Забытый консерватор
Вадим Борисович Колмаков родился в 1952 году в Воронеже. Окончил исторический факультет Воронежского государственного университета и аспирантуру философского факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова. Кандидат философских наук, доцент Воронежского государственного университета. Автор более 50 статей по проблемам исторического познания, краеведения, русской консервативной мысли, книги «Три века истории в лицах». Живет в Воронеже.
Жизненный путь Дмитрия Васильевича Скрынченко (1874–1947) буквально впитал в себя несколько эпох. Он родился в правление императора Александра II, годы его юности падают на правление Александра III, а время его взросления и самостоятельной жизни протекло в царствование Николая II. Скончался Д.В. Скрынченко в эмиграции в Югославии, где после войны уже начали строить социализм. Он был личностью многогранной — публицист от Бога, педагог, богослов, правый политик регионального масштаба. Дмитрий Васильевич был носителем консервативных взглядов, заслуживших в среде либеральной русской интеллигенции презрительное отношение. А зря. Он отстаивал простые и надежные ценности, такие, как православная вера, церковь, русское государство, семья, национальная история.
Родился Дмитрий Скрынченко в большом и старом селе Песковатка Бобровского уезда Воронежской губернии 21 сентября (ст. ст.) 1874 года в семье псаломщика. Песковатка лежала на левом берегу Дона, там, где река, повернув, некоторое время течет на восток, чтобы потом снова устремиться к югу. После обучения грамоте Дмитрия повезли в Масловку — большое село в пятнадцати верстах к востоку от Песковатки, в котором имелась церковно-приходская школа. Именно в то время, когда Дмитрий учился в масловской школе, он решил во что бы то ни стало учиться, получить образование. Так вспоминал он об этом через много лет: «...помню хорошо, что во мне проснулась жажда сделаться ученым, запавшая в мою душу еще тогда, когда я был в сельской школе. А запала она вот как: один раз я неудачно исполнил одно не нравившееся мне поручение отца; он рассердился и хотел наказать меня розгами, но мать, конечно, не позволила; испуганный, я забрался на русскую печь и, лежа там молча, решил свою судьбу: я решил добиться всеми силами и получить высшее образование; только оно, думалось мне, может открыть мне иную жизнь, а не ту, мелочную, часто сварливую и пустую, в которой копошилось село и наш прекрасный, способный русский народ. Я решил трудиться не жалея сил и свое молчаливое решение после осуществил».
Долго Дмитрий в Масловке не задержался, потому что его отдали в прогимназию уездного города Боброва, где он учился год, а в 1887 году было решено направить Дмитрия и его брата Ивана по духовной линии. В Воронежском духовном училище для Дмитрия места не нашлось, и он был определен в Задонск, в тамошнее духовное училище. Позднее в воспоминаниях Д.В. Скрынченко писал: «Сердце мое очень страдало, когда я очутился на далекой, как мне казалось, чужбине. Вследствие того, что в гимназии не учили церковнославянский язык, я должен был начинать в духовном училище сначала, то есть поступить в первый класс, и по окончании его первым учеником я был переведен в Воронежское духовное училище». Учился Дмитрий Скрынченко блестяще. По окончании в 1897 году последнего, 6-го класса Воронежской духовной семинарии Д.В. Скрынченко был уволен в епархиальное ведомство со званием студента семинарии.
После духовного училища и духовной семинарии в Воронеже последовала Казанская духовная академия. Ее ректор архимандрит Антоний (Храповицкий) сыграл в жизни Дмитрия Скрынченко важную роль. «Молодой, высокообразованный, талантливый и обаятельный, с десятилетнего возраста мечтавший стать монахом, архимандрит Антоний был фанатиком монашества. Его пламенный монашеский дух заражал, увлекал, зажигал сердца…» — вспоминал митрополит Евлогий (Георгиевский). Кроме пропаганды монашества, Антоний выступал сторонником восстановления патриаршества в России. Как раз в это время Дмитрий Скрынченко получил заряд того русского консервативно-православного духа, который он сохранил на всю жизнь. Эта эпоха носила ярко выраженный транзитивный характер, что иногда замечали современники, правда, мало кто мог с уверенностью сказать, к какому рубежу вскоре подойдет страна. Ретроспективно можно понять, что происходил переход от традиционного к индустриальному обществу, пронизанному прагматизмом, безверием и рационализмом. Процессы такого рода всегда сопровождаются утратой частью общества социальной идентичности и разрушением привычных взглядов на мир. Поэтому, с одной стороны, формируется протестный потенциал, порождающий соответствующие идеологии, а с другой — укрепляется охранительная идеология, которая ставит своей целью придать обществу стабильность на основе традиционных ценностей. На стороне последней всегда оставался Дмитрий Скрынченко.
Попытаюсь выделить две идеи, которые определили жизнь и творчество Д.В. Скрынченко. Без них мы не только не поймем его жизненный путь, но и рискуем не понять историю России последнего столетия. Это идея Православия, которое всегда играло стержневую роль в русской жизни и, несмотря на страшные изгибы XX века, не утратило этой роли по сей день. Исчезновение православной веры из повседневной жизни миллионов людей в СССР (а по инерции этот процесс длится и сегодня) означало, что были утрачены глубинные смыслы бытия, цель и смысл жизни ограничились посюсторонним миром и свелись к приобретению вещей и гедонистической жизненной программе. Атеизм, охвативший просвещенный мир с XVIII века, в минувшем веке обернулся для десятков миллионов людей внутренней пустотой, верой в утопии и тотальной безнравственностью. В противовес этой позиции Д.В. Скрынченко всегда утверждал, что Православие — важнейшее духовное основание, без которого Россия просто погибнет.
Именно поэтому в богословском наследии Д.В. Скрынченко наиболее значимым является его сочинение «Ценность жизни по современно-философскому и христианскому учению». Оно было написано в стенах Казанской духовной академии под руководством выдающегося русского философа В.И. Несмелова и издано в 1908 году в Санкт-Петербурге. Обращение к проблеме ценности жизни было далеко не случайным. Усиление атеизма, распространение социалистических идей, а также кризис в самой Церкви способствовали экспансии безверия, которое неизбежно оборачивалось нравственной пустотой и нигилизмом. Не случайно в своей книге анализ проблемы ценности жизни Д.В. Скрынченко начал с упоминания волны самоубийств, захлестнувшей Россию на грани веков. Можно полагать, что подобный зачин был сделан потому, что в конце XIX века у всех на слуху в Казани была история дочери богатого чаеторговца, или, по тогдашней терминологии, «торговца колониальным товаром», девицы Д.Латышевой. Она покончила с собой в знак протеста против насильственного замужества, застрелившись сразу после венчания. На ее похороны пришло около пяти тысяч человек. Причем либеральное студенчество было в восторге от ее поступка и рассматривало его как знаковое действие против мерзостей жизни.
В христианстве ценность жизни, как считал Д.В. Скрынченко, определяется ее смыслом. Это значит, что не земные блага ценны для человека, а его душа, которая нуждается в совершенствовании. Смысл жизни в христианстве понимается как стремление человека к Богу, как нравственное самоусовершенствование человека. Естественно, это не означает презрения к благам жизни, ибо они созданы Богом и полезны для человека. Жизнь имеет высокую нравственную ценность потому, что она служит временем приготовления людей к Царству Небесному. Жизнь не имеет ценности, если она не опирается на веру в Бога и бессмертие души. В противном случае для человека смысл и ценность имеет лишь он сам и мир вещей, то есть его земная жизнь, с прекращением которой испаряются все смыслы. И тогда все смыслы сводятся к одному — к обладанию миром вещей, к деньгам и желанию взять от жизни все. Гедонизм, то есть стремление к наслаждениям, древен, как и сам человек. Но в конце XIX — начале XX века в России, как и в Европе, началась ускоренная модернизация общества, и тогда многие увидели смысл жизни в обогащении или в строительстве рая на Земле. Многим казалось, что прогресс, особенно научный, решит проблемы, стоящие перед человеком.
