Графу Дебальмену. Вскоре из чиновных человек до 20-ти взяты под ханский караул, а 4-ре ширинские старшины... Сеит-Шах и Мегмет-Шах мурзы, Султан Мамбет мурза и Ниет-Шах мурза под российскую стражу. Следуя всемилостивейшему Самодержицы повелению о пощадении повинную приносящих, г. Рудзевич особливо последних 4-х человек уверял о покровительстве корпусного командира, чем они весьма ободрены были, ибо Хан зело гневался на Сеит-Шаха»[3].
Для гнева были причины: Сеит-Шах мурза, принадлежавший к ширинскому роду (одному из самых знатных и влиятельных среди крымских татар), командовал войсками мятежников, от которых Шагин-Гирей был вынужден бежать на российском военном судне из Кафы в Керчь, под защиту русского гарнизона.
Итак, к середине ноября 1782 года операция по восстановлению власти хана Шагин-Гирея в Крыму была завершена. Все кончилось без кровопролития. Главари и активные участники мятежа (около 30 человек) были взяты под стражу. В их числе оказались и старшие братья хана: провозглашенный мятежниками новым ханом Батыр-Гирей и Арслан-Гирей.
Властолюбивый Шагин-Гирей, строивший грандиозные, но нереальные планы создания из ханства сильного государства, способного играть важную роль в большой политике, столкнувшись с непониманием и ненавистью своих подданных, пережил тяжелые дни. Теперь для него наступило время торжества и мести. Хан не любил Бахчисарай и предпочел поселиться в деревне, в 10 верстах от Карасубазара, под прикрытием двух российских пехотных полков с артиллерией. В Карасубазаре расположилась главная квартира командовавшего Крымским корпусом генерал-поручика графа А.Б. Дебальмена. Там же находился чрезвычайный посланник и полномочный министр при хане П.П. Веселицкий, вскоре получивший указ о своем отзыве в Россию. В Карасубазаре оказался и Я.И. Рудзевич, прикомандированный Потемкиным к графу Дебальмену.
* * *
Первая половина плана князя Григория Александровича, начертанного летом–осенью 1782 года, была выполнена. Но Потемкин предложил императрице кардинальное решение вопроса. «Татарское гнездо в сем полуострове от давних времен есть причиною войны, беспокойств, разорения границ наших и издержек несносных», — писал он Екатерине, доказывая необходимость присоединения ханства к России.
В течение двух с половиной веков крымские ханы (вассалы турецкого султана) многократно совершали конные набеги на русские земли. Горели города и села. Гибли люди. В 1571 году хан Девлет-Гирей прорвался к Москве и сжег столицу. Уцелел только Кремль. В полон были угнаны десятки тысяч русских людей, чтобы продать их на крупнейших невольничьих рынках того времени — в Кефе в Крыму и в Анапе. Почти два столетия у нас существовал особый налог, собиравшийся для выкупа пленников, захваченных ханством. По подсчетам историков, набеги крымцев стоили Московской Руси до двух миллионов человек. Окрепшее русское государство не раз пыталось снять угрозу с юга и обеспечить выход к Черному морю, которое еще в ХI веке звалось Русским морем. Походы князя В.В. Голицына при царевне Софье (1687 и 1689) кончились полным провалом.
Стоившие больших жертв Азовские походы Петра завершились взятием Азова — важной турецкой крепости в низовьях Дона. Однако новый поход полтавского победителя против османов и крымцев едва не закончился катастрофой. Окруженную в 1711 году на Пруте русскую армию спасли дипломаты. Пришлось вернуть Азов.
Война 1735–1739 годов была успешнее. Русские войска впервые прорвались в Крым, а в генеральном сражении при Ставучанах сумели разбить турецкую армию. Но результат оказался скромным — приобретение все того же Азова.
С развязанной Портой в 1768 году войной связан последний набег крымской конницы на Новую Сербию (предтечу Новороссии). После набега остались тысячи сгоревших изб, амбаров, десятки порушенных церквей и сотни порубленных жителей. Но война только начиналась. Выдающиеся победы русской армии и флота потрясли Османскую империю. Русские войска заняли Крым. Казалось, можно было подвести черту под крымским вопросом. Однако в Кючук-Кайнарджийском мирном договоре удалось (с большим трудом) добиться только признания ханства независимым государством. Хан Сахиб-Гирей, подписавший с Россией соответствующий договор еще до завершения войны, тут же нарушил его, позволив высадившемуся в Алуште турецкому десанту перебить свиту российского резидента П.П. Веселицкого. Русские войска разбили десант, а пришедшее известие о заключенном в Кючук-Кайнарджи мире спасло дипломата.
Можно представить, как на подобное вероломство ответила бы любая европейская держава. Россия оставила кровавую выходку без последствий. В соответствии с заключенными договорами русские войска были выведены из Крыма. Борьба продолжилась дипломатическими средствами. Сначала Турции удалось продвинуть в ханы своего ставленника Девлет-Гирея. Ответом России стал ввод войск на полуостров и поддержка Шагин-Гирея, правителя Ногайских орд на Кубани и на Тамани. В марте 1777 года избранный ногайцами ханом Шагин-Гирей высадился в Крыму, и диван в Бахчисарае утвердил его. Сторонники турецкого ставленника были рассеяны одними маневрами войск под командованием Суворова. Девлет-Гирей бежал на турецком корабле. Осенью того же года разразился мятеж, подавленный русскими войсками. Весной 1782 года последовал новый мятеж. Шагин-Гирей с небольшой свитой бежал в Керчь, под защиту русских войск, и обратился к императрице за помощью. Посланный к нему Александр Самойлов доносил из Керчи своему дяде Потемкину: «Господин Веселицкий сообщил мне и то про намерение Ханово — есть таковое, чтобы до будущей зимы, а не далее весны, просить Всемилостивейшую Государыню, чтобы она изволила принять ево в подданство свое»[4].
Хорошо знавший историю и сознававший стоявшие перед Россией геополитические задачи, Потемкин подал императрице записку-меморандум. «Крым положением своим разрывает наши границы. Нужна ли осторожность с турками по Бугу или с стороны кубанской — в обеих сих случаях и Крым на руках. Тут ясно видно, для чего Хан нынешний туркам неприятен: для того, что он не допустит их чрез Крым входить к нам, так сказать, в сердце, — писал генерал-губернатор Новороссии. — Всемилостивейшая Государыня!.. презирайте зависть, которая Вам препятствовать не в силах. Вы обязаны возвысить славу России. Посмотрите, кому оспорили, кто что приобрел: Франция взяла Корсику, Цесарцы без войны у турков в Молдавии взяли больше, нежели мы. Нет державы в Европе, чтобы не поделили между собой Азии, Африки, Америки. Приобретение Крыма ни усилить, ни обогатить Вас не может, а только покой доставит... Вы сим приобретением безсмертную славу получите и такую, какой ни один Государь в России еще не имел. Сия слава проложит дорогу еще к другой, и большей славе: с Крымом достанется и господство в Черном море»[5].
Князь лично в сентябре 1782 года отправился на юг и провел переговоры с Шагин-Гиреем[6].
Императрица, соглашаясь с доводами Потемкина, все же решила запросить мнение Коллегии иностранных дел. В ответной записке, подписанной всеми членами коллегии, говорилось: «Турки никогда не привыкнут видеть татар совсем от себя отделенными... они никогда не престанут разтравлять и заводить между ими всякие раздоры и неустройствы, явно или под рукою, применяясь к обстоятельствам... в надежде томить здешний Двор скучным вниманием, обременять его чрезвычайными издержками и частыми военными ополчениями, а напоследок воспользоваться первым способным случаем к новому себе порабощению Крыма и всех татар, приуготовя их внутреннею безурядицею искать в оном спасения и благоденствия. Последнее в Крымском полуострове возмущение есть, конечно, плод таковой политики... Но теперь, когда твердостию Вашего Императорского Величества первая попытка в самом начале уничтожена, видим мы далее из всего поведения Порты Оттоманской, что она приведена в крайнюю заботу и недоумевает, каким образом выдраться из лабиринта и сбыть с рук татарских магзаржиев. Это доказывает, что Империя Турецкая совсем уже не та стала, каковою она прежде чрез многие веки была, не в разсуждении одних окрестных народов, но и глазах всей Европы. Требования ея были уважаемы не по мере справедливости, а по мере страха превосходных ея сил... Теперь она сама не может не познавать и не чувствовать своего ослабления и превозможения России».
