Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Сталинская коллективизация

Владимир Дмитриевич Кузнечевский родился в 1939 году в Тюмени. Окончил философский факультет МГУ им. М.В. Ломоносова. Профессор, кандидат философских наук, доктор исторических наук.
Политолог, журналист. Ведущий научный сотрудник Российского института стратегических исследований, советник директора РИСИ.
Награжден орденом «За выдающиеся заслуги в информациологии», золотой медалью имени Ю.М. Воронцова.

Раскулачивание — трагедия миллионов, трагедия страны

Главным элементом войны Сталина с крестьянством была не сама коллективизация, а так называемый процесс раскулачивания.

Тема «Сталин и раскулачивание» вообще­то достойна отдельного рассмотрения. Меня удивляет, что до сегодняшнего дня по этой проблеме все еще нет монографий и диссертаций.

Тема достойна такого внимания хотя бы потому, что у Сталина далеко не сразу возникла идиосинкразия по отношению к крепкому крестьянину. Это Ленин и его последователи испытывали ненависть к этому социальному слою. Еще со столыпинских времен назвав его кулаком, Г.Зиновьев, автор теории и практики «военного коммунизма» Ю.Ларин и другие ненавидевшие русское крестьянство интернационалисты считали его главным противником советского строя. Это они сразу после отхода Ленина от дел подхватили из его рук флаг борьбы с русским крестьянством и требовали от руководства РКП(б) формирования самой жесткой политики в отношении 80% населения России (именно такую долю составляло тогда крестьянство). Ю.Ларин, например, сразу после того, как был отменен «военный коммунизм», стал требовать немедленного начала «второй революции» — войны с крестьянством.

Сталин же, клянясь именем Ленина во всех остальных делах, довольно долго воздерживался «выкапывать топор войны» с русским крестьянством. Он начал активно действовать только тогда, когда увидел, что вопрос взаимоотношения с крестьянством перерастает в вопрос о власти в стране. А вот в этом вопросе для Сталина компромиссов не существовало. Но это будет позже. А после смерти Ленина генеральный секретарь вполне успешно сопротивлялся интернационалистам. «Вторую революцию», «войну с крестьянством», к которой подталкивали его Ю.Ларин, Е.Ярославский и другие, Сталин тогда отвергал, во всяком случае на словах.

Выступая перед слушателями Коммунистического университета имени Свердлова 9 июня 1925 года, генсек обратил внимание на то, что политика государства на селе сводится не к борьбе с крестьянством, а к тому, чтобы перераспределить тяжесть сельскохозяйственного налога с плеч бедноты «на плечи кулачества». Партия, подчеркнул он, «не заинтересована в разжигании классовой борьбы на селе».

В связи с этим И.Сталин сказал: «Может показаться, что лозунг разжигания классовой борьбы вполне применим к условиям борьбы на этом фронте. Но это неверно. Ибо мы здесь также не заинтересованы в разжигании классовой борьбы. Ибо мы вполне можем и должны обойтись здесь без разжигания борьбы и связанных с ней осложнений». Но тут же оговорился, давая понять, что война такая все же возможна. «Конечно, — заметил он, — дело тут зависит не только от нас. Вполне возможно, что в некоторых случаях кулачество само начнет разжигать классовую борьбу, попытается довести ее до точки кипения, попытается придать ей форму бандитских или повстанческих выступлений. Но тогда лозунг разжигания классовой борьбы будет уже не нашим лозунгом, а лозунгом кулачества, стало быть, лозунгом контрреволюционным. Кроме того, несомненно, что кулачеству придется тогда испытать на своей спине все невыгоды этого лозунга, направленного против советского государства. Как видите, лозунг разжигания борьбы на этом втором фронте не является нашим лозунгом».

Но тут же счел необходимым пояснить: «Наша задача здесь состоит в том, чтобы организовать борьбу бедноты и руководить этой борьбой против кулачества». «Не значит ли это, что мы тем самым беремся разжигать классовую борьбу? Нет, не значит. Разжигание борьбы означает не только организацию и руководство борьбой. Оно означает вместе с тем искусственное взвинчивание и намеренное раздувание классовой борьбы. Есть ли необходимость в этих искусственных мерах теперь, когда мы имеем диктатуру пролетариата и когда партийные и профессиональные организации действуют у нас совершенно свободно? Конечно, нет. Поэтому лозунг разжигания классовой борьбы непригоден...»

