На высоте птичьего полета
Сергей Владимирович Шувалов родился в 1974 году в Москве. Окончил технический вуз и экономический факультет МГУ.
Печатался в журнале «Юность».
— Вася, тебя сейчас ветром сдует, не сиди на краю, — весело окликнул Пашка вымазанного цементом белокурого красавца, мерно выкладывающего кирпичную стену на высоте птичьего полета.
— Ну, чего? — неохотно отозвался Василий.
— Ты это, брось чевокать, дай закурить лучше, — оборвал его Пашка.
— Нет у меня...
— Вечно у тебя нет! Может, сходишь разок? — улыбнувшись, Пашка выразительно поглядел вниз.
— Сам иди, — огрызнулся Василий.
— Работа перерыва требует, тем более такая, как наша, — рассудительно начал Пашка. — А какой же перерыв без курева?
— Да у тебя всегда причины, лишь бы не работать, — возразил Василий.
— Полегче, ты, трудоголик. Посмотрика лучше, видто какой! Нам ведь одним везет, другие, может, и не видят такую красоту вовсе. — прищурившись, Пашка заключил панораму в обрисованную руками широченную раму, довольный придумкой, как объять необъятное своими рабочими руками.
— Точно, могут и не увидеть никогда, — с досадой заметил Василий. — Если все, как ты, будут работать...
— Эх, Васька... Вроде умный человек, а говоришь глупости. Романтики в тебе, Вася, маловато, романтики. Тебе бы все кирпичи класть один к одному. А я, может, на эту работу устроился, чтобы смотреть с высоты на весь этот мир, на наш город любоваться. — Пашка вглядывался мечтательно куда-то вдаль. — А ты все кирпичи свои... смотри, сам себя замуруешь и не заметишь. Это я, конечно, в глобальном смысле выражаюсь — «замуруешь», — просто за этой грубой, не растворенной толком смесью цемента, за этими балками, железом, вагонкой можно не увидеть, что...
— Да ну тебя! — не желая слушать, досадливо отмахнулся от него Васька и взял в руки очередной кирпич.
— Слушай, у тебя сколько прогулов за этот месяц? — сметливый Пашка снял с головы приметную яркозеленую кепку.
— А тебе-то что?
— А вот что, держи. — Пашка мгновенно насадил на Васькины кудри свой головной убор и поскакал по кирпичным уступам ближе к крану.
— Эй, Михалыч! — что есть мочи закричал Пашка. — Подай-ка кран, мне вниз надо срочно, по делу!
— По какому делу? — эхом отозвалось у Пашки в ушах.
Пашка сложил ладони рупором, приставил ко рту и заорал по слогам:
— Спу-скай кран бы-стрее!
Михалыч сплюнул, но задвигал рычагами.
Спустившись на землю, Пашка воскликнул:
— Красоты, мать их!.. Вот они, красоты, — объявил он, глядя в сторону винного магазина, куда и направился, не теряя ни минуты.
Жизнь казалась ему этаким действом в настоящем времени, без прошлого (тем более плохого) и будущего — он ни о чем особенно не задумывался. Ему очень хотелось, чтобы жизнь всегда состояла только лишь из удовольствий. Пашка честно не любил труд и не хотел работать. И никогда не притворялся — работа его действительно давила, и нынешняя не нравилась ему так же, как, собственно, и все другие, за которые ему приходилось браться раньше. Поэтому, видимо, Пашка нигде не задерживался. Но был он человеком веселым и жизнерадостным, так что начальство любило его по-своему. Формальная же причина уволить его через неделю после трудоустройства уже имелась. Она почему-то казалась ему абсолютно маленькой, незаметной мушечкой на фоне чужих провинностей. Нельзя сказать, что многое сходило ему с рук. Однако прощалось немало, потому как умел он расположить к себе людей.
В магазине Пашка взял пятилитровую банку пива и первый литр уговорил на месте. Став еще добрее относительно и без того доброго трезвого Пашки, он вышел на улицу в поиске скамейки в летнем сквере в непосредственной близости от магазина. Ему очень хотелось основной заряд пива выпить, так сказать, в подобающих условиях. Пашка метался от скамейки к скамейке, но все они оказались, как назло, заняты. Пенсионерок он в таких ситуациях старался избегать по причине мгновенно охватывающего его чувства стыда. Наконец страждущий подошел к скамейке, на которой расположились ничем не примечательные школьник со школьницей. Он попытался придать лицу угрюмое выражение преподавателя-зануды и изрек назидательно:
— Вы бы лучше, молодежь, в школе уроки учили, а не по паркам болтались. О чем только думаете?
Школьница посмотрела на Пашку исподлобья, както не по-доброму, и сказала:
— Шел бы ты отсюда, дядя, сейчас еще наши друзья подойдут.
Школьник одобрительно кивнул, подтверждая слова подруги.
Пашка поспешно дал задний ход...
Не находя подходящего места, он плелся вдоль сквера. Солнце, проникая то тут, то там сквозь листву старых лип, просвечивало банку до дна. Наконец Пашка заметил скамейку, посередине которой одиноко сидела девочка лет пяти или шести, на голове ее покачивались огромные белые банты. Обрадованный Пашка поспешил занять место с края и принялся за еще чуть холодную банку.
— Не помешаю? — язвительно осведомился Пашка у девочки.
Та сидела спокойно в позе, которую занимают все маленькие девочки под строгим родительским оком перед тем, как их сфотографируют: ручки на коленках, спина неестественно ровная, взгляд направлен в случайную точку. Она медленно повернула голову в сторону Пашки, ее огромные банты колыхнулись под внезапным порывом ветра.
— Папа. — девочка посмотрела прямо ему в глаза и заплакала.
Пашке сразу стало както не по себе, он автоматически выпил литр пива и хотел уже ретироваться...
— Папа, — повторила девочка тихо. — Не уходи от меня.
Паша начал быстро трезветь. Сказал сдержанно:
— Девочка, ты ошиблась, я не папа, твой папа сейчас подойдет и заберет тебя.
Он ободряюще улыбнулся, пытаясь изменить странный настрой малышки.
— Он уже пришел, — сказала девочка. — Это ты. — Девочка продолжала всхлипывать.
Пашке вдруг остро захотелось наверх, он почему-то представил себя передовиком производства, выкладывающим ночью, под шквальным ветром и дождем кирпичную стену... «Как хочется обратно, — подумал он, — даже без курева».
— Вот что, давай посидим немного, а если родители не появятся, пойдем в милицию, пусть там разбираются, — предложил Пашка.
— Мы не можем пойти в милицию, ты же пьян. Пойдем лучше домой. — девочка взяла его за руку.
Пашка оторопел, но девочка была настолько естественна и убедительна, что Пашке показалось, что вся его жизнь — это сон, а то, что происходит сейчас, и есть его настоящая жизнь. Он смущенно произнес:
— Хочешь, я тебе леденец куплю?
— Да глупости все это... — проговорила девочка.
— Ты посиди, я мигом, — добавил Пашка, с отчаянием посмотрев на недопитую банку пива.
— Нет, — сказала девочка строго, — я не ем сладкого, не уходи никуда.
— А-аа... не ешь сладкого, — протянул Пашка.
— Я хочу пить, — сказала девочка.
— Дада, я сейчас, — радостно встрепенулся Пашка.
— Нет, мы вместе пойдем.
С безнадежным видом Пашка зашагал рядом с девочкой по направлению к магазину.
Им овладевали странные чувства, отдаленно похожие на отцовские. Он уже начинал ощущать некоторую ответственность. Откровенность девочки подкупала. Однако оставленное на солнце недопитое пиво не давало Пашке покоя.
— Ты подожди меня тут, я забыл коечто, — сказал Пашка девочке и быстро побежал назад, не дождавшись ответа.
У их скамейки стоял немолодой мужчина, присматриваясь к банке.
— Нехорошо, бать, нехорошо. Пиво не ваше, а наше.
Пашка допил его одним махом, правда, оставил немного на донышке.
— На вот, бать, а меня ребенок ждет, — гордо сказал Пашка.
Ребенок ждал его, не сходя с места. Пашка както так с ходу предложил неуклюже:
— Слушай, это... ты меня папой зовешь, ну зови пока, если хочешь. А как тебя величать?
— Катя. — девочка впервые улыбнулась. — так мама назвала.
— А-аа, мама... — задумчиво произнес Пашка.
— Да, мама. Мы попьем водички и пойдем к ней.
Пашка скосил глаза куда-то вбок и сказал:
— Э-э-э, а вот к маме — точно не нужно, хватит с меня на сегодня знакомства с тобой.
— Как хочешь. — девочка немного расстроилась. — Папа, ты не забыл? Я пить хочу.
У большого универсального магазина Пашка ласково попросил:
— Катюша, вот что, у меня там, в магазине, в общем, знакомый, но это долго объяснять. Короче, ты меня подожди тут, только никуда не уходи! Я тебе приказываю, — добавил строго.
— Хорошо, — пообещала Катя.
Пашка вбежал в магазин.
«Ну, вот и слава богу! — вздохнул он про себя. — Что со мной происходит? Что за бред?»
Очередь в винном отделе была большая.
— Эй, батя, пропусти. А тебе вообще рано еще за вином стоять, — бухтел Пашка, расталкивая народ. — У меня дочь маленькая, на улице ждет, мне всего бутылку.
— Иди ты!.. — возмущались в толпе. — Отец называется! Да таких отцов, как ты...
— Да день рождения у меня сегодня, ну ей-богу... — взмолился Пашка. — Мне вино, а дочке мороженое, все по-людски. Вот сейчас в бакалею побегу за мороженым.
–– У него тут каждый день — день рождения! — послышалось из толпы, но было поздно.
Пашка протиснулся к заветному прилавку и сунул сотняшку продавцу.
— Вот наглец, хамло, алкоголик! — кричали из толпы, но Пашка уже пробирался обратно с бутылкой и до копейки отсчитанной сдачей.
Выбравшись из отдела, он достал из кармана нож, ловко открыл бутылку и сделал длинный — в полбутылки — глоток, шумно выдохнул и повеселел. «Селедочки бы!» — и он потянулся в рыбный отдел.
Солнечные лучи, проходя через огромные витражи, ложились на серые стены и пол магазина цветными пятнами, окрашивали стоящих в очереди людей. Пашка взглянул в окно и увидел ожидавшую его Катю, такую маленькую, но гордую и неприступную. Катюша, должно быть, думала своей глупой головкой, что она теперь не одна, а с папой и она должна всегда его ждать и делать то, что говорит папа.
Испытывая смутные чувства вины и отчаяния, Пашка развернулся и, опустив голову, поплелся к выходу.
Подошел к Кате, присел перед ней на корточки:
— Девочка, слушай, что тебе надо? Чего ты тут стоишь? Кого ты ждешь? Я не твой отец, ты не моя дочь. Хоть ты и маленькая, но я прошу тебя... иди домой, пожалуйста.
Катя посмотрела на Пашку влажными, набухающими обидой глазами. Она спросила тихо:
— Папа, а ты купил мне водички?
Что-то екнуло у Пашки внутри. Нужно было отвлечься, еще «принять на грудь», чтобы все привычно изменилось и теплые чувства остались гдето далеко позади. Но его остановил взгляд, печальный и одновременно гордый... Он встретился с ней глазами.
— Водички? — переспросил Пашка грозно. — Я вот тебя сейчас отведу в милицию, там тебе нальют водички.
Но девочка, совершенно не смутившись, повторила вновь:
— В милицию мы не пойдем, потому что ты, папочка (это слово «папочка» она выговорила с какимто кокетливым выражением), пьян и заберут скорее тебя, чем меня, ну а потом... ты не бросишь меня, потому что у тебя доброе сердце.
Пашка опустил голову.
— Тогда давай я отведу тебя домой. У тебя же есть дом? — с надеждой спросил Пашка.
— Дом есть, но мама забыла передать мне ключ, а из детского садика я ушла сама. Сказала, что мама меня встретит. Ну хочешь, пойдем к маме на работу, — встрепенулась Катя, взяв Пашку за руку.
— Нет уж, мне на сегодня хватит впечатлений, давай какнибудь в другой раз. — Пашка легонько щелкнул Катю по носику.
— Жаль. — Катя както сразу сникла.
Узнав у девочки, когда мама возвращается домой, Пашка посмотрел на часы и решил провести с ней оставшееся время. Они устроились на скамейке неподалеку от магазина и сидели молча. Пашка думал о том, что ждать осталось совсем недолго. Он начал трезветь, и было както все же неудобно сидеть вот так, молча, ни о чем не разговаривая. И за пивом бежать тоже както неудобно, хотя и очень надо. Это молчание волновало Пашку.
— Ну, что? Вот так и будем молчать? — наконец начал Пашка.
Катя надула щеки, отвернулась.
— Ах, вот мы какие! — рассмеялся Пашка. — Нет, так не пойдет. Расскажи о себе, — попросил Пашка.
— Вот и не смешно, — еще сильнее обиделась Катя.
— Ну, ладно, не обижайся, я же в шутку, а может, и не в шутку, — промолвил Пашка както задумчиво и погладил девочку по голове.