Подчеркнув это важнейшее изменение соотношения сил, члены коллегии сочли необходимым в качестве первого шага занять Ахтиарскую гавань в Крыму и учредить там военный порт для строящегося в Херсоне флота, не имевшего свободного выхода в Черное море. В случае новой войны с Портой следовало сразу присоединить Крым, а из завоеванных Молдавии, Валахии и Бессарабии создать независимое государство, которое бы составило «между тремя Империями прочную и почтительную барьеру». Это было повторением большого плана Екатерины, которым она в начале сентября 1782 года поделилась со своим союзником — императором Иосифом.
Далее в записке было признано желательным присоединить Крымское ханство до начала большой войны, чтобы обеспечить безопасность границ и ослабить противника. Руководители внешнеполитического ведомства подробно разобрали варианты возможного участия в конфликте европейских держав, и прежде всего Франции, Пруссии и Швеции. Шведский король, по мнению членов коллегии, добившись после переворота «самовластного правления», получил «больше поворотливости, нежели прежде быть могло, но, с другой стороны, оказывается из дел и упражнений его, что он больше склонен обращать сию поворотливость в забаву себе и народу своему, нежели в пользу или на произведение каких-либо политических видов». Авантюризм Густава III создавал серьезную проблему: диверсия в Финляндии могла отвлечь часть сил русской армии.
Прусский король Фридрих II — главный противник Австрии — мог своими интригами побудить Густава ввязаться в конфликт. Многое зависело от позиции Франции, давней союзницы Порты. В случае войны России и Австрии против Турции Франция «предпримет все для спасения Порты», сознавая, что сами турки защищаться не в силах. Но Франция, втянувшись в длительную войну против Великобритании на стороне восставших североамериканских колоний владычицы морей, при вооруженной поддержке Испании и Голландии, истощила свои силы и финансы. Англия, несмотря на морские победы, рассталась с надеждой удержать колонии и 19/30 ноября 1782 года пошла на подписание прелиминарного (предварительного) мира с Североамериканскими Соединенными Штатами. Начались переговоры с Испанией и Францией. Ослабленная войной Англия искала союза с Россией и занимала благоприятную позицию по отношению к ее политике.
«Доколе настоящая морская война продлится, удовольствуется, по всей вероятности, Франция действовать у Порты советами и увещаниями своими, дабы она нужде на время уступила. Когда же с Англиею мир возстановлен будет, а с оным пройдут все ея заботы и опасения, тогда может она лехко подвигнуться на другие меры противу нас и Императора Римского», — констатировали члены Коллегии иностранных дел. Действуя прямо, Франция могла помешать проходу русского флота в Средиземное море; действуя косвенно — подбить Швецию и Пруссию на вступление в войну в качестве союзниц Порты[7].
Русско-австрийский союзный договор во многом обеспечивал безопасность западных границ. Следовательно, международная обстановка была благоприятной для решения крымского вопроса. План Потемкина в основном был поддержан членами коллегии: вице-канцлером графом И.А. Остерманом, А.А. Безбородко и П.В. Бакуниным. По общему мнению, операция должна была готовиться и проводиться в глубокой тайне.
14 декабря 1782 года Екатерина секретнейшим рескриптом на имя Потемкина повелела в условиях обострения отношений с Портой готовить операцию. Потемкин составил план ведения боевых действий на случай войны. Сотрясаемая внутренними смутами, Турция выжидала. Было решено «впредь до времени» ограничиться овладением Ахтиарской гаванью*.
* * *
20 января 1783 года Потемкин приказал генералу Дебальмену: «Высочайшая Ея Императорского Величества есть воля приобресть навсегда гавань Ахтиарскую, исполнение чего и возлагаю я на Ваше Сиятельство. Вы, содержа в непроницаемой тайне вам предписанное, объявите Хану, что имеете повеление расположить главную часть войск у оной гавани... присовокупив к тому, что флот Ее Императорского Величества, не имея в Черном море гавани, не может употребиться к удержанию действий на море, турками производимых, а чрез то невозможно будет защищать и его самого... ежели Хан на сие отвечать вам будет с упрямством, то Ваше Сиятельство в разговоре упомяните ему, что вы имеете повеления... приготовить войски к выходу из Крыма, и тогда ту часть войск, которая оставлена при Хане для его охранения, присовокупите к Ахтиару же, куда и отправляется для назначения укреплений инженер... Но если бы Хан без всякого упрямства строению способствовал, в таком случае войски, находящиеся при нем, по-прежнему оставьте. Рекомендую вам ласкать правительство Татарское, стараясь приобресть на свою сторону начальников, кои в народе важны. Не упустите, Ваше Сиятельство, употребить все способы завести в них доброхотство и доверие к стороне нашей, дабы потом, когда потребно окажется, удобно можно было их склонить на принесение Ея Императорскому Величеству просьбы о принятии их в подданство»[8].
23 января 1783 года последовал приказ вице-адмиралу Ф.А. Клокачеву: «При настоящем поручении Вашему Превосходительству команды над флотом на Черном и Азовском морях находящимся, весьма нужно скорое ваше туда отправление, чтобы, приняв в ведомство ваше состоящие там корабли и прочия суда, идти в море могущие, снабдить их всем потребным к предпринятию немедленного плавания. Собрав повсюду теперь находящиеся, кроме тех, кои нужны для примечания в Керченском проливе, имеете войти со всеми в гавань Ахтиарскую, где командующий войсками в Крыму г. Генерал-Порутчик и Кавалер Граф Бальмен сильный учинил отряд, как ради охранения, так и для производства тамошних укреплений... Я рекомендую Вашему Превосходительству стараться ласковым обхождением с тамошними жителями приобресть их доверенность. Сие подаст вам способ чрез них часто узнавать о состоянии турецких морских сил...»[9].
В тот же день были посланы ордера генерал-поручикам Дебальмену, Суворову (на Кубань), Павлу Потемкину (на Северный Кавказ) и Текелли (в Кременчуг) с требованием еженедельной присылки «вернейших сведений» о происходящем «в области турецкой и прочих в том краю наших соседей, о всех движениях тамошних и о слухах, у них носящихся»[10].
Не забыл Потемкин и своего агента: 23 января надворный советник Якуб Рудзевич был всемилостивейше пожалован в чин канцелярии советника[11]. Согласно табели о рангах,
этот чин приравнивался к чину полковника. Светлейший князь был доволен своим подчиненным. Но почти в то же самое время против Рудзевича были выдвинуты серьезные обвинения. Вот как выглядели действия Якуба-аги по свидетельству И.М. Цебрикова. В начале декабря Сеит-Шах мурза «часто ночью с тремя своими товарищами хаживал к Рудзевичу, просили о спасении от руки Хана, и г. Рудзевич наисильнейше их обнадеживал покровительством». Он имел с ними разговор о переходе крымских жителей в подданство России. Влиятельные ширинские мурзы обещали «весь народ наклонить». Об этом Рудзевич сообщил в донесении Потемкину от 6 декабря, причем с текстом донесения ознакомил Дебальмена и других генералов.
Между тем Хан повелел собрать с каждой деревни «по два человека старшин, мулл и из других лутчих людей для обличения преступников в их против него и области поступке». 20 декабря в селении, где находился хан, собралось до 3 тысяч человек. 25-го им было сказано, что «Хан Шагин-Гирей, их Государь, будет судить... законом Бога и народным правосудием тех преступников за изгнание его и за то, что область ими приведена к крайнему раззорению».
26-го начался суд. Собранную толпу вопрошали, виновен ли сам хан в заведении регулярного войска, чеканке новой монеты и прочих преступлениях, в которых его обвиняли мятежники. Народ кричал «Нет!» 28 декабря собрание подтвердило, что «все мятежники повинны смерти, о чем и приговор читан». На другой день 11 человек во главе с Халым-Гиреем (султаном Керченской округи, родственником хана) были побиты камнями, причем, пока люди хана не подали пример, толпа не решалась на убийство. Рудзевич под предлогом болезни все эти дни находился в Карасубазаре. Известие о публичной казни привез племянник Рудзевича капитан Ибрагимович. Все были поражены происшедшим. Веселицкий напомнил капитану, как 31 августа в Керчи в его присутствии хану были зачитаны рескрипты императрицы о человеколюбии и пощаде к пришедшим с повинной. Тот, изображая величайшее угрызение совести (по словам Цебрикова), отвечал: «Право, Ваше Превосходительство! и Его Светлость (то есть хан) не думал, что чернь так осерчала, да разсудите, доколе и ей терпеть».