Этого генсеку показалось мало, и в другой части своего выступления он уже впрямую ударил по Ю.Ларину, прочно связав того с Г.Зиновьевым. Критике подвергся тезис Ларина о необходимости немедленно приступить ко «второй революции» в деревне: «...тов. Ларин, этот сторонник “второй революции в деревне”, не замедлил присоединиться к Зиновьеву, но у нас с ним есть разногласия, и мы должны здесь отмежеваться от него... Но тут, к сожалению, припутывается тов. Лариным его схема “второй революции” против засилья кулака, что не разделяется нами, что сближает его с Зиновьевым и что заставляет меня несколько отмежеваться от него»[1].

Нетрудно заметить, что И.Сталин крутится перед слушателями «как уж на сковородке». Он не может дать козырь своим оппонентам, чтобы те смогли обвинить его в том, что он отступает от указаний Ленина, который призывал к борьбе с кулаком. Поэтому обращает внимание на то, что кулак может и сам начать классовую борьбу на селе. Но при этом в лекции рефреном идет мысль о том, что классовая борьба в деревне партии не нужна.

Позиция совсем не случайная. Об этом говорит то, что через полгода, 18 декабря 1925 года, на XIV съезде ВКП(б) Сталин вновь возвращается к этому вопросу уже более подробно.

«У нас в партии, — говорит он в политическом отчете Центрального Комитета съезду, — существуют два уклона. один заключается в преуменьшении роли кулака и вообще капиталистических элементов в деревне, в замазывании кулацкой опасности, второй — в раздувании роли кулака и вообще капиталистических элементов в деревне, в панике перед этими элементами...»

«Оба уклона опасны, оба они хуже, нельзя говорить, какой из них опаснее, но говорить о том, к борьбе с каким уклоном больше всего подготовлена партия, — можно и нужно. Если задать вопрос коммунистам, к чему больше готова партия, — к тому, чтобы раздеть кулака, или к тому, чтобы этого не делать, но идти к союзу с середняком, я думаю, что из 100 коммунистов 99 скажут, что партия всего больше подготовлена к лозунгу — бей кулака. Дай только — и мигом разденут кулака. А вот что касается того, чтобы не раскулачивать, а вести более сложную политику изоляции кулака через союз с середняком, то это дело не так легко переваривается. Вот почему я думаю, что в своей борьбе против обоих уклонов партия все же должна сосредоточить огонь на борьбе со вторым уклоном» (аплодисменты).

При всем иезуитстве выражения своей позиции генсек все же ясно дает понять: на данный момент он против раскулачивания. Однако позднее эта позиция претерпела изменения.

В российской «сталиниане» иногда встречаются авторы с ясно выраженным желанием развести по разные стороны процесс коллективизации и раскулачивания. Так, Е.Прудникова пишет: «Решение о раскулачивании у Сталина возникло внезапно и спонтанно, а коллективизация была глубоко продуманным решением. Это два совершенно разных процесса. “Наступление на кулака” началось в связи с саботажем хлебозаготовок, а коллективизация — это аграрная реформа»[2].

Да, раскулачивание процесс действительно отдельный, даже автономный, который начался в ходе коллективизации деревни, но не закончился вместе с ней. Он выделялся из процесса коллективизации даже и по временным рамкам. Колхозизация деревни в принципе, как это отмечено Сталиным в «Кратком курсе», закончилась в 1934 году, а с кулаками он продолжал бороться еще долго, вплоть до начала Великой Отечественной войны, и осуществлял это систематично и в массовом порядке. Сегодня уже обнародовано достаточно фактов и цифр, которые подтверждают этот вывод. Но отделять его от коллективизации только на том основании, что Сталину пришла в голову эта мысль, так сказать, спонтанно, под влиянием момента, мне представляется неверным.

Генсек хорошо понимал, что если в СССР кто и в состоянии свалить власть большевистской партии, так только крестьянство. Значит, нужно было сломать ему хребет как классу. А это можно было сделать только в том случае, если лишить его возможных элементов организации, объединения. Это могли сделать только крепкие хозяева, за которыми мог потянуться середняк. Этого возможного социального союза генсек опасался более всего, поэтому и бил по нему изо всех орудий, использовав для идеологической дискредитации этого слоя слово «кулак».