Д.В. Скрынченко не без основания утверждал, что не подкрепленный христианскими нравственными основаниями прогресс опасен для человека, который без веры в Бога не может обрести смысл и ценность жизни. К тому же нравственные принципы, как считал он, не поспевают за техническим прогрессом, который в таком случае становится опасным. Д.В. Скрынченко полагал, что усиливавшаяся на глазах деморализация общества может быть преодолена на основе синтеза веры и знания, того синтеза, без которого жизнь человека в современном обществе быстро заходит в тупик. Подводя итог критике философских оснований в решении проблемы ценности жизни, Д.В. Скрынченко писал: «Смысл жизни дает только религия; без последней жизнь теряет свой смысл и свою ценность». В совокупности эти идеи сохраняют удивительную актуальность. Поразительная фрагментация индивидуального и социального бытия не восполняется в современном человеке единым духовным началом. Консюмеризм и погоня за наслаждениями усугубляют частичность жизни, делают ее в конечном счете пустой, приводя иногда к самоубийству.
После короткого пребывания в Перми и Старой Руссе в 1903 году Д.В. Скрынченко обосновался в Минске, где преподавал в духовной семинарии, и в эти же годы он был редактором «Минских епархиальных ведомостей», а также редактировал правоконсервативную газету «Минское слово». Участие в политической борьбе сначала привело его к октябристам, а затем он стал создателем Минского отдела Всероссийского национального союза, который объединял русских националистов умеренного толка: его идеологии были чужды либеральные идеи в той же степени, что и крайне правые.
С осени 1913 года Д.В. Скрынченко жил в Киеве и преподавал во 2-й Киевской гимназии. Столица Юго-Западного края притягивала его к себе не только потому, что он был малоросс. Древний город стоял на земле, осененной крестом святого Владимира, и в православном дискурсе всегда рассматривался как «Иерусалим земли Русской». Не случайно в указе императора Николая I об учреждении университета в Киеве город был назван «колыбелью веры наших предков». Исконную «русскость» Юго-Западного края отмечали многие славянофилы. И.С. Аксаков в середине XIX века писал: «Здесь больше, чем где-либо, чувствуешь себя русским, слышишь связь свою с прошедшим, видишь себя членом общерусской семьи, ощущаешь свое родство со всеми разрозненными членами, например с малороссом, белорусцом и проч.» По сравнению с Минском Киев был культурным и интеллектуальным центром Юго-Западной России, в городе имелись Университет им. Св. Владимира и Киевская духовная академия.
От Минска Киев отличался изумительной красотой и был воспет русскими поэтами и писателями — А.С. Хомяковым, К.Рылеевым, Ф.Тютчевым. О Киеве писали Н.Лесков и А.Куприн. Вместе с тем, несмотря на то что Киев был матерью городов русских и главным культурным центром юго-запада России (если не считать Одессы), в начале XX века он оставался провинциальным русским губернским городом. Как и Минск, Киев был полиэтническим городом, но, в отличие от Минска или Житомира, он по праву считался одним из центров национальной русской мысли. Как писал А.И. Солженицын, «именно в Киеве в те годы разгорался свет русского национального сознания». Киев соперничал с Петербургом и Москвой за право считаться подлинным центром русского национализма, поэтому в Киеве Дмитрий Васильевич оказался в адекватной культурной и политической среде. И конечно, киевские националисты нуждались в таком остром пере, каким обладал Дмитрий Васильевич. Пребывание в Минске сделало из Д.В. Скрынченко высококлассного журналиста, которого теперь наверняка взяли бы в «президентский пул». Он обладал блестящей способностью вести острую газетную полемику, слог его был ярким, а риторика отличалась страстностью и глубокой убежденностью в правоте своего дела. Как и в Минске, основные проблемы публицистики Д.В. Скрынченко определялись политической ситуацией в Юго-Западном крае.
Д.В. Скрынченко регулярно писал для «Киевлянина», который издавал правый политик В.В. Шульгин. Сблизившись с Киевским клубом националистов, он с 1914 года активно сотрудничал в газете «Киев». Именно в Киеве Д.В. Скрынченко выдвинулся в число ведущих консервативных публицистов своего времени. Дмитрий Васильевич Скрынченко всегда выступал за сильное, единое и эффективное государство. Отсюда неизбежное присутствие в его публицистике национального вопроса, не утратившего значимость и сегодня. И в России, и в эмиграции он отстаивал и укреплял русскую национальную идею, связанную с Православием. Суть русской идеи в его понимании выражалась в том, что Россия способна существовать сама по себе, она не является ничьей копией и идет своим путем, она самодостаточна. Д.В. Скрынченко всегда исходил из принципа неделимости не только государства, но и русской нации, понимая ее широко, как триединство великороссов, малороссов и белорусов. Опасность сепаратизма, особенно украинского, возникшего в начале XX века в Юго-Западном крае, была для него очевидна. Прозорливые люди уже сто лет назад понимали, что образовавшиеся при распаде России государства самостоятельными игроками в мировой политике быть не смогут и всегда будут искать покровительства на стороне, с тем чтобы отдать кому-нибудь часть своего суверенитета.
Поэтому основной темой его публицистики в Киеве стал украинский вопрос, который до сих пор не снят с повестки дня. В России стремление некоторой части малороссов называться украинцами и создать независимое от России государство всегда рассматривалось как покушение на единство России. Так, известный русский мыслитель Н.О. Лосский в эмиграции писал: «Для многих русских Малороссия — самая поэтическая и привлекательная часть России… Немалое значение имеет и то, что здесь положено было начало русскому государству. Поэтому встреча с украинскими сепаратистами, ненавидящими Россию, изумляет русского человека и глубоко ранит сердце его…»
Дабы сдержать распространение нового движения, власти прибегли к запретам. По указу, который Александр II подписал в 1876 году, находясь в Эмсе, издание книг на малорусском языке было запрещено. Запрещение «малорусского патриотизма» в Юго-Западном крае привело к перемещению его сторонников в австрийскую Галицию, где в начале 90-х годов возник новый центр украинского движения, но теперь уже с политическими требованиями. Центр этот возглавил историк Михаил Грушевский. Его «заслуга» заключается в том, что он создал так называемую «украинскую историческую школу», основная концепция которой жива по сей день. Модель исторического процесса на юге России, по мнению М.С. Грушевского, сводилась к тому, что до начала монголо-татарского ига «Киевская держава» была создана «украино-русской» народностью, а Владимиро-Московская — великорусской. Затем, в XIV–XVI веках, земли «Киевской державы» были составной и чрезвычайно самобытной частью Польско-Литовского государства, а в XVII–XVIII веках были покорены Россией и стали называться Малороссией. Украинцы как этнос возникли во времена Киевской Руси, затем они были подвергнуты русификации (начиная с XVII века) и, утратив независимость, почти что утеряли свою самобытность. Лишь с середины XIX века начинается возрождение украинского народа, выражающееся в постепенном культурном, а затем и политическом размежевании с Россией, вплоть до создания самостоятельного государства.
М.С. Грушевский рассматривал происхождение украинцев как процесс изначально предопределенный, возводил происхождение украинского языка к XI–XII векам и утверждал, что уже в это время украинцы играли роль «первенствующего в Восточной Европе элемента». Эти идеи легли в основу идеологии, которую в начале XX века русские националисты едко называли мазепинством. Суть особенного украинского развития сводилась к простым тезисам:
1) украинцы — особый народ, тяготеющий по своей культуре к Европе, а не к России;
2) пребывание в составе России — зло, с которым надо бороться, из чего вытекает основная цель — создание собственного государства.
В стремлении создать культурный барьер между Россией и Юго-Западным краем М.С. Грушевский решил создать особый язык, ничего общего с русским не имеющий. Для этого он «обогатил» народный язык малороссов многочисленными заимствованиями из польского и немецкого языков. Невзирая на стремление М.С. Грушевского оснастить народный язык заимствованными из других языков терминами, он оставался простонародным, имевшим ограниченное культурное влияние.
Русские националистические круги в меру сил стремились противостоять попыткам новообразованной «украинской» элиты в создании антирусской культуры. Справедливости ради надо признать, что в отношении народного языка в Юго-Западном крае русские власти занимали умеренную позицию, они даже не предлагали его запретить, потому что считали его крестьянским говором. Поэтому украинство было распространено лишь среди либеральной интеллигенции, которая, по традиции, была настроена оппозиционно и почти не имела поддержки среди сельского населения. В одной из работ Д.В. Скрынченко писал, что «народ не разделяет “украинских бредней”» и не поддерживает тех, кто «злобно, с бешенством рвет цепи, соединяющие эти ветви, эти побеги единого русского дерева».
Развитие украинства следует рассматривать в контексте почти двухвекового соперничества и открытой борьбы двух имперских проектов — русского и польского. Присоединив бывшие польские земли в конце XVII века, русская администрация, как и в Северо-Западном крае, усматривала стратегическую задачу в том, чтобы освободить малороссов от польского влияния. Наряду с великороссами их рассматривали как представителей «русского племени». И малороссов, и белорусов считали русскими, говорящими на народном языке. Конечно, украинский язык (или, как его именовали, малороссийское наречие) использовался для создания литературных произведений, однако не следует упускать из виду мнение крупнейшего специалиста по украинскому вопросу А.И. Миллера, который полагает, что украинский как литературный язык не закончил свое формирование даже к середине XX века. Д.В. Скрынченко считал, что различия между тремя русскими народностями имеются, но они порождены «краевыми условиями», и различия эти в конечном счете должны сойти на нет. Поэтому обратную тенденцию, ведущую к усилению различий, он считал опасной, иронично говоря, что «появились новые дреговичи, древляне, северяне, которые по примеру отдаленного прошлого трудятся над тем, чтобы вызвать братоубийственную войну». Эту тенденцию подпитывала, по его мнению, либеральная пресса, которая стремилась «повалить ненавистное самодержавное государство», и Австро-Венгрия, наследник которой Франц Фердинанд хочет «сделаться киевским курфюрстом».
Для усиления идеи сепаратизма идеологами украинского движения активно использовалось имя Т.Г. Шевченко. По замечанию историка Н.И. Ульянова, причина популярности крестьянского поэта заключалась в том, что «он первый воскресил казачью ненависть к Москве и первый воспел казачьи времена как национальные», то есть начал активно использовать историческое прошлое для обоснования претензий на отъединение. Украинофилами Шевченко был объявлен «организатором украинской нации». «Литературный культ Шевченко, — писал известный знаток украинского движения С.Н. Щеголев, — служит для современной украинской партии лишь прозрачной ширмой, за которой кадит и дымится в кадильницах политический соборно-украинский фимиам».
Ключевым в идеологии украинства было понятие «Украина», которое сторонники украинского движения использовали в этнографическом смысле, рассматривая территорию, населенную малороссами, как особую, ничем не связанную с Россией страну. Вот как писал об этом в эмиграции известный русский мыслитель Н.О. Лосский: «Сама замена многозначительного имени “Малороссия” именем “Украина” (то есть “окраина”) производит впечатление утраты какой-то великой ценности: слово “Малороссия” означает первоначально основная Россия, в отличие от приросших к ней впоследствии провинций, составляющих большую Россию». Поэтому, с точки зрения противников украинского движения, самоназвание «украинцы» — искусственное и в его использовании заинтересованы только те, кто стремится разрушить принцип «Россия единая и неделимая».
После включения значительной части польских земель в состав Российской империи поляки стремились утвердить в сознании западнорусского населения идею, что они не являются русскими. Для обоснования этой идеи они привлекли на помощь старый географический термин, общий как польскому, так и русскому языку. Термин этот — «украина» (с маленькой буквы вначале). Действительно, слово «украина» первоначально обозначало пограничные, окраинные земли и в ином значении (в качестве этнонима) в русском языке не употреблялось. Классический пример в этом смысле являет начало повести И.С. Тургенева «Бригадир»: «Читатель, знакомы ли тебе небольшие дворянские усадьбы, которыми двадцать пять — тридцать лет тому назад изобиловала наша великорусская украйна?»
В 1916 году Д.В. Скрынченко в газете «Киев» выступил с серией статей «Украинские подлоги». Он показал, что слово «украина» употреблялось с XII века «для обозначения области, находящейся у края, на пограничье Киевского государства». Слово «украина» употреблялось только в этом смысле и не включало в себя этнических признаков. Слово «украина» «принадлежит всему русскому народу, а не специально той ветви последнего, которая известна под именем малороссов», — писал Д.В. Скрынченко. Он привел ссылки на польские источники XVI века, в которых слово «украина» зафиксировано в значении «пограничье, окраина». Так как Южная Русь на протяжении длительного времени была включена в состав Польши и представлялась для поляков пограничной областью, за этой территорией в русском языке закрепился термин «украина» (окраина), а народ, их населявший, рассматривался самими поляками только как русский. «Название Малая Русь, — писал Д.В. Скрынченко, — означает племенное свойство народа и связывает последний с его предками, название же “Украина” отрывает народ от его духовной истории, от предков…» «Украинские подлоги» были направлены против растущего украинского национального сознания, на основе которого украинство стремилось к культурному сепаратизму, а далее к политическому. В контексте исторического разыскания Д.В. Скрынченко лежала идея, согласно которой Малороссия, равно как и Белоруссия, собственной истории не имеют, историчность они обрели, будучи составными частями русского народа и Российской империи. По приблизительным подсчетам с 1913 по 1917 год Д.В. Скрынченко посвятил украинской проблеме более 60 статей. Его публикации в «Киевлянине» и «Киеве» были ответом на усиливавшееся украинское движение, которое находилось в активной фазе.
Значительное внимание в рамках украинского вопроса Д.В. Скрынченко уделил проблеме Галиции, которая в консервативном дискурсе всегда рассматривалась как неотъемлемая часть России. Главным аргументом в пользу принадлежности Галиции России была принадлежность этих земель Киевской Руси, наследницей которой стала Российская империя. С начала 40-х годов XIV века Галиция находилась под властью Польши, а в XVIII веке отошла к Австро-Венгрии. В середине XIX века галицийские русины создали движение москвофилов, которое рассматривало русинов как западную часть малороссов. В начале XX века в Галиции москвофильское движение усилилось, оно открыто заявляло о единстве русского народа и своей приверженности этому единству. В противовес москвофилам в Галиции возникло украинофильское движение, которое поддерживали поляки и австрийцы. Для обоих движений самым важным был вопрос: «Единая Россия “от Карпат до Камчатки” или Украина, враждебная Московии».
С началом войны в Галиции активизировалось украинское движение, которое сделало свой политический выбор в пользу Австро-Венгрии. Его сторонники полагали, что смогут таким путем воплотить свою программу-минимум — объединить Галицию и Буковину в единый автономный край. Для практического участия в войне наряду с Польским легионом был сформирован легион Украинских сечевых стрельцов численностью около двух с половиной тысяч человек. Еще в июне 1914 года галицкие украинофилы обратились с воззванием, в котором приветствовали возможное поражение России в войне с Австрией. Украинофилы питали надежды, что им помогут Австрия и Германия. Поэтому, как писал Д.В. Скрынченко, они — «злостные враги России, и им должна быть объявлена в нашем государстве беспощадная война». «Мазепинство, — писал Д.В. Скрынченко, — всегда было врагом России и всего русского и всегда жило надеждами на политическую обособленность от России при помощи Австрии и Германии». В контексте его размышления лежала верная и по сей день идея: как только Малороссия пыталась стать самостоятельной, оторваться от России, она сразу же становилась орудием в руках антирусских сил.