Веселицкий хотел просить аудиенции у хана, но потом решил, что вмешаться должен старший начальник — Дебальмен. Но граф оказался болен. А казни продолжались. Хану были выданы ширинские мурзы, с которыми Рудзевич вел переговоры и которых он заверял в том, что они останутся живы. Хан сослал их в Чуфут-Кале, но уже по дороге Сеит-Шах мурза был «задавлен, другой в крепости умре, два же содержались тамо живы». Обо всех этих интригах Рудзевича Цебриков донес А.А. Безбородко. Сославшись на подпоручика Кираева, он обвинил Якуб-агу в утаивании донесения Потемкину от 6 декабря[12]. Это подтвердил сам Иван Кираев, состоявший в штате Веселицкого и выполнявший важные поручения при хане, как человек, знающий татарский язык. В письме к Потемкину от 24 февраля 1783 года Кираев рассказал о тесном сотрудничестве с Рудзевичем, который ему доверился и открыл суть секретного поручения Светлейшего князя — о приведении крымских жителей в подданство России. Кираев лично под диктовку Рудзевича писал донесение от 6 декабря о переговорах с Сеит-Шахом. Но спустя два месяца обнаружил это донесение в вещах Якуб-аги, хотя тот публично жаловался на неполучение ответа. «Колеблясь мыслями, начал я подозревать моего милостивца, из рода Липкан происшедшего, и не знал, что мне осталось делать при таком случае». Подпоручик хотел все рассказать Дебальмену, но не смог из-за болезни последнего. Раскрыть Веселицкому подробности своих отношений с Рудзевичем не решился, «потому что еще при удостоении г-м Рудзевичем своею меня доверенностию приказывал он мне никому не открывать о толико важных преположениях для Крыма. А наконец принужден усердием к Отечеству и, зная, что Ваша Светлость могущественно руководствовать изволите делами, относящимися и до Крыма, натуральным местоположением Российской Империи принадлежащего, за необходимое признал о всем донести одному высокому вашему сведению».
Кираев честно признался, что не хочет участвовать в интригах Рудзевича, который отъехал в Петербург*.
В письме к Безбородко (15 апреля 1783 года) Потемкин отвел обвинения, возводимые на Рудзевича. «Что касается о донесении Цебрикова, сие не иное что, как хитрость Шагин-Гирея Хана, которому он предан. А Хан не любит Якуба-агу и опасается его»**.
Судя по всему, Рудзевич, отдавший дипломатической службе не один десяток лет, оказался более изощренным политиком, чем его молодые оппоненты. Он хорошо знал крымские нравы, деспотизм и безжалостность восточных правителей, считавших главной своей обязанностью держать подданных в страхе. Воспользовавшись болезнью Дебальмена и бездеятельностью Веселицкого, Якуб-ага поощрял Шагин-Гирея на жестокие действия по отношению к активным участникам мятежа. Казни запугали население, но любви и верности к хану не прибавили. Крымская знать, духовенство и население стали искать защиты у России. Шагин-Гирей оказался в полной изоляции.
После присоединения ханства Рудзевич был введен в состав местного правительства. Когда в конце 1784 года Яков Измайлович (Якуб-ага) умер, его жене была положена генеральская пенсия, дочерям пожаловано по 5000 рублей на приданое. Сыновья были взяты в кадетский корпус. Один из них впоследствии в генеральских чинах прославился в войнах против Наполеона.
* * *
7 февраля 1783 года последовал рескрипт Потемкину о необходимости прекратить жестокие казни в Крыму. Светлейший князь, еще не получив рескрипта, уже указал Дебальмену, как использовать сложившуюся обстановку. 2 февраля он писал: «Из донесений Вашего Сиятельства ко мне видно мне было, что начальники противных Хану сборищ вверяли себя войскам Ея Императорского Величества в уповании, что вы охраните их от мщения, но теперь дошли до меня слухи, что уже Хан, прикрыв себя незлобием, вручает винных наказанию народному. Таким образом, некоторые лишены жизни. Стыдно Его Светлости поступать бесчеловечно, где щедрота нашей Монархини, вводя его в прежнее достоинство, уверяла раскаивающихся спасать».
Далее следовало поручение, раскрывающее главный замысел Потемкина: «Ваше Сиятельство получили уже мои предписания о занятии Ахтиарской гавани, где вы разрешены принимать ищущих покровительства в границах России, хотя бы целых поколений. Таковыми вы границами должны разуметь и окружности Ахтиарской гавани... Кто бы туда ни пришел, тот будет подданный Ея Величества. Сим способом вы можете извлекать несчастных от варварских мучений и самого Хана чрез сие учинитие осторожным»[13].
19 февраля курьер скачет в Крым с новым ордером Потемкина Дебальмену. Ссылаясь на рескрипт императрицы, князь предписывает «по содержанию онаго объявить Хану в самых сильных изражениях, что Ея Императорское Величество с прискорбием получить соизволила сие неприятное известие, что когда восстановление его обладания совершилось подъятием оружия Ея без всякого пролития крови и когда участвовавшие в возмущении приведены были в раскаяние, то не требовало ли самое человечество пощадить обратившихся к повиновению».
Потемкин требует напомнить хану, что казни, произведенные им после подавления мятежа 1777 года, «не могли устрашить других, а только огорчили его подданных и приуготовили последнее возмущение. Он должен ведать, что естли бы Ея Императорское Величество таковую суровость с его стороны предвидеть изволила, не обращены бы были войски Ея на его защиту, ибо несходно то с правилами Ея Величества, чтоб силою Ея низверженных попускать на истребление. Скорее Ея Величество оставить изволит всякое ему пособие, нежели распространить оное на угнетение рода человеческого, что милость и покровительство Ее не на одну его особу, но вообще на все татарские народы распространяются, и что потому Ея Величество желать изволит, дабы он управлял сими народами с кротостию, благоразумному владетелю свойственной, и не подавал причин к новым бунтам, ибо... сохранение его на Ханстве не составляет еще для Российской Империи такого интереса, для которого Ея Величество обязаны были бы находиться всегда в войне с Портою».
Дебальмен должен был заключить «сие изъяснение» требованием к хану, чтобы «до совершенного приведения в порядок дел в том краю он отдал на руки военного Ея Величества начальства родных своих братьев и племянника, також и прочих, под стражею находящихся... дабы татара ведали, что подобные казни Ея Императорскому Величеству и военному Ея начальству всемерно отвратительны, что Ея Величество ничего не оставит употребить ко пресечению их и что все те, кои прибегнут под защиту войск Ея, воспользуются полною безопасностию».
В случае отказа хана отдать своих братьев и племянника «всю стражу, при нем находящуюся, взяв, отправить к Ахтиарской гавани... Естли б Хан поступил на казнь означенных князей крови его, то сие долженствует служить поводом к совершенному отъятию Высочайшего покровительства от сего владетеля и сигналом к спасению Крыма от дальнейших мучительств и утеснений. Сие последнее содержа до времени в единственном ведении вашем, имеете немедленно ко мне рапортовать, какое произведут действие в Хане увещания ваши, в народе же обнадежение Высочайшего покровительства, присовокупя к тому сведения о настоящем расположении крымцев, которые тем более должны обнаружиться, чем известнее им будут человеколюбие и великодушие всемилостивейшей нашей Монархини»[14].
К этому времени в Петербурге были получены известия о заключении прелиминарного мирного договора между Великобританией с одной стороны и Францией, Испанией с другой (9 января по старому стилю). И хотя России и Австрии была предложена почетная роль посредничать при окончательном примирении враждовавших держав, с присоединением Крыма следовало поспешить.
28 апреля Безбородко писал П.А. Румянцеву: «Дела наши с Портою, несмотря на учиненный ею ласковый ответ с принятием трех пунктов, от нас предложенных, продолжаются без совершенного окончания. Порта старается выиграть время, производя свои оборонительные приуготовления». Поэтому посланнику в Царьграде Я.И. Булгакову даны наставления «решить все дело ясным и окончательным постановлением о торговле, о неучастии Порты в татарских делах и о выгодах Молдавии и Валахии, а инако и самое продолжение негоциации примется за отказ. Сверх того, решено взять во владение наше гавань Ахтиарскую в Крыму, а при случае шуму или упорства по сему или другим пунктам, — и далее, хотя и без войны, распространить свои приобретения»[15].
Фельдмаршалу, который на случай новой войны с Портой должен был возглавить действующую армию, осторожно намекнули на присоединение Крыма. Потемкин тоже соблюдал тайну. 28 февраля он дал наставление С.Л. Лашкареву, назначенному резидентом к хану вместо вялого Веселицкого с поручением содействовать генералу Дебальмену. О присоединении ханства не было сказано ничего*.
Лишь 11 марта императрица поставила Румянцева в известность о принятом решении и запросила его мнения относительно сделанных на случай разрыва с Портой распоряжений. Самого рескрипта найти не удалось. Его содержание известно по ответному донесению Румянцева от 1 апреля. Одобрив сделанные распоряжения, фельдмаршал сравнил настоящую обстановку с обстановкой 1778 года, когда после мятежа в Крыму Россия оказалась на грани войны с Турцией. «Не могу я в желаемых успехах ни малейшего иметь сомнения, — заключил Румянцев. — Союз с Императором (который тогда меня больше самих турков озабочивал) должен теперь по делам Вашим с Портою ежели не пособствовать, то весьма их облегчать»**.
* * *
28 марта вице-канцлер Остерман вместе с членами Коллегии иностранных дел подробно обсудил этапы операции и меры по ее дипломатическому обеспечению. Публикуемая впервые записка от 28 марта представляет большой интерес. В ней говорилось: «Положено вследствие известных бумаг заготовить следующее.
1. Рескрипт к Князю Потемкину, что Ея Императорское Величество, понесши убытки денежные со времени заключения мира на татарские дела, более двадцати миллионов... испытав, что независимость татарская не принесла той пользы, какой ожидать было можно, по причине неусыпного от турок старания усилиться в Крыму решилась занять сей полуостров в замену помянутых издержек и в отнятии впредь и навсегда иметь с Портою новые распри. Время к сему тем удобнее, что Хан Крымский Шагин-Гирей изъявил свое желание о доставлении ему в Персии владения, и для того Князю Потемкину от корпуса, ему вверенного, то занятие произвесть тотчас без всякой огласки, а заняв сперва делом, обнародовать Манифест Ея Императорского Величества, препровождаемый его собственным имянем или универсалом. Тут же должно быть сказано, что Хан долженствует выведен быть для препровождения его в Персию с корпусом войск Ея Величества, для подкрепления его назначенного... (Далее идет уточнение условий водворения Шагин-Гирея на персидский престол — «нового знака высочайшего к нему благоволения». Шагин-Гирей, став шахом, должен заключить с Россией договор, который обеспечит независимость «и союз с нами грузинцев и армян», свободу торговли на Каспии. В случае смерти Шагин-Гирея его наследники должны утвердить договор, подтвердив при этом, чтоб все корпусы остерегалися от наступления на войски или владения турецкие, исключая обороны.)
2. Манифест Ея Императорского Величества, которым означатся причины, побудившие на занятие Крыма, обнадежение жителей, что они будут пользоваться свободою веры, правом неотъемлемым собственности и всеми теми выгодами, коими пользуются природные российские подданные; охранены будучи силою Ея Императорского Величества в непременном владении, именитые родом и чинами люди будут отличены по их знатности и достоинству.
3. Письма Князя Потемкина, содержащие в себе известия, что, заняв Крым, утверждает он на первое время Правительство и разные делает распоряжения, времени и обстоятельствам сходные...
4. Секретнейший рескрипт в цифрах Булгакову, коим, извещая его предварительно о всем сем и повелевая хранить то в непроницаемой тайне, приготовиться в случае разрыва с Портою сохранить архив свой и не прежде вызываться на отъезд, как получив о том точное отсюда повеление, или же как визирь станет его понуждать к изъяснениям, чтоб и при том вызове сказал он причины, к тому побудившие, и как одна из них, чтоб отнять впредь всякой случай к ссорам с Портою и удобнее с нею сохранить мир, преподав ей в том наисильнейшее уверение; но буде бы Порта то приняла в знак неприязненных действий, формально объявила войну, в таком случае ему требовать себе отпуска и, не делая никакой визиты, отъехать. Должно рескрипт Булгакову отдать на руки Князю Потемкину для отправления.
5. Рескрипт Фельдмаршалу Графу Румянцеву-Задунайскому, объясняя ему положение дел, намерения здешние, запасной план операций в случае разрыва, прилагая росписание войск и препоручая все теперь в главную его команду. Тут же включить ему и некоторые наставления и в случае разрыва трактовать с турками.
Должно ль ему сделать конфиденции о нашем с Австрийцами положении? Кажется, должно — для соглашения о мерах.
Что до союзников и соблюдения с ними доброй веры касается, то нужны следующие правила.
6. По соглашению с Князем Потемкиным, переждав недели три, написать письмо от Ея Императорского Величества к Императору, не делая Ему подробно о Крыме сообщения, но сказать только в ответ на письмо Его в самых учтивых выражениях, что, по собственному Его Величества мнению, настоящее время не столь удобно к произведению в действие великих намерений, о коих прежде оба Государя соглашались, то и оставляет Ея Императорское Величество снестися при первом удобном случае с Его Императорским Величеством о всем том, что письмо Его содержит, уверяя Его в своей готовности и расположении содействовать приращению славы Его и могущества Австрийской Монархии; но что касается расположения Ея Величества, то известно, что с самого заключения мира Ея Величество, пребывая во всегдашнем вооружении, при нынешнем нерасположении не может не помышлять о предохранении себя впредь от таких убытков и хлопот и об отъятии повода к таковому безпокойству с Портою, а потому и о постановлении себя в такое выгодное состояние и дать своим делам новый оборот. Ея Величество, будучи уверена в союзе и дружбе Императора, не сомневается, что если Король Шведский или Прусский, а особливо последний, учинит какую-либо диверсию или нападение, Император подаст Ей всевозможное в том пособие, так как и Ея Величество не отречется подкрепить Его при всяком со стороны соседей Его нападении, почитая свои интересы за одно, и уверена, впрочем, что все то, что к тишине и пользе Ея Империи служит, Ея Союзнику угодно. Равно, как и Его выгоды и спокойствие Ея Величеству приятны.
7. Министра Датского, призвав, сказать о неоконченных делах наших с Портою и о всегдашних беспокойствах, а притом и об известиях полученных, что Шведы к нам некоторое изъявляют движение, почему и следует им оказать с вашей стороны бдение и готовность.
8. Когда получен будет рапорт предварительный Князя Потемкина об исполнении сего, тотчас послать курьера в Вену с подробным уведомлением Князь Дмитрия Михайловича о всем происшедшем и с письмом дружественным к Императору, а Кобенцелю после сказать на словах о происшедшем прежде других министров.
Датскому и Прусскому министру тогда же объявить, спустя после Цесарского дни два, а по получении обстоятельного рапорта и прочим сказать просто без всякой письменной нотификации, дав только разуметь причины и доброе намерение отнять повод к разрыву. О Шведских и Прусских...»[16] На этом документ обрывается. В том же деле хранится и другой черновик (первоначальный), написанный рукой Безбородко, самого деятельного члена коллегии, пользующегося полным доверием Екатерины и Потемкина.
Документ не требует комментариев. Обращает на себя внимание тщательность проработки операции. Главным действующим лицом назначен Потемкин, инициатор присоединения Крымского ханства к России. Основные аргументы взяты из поданных князем представлений императрице. Очень подробно рассмотрены отношения с союзником — австрийским императором. Еще в ноябре 1782 года Иосиф (едва поправившись после тяжелой болезни) принял предложенный Екатериной план изгнания османов из Европы, восстановления Греческой империи и создания из Молдавии, Валахии и Бессарабии государства под именем Дакия, которое служило бы буфером между всеми соседями. Австрийское руководство заявило притязания на значительные территории, входящие в состав Оттоманской империи, и даже на часть земель Венецианской республики в Адриатике с компенсацией венецианцам турецкими же владениями. Но, судя по донесениям Я.И. Булгакова, большой войны не предвиделось. Порта страшилась объединенных сил России и Австрии. Получалось, что Россия присоединяла Крым, а сильно рисковавшая союзная Австрия оказывалась ни с чем. Поэтому императору давались заверения в том, что за эту услугу императрица твердо поддержит союзника в случае нападения Пруссии — главной соперницы Австрии.
Другая союзница России — Дания, согласно договору, обязалась выступить против Швеции, если бы последняя решилась оказать услугу Порте диверсией в Финляндии, вблизи столицы империи — Петербурга.
* * *
Обратим внимание на одну подробность. Важнейшим условием присоединения Крымского ханства оставалась судьба самого Шагин-Гирея. «Потемкин рекомендует императрице с ним не церемониться и попросту обмануть его», — утверждает современный автор, цитируя фразу из записки Потемкина: «Хану пожалуйте в Персии что хотите. Он будет рад. Вам он Крым поднесет нынешную зиму, и жители охотно принесут о сем просьбу». Автор прибавляет: «Насчет легкости, с которой хан намерен будет “Крым поднести” России, Потемкин позволил себе заблуждаться. Князь не мог не знать, что таких намерений у хитрого хана в 1782 году не было и быть не могло; ведь Шагин-Гирей, несмотря ни на что, очень надеялся на поддержку и помощь турецких правителей»[17].
На самом деле никакой помощи от турецких правителей Шагин-Гирей ждать не мог, потому что с мая по конец октября 1782 года именовался ханом чисто номинально. Спасаясь от ненависти своих подданных, он бежал под защиту русских, а не турецких войск. Судьба властелина Крыма целиком зависела от поддержки российской императрицы. Он мог рассчитывать на усиление своей власти только в условиях новой большой войны и пытался спровоцировать конфликт между Россией и Портой. Русской дипломатии удалось избежать войны, а Потемкин выдвинул разменный «персидский вариант». Уступая ханство России, Шагин-Гирей мог получить власть в Персии, где шла жестокая борьба местных феодалов за шахский престол.
Потемкин еще в начале 1780 года командировал Суворова в Астрахань. В поставленных перед ним задачах значилось: закрепление на южном берегу Каспия, получение крупных торговых привилегий в Персии, восстановление армянского государства. Затянувшаяся война ведущих европейских колониальных держав изменила планы Потемкина: было решено отложить персидскую экспедицию ради более важной и близкой цели — Крыма. Мятеж 1782 года ускорил кардинальное решение крымского вопроса. Однако Персия не была забыта. Сформированный в конце 1782 года Новолинейный корпус (вскоре переименован в Кавказский) в случае войны с Портой должен был идти через Дербент, Баку в Закавказье и оттуда нанести удар туркам с тыла. При благоприятной обстановке корпус мог быть использован для водворения в Персии Шагин-Гирея. Об этом прямо говорилось в рескрипте на имя Потемкина от 8 апреля 1783 года, в котором подробно излагался составленный Светлейшим князем план большой войны: «Открываем Мы ему (Шагин-Гирею. — В.Л.) по собственному его желанию дорогу в Персию»[18]. Хан не только был в курсе этого предложения, но и поспешил дать письменное согласие императрице[19].
Автора изложенного оригинального плана уже не было в Петербурге. 6 апреля 1783 года Потемкин писал командиру Кавказского корпуса (своему троюродному брату): «Братец Павел Сергеевич! Я сию минуту еду в Херсон. Извещаю тебя секретно, что Крым и Кубань присоединить решено к России. Вам скоро пришлю ордер с повелением наклонить закубанцев. Может быть, я к тебе забегу посмотреть тамошний край... Доктору отпиши мое удовольствие, только постарайся ево выманить оттоль. Он усерден да хвастлив и больше оказывает себя, нежели надобно»[20]. Последние слова относятся к Якову Рейнегсу. Этот немец много путешествовал по Кавказу. В 1781 году в Петербурге он получил от Потемкина задание провести в Тифлисе переговоры с Ираклием о принятии Картли-Кахетинского царства под протекторат России. Рейнегс вел также переговоры и с католикосом армян Гукасом. Как видим, «персидский вариант» тщательно прорабатывался.
* * *
10 апреля в письме к П.С. Потемкину Безбородко сформулировал принципиальный поворот русской политики, главным инициатором которого был князь Григорий Александрович: «Взялися за ум думать о такой стороне, которая для нас поистине нужнее всех немецких дел, где для нас ни пользы, ни большой чести нет»[21].
Немецкими делами в ущерб коренным российским интересам увлекался только что скончавшийся граф Н.И. Панин, многолетний глава Коллегии иностранных дел.
Г.А. Потемкин покинул Петербург за два дня до подписания официального манифеста о присоединении Крымского ханства к России. Это была продуманная акция, предпринятая с целью как можно дольше держать европейские дворы в неизвестности относительно готовящихся событий. Никто точно не знал, куда и зачем отправился второй человек в государстве. Поездкой Потемкина интересовался поклонник прусского короля великий князь Павел Петрович. Шведский король будет спрашивать об этом во время свидания с Екатериной в июне 1783 года в Финляндии.
Отметим, что 8 апреля императрица подписала несколько важных секретных документов: рескрипт Потемкину, рескрипт Я.И. Булгакову, рескрипты генералам Репнину и Салтыкову, чьи корпуса должны были выдвинуться на границу с Турцией. В тот же день государыня утвердила проект плаката — обращения Потемкина к жителям Крымского ханства по случаю их принятия в российское подданство.
Теперь вся тяжесть ответственности легла на плечи Светлейшего князя. Это была его первая по-настоящему крупная военно-дипломатическая операция. Потемкин постарался провести ее с минимальным риском.
* * *
Пока князь медленно подвигался на юг, в Крыму произошло неожиданное и важное событие. Выполняя наставления Светлейшего, граф А.Б. Дебальмен сделал хану выговор за учиненные казни и потребовал передать под охрану русских войск его братьев и других главарей мятежа. Шагин-Гирей повиновался, но вскоре приказал «собраться мурзам, духовенству и из черни от каждой деревни по два человека». Хан хотел получить одобрение своих действий подданными. Пока собиралось это «общество нарочных людей», в Карасубазар прибыл новый посланник С.Л. Лашкарев. Ночью 8 апреля он получил аудиенцию у Шагин-Гирея. Переданный Лашкаревым хану новый выговор императрицы «вверг его в сильные беспокойства, — повествует об этих событиях И.М. Цебриков. — С того 8-го числа не допущал к себе никого дней с восемь, и нихто не мог знать, до чего приведет его толь тесная суспиция духа... Всем тем заботясь, хан... 17-го числа апреля прислал к корпусному командиру Графу Дебальмену и Министру Веселицкому письма, в коих отозвался, что он по обстоятельствам времени, слагая с себя ханство, от правления совсем отказался»[22].
Веселицкий и Лашкарев, ничего не зная о секретном плане присоединения Крыма, пытались уговаривать Шагин-Гирея вернуться к правлению. О том же просили Дебальмена члены крымского правительства, ссылаясь на желание собранных ханом людей. Генерал предупредил, чтобы они «не отважились избрать себе другого хана до получения от Ея Императорского Величества на донесение его резолюции». В столицу и в Белоруссию к Потемкину поскакали курьеры.
Находившийся в Кричеве Потемкин, получив известие об отречении хана, 26 апреля послал в Крым курьеров с секретными ордерами Дебальмену и Лашкареву. Командующему Крымским корпусом приказывалось: «Не допускать хана возвратиться паки в старое состояние, а народ выбрать нового хана. Запретить правительству относиться к Порте... иметь правительство Крымское при себе, и естли между ними есть кто сумнителен, того отрешить. Поручено также приготовить умы народные к принятию подданства, а естли же усмотрится замысел противный, то оный уничтожить, и, буде нужно, то и военною рукою. Хану же объявить велено, что он в границах Российских лучше иметь может теперь пребывание»[23].
«Государь мой! — говорилось в письме к Лашкареву. — Я вам в сокровеннейшей тайне имею объявить, что область Татарская вскоре присоединится к России. Вам не было нужды уговаривать Хана принять паки власть, ибо оставление им державства нам полезнее всего для помянутого предприятия»*.
Потемкин поспешил сообщить свое мнение в Петербург. Его письмо императрице известно только в изложении: «Поступок Ханский Князь приписывает злости, происшедшей оттого, что ответ татарский не согласовал желанию Его оным пред Ея Величеством оправдаться. Забота же, с здешней стороны оказанная, произошла от нерешимости и незнания обращать случаи в пользу служащие (то есть Дебальмен и Лашкарев не смогли оперативно оценить новую ситуацию). В протчем утверждает Князь, что Хан подал много способу к достижению Высочайших намерений. Уведомил, что он (Потемкин. — В.Л.) спешит скорее прибыть в назначенное ему место, и сообщил копию с данного им повеления Графу Дебальмену»**.
В письме к Безбородко Потемкин предложил внести в первоначальный план важные изменения: «Как Хан исполнил то, что только с здешней стороны желать можно было, то следует зделать перемену в Манифесте, объявить поводом сложение Ханом его достоинства и что Россия не может в другой раз испытывать, каков будет новый Хан, претерпя убытки и при таком, который Порте не больше предан был, как и России. В протчем просит Князь о скорейшем ему доставлении экземпляров нового Манифеста»***.
Императрица не сочла нужным изменять манифест. К тому же, согласно плану, она уже направила в Вену конфиденциальное письмо с извещением о присоединении Крыма. Послу князю Д.М. Голицыну поручено было вручить лично императору экземпляр манифеста, хотя австрийский посол в Петербурге граф Кобенцель продолжал оставаться в полном неведении. Он даже убеждал российское руководство в том, что трения из-за Крыма можно уладить мирным путем.
Лучше всего продробности дипломатической борьбы, сопровождавшей операцию по присоединению Крыма, раскрывает личная переписка Екатерины с Потемкиным, изданная в 1997 году.