Само это слово на Руси всегда име­ло негативный оттенок. Его в этом аспекте употреблял еще Ф.Достоевский (в «Преступлении и наказании» в 1866 году, например). Но вообще­то впервые в русский литературный оборот это слово ввел Н.Гоголь в «Мертвых душах» в 1842 году, он применил его к характеристике Собакевича в плане его торгово­обменной деятельности. Потом это слово в том же значении употребляли известный русский поэт И.Никитин (1824–1861), Салты­ков­Щедрин (1826–1889), другие русские писатели (именно писатели). В.Даль этого слова еще не знал, и потому вице­президент Российской Императорской академии наук Я.Грот (1812–1893) в своем исследовании его творчества решительно ввел его в словарный оборот, отметив, что словом «кулак» в русской литературной культуре обозначается «выжига, перепродавец, который по нужде и обвесит, и обмерит, кто не хочет знать правил в торговле и никогда не думает о чести и о совести»[3]. Такой же позиции в толковании этого слова придерживался наш известный языковед и литературовед академик В.Виноградов (1894–1969)[4].

Таким образом, в историко­социо­логическом смысле это понятие в русской литературе употреблялось исключительно в связи с торгово­об­менной деятельностью. Идеологическую интерпретацию слову «кулак» первым придал В.Ленин, а вслед за ним и другие большевики. А уже И.Сталин, стремясь в идеологическом и социальном плане расколоть русское крестьянство, применял это слово исключительно к крепкому деревенскому хозяину, стремясь в умах большинства людей вырвать этого крепкого хозяина из общей крестьянской среды, дискредитировать его в глазах крестьянской массы.

Е.Прудникова подсчитала, что «более трети всех осужденных в 1937 году составляет категория под названием “бывшие кулаки” — 370 тыс. 422 человека. Следующие по численности — действительно так называемые “бывшие”: помещики, дворяне, торговцы, жандармы и др. (114 тыс. 674 человека). Затем идет “деклассированный” элемент в количестве 129 тыс. 957 человек. Присутствуют... и “служители религиозного культа” — 33 тыс. 382 человека...» Е.Прудникова приводит выписку из главного репрессионного приказа Наркома внутренних дел за № 00447 от 30 июля 1937 года (Н.Ежов), который так и назывался — «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и др. антисоветских элементов». В этом документе, под названием «Контингенты, подлежащие репрессии», каждый из пунктов, где перечисляются категории граждан, подлежащих расстрелу, аресту, заключению в тюрьму, в конц­лагерь, начинается словами: «Бывшие кулаки...»*

Примечательно, что если неизбежность коллективизации генсек до самой смерти много и охотно объяснял необходимостью кардинального решения зерновой проблемы, то про раскулачивание он всегда говорил крайне скупо. Почему? Как мне представляется, потому, что цель раскулачивания была не в колхозизации деревни, а в уничтожении крестьянства как класса, в котором он чувствовал (именно чувствовал) главного противника всем своим начинаниям.

Ленин главным своим личным врагом считал интеллигенцию и православное духовенство, а Сталин — еще и русское крестьянство.

Ненависть к крепкому крестьянину и всем членам семей так называемых кулаков имела у Сталина характер устойчивой идиосинкразии. Интересную зарисовку в этом плане оставил нам современник Сталина, известный литературный критик и историк В.Полонский (настоящая фамилия — Гусин) (1886–1932). Вот что записал он в своем дневнике:

«Существует версия, восходящая к рассказу одного из руководителей РАПП В.Сутырина (записанному Л.Разгоном в 80­х годах, спустя 40 лет), что именно И.Беспалов, редактор журнала “Красная новь”, “пропустил” в журнал рассказ А. Платонова “Впрок”.

По словам В.Сутырина, привезенный курьером в Кремль (это был июнь 1931 года), он увидел в приемной Сталина Фадеева. Когда им предложили пройти в кабинет, где за длинным столом сидели члены Политбюро ЦК — Калинин, Ворошилов, Молотов и другие, Сталин, державший в руках номер “Красной нови”, спросил Фадеева:

— Вы редактор этого журнала? И это вы напечатали кулацкий и антисоветский рассказ Платонова?

Побледневший Фадеев сказал:

— Товарищ Сталин! Я действительно подписал этот номер, но он был составлен и сдан в печать предыдущим редактором. Но это не снимает с меня вины, все же я являюсь главным редактором, и моя подпись стоит на журнале.