Распад Советского Союза, продолжавшего в других обстоятельствах Российскую империю, остро поставил перед современной Россией вопрос о новом собирании земель, поскольку с России ответственность за судьбы народов, прежде входивших в состав империи, а затем союза, никто не снимал. Речь, конечно, не идет о войнах за «исконные вотчины», но это означает, что территории, входившие в состав Российской империи и Советского Союза, являются, по меткому выражению В.Т. Третьякова, сферой канонического русского влияния.
Д.В. Скрынченко понимал опасность распада России и предупреждал, что отпавшие части, такие, как Украина, неизбежно будут использоваться для ослабления России.
Окидывая события ретроспективным взглядом, можно сказать, что национальный русский проект полностью не проиграл хотя бы потому, что население нынешней Украины не идентифицирует себя однозначно в этническом плане, на Украине наших дней бывшая Слобожанщина, Новороссия, Левобережье и Крым все же ориентированы на русскую культуру, отчего перспективы самостоятельного существования Украинского государства представляются туманными.
С началом войны слово «патриотизм» перестало быть бранным, даже партия кадетов, известная своей непримиримостью к правительству, заняла вполне лояльную позицию. Всем казалось, что наступило время единения во имя победы. Но уже в 1915 году, когда были оставлены Галиция, Польша и часть Северо-Западного края, недоверие и подозрительность, которые левая часть общества питала к правительству, усилились. В результате трагический разрыв, который издавна существовал между верхами и низами России, углубился. В консервативной мысли вопрос об отношении общества и государства решался в рамках религиозного миропонимания, которое определялось тем, как полагал Д.В. Скрынченко, «откуда шло к нам христианство». Оно пришло из Греции, чем и были предопределены его положительные свойства. «…Православие, — писал он, — есть кристально чистое, не поврежденное учение Христа; Православию не свойственны лукавство, религиозные компромиссы и вообще все то, что загрязняет душу изворотами мысли иезуитской». Д.В. Скрынченко подчеркивал, что основная черта Православия — его всемирность — была в свое время отмечена А.С. Хомяковым и Ф.М. Достоевским. Православию, как считал Д.В. Скрынченко, соответствовал «простой, смирный, несколько женственный характер русского народа». Идеализируя прошлое, он писал, что «на заре русской жизни весь русский народ призван был ко всем верхам жизни, к принятию и усвоению самых высших духовных ценностей». В дальнейшем возник разрыв между народом и элитой, который Д.В. Скрынченко оценивал как явление в принципе для России чуждое, но порожденное несправедливым порядком вещей, заимствованным с Запада. Отсюда следовал вывод, что «так дальше не должно быть: и простому русскому народу должны быть открыты все дороги и к верхам знания, и к верхним ступеням нашей общественности и государственности». В подобном ходе мысли можно видеть носившуюся в воздухе идею о переходе к иному способу формирования элиты — не по рождению, а по знаниям и личным заслугам. Понимал ли он сам, что этот тезис противоречит многовековой социальной и политической практике, которая базировалась на сословном принципе? У Д.В. Скрынченко сформировался взгляд о том, что путь наверх должен быть подкреплен не родственными связями, но талантом и трудами на благо России. В консервативном сознании апелляция к Православию предполагала, что основной акцент в социальном творчестве должен быть сделан не на изменение политических институтов, а на воспитание людей, самые яркие из которых и составят новую аристократию. Не случайно известный русский публицист М.О. Меньшиков в свое время писал, что аристократия — это не знатные, а лучшие люди. Эти идеи сохраняют свежесть и по сей день, когда стало особенно очевидно, что прозападная элита будущего России обеспечить не может.
Д.В. Скрынченко был глубоко убежден в том, что социальные перемены начинаются благодаря изменениям в состоянии умов и главную роль здесь играет вера в Бога. Это был урок Французской революции, который был усвоен и консервативной мыслью, и либеральной, но по-разному. Консерваторы полагали, что Православие и нравственные устои удержат общество от распада, либералы, выступавшие под знаменем прогресса, наоборот, предлагали устранить все, что, по их мнению, мешает движению вперед, — прежде всего веру в Бога и монархию. И хотя военная промышленность снабжала армию как никогда обильно и в стране было продовольствие, ощущение надлома не покидало многих мыслящих людей. Война ускорила изменения, в которые втянулось традиционное русское общество, привыкшее к размеренному течению времени. Общество и государство вошли в состояние кризиса, для преодоления которого требовались меры, а главное — люди, которых почти не было. Д.В. Скрынченко, пытаясь осмыслить происходившее в самых общих определениях, назвал конец 1916 года «смутным временем». В соответствии с принципом «улучшать не институты, а людей» он полагал, что «все горе наше» происходит не от «режима», а имеет основания в психологии русского человека. «Дело в том, — писал он, — что мы воспитаны на систематическом неуважении к чувству законности». Законы в России не уважаются ни обществом, ни властью, результатом чего является «систематическое воспитание народа в неуважении к закону, наблюдаемое решительно во всех сторонах государственной и общественной жизни». Как полагал Д.В. Скрынченко, именно это и приближает страну к катастрофе.
1916 год заканчивался для России трудно. «Киев» прекратил выходить, как, впрочем, и многие другие русские издания, не выдержавшие экономических тягот военного времени. 1916 год был последним перед страшной чередой лет, прервавших естественное развитие России. Война затянулась, моральный климат в обществе изменился в худшую сторону, обещая беды в недалеком будущем. Верх брали левые, радикальные настроения, приведшие к гибели не только монархию, но и всю старую Россию. Пожалуй, в этом состоит главный урок той далекой от нас эпохи: отход от веры как фундаментального основания жизни в России неизбежно ведет не только к личным бедам, но и к катастрофе всего государства.
Во время Директории С.Петлюры в декабре 1918 — январе 1919 года Д.В. Скрынченко был брошен новыми властями в Лукьяновскую тюрьму. Он чудом уцелел в феврале–августе 1919 года, когда в Киеве свирепствовал красный террор и многие представители русской интеллигенции были уничтожены. Осенью 1919 года перед новым вступлением красных в Киев Д.В. Скрынченко был вынужден бежать. После долгих скитаний он нашел приют в Югославии, в городе Нови-Сад. Ему удалось быстро овладеть сербским языком, и вскоре он был принят преподавателем истории и русского языка в сербскую гимназию, в которой проработал до 1941 года. Пройдя через трагические годы эмиграции, Д.В. Скрынченко утверждал, что противовесом центробежным тенденциям является русское национальное начало, без развития которого Россия существовать в принципе не может: «Страшны жертвы, которые приносит и уже принес в свое искупление русский народ, но, думается мне, они не пропадут даром: они отрезвят от болезненных мечтаний наш народ и научат его жить реально и вскармливать в себе здоровый национализм».
После прихода Красной армии в Югославию Д.В. Скрынченко работал библиотекарем в «Обществе по культурному сотрудничеству Воеводины и СССР». Скончался он 30 марта 1947 года и был похоронен в «русской парцеле» Успенского кладбища в Нови-Саде. Его творческое наследие (а это более 500 публикаций) мало известно широкой публике.
Вся жизнь Дмитрия Васильевича Скрынченко представляет образец служения Отчизне. Ей он посвятил самые прекрасные порывы души, ей служил он и в России, и в эмиграции. Он сохранил православную веру, веру в Россию и русский народ и его великую миссию. В изгнании он писал: «Но верится, что там, в России, страдания выкуют из русской души тот закал, который не только спасет русский народ, но и двинет его на необычайную, еще неведомую миру культурную высоту. Скажут: это тоже “бессмысленные мечтания”… Нет, это очень осмысленно, ибо основано на факте необычайной даровитости русского народа, на факте, что он обладает, как никто в мире, великим, любящим, сострадательным, широким сердцем».