Катя прислонилась к Пашке. Он замер и боялся пошевелиться, чтобы не нарушить неожиданно зародившуюся гармонию. Катя смотрела куда-то вдаль. Оба молчали и понимали, что не надо уж более никаких слов.
Жара отступала. На смену ей пришло какоето неустойчивое тепло, а затем и легкий холодок. Вечерело. Светлозеленые липы отбрасывали длинные тени на дорожки и стриженый газон. Было так спокойно, так хорошо...
«Пожалуй, пора», — подумал Пашка и открыл глаза, но Кати не увидел — ее нигде не было. Пашка протер глаза и посмотрел еще раз... «Может, я заснул, а она ушла?» — корил себя Пашка.
Следующий день прошел как обычно, однако смутное беспокойство томило его. Пашка пытался разыскать Катю, разобраться в этой странной, непонятной ситуации, ну и повидаться с девочкой. Но не нашел. Дни шли один за другим, пустые, серые, но забыть тот день было тяжело: ведь Пашка увидел какую-то другую, забрезжившую ему жизнь... Появилось вдруг чтото, о чем стоило задуматься и к чему следовало стремиться.
Каждый день, забираясь на высоту птичьего полета, он искал глазами маленькую девочку, всматриваясь в знакомые дворы и скверы, представлял, что Катя гдето там, может быть, тоже думает о нем и ищет встречи... Это желание найти девочку было, наверное, единственным все это время и очень острым.
Однако девочка не находилась, и Пашка запил. Когда же он явился на работу, хмурый, не проспавшийся и к полудню, бригадир объявил, что Пашка уволен. Он попросил его зайти к кадровикам и забрал ключи от ящика с карабинами, подвязками, шлемом и спецодеждой.
Пашка закинул на плечо лямки рюкзака и, грубо оттолкнув бригадира, помчался к строительному крану.
— Стой! Куда ты? — закричал бригадир.
— Да мне одно дело сделать надо! — отвечал ему Пашка на бегу.
Запыхавшийся Пашка добрался до крана и, задрав голову, попытался разглядеть сквозь клубы строительной пыли его кабину. На большой высоте она была едва различима. Не теряя времени, Пашка решительно схватился за ближайшую рейку обеими руками и полез вверх. Но скоро остановился передохнуть. Руки дрожали, сердце заходилось в бешеном ритме... Пашка еще раз посмотрел вверх, оценивая свои возможности. Понял, что сил ему не хватит, но нарочно сделал рывок, преодолевая себя, а потом еще один, еще и еще... Влажные руки скользили по толстым, массивным рейкам, ноги отказывались служить опорой, но Пашка упорно карабкался вверх, уговаривая себя не смотреть вниз, где собралось много маленьких точеклюдей и то и дело перемещающихся маленьких игрушечных машин. Кто-то кричал снизу, махал ему руками — до Пашки они доносились как однообразные, невнятные звуки. Какой далекой и неважной казалась теперь вся эта суета!w
Ладони раздулись от свежих мозолей, тело слушалось плохо. А он продолжал цепляться за ржавые, гнутые железки... Вот она, кабина! Но забраться в нее не было сил. Он огляделся. Облака, белые, летние, проплывали над городом, отбрасывая огромные темные пятна на парки, скверы, оживленные улицы.
Пашка осторожно стянул с плеч рюкзачок, развязал узел и вытряхнул вниз его содержимое... Он успел посмотреть вниз, на дело своих рук, и улыбнуться.
Множество белых бумажных голубей, подхваченных ветром, разлетались во все стороны. Руки его разжались...
Откуда ни возьмись, налетели темные, почти черные тучи, закрыв небо над городом. Засверкали молнии, грянул гром, и яростный ливень набросился на город. За полчаса он исхлестал его вдоль и поперек.
Прижатый потоком воды к асфальтовой дорожке, один из бумажных голубей раскрылся, обнажив написанные от руки строчки: «Здравствуй, Катя. Это Павел, тот самый, которого ты назвала своим отцом. Ты изменила мою жизнь... Ты еще маленькая и вряд ли поймешь, что я хочу сказать. Просто мне хотелось увидеть тебя, и я знаю, что какойнибудь из голубей, которых я мастерил каждую ночь с тех пор, как повстречался с тобой, обязательно окажется в твоих руках, и ты прочтешь эту записку. Я буду ждать тебя каждый день ровно в 5 часов на том месте, где мы познакомились. До встречи!»