— Кто же составил номер?

Фадеев ответил: <...>

Сталин вызвал Поскребышева.

— Привези сюда такого­то. — И, обернувшись к нам, сказал:

— Можете сесть.

Мы сели. И стали ждать <...>. Открылась дверь и, подталкиваемый Поскребышевым, в комнату вошел бывший редактор И.Беспалов. Не вошел — вполз, от страха не держась на ногах, с лица его лил пот. Сталин с удовольствием взглянул на него и спросил:

— Значит, это вы решили напечатать этот сволочной кулацкий рассказ?

Редактор ничего не мог ответить. Он начал не говорить, а лепетать, ничего нельзя было понять из этих бессвязных звуков.

Сталин, обращаясь к Поскребышеву, который не вышел, а стоял у двери, сказал с презрением:

— Уведите этого... И вот такой руководит советской литературой... — И, обращаясь к нам: — Товарищ Сутырин и товарищ Фадеев! Возьмите этот журнал, на нем есть мои замечания, и завтра же напишите статью для газеты, в которой раз­облачите антисоветский смысл рассказа и лицо его автора. Можете идти»[5].

О Платонове Сталин отзывался очень резко: «мерзавец!», «подлец!», «контрреволюционный пошляк!», «бол­ван!», а общая резолюция гласила: «Рассказ агента наших классовых врагов, написанный с целью развенчания колхозного движения и опубликованный головотяпами­коммунистами с целью продемонстрировать свою непревзойденную слепоту. P.S. Надо наказать автора и головотяпов так, чтобы наказание пошло им впрок». Номер «Красной нови» с замечаниями Сталина хранится в рассекреченной на сегодняшний день части его архива.

А.Фадеев 3 июля 1931 года в газете «Известия» опубликовал статью под названием «Об одной кулацкой хронике», которую закончил пересказом сталинских слов: «Коммунисты, не умеющие разобраться в классовой сущности таких “художников”, как Платонов, обнаруживают классовую слепоту, непростительную для пролетарского революционера.

И потому нас, коммунистов, работавших в “Красной нови”, прозевавших конкретную вылазку агента классового врага, следовало бы примерно наказать, чтобы наука пошла впрок».

Тут, впрочем, нужно бы сделать оговорку: В.Ленин ненавидел не только русскую интеллигенцию и православное духовенство. Он, что называется, с молоком матери и под влиянием полученного с ее стороны воспитания впитал в себя ненависть по отношению к России и русским людям. А вот со Сталиным много сложнее.

И.Сталин нечасто, но все же иногда считал необходимым говорить, что он ценит русский народ. Но когда в ходе коллективизации он приступил к уничтожению русского крестьянства, он фактически замахнулся на то, чтобы уничтожить не только крестьян как основополагающий социальный класс России, но и сами основы ее тысячелетней культуры, которая формировалась именно в толще крестьянской (читай — народной) массы.

В самом деле, откуда пошли русские пословицы и поговорки? Где черпали Чайковский и Глинка материал для создаваемой ими музыки? Откуда Пушкин брал сюжеты для своих сказок? На чем, на какой фактической базе вырос русский литературный язык Тургенева? На чем вообще зиждется вся русская культура, которую знает мир? Все это стоит на крестьянской (читай — народной) основе. Вот ее­то, эту основу, фундамент русского образа жизни, и надломила коллективизация.

Но к концу 30­х годов генсек как бы «прозрел» и начал предпринимать шаги в защиту тысячелетней русской культуры. Именно Сталин идеологически неожиданно уничтожил авторитет Д.Бедного, который в 30­х годах вдруг принялся оплевывать русское устное народное творчество, русские сказки и былины, публично высмеивать древнюю историю Руси и России.

И все же «из песни слов не выкинуть». Вместе с этими отдельными шагами по восстановлению русской истории Сталин усилил войну против православия и православного духовенства. Резко возросло число закрывавшихся монастырей и храмов, продолжались аресты и расстрелы священнослужителей. Эти действия генерального секретаря не просто надламывали дух русского народа они его разрушали[6].

Надо сказать, что Сталин был всегда (и очень) озабочен тем, чтобы внешний мир (а внешним для него было все, что не находилось в его голове и в его чувствах) воспринимал его поступки и действия так, как ему (и только ему) было надо. Однажды сконструