У мощей преподобного Сергия
Владимир Алексеевич Воропаев — доктор филологических наук, профессор филологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, председатель Гоголевской комиссии при Научном совете РАН «История мировой культуры». Член Союза писателей России. Автор ряда книг о Н.В. Гоголе. Живет в Москве.
Н.В. Гоголь в СвятоТроицкой Сергиевой лавре
Преподобный отче, телесныя страсти зельным воздержанием и чистыми молитвами, потом же воздержания угасил еси углие страстей: того ради чудесы славна тя Российским странам, славне Сергие, показа, украсив небесными дарами Христос. Того моли, Тому помолися, Преподобне, даровати мир миру, и душам нашим велию милость.
<Преподобнаго и богоноснаго отца нашего> Сергия, игумена Радонежского, чудотворца.
Из рукописного сборника Гоголя «Каноны и песни церковные»
В течение своей жизни Гоголь бывал во многих монастырях, в том числе не раз и в СвятоТроицкой Сергиевой лавре. Но Духовную академию он посетил, по-видимому, однажды. Из преподавателей московских духовных школ ему особенно близок был архимандрит Феодор (Бухарев, 1824–1871). Гоголь познакомился с ним в 1849 году, в бытность его бакалавром Московской духовной академии. Сочинения Гоголя, и в особенности «Выбранные места из переписки с друзьями», произвели сильное впечатление на молодого монаха. Отзыв его о них вылился в целую книгу — «Три письма к Н.В. Гоголю, писанные в 1848 году», увидевшую свет через тринадцать лет после своего создания. Разъясняя в предисловии цель своего труда, архимандрит Феодор писал: «Надобно было из слов и дел самого Гоголя выяснить пред ним и пред публикой, что в существе дела не было и нет противоречия между прежней его деятельностью и новым духовным сознанием: в первой уже глубоко завито было последнее, — последнее, вполне раскрывшись, только увенчивало первую».
Архимандрит Феодор стремился связать последнюю книгу Гоголя со всем творчеством писателя, и в первую очередь с «Мертвыми душами», главную идею которых видел в воскресении души падшего человека. «Помнится, — писал он в позднейшем примечании, — когда коечто прочитал я Гоголю из моего разбора “Мертвых душ”, желая только познакомить его с моим способом рассмотрения этой поэмы, то и его прямо спросил, чем именно должна кончиться эта поэма. Он, задумавшись, выразил свое затруднение высказать это с обстоятельностью. Я возразил, что мне только нужно знать, оживет ли как следует Павел Иванович? Гоголь как будто с радостью подтвердил, что это непременно будет и оживлению его послужит прямым участием сам Царь, и первым вздохом Чичикова для истинной прочной жизни должна кончиться поэма». На вопрос, воскреснут ли другие герои первого тома, Гоголь отвечал с улыбкой: «Если захотят», — и «потом стал говорить, как необходимо далее привести ему своих героев в столкновение с истинно хорошими людьми...».
Архимандрит Феодор был едва ли не единственным, кто пытался рассмотреть содержание «Выбранных мест из переписки с друзьями». По его словам, мысли Гоголя, «как они по внешнему виду ни разбросаны и ни рассеяны в письмах, имеют строгую внутреннюю связь и последовательность, а потому представляют стройное целое». И всетаки книга отца Феодора, несмотря на содержащиеся в ней отдельные глубокие суждения, не стала новым словом о Гоголе и прошла почти незамеченной. В немалой степени этому способствовал усложненный стиль автора, с постоянными обращениями к Священному Писанию и многословным пересказом гоголевских произведений. Знавшие Бухарева люди отмечали, что насколько ярки и доступны были его устные беседы, настолько трудны были его писания.
Отец Феодор читал Гоголю отрывки из своей книги. «Из его речей, — свидетельствует он, — мне можно было с грустью видеть, что не мешало бы сказаться и благоприятному о его “Переписке” голосу: мне виделся в нем уже мученик нравственного одиночества...»