Существенным и важным дополнением является переписка Потемкина с Безбородко, большей частью еще не опубликованная. Так, 2 мая Безбородко сообщил князю: «С неделю будет тому назад Г-н Вице-Канцлер зделал Графу Кобенцелю известное Вашей Светлости откровение, которое столько привело его в изумление, что он долго опамятоваться не мог». Австрийский посол, пораженный известием о занятии Крыма, пытался доказать опасность этого шага тем, что Франция может счесть его за начало исполнения «самого главного плана» (то есть вытеснения османов из Европы и раздела их владений между Австрией и Россией) и, спасая Турцию, пошлет свой флот «даже в Черное море».
Не менее того Кобенцель был поражен и ответом: «Сия держава (Франция), естли еще и уважается у нас, конечно, не в ином виде, как по ея положению с Императором, который, несмотря на союз свой с нею, представляет ея для себя неполезною, а опасною, а впрочем, что до нас собственно касается, то мы знаем, что она больше худой воли против нас, нежели способов к выдумкам имеет».
Прусский король, «по крайней мере, хотя наружным образом, являет к нам доброе свое расположение по делам турецким», поэтому «нужно будет Его Величеству прежде, нежели узнает публика, зделать откровение о нашем решительном поступке в разсуждении Крыма, то и буду я ожидать наставления от Вашей Светлости: довольно ли будет, естли мы сообщение сие зделаем около 15 мая»[24].
«Благодарствую за сообщенное разглагольствование Кобенцелево, — отвечал Потемкин. — Из всего етова пустословия видно очень, что они обещали нас отклонять. Но надежда на твердость Ея Величества. Хочется им и выведать о наших движениях. А как начнем брать, то и им смелость придет»[25].
13 июня Безбородко сообщил Потемкину об ответе прусского короля Фридриха на конфиденциальное уведомление о присоединении Крыма. Возмутитель европейского спокойствия, захвативший в результате вероломного нападения богатую австрийскую провинцию Силезию, лелеявший планы уничтожить Польшу, пытался парировать доводы (приведенные императрицей в ее манифесте от 8 апреля) тем, что он сам издержался на баварское дело (употребил до I7 миллионов ефимков), не получив никакой пользы.
Потемкин посоветовал изъяснить прусскому министру, что «Его Величество, поставя себя на место Государыни, не почел бы долгом избавить Государство от соседства, которое было искони гнездом беспокойств и набегов, разоряющих провинции; что приобретением, так дорогою ценой купленным, не доходов Ея Величество ищет, а тишины... И кому более знать, как ему, сколь велика важность обеспечения границ, что Государыня не может предполагать в нем противного Ея желанию, видя толь давний между ими союз, от которого державе Его столь много проистекло существенной пользы и больших приобретений»[26].
Резче всего протестовала Франция. Версальский двор распускал слухи о посылке своего флота на помощь туркам, делал военные демонстрации на границах Австрийских Нидерландов, побуждал к демонстрациям Пруссию и Швецию, доказывал туркам, что война неизбежна. Одновременно Франция навязывала России свое посредничество в улаживании конфликта. Французский посланник маркиз де Верак подал вербальную ноту с предложением «добрых услуг» ради «сохранения доброго мира». Вице-канцлер А.И. Остерман твердо ответил, что присоединение Крыма дело решенное, напомнив при этом о беспристрастной позиции российской императрицы в 1768 году, когда Франция захватила Корсику. Ее величество вправе ожидать от его величества столь же беспристрастного подхода в деле, относящемся до «настоящего Ея предприятия, стремящегося единственно к успокоению границ Ея Империи»*.
Узнав об этих дипломатических любезностях, Потемкин высказался напрямоту: «Французская нота доказательство их наглости, тем более дерзновенная, что они видели во время войны своей с Англией момент, в который во власти Ея Величества было помощию одной тамо находившейся эскадры довесть их до того, чтоб не нашлись в силах лет сто мешаться в дела чужие. Препятствует ли им Россия удерживать за собою завоевания важнее гораздо Крыма. Они карабкаются все господствовать и вмешиваться в чужие дела, где их не просят, — писал он Безбородко. — Злодеи непримиримые благополучия России и ненавистники славы Государыни нашей... возомнили, что помощию множества в России преданных им поклонников переворотят все, как хотят. Я верно знаю, что от наших уверен их Министр, что Государыня войны опасается, и для того он в конце изволил размазать общими местами — продолжение войны сколь сумнительно бывает»**.
Екатерина проявила твердость. Император, получив извещение о присоединении Крыма, поспешил поздравить союзницу с расширением владений, которое произошло без единого выстрела, без потери хотя бы одного солдата. Иосиф признался в том, что желал бы прирастить и свои владения, но не имеет таких средств. Он заверил императрицу в поддержке и заявил, что сделает все, чтобы вразумить турок относительно нового положения дел***.
Шведский король, собравший (на французские деньги) неподалеку от границы с Россией войска, все же не решился рисковать и предложил своей кузине встретиться на границе. Екатерина согласилась и сумела нейтрализовать шведскую угрозу. Вечно нуждавшийся в деньгах Густав получил крупную сумму и отправился в заграничное путешествие.
* * *
Главные события происходили на юге империи. 2 мая эскадра русских военных судов вошла в Ахтиарскую гавань. Но двинутые в Крым полки были задержаны разливами рек. Наступил июнь, а Потемкин, вопреки ожиданиям, все не доносил о завершении операции. Прибыв в Херсон, он вел трудные переговоры с бывшим ханом.
«Рапортовал мне Господин Генерал-Порутчик и Кавалер Граф Дебальмен, что Ваша Светлость отказались от правления, — писал он 11 мая Шагин-Гирею. — Я не уповаю, что вы проступок сей учинили к озабочиванию новыми хлопотами, но, конечно, зделали то к пользе Ея Императорского Величества. Ваша Светлость не зделали мне никакого отзыва, как начальнику уполномоченному, то и я на сей случай могу только что уверить Вашу Светлость именем высочайшим, что вы в пределах Ея Императорского Величества найдете все выгоды, покой и продовольствие. Умалчиваю теперь изъяснить подробно о всем, что к пользе вашей предположено и сколь далеко я ко благу вам от всемилостивейшей моей Государыни уполномочен. Подноситель сего Господин Полковник Львов, много привязанный к особе вашей, уверит Вашу Светлость, с какою жадностию я жду случая доказать вам мое искреннее доброхотство»[27].
В ответ Шагин-Гирей рассыпался в комплиментах, жаловался на свою бедность, на необходимость окончить денежные дела в Крыму и тянул время. 1 июня в личном письме к императрице Потемкин писал: «Хан свой обоз на Петровскую крепость отправлять уже начал. После чего и сам в Херсон будет скоро. Резон, что я манифестов при нем не публикую, есть тот, что татары сами отзываются, что при хане они желания быть в подданстве российском объявить не могут, потому что только тогда поверят низложению ханства, когда он выедет»*. Но хан не двигался с места. Не помогли ни 50 000 рублей, выданные в счет положенной ему огромной пенсии (200 000 рублей ежегодно), ни уговоры Дебальмена и Лашкарева. Своей отставкой Шагин-Гирей попытался обострить отношения между Россией и Портой и ждал, как отреагируют в Царьграде на покорение Крыма. Но Россия оказалась лучше подготовленной к войне, и турки так и не решились на открытие боевых действий.
Была еще одна причина медлительности Шагин-Гирея. Он рассчитывал, что Потемкин не выдержит и прибегнет к силе. Тогда у бывшего хана появлялась возможность апеллировать к той же Порте и к другим иностранным дворам. Князь помнил об этом и действовал крайне осторожно. Его агенты вели работу среди жителей ханства, склоняя их на подданство России. В события неожиданно вмешалась вспыхнувшая в Крыму эпидемия. Принятыми энергичными мерами удалось приостановить распространение чумы и гнилой горячки.
«Теперь, слава Богу, здесь здорово, — сообщал Потемкин Безбородко 13 июня из Херсона. — Также и в Кизикермене. Ищу средств добраться до источника, откуда идет зараза. Предписываю, как иметь осторожность, то есть, повторяю зады, принуждаю к чистоте, хожу по лазаретам чумным и тем подаю пример часто заглядывать в них остающимся здесь начальникам и по осмотрам разделять людей, чтоб не доставались прилипчивые болезни к тем больным, которые еще не имеют. Естли Бог будет милостив, то, кажется, прекращено»[28].
Второе лицо в государстве решительно кинулся в гущу событий. Риск был большим. От подхваченной горячки Потемкин едва не умер. Но это случилось уже после принятия им присяги в Крыму. А сейчас только императрице он признался, что тайно съездил в Крым и лично осмотрел Ахтиарскую гавань, на берегах которой ему уже виделся новый прекрасный порт России — Севастополь, главная база строящегося в Херсоне Черноморского флота.
«Сею язвою я был наиболее встревожен по рапортам из Крыма, где она в розных уездах и в гофшпиталях наших показалась, — писал он Екатерине 13 июня. — Я немедленно кинулся туда, зделал распоряжения отделением больных и незараженных, окуря и перемыв их одежду... Не описываю о красоте Крыма, сие бы заняло много время... а скажу только, что Ахтиар лутчая гавань в свете. Петербург, поставленный у Балтики, — северная столица России, средняя Москва, а Херсон Ахтиарский да будет столица полуденная моей Государыни. Пусть посмотрят, который государь сделал лутчий выбор.
Не дивите, матушка, что я удержался обнародовать до сего времени манифеста. Истинно нельзя было без умножения войск, ибо в противном случае нечем бы было принудить... Через три дни отправляюсь в Крым»[29].
В официальном донесении от 14 июня он подробно обрисовал обстановку: «Сей день отправлены в Крым манифесты, которые до сего удерживался я производить в действо за неприбытием туда назначенных полков... Будучи тамо, я нашел все полки на постах... Умыслы же Ханские в отлагательстве отъезда немало препятствовали успеху. Окружающие его чиновники наклонили на свою сторону всех духовных, а те начали внушать старикам, что им в подданство неверным итти запрещает Алкоран, что в случае отказа Ханского долг их есть, во-первых, прибегнуть к Султану как к верховному калифе. Хан же из сего препятствия ожидал той пользы себе, что Ваше Величество, не успев в своем намерении, принуждены будете, в отвращение нового выбора, его, как верного себе, паки возвести на ханство и с большими еще выгодами. По таким обстоятельствам отложил я публиковать Манифесты до собрания войск, которые в Крым сего дня вступать начали, а между тем всю возможность употребил к отвлечению от ханских видов тех, кои поддавались. Благонамеренные нам час от часу умножаются...
Будучи в Бахчисарае, представились ко мне все беи Ширинские и Мансурские, так как и лутчие из капы халков, то есть дворян. Я им сказал, что Ваше Величество приемлете всевозможные меры к основанию их покоя, которое прежними об них положениями не могло быть твердо. Они у меня просили позволения представить мне письменно свой план, но я им велел сказать, чтоб тут ни о старом Хане, ни о выборе нового ничего не упоминалось. Из духовных ко мне ни один не явился, а что касается до черни, то сии весьма покойны и с нашими обходятся дружно. Они б еще были обходительнее, естли б некоторые полковые командиры удержались от разных злоупотреблений, что я строго пресек.
Состоящих под стражею у нас Батыр-Гирея с сыном, брата его Аслан-Гирея и прочих приказал я отправить в Херсон, и еще находящегося одного в Крыму султана из рода Джингинского, по желанию его, велел отправить в Ромелию.
Манифесты для объявления в Тамане и на Кубане отправил я 10-го сего месяца к Генерал-Порутчикам и Кавалерам Суворову и Потемкину, препоруча первому публиковать оные в Тамане и по нижней части реки Кубани, последнему же сие исполнить на ея вершинах»*.
У Суворова и Павла Потемкина в Прикубанье все было готово к принятию присяги. «При восклицаниях наших “ура” и “алла”, бывших началом здесь производства высочайших намерений, спешу Вашу Светлость всенижайше поздравить приложениями, от обеих народов, соединяющихся в единый», — доносил 28 июня (в торжественный день восшествия Екатерины на престол) Суворов[30], лично участвовавший под Ейским укреплением в принятии присяги начальниками Джамбулуцкой и Едисанской ногайских орд. Вскоре пришло известие о присяге Едичкульской орды на самой Кубани и горских народов в ее верховьях.
В Крыму дело затянулось. Еще 14 июня Потемкин приказал Дебальмену: «Время настало к произведению в действо высочайшего Ея Императорского Величества о татарах предположения. Остается только Вашему Сиятельству присоединить к себе прибывающие войска и главный стан составить многочисленнее, ибо сие много придаст важности при объявлении высочайших Манифестов. Приуготовляя таким образом, имеете призвать членов Правительства Крымского и объявить им волю Ея Императорского Величества... Вы вручите им высочайший Манифест и мой плакат... Присяга должна последовать по объявлении Манифестов по обыкновенном у магометан исполнении оных чрез целование Алкорана. Чины Правительства и прочие старшины и начальники обязаны приложить печати к присяжным листам, коих форма при сем следует»[31].
Наконец бывший хан собрался в дорогу. Ему были выданы паспорта для проезда в Херсон. Неожиданно прискакавший полковник Львов привез устное желание Шагина переехать на Таман. 18 июня Светлейший князь выговорил Лашкареву: «Государь мой Сергей Лазаревич... Мне нужны от вас решительные о намерениях Ханских уведомления, и удивительно, что, ведая обстоятельства дел, взялись вы донести мне требование Ханское о переезде в Таман, тогда когда его здесь я ожидаю». Далее следовала приписка рукой Потемкина: «В Таман поездка вот что значит: Хан хочет чрез сие держать Татар в нерешимости, что едет вон или нет»*.
В письме к Шагин-Гирею князь сообщил, что он сам поспешит приездом в Крым, «дабы вас препроводить... надеюсь, что вы не умедлите из Крыма выехать, поелику есть на сие Высочайшая воля Ея Императорского Величества, что я вам именем Ея Величества и объявляю»**.
Шагин-Гирей в ответном письме заявил, что «снискание дружбы» ему «недешево стоит» и что он сомневается в покровительстве Высочайшего двора.
«Лутче, Светлейший Хан, удаляться разсчетов, — отвечал 28 июня Потемкин, — я только одно скажу, что милости Ея Величества к вам все оказываются на самом деле, а не на словах. Выбор ваш ехать в Таман сколь не у места, то известно мне. Мои предложения, вам деланные от Высочайшего имени, вами неприемлемы. Судите теперь сами, что мне остается делать, — конечно, продолжить выполнение Высочайших мне повелений». Заверяя о своей готовности оказать хану самые важные услуги при личной встрече, князь еще раз просил его прибыть в Херсон. «Я бы вам все своеручные Высочайшие мне Грамоты показал, чтобы вы изволили увидеть, сколь много вам можно надеяться Высочайшего покровительства. Не теряйте, Ваша Светлость, предлежащего вам добра»***. Шагин-Гирей все же предпочел Таман Херсону, и Потемкин был вынужден пойти на уступку.
Императрица торопила его с завершением операции. «Желательно весьма, чтоб ты скорее занял Крым, дабы супротивники как-нибудь в чем излишнее препятствие не учинили, — писала она 13 июня. — А в Цареграде, кажется, о занятии уже глухие слухи доходят. А на это смотреть нечего: добровольно ли татары на то поступают, или предаются, или нет. Отовсюду известия подтверждаются, что турки ополчаются».
«Надеюсь, что по сей час судьба Крыма решилась, ибо пишешь, что туда едешь», — говорилось в письме от 29 июня.
«Давным-давно, друг мой сердечный, я от тебя писем не имею; думаю, что ты уехал в Крым. Опасаюсь, чтоб болезни тамошние как ни на есть не коснулись, сохрани Боже, до тебя, — беспокоилась императрица в письме от 10 июля. — Из Царяграда получила я торговый трактат, совсем подписанный, и сказывает Булгаков, что они знают о занятии Крыма, только никто не пикнет, и сами ищут о том слухи утушать. Удивительное дело!.. Жду нетерпеливо от тебя вестей».
15 июля государыня не выдерживает: «Ты можешь себе представить, в каком я должна быть безпокойстве, не имея от тебя ни строки более пяти недель. Сверх того, здесь слухи бывают ложные, кои опровергнуть нечем. Я ждала занятия Крыма, по крайнем сроке, в половине мая, а теперь и половина июля, а я о том не более знаю, как и Папа Римский... Сюда и о язве приходят всякие сказки. Частым уведомлением успокоишь мой дух. Иного писать не имею: ни я и никто не знает, где ты. Наугад посылаю в Херсон»*.
Но в Петербург уже неслись гонцы с эстафетами. 10 июля на вершине горы Ак-Кая под Карасу-Базаром Потемкин лично принял присягу.
