Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Дневник читателя «Москвы»

Михаил Михайлович Попов родился в 1957 году в Харькове. Прозаик, поэт, публи­цист и критик. Окончил Жировицкий сельхозтехникум в Гродненской области и Литературный институт имени А.М. Горького. Работал в журнале «Литературная учеба», заместителем главного редактора журнала «Московский вестник». Автор более 20 прозаических книг, вышедших в издательствах «Советский писатель», «Молодая гвардия», «Современник», «Вече» и др. Кроме психологических и приключенческих романов, примечательны романы-биографии: «Сулла», «Тамерлан», «Барбаросса», «Олоннэ». Произведения публиковались в журналах «Москва», «Юность», «Октябрь», «Наш современник», «Московский вестник» и др. Автор сценариев к двум художественным фильмам: «Арифметика убийства» (приз фестиваля «Киношок») и «Гаджо». Лауреат премий СП СССР «За лучшую первую книгу» (1989), имени Василия Шукшина (1992), имени И.А. Бунина (1997), имени Андрея Платонова «Умное сердце» (2000), Правительства Москвы за роман «План спасения СССР» (2002), Гончаровской премии (2009), Горьковской литературной премии (2012). Член редколлегии альманаха «Реалист» (с 1995), редакционного совета «Роман-га­зеты XXI век» (с 1999). Член Союза писателей России. С 2004 года возглавляет Совет по прозе при Союзе пи­­сателей России. Живет в Москве. 

Лимонов Э. Титаны. М.: ООО «Ад Маргинем Пресс», 2014.

С названием книги соглашаешься, стоит пробежать глазами список фамилий тех, о ком пойдет речь. Да, все это громадные исторические фигуры. Второй вопрос — для чего Лимонов собрал очерки о них под одной обложкой, что он хочет показать такой выборкой, на какую мысль навести читателя? Трудно поверить, что это «случайное собрание». Где-то посередине чтения, мне кажется, я догадался о замысле автора. Вот его послание простому человеку, а именно таков в массе своей читатель: титаны они, конечно, титаны, но уж до какой степени неприятные люди!

Во-первых, крайне нечистоплотные. Вот что пишется про самого первого в списке, про Сократа: «Прототипом афинского мудреца с внешностью бомжа послужил некто по имени Sokrates». И дальше еще не раз автор упоминает о том, что величайший муд­рец пренебрегал средствами личной гигиены. Но Сократ еще легко отделался, вот что Лимонов считает нужным сообщить о Карле Марксе. Шпион, которого подослал брат супруги Маркса, министр внутренних дел Пруссии, наблюдает такую картину быта семьи автора «Капитала»: «В частной жизни Маркс очень неряшлив, циничен, отвратительный хозяин. Он ведет богемную жизнь. Редко моется и меняет белье. Быстро пьянеет... В его квартире нет ни одного предмета мебели. Все поломано, покрыто пылью, в большом беспорядке». Особенного осуждения, конечно, заслуживает то, что «быстро пьянеет».

Суров Лимонов не только с иностранцами. Много и даже очень много нелицеприятного он сообщает и о Михаиле Бакунине. «Зимой и летом он носил все тот же костюм, никогда не сменявшийся и состоявший из тяжелых, стоптанных сапог, в голенища которых были опущены панталоны... Этих сапог, этих панталон, этой накидки, этого футляра, этой шляпы Михаил Бакунин никогда не снимал, даже ночью, так как он спал нераздетый на доске, положенной на низкие козлы и покрытой тюфяком. Эти сапоги, эти панталоны, накидка хранили на себе следы грязи всех пережитых зим и пыли всех пережитых лет... точно так же и запущенная борода часто могла служить обеденным меню прошедшей недели».

Даже о Ганди, человеке, почитающемся чуть ли не святым, Лимонов нашел, что заметить по части его взаимоотношений с одеждой. Когда тот работал адвокатом в английской фирме, то исчерпывающе соблюдал установленный дресс-код, и только возглавив всеиндийское сопротивление, остался в одной набедренной повязке и очках. Надо полагать, что вступление на революционную тропу, по мнению Лимонова, обязательно должно сопровождаться нарастанием пренебрежения к вопросам личной гигиены.

Не укладывается в эту картину только Бен Ладен, или Бин Ладен, как настаивает Лимонов. Основатель «Аль Каиды» славился чрезвычайной аккуратностью и чистоплотностью.

Усама Бен очень ладен,
Почти что хорош собой,
Но во главе разных гадин
Отвратною занят борьбой.
Людей, облепив тротилом,
Он много взорвал людей,
Пугают, как крокодилом,
И взрослых им, и детей.
Вспомнив о нем среди ночи,
От страха дрожит любой,
Меж тем он опрятен очень
И следит за собой.

Если неприятная нечистоплотность, по мнению Лимонова, свойственна многим из его избранников в титаны, то вздорность характера свойственна абсолютно всем. Но это, право слово, открытие, лежащее совсем уж на поверхности. Титан с ангельским характером — это как раз ненормально.

В целом, конечно, книжка очень интересная и даже, я бы сказал, не злая, она написана в жанре «на правду нельзя обижаться». Как заметил один восточный мудрец: «Что может быть страшнее навета? Правда».

Одного я не могу простить автору: он Фридриха Ницше называет Ниетже. Может быть, так и правильнее, но раз уж сложилась у нас традиция называть этого человека Ницше, так волю традиции не нам менять. Некоторые даже доктора Ватсона пытаются писать как Уотсон, просто тошнит от этих происков. Все ведь может кончиться тем, что и виски потребуют называть «уиски». Писатель В.Солоухин в свое время заявил, что просто не сможет пить напиток под таким названием.

 

Литтелл Дж. Благоволительницы. М.: ООО «Ад Маргинем Пресс», 2012.

Автор послесловия к этому знаменитому ныне в Европе сочинению сразу же указывает на ассоциацию, что возникает именно у бывшего советского читателя-телезрителя, когда он открывает книгу. Конечно — Штирлиц. Оберштурмбанфюрера СС Макса Ауэ (подполковника) очень хочется сравнивать со штандартенфюрером (полковником) СС Максом Отто фон Штирлицем. И сразу же обращаешь внимание на громадную разницу между тезками, куда большую, чем несовпадение в званиях. Крепнет ощущение, что два этих офицера служили в совершенно разных организациях. Гений чистой кабинетной работы Штирлиц все время на экране, да и в тексте романа Семенова мыслит выразительно, даже красиво. Размышляет и беседует. Вот он в кафе, вот он с пастором, вот с профессором, вот с философствующим провокатором, даже провокаторы у Семенова–Лиозновой философы — что поделаешь, Германия страна философов. Даже если Штирлиц один, то он у себя на вилле. Вилла, если смотреть на нее глазами зрителя 70-х советских годов, роскошная. Чего не жить, высказался, помню, один мой тогдашний знакомый по этому поводу. И в самом деле. Например, бытовые условия советского физика Гусева из фильма «9 дней одного года» значительно скромнее, и машина, на которой он ездит, ужасная, надо ведро с водой греть на газу для нее, чтобы завести. Штирлиц борется с режимом, где ему обеспечен бытовой и профессиональный комфорт, не достижимый на родине, разъезжает в машинах, уровень которых, кажется, до сих пор не достигнут нашим автопромом. И риск быть расстрелянным, даже в случае успеха, дома ничуть не меньше, чем риск быть расстрелянным в случае провала в Германии. Этот выспренний фон был необходим создателям Штирлица, чтобы отчетливее была видна именно идейная несовместимость нашего человека и человека нацистского.

Литтелл начисто уничтожает хрупкое величие нашего черного полковника. Он доказывает, что ничего подобного не могло быть в принципе. Работа офицера СС, даже достаточно высокопоставленного, даже изначально вроде как занятого вопросами связи, наблюдения и анализа, рано или поздно скатывается к роли обыкновенного мясника. Макс Ауэ в печально знаменитом Бабьем Яру командует расстрельной командой, а потом сам добивает выживших из своего пистолета. А потом еще неоднократно собственноручно убивает или приказывает убить.

Совсем не открытие Литтелла, что офицер СС охотно фотографируется и фотографирует в местах своих подвигов, а потом выкладывает лучшие снимки в Фейсбуке. Другими словами, любовно составляет альбомное собрание в честь интересного события. Автор убедительно доказывает, что зло появилось задолго до соцсетей.

Что еще новенького можно и нужно в наше время сообщить про эсэсовца — конечно, он голубой. Это ведь совсем современный роман. Если бы сейчас в мире был в моде кариес, то подполковник бы мучился весь длинный роман с зубами, а так — мальчики. Расстрелы, музыка и юнцы. Что тут скажешь, не вступать же в спор — этого не могло быть. Могло. Вон у Белля в «Поезде», что «прибывает по расписанию», та же тема правит, хотя, на мой взгляд, как-то убедительнее. Впрочем, в этой области я не специалист.

Спасибо, в общем, автору: про СС, про Германию он написал без прикрас. Прикрас, надо заметить, в этом романе не нашлось ни для кого. В этом — постепенно становится понятно в процессе чтения — главная идея писателя.

Все были убийцами, все виноваты, вымеривать количество зла, кто виноватей, кто чище, нет никакого смысла.

Все кровь, гной, подлость!

При всей глобальности идея какая-то все же слишком элементарная.

Не собираюсь оспаривать отдельные факты.

Да, в западноукраинских тюрьмах НКВД сразу после начала войны шли массовые расстрелы. Картины были, вне всякого сомнения, жутчайшие. Палачей и сволочей в рядах наших органов было пруд пруди. Да, украинские националисты резали и жгли поляков, евреев громили, хватало и русских во вспомогательных частях СС. Но все же никак не могу согласиться с мыслью, что самое правильное при оценке того, что произошло в эти годы, — это выдать абсолютно всем участникам кровавые карточки. Все преступники, и только. Приходится отвечать чужой и излишне броской формулой: волкодав прав, а людоед — нет. Суровый защитник родины и кровавый вторженец это не одно и то же. Все же наш интернационализм, при всех оговорках, милее мне, чем их нацизм.

Господин подполковник, помимо всего прочего, еще и путешественник, еще и эстет. В силу специфики службы его носит по фронтам и весям: то он в Сталинграде, то он на Кавказе... И тут вступает еще один мотив. Помимо музыкальной матрицы, все части книги обозначены музыковедческими терминами, просыпается литературная. Подполковник не сочиняет, но восхищается русской литературой, как и огромное количество немецких офицеров, что не помешало им в Ясной Поляне устроить конюшню. А может, это и было проявление извращенной любви?

На Кавказе Макс Ауэ воображает себя Печориным, является тут же Вернер, а там и Грушницкий — Макс вызывает на дуэль немецкого офицера за слишком жестокое обращение с евреями. Сам по себе поворот сильный и убедительный: расстрельный активист Бабьего Яра наказывает зарвавшегося антисемита. Очень по-человечески. То ли намеренно, то ли непреднамеренно в эту ситуацию зашит сильный пародийный момент. Макс Ауэ здесь проходит как обезьяна Лермонтова, тот ведь тоже постреливал по живым людям при всем своем поэтическом величии. Злодейство гения. По самому большому счету разницы между подполковником и поручиком ведь нет, так подсказывается читателю. Опять торжествует идея: все кровь и гной, все внутри, никто не вне всеобщего ада.

Приходилось читать и такие похвалы в адрес этой книги: автор чудовищно вдумчиво поработал с источниками, за каждой буквой его романа минимум прочитанная книга. Это очень странная похвала. Нельзя хвалить писателя за то, что у него нет грамматических ошибок. Что такое документы? Никто и никогда не освоит их все. Всегда найдется книжный червь, который ткнет пальцем в гения: было не так, вот у меня архивная бумажка!

Важен образ. Как сказал немец Гегель, а повторил за ним русский Белинский, художественный образ дает человеку возможность непосредственного созерцания истины.

То, что дает созерцать образ, созданный этой книгой, лично мне не кажется истиной.

 

Иванов А. Ёбург. М.: АСТ, 2014.

Иванов пермяк, и естественнее ему было бы написать об этом городе, но написал он о Екатеринбурге (в советские времена Свердловск). Почему — трудно сказать. Убежден, и Пермь заслуживает большой книги, и не одной, но никто не указ автору, о чем ему писать.

Взят довольно ограниченный отрезок времени, примерно с начала перестройки до начала нулевых, те годы, когда не только отдельно взятый Свердловск-Екатеринбург, но и вся страна находилась в состоянии перехода из невыносимого состояния в непредставимое.

Именно в эти годы и появилось емкое и звучное название — Ёбург.

Шопенгауэр говорил, что чем меньше автор обязан материалу, тем он сильнее как художник. В данном случае писатель Иванов совершенно не считается с мнением знаменитого философа. Собственно, перед нами просто горы самого разнообразного материала, на первый взгляд просто кое-как расставленного на книжной площади.

Иванов пишет о политической ситуации, о том, как развивалась она в начальные годы перестройки, что делали власти, что делали активные общественники, что делал Ельцин, как и почему все же снесли Ипатьевский дом, откуда возник Бурбулис и почему такое стало возможно.

Обильные информационные главы посвящены отдельным светлым личностям, придававшим своеобразие физиономии города, таким, как замечательный писатель Владислав Крапивин с его юношеским клубом «Бригантина», гремевшим на всю страну еще в советские времена. Было еще и такое явление, как клуб фантастов при журнале «Уральский следопыт»; был всесоюзно и всероссийски знаменитый и заслуженно опять-таки уральский рок — Кормильцев, Бутусов и многие другие рядом и вокруг; очень многочисленные, любовно и со знанием дела описанные художники, киношники, Свердловская киностудия, давшая нам самого Хотиненко.

Очень подробно и в разных местах книги написано о бандитах. О страшных, и очень страшных, и даже о совершенно отмороженных. «Уралмаш» как великий завод и знаменитейшая ОПГ. Эти главы читаются со специальным интересом, хотя ни в коем случае не скажешь, что автор романтизирует эту сторону жизни или как-то особо заманивает читательское внимание в эту сторону. Такое было, и что теперь делать, как не описывать.

Особо отметил бы такую черту этой книги: автор ни с кем не сводит счеты, ни о ком не говорит уничижительно, «мне все человеки дороги», и явления, заслуживающие внимания, получают свою долю внимания. Понятно, что автор был знаком с огромным большинством из тех, о ком он пишет. У него вряд ли могли абсолютно со всеми сохраниться одинаково ровные отношения, но этого он не дает почувствовать.

И в конце концов понимаешь: очень хорошо, что автор Шопенгауэра не послушался. Книга получилась хорошая. И город выбран правильно.

Что-то в нем есть центральное, столичное — столица Урала, как минимум, — и не вполне он оторвался от того, что можно назвать настоящей, не столичной, народной жизнью.

Мне кажется, любой город, прошедший через тот исторический перекат конца восьмидесятых — нулевых, заслуживает такого бережного исследования, только вот количество хороших писателей у нас ограниченное.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0