* * *
История сохранила сведения о встрече Гоголя с двумя выпускниками Московской духовной академии — Михаилом Германовым, будущим кафедральным протоиереем в Томске, и Василием Нечаевым, ставшим впоследствии настоятелем московского храма Святителя Николая в Толмачах, а потом епископом Костромским и Галичским Виссарионом (владыка известен как духовный писатель и один из основателей журнала «Душеполезное чтение»).
Василий Нечаев в 1844 году окончил Тульскую духовную семинарию и как один из лучших воспитанников был направлен в Московскую духовную академию, которую окончил в 1848 году. Его магистерское сочинение — «Святый Дмитрий, митрополит Ростовский» — было написано на тему, предложенную профессором, а затем ректором академии протоиереем Александром Васильевичем Горским, и опубликовано отдельной книгой в 1849 году.
20 ноября 1848 года Горский обратился к историку Михаилу Петровичу Погодину, у которого было известное собрание русских древностей, с письмом, рекомендуя ему двух студентов — Нечаева и Германова (также окончившего курс со степенью магистра и направленного в Воронежскую духовную семинарию). «Один из них, — писал Горский, — имеет до вас особенную нужду; другой желает воспользоваться кратким временем пребывания в Москве, чтобы вместе с товарищем познакомиться с вашим богатым музеем. Оба посвятили свои последние труды в академии русской церковной истории. Оба из лучших наших воспитанников, ныне окончивших курс, и оба, как еще школьники, не смелы. Имеющий до вас покорнейшую просьбу гн Нечаев занимался в последнее время обозрением жизни и трудов святителя Димитрия Ростовского. Сочинение его приготовлено к печати. Между тем мы узнали, что между бумагами, переданными вам И.М. Снегиревым (известным собирателем и знатоком церковных древностей. — В.В.), есть перечень слов святителя, находящийся между рукописями Новгородской Софийской библиотеки и не изданный в свет. (Об этом сказывал мне сам Иван Михайлович.) Сделайте милость, позвольте нам списать этот перечень...»
Погодин, хорошо знавший профессора Горского, исполнил его просьбу и принял молодых людей через два дня. В своем дневнике за 22 ноября 1848 года он отметил: «Студенты из семинарии. О семинарии. Показывал Гоголю». О встрече с Гоголем рассказывает и сам Нечаев в письме к Горскому от того же 22 ноября: «Высокоуважаемый мой наставник Александр Васильевич! Благодаря вашему письму был я с Михаилом Антоновичем (Германовым. — В.В.) у М.П. Погодина. Он был так снисходителен, что показал нам все свои археологические и исторические редкости с объяснениями и замечаниями, в числе редкостей показал нам также Н.В. Гоголя, который промолвил при нас пару слов и в ту же минуту скрылся в свой кабинет писать свои “Мертвые души”».
* * *
Осенью 1851 года, по возвращении в Москву из Оптиной пустыни, Гоголь решил ехать на Покров (1 октября) в Свято-Троицкую Сергиеву лавру, чтобы помолиться о своей матери в день ее именин. 30 сентября он зашел к Степану Петровичу Шевыреву, но, не застав его дома, оставил ему записку: «Я еду к Троице с тем, чтобы там помолиться о здоровье моей матушки, которая завтра именинница».
В тот же день вечером Гоголь приехал в подмосковное Абрамцево, где его неожиданное появление всех изумило и обрадовало. На следующий день Гоголь отправился к обедне в лавру, находящуюся в тринадцати верстах от Абрамцева. Там он вместе с отцом Феодором (Бухаревым) посетил студентов Московской духовной академии. В предисловии к своей книге, написанной в форме писем к Гоголю, он так рассказывает об этом: «Студенты приняли его с восторгом. И когда при этом высказано было Гоголю, что особенно живое сочувствие возбуждает он к себе тою благородною открытостью, с которой он держится в своем деле Христа и Его истины, то покойный заметил на это просто: “Что ж? Мы все работаем у одного Хозяина”».
Несмотря на краткость сказанных Гоголем слов, он все же выразил перед будущими пастырями очень важную мысль о том, что чувствует свою общность с ними в служении Христу.
О популярности Гоголя в стенах Московской духовной академии сохранилось еще одно свидетельство ее бывшего студента — митрофорного протоиерея церкви Священномученика Ермолая на Козьем болоте (на Садовой) в Москве отца Сергия Модестова. По его словам, многие выдержки и типичные выражения из «Мертвых душ» некоторые из студентов знали наизусть. «Помню, — рассказывает он, — наш товарищ из Тверской семинарии Владимир Николаевич Ретивцев, впоследствии монах и епископ Хрисанф, один из даровитейших, особенно любил декламировать эти выдержки. О Гоголе даже на классе Священного Писания читал лекции известный о. архимандрит Феодор Бухарев, причислявший Гоголя чуть ли не к пророкам-обличителям вроде Иеремии, плакавшим о пороках людских».
Близость взглядов своего профессора и Гоголя отмечали и казанские ученики архимандрита Феодора. Так, Валериан Лаврский, впоследствии протоиерей, записал в своем студенческом дневнике за 1856 год: «А замечательное сходство между идеями о. Феодора и идеями Гоголя; ныне мы читали его переписку с друзьями: при этом старшие студенты беспрестанно поражались удивительным сходством между идеями и даже выражениями того и другого. Известно, что они были коротко знакомы; но кто из них у кого заимствовал этот дух и взгляд? Невероятно было бы думать, что духовный от светского». И тем не менее совершенно очевидно, что в данном случае Гоголь повлиял на архимандрита Феодора.
Судьба отца Феодора в некотором смысле противоположна судьбе Гоголя. Оба стремились внести христианские начала во все сферы человеческой жизни — личную, семейную, общественную. Но направление их в следовании по этому пути было противоположным. Отец Феодор впоследствии подал прошение о снятии с себя сана и выходе из монастыря (хотя был, по его словам, «монахом не фальшивым, а по совести»), оправдывая свой поступок тем, что собирался проповедовать христианство в миру, — он стал литературным критиком и церковным публицистом. Гоголь, напротив, тянулся к монашеству из мира, который не мог вполне его удовлетворить.
На обратном пути из Свято-Троицкой Сергиевой лавры Гоголь в коляске, присланной из Абрамцева, заехал в Хотьковский Покровский женский монастырь за Ольгой Семеновной Аксаковой и сам заходил за ней к игуменье Магдалине. В монастыре, в храме Покрова, покоятся мощи святых родителей преподобного Сергия — схимонаха Кирилла и схимонахини Марии, возле которых читалась неусыпаемая Псалтирь и в то время служились панихиды. Отсюда Гоголь вместе с Ольгой Семеновной приехал в Абрамцево, отстоящее в трех верстах от монастыря. «За обедом Гоголь поразвеселился, — вспоминал Сергей Тимофеевич Аксаков, — а вечером был очень весел. Пелись малороссийские песни, и Гоголь сам пел очень забавно. Это было его последнее посещение Абрамцева и последнее свидание со мною».
3 октября Гоголь возвратился в Москву. На этот день была назначена свадьба его сестры Елизаветы Васильевны с саперным офицером Владимиром Ивановичем Быковым. Вечером того же дня Гоголь пишет письмо матери и сестрам Анне и Елизавете: «Не удалось мне с вами повидаться, добрейшая моя матушка и мои милые сестры, нынешней осенью. Видно, уж так следует и угодно Богу, чтобы эту зиму я остался в Москве... Бог, иде же хощет, побеждает естества чин. А потому верю, что если вы будете обо мне усердно молиться, то и здесь соберутся во мне силы и я буду здоров и годен для труда и работы».
В приписке Гоголь сообщал: «В день ваших именин, матушка, молился я у мощей св. Сергия о вас и о всех нас. Здоровье ваше с новобрачными было пито мной за обедом у Аксаковых, которые все вас поздравляют». А сестру Ольгу, которая лечила крестьян в Васильевке, извещал в записке, что посылает ей десять рублей серебром на бедных и лекарства. Больше Гоголь Москвы не покидал.