«Матушка Государыня. Я чрез три дни поздравлю Вас с Крымом. Все знатные уже присягнули, теперь за ними последуют и все. Вам еще то приятнее и славнее, что все прибегли под державу Вашу с радостию. Правда, было много затруднения по причине робости татар, которые боялись нарушения закона, но по уверениям моим, зделанным им присланным, теперь так покойны и веселы, как бы век жили у нас. Со стороны турецкой по сие время ничего не видно. Мне кажется, они в страхе, чтоб мы к ним не пошли, и все их ополчение оборонительное... Что до меня касается, я выбился из сил. Право, все самому надобно приводить в движение и бегать из угла в угол. Пред сим занемог было жестоко в Херсоне спазмами и, будучи еще слаб, поехал в Крым. Теперь, слава Богу, оправился. Чума вокруг лагеря, но Бог хранит по сю пору»[32]. Тем же 10 июля помечено донесение о присяге двух ногайских орд на Кубани под руководством Суворова[33].
16 июля последовало новое донесение: «Вся область Крымская с охотою прибегла под державу Вашего Императорского Величества... Исполнив в точности высочайше возложенное на меня служение, долгом поставляю повергнуть к освященным Вашего Императорского Величества стопам усердную службу и труды Генералов, коим поручал я производство сего знаменитого дела и которым единственно весь успех принадлежит. Для себя же большим счастием почту, если сей малый опыт будет мне способом к получению важнейших Вашего Императорского Величества повелений»[34].
И только 29 июля, получив письма с упреками государыни, Потемкин написал оправдание: «Я виноват, правда, что не уведомлял долго Вас, кормилица, и сокрушался, что держал долго в неизвестности. Но причина тому была то, что Граф Бальмен от 14 числа июня обнадеживал меня чрез всякого курьера о публикации манифестов и, протянув до последнего числа того месяца, дал знать наконец, что татарские чиновники не все собрались еще. Я.... решился поскакать сам и чрез три дни объявил манифесты, не смотря, что не все съехались. Говорено было мне всюду, что духовенство противиться будет, а за ними и чернь, но вышло, что духовные приступили из первых, а за ними и все... Я еще раз скажу, что я невольным образом виноват, не уведомляя, матушка, Вас долго. Но что касается до занятия Крыма, то сие чем ближе к осени, тем лутче, потому что поздней турки решатся на войну и не так скоро изготовятся»[35].
А через три недели, посылая в столицу известие о заключенном с Ираклием трактате о протекторате России над Картли-Кахетинским царством, князь Григорий Александрович, любивший и знавший историю, подвел итоги: «Какой Государь составил толь блестящую эпоху, как Вы. Не один тут блеск. Польза еще большая. Земли, на которые Александр и Помпей, так сказать, лишь поглядели, те Вы привязали к скипетру российскому, а таврический Херсон — источник нашего християнства, а потому и людскости, уже в объятиях своей дщери. Тут есть что-то мистическое. Род татарский — тиран России некогда, а в недавних времянах стократный разоритель, коего силу подсек царь Иван Васильевич. Вы же истребили корень. Граница теперешняя обещает покой России, зависть Европе и страх Порте Оттоманской. Взойди на трофей, не обагренный кровию, и прикажи историкам заготовить больше чернил и бумаги»[36].
* * *
В Петербурге Безбородко готовил ответ на французскую ноту, поданную посланником-маркизом. «Верак, скучая об ответе на мемориал Двора своего, когда ему между тем говорено было, что овладение Крымом не есть намерение, но дело уже оконченное, не верил сему, предсказывая тут в самом начале исполнения разные, по его мнению, трудности, — говорилось в письме Безбородко Потемкину от 20 июля 1783 года. — Для убеждения его в противном и для приуготовления к ответу, который мы дадим ему по получении курьера, из Вены ожидаемого, в завтрешней газете напечатан будет Манифест с кратким заглавием, что получены от Вашей Светлости известия о его обнародовании в Крыму, на Тамане и Кубане»*.
Действительно, в пятницу 21 июля в № 58 «Санкт-Петербургских ведомостей» на первой странице было напечатано: «На сих днях получено известие из Главной квартиры Господина Генерал-Аншефа, Екатеринославского, Астраханского и Саратовского Государева Наместника Князя Григорья Александровича Потемкина, при городе Карас-Базаре в Крыму, что как в том полуострове, так на острове Тамане и на Кубани обнародован следующий Высочайший Ея Императорского Величества Манифест». Далее следовал текст самого манифеста, «данного в престольном Нашем граде Святаго Петра Апреля 8 дня от рождества Христова 1783, а государствования Нашего в двадесят первое лето».
21 июля 1783 года и есть дата опубликования манифеста, из которого Европа узнала о присоединении Крымского ханства к России.
3 сентября (по новому стилю) Версальский мирный договор подвел итог американской войне. Реальное утверждение Соединенных Штатов в ранге самостоятельного государства совпало по времени с ликвидаций Россией постоянной угрозы со стороны Крыма. Присоединение ханства обеспечило быстрое заселение и экономическое развитие Новороссии — обширных и плодородных земель Северного Причерноморья. Через двадцать лет они стали житницей империи.
[1] Кессельбреннер Г.Л. Крым: Страницы истории. М.: SvR-Аргус, 1994. С. 67.
[2] Кессельбреннер Г.Л. Указ соч. С. 59; Андреев А.Р. История Крыма: Краткое описание прошлого Крымского полуострова. М.: Издательство Межрегиональный центр отраслевой информатики Госатомнадзора России, 1997. С. 189.
[3] Москва–Крым: Историко-публицистический альманах. Вып. 1. М.: Фонд развития экономических и гуманитарных связей «Москва–Крым», 2000. С. 189.
[4] Письмо от июля 1782 года. Российская национальная библиотека. Отдел рукописей. Ф. 609. Оп. 1. Д. 483. Л. 77. (Автограф.)
[5] Екатерина II и Г.А. Потемкин: Личная переписка 1769–1791 годов. М.: Наука, 1997. С. 154–155.
[6] Москва–Крым: Историко-публицистический альманах. Вып. 2. М.: Фонд развития экономических и гуманитарных связей «Москва–Крым», 2001. С. 97–99.
[7] АВПРИ. Ф. 5. Оп. 5/1. Д. 585. Л. 4–36. (Подлинник.)
[8] Русский архив (РА). 1884. № 3. С. 18.
[9] Российский государственный во-енно-исторический архив (РГВИА). Ф. 52. Оп. 1. Д. 310. Л. 40 (об.)–41 (Писарская копия.)
[10] Записки Одесского общества истории и древностей (ЗООИД). Одесса: Франко-русская тип. Даникана, 1881. Т. 12. С. 259
[11] Там же. С. 259.
[12] «Москва–Крым». Вып. 1. С. 190–193.
[13] РГВИА. Ф. 52. Оп. 1. Д. 310. Л. 41–41 (об.). (Писарская копия.)
[14] РГВИА. Ф. 52. Оп. 1. Д. 310. Л. 41 (об.)–43 (об.). (Писарская копия.)
[15] Старина и новизна: Историч. сб., изд. при О-ве ревнителей русского исторического просвещения в память императора Александра III. СПб.: Тип. М.Стасюлевича, 1900. Кн. 3. С. 262.
[16] АВПРИ. Ф. 5. Оп. 5/1. Д. 580. Л. 116–119 (об.). (Черновик.)
[17] Кессельбреннер Г.Л. Указ. соч. С. 46.
[18] СБРИО. Т. 27. С. 240–244.
[19] «Москва–Крым». Вып. 2. С. 102.
[20] РГВИА. Ф. 52. Оп. 1. Д. 310. Л. 63 (об.). (Писарская копия.)
[21] PA. 1879. Кн. 2. С. 429.
[22] «Москва–Крым». Вып. 1. С. 194–195.
[23] АВПРИ. Ф. 123. Оп. 123/2. Д. 71. Л. 127–127 (об.).
[24] АВПРИ. Ф. 123. Oп. 123/2. Д. 71. Л. 18 (об.)–19. (Автограф.)
[25] РГВИА. Ф. 52. Oп. 2. Д. 37. Л. 14. (Автограф.)
[26] Там же. Л. 16–17 (об.). (Автограф.)
[27] РГВИА. Ф. 52. Оп. 1. Д. 310. Л.80 (об.). (Писарская копия.)
[28] РГВИА. Ф. 52. Oп. 2. Д. 37. Л. 63–64. (Автограф.)
[29] Екатерина II и Г.А. Потемкин: Личная переписка. С. 172–173.
[30] Суворов А.В. Документы. В 4 т. М.: Воениздат, 1949–1953. Т. 2. С. 268.
[31] ЗООИД. Т. 12. С. 266.
[32] Екатерина II и Г.А. Потемкин: Личная переписка. С. 175.
[33] РГВИА. Ф. 52. Oп. 2. Д. 24. Л. 30–30 (об.). (Подлинник.)
[34] Там же.
[35] Екатерина II и Г.А. Потемкин: Личная переписка. С. 179–180.
[36] Там же. С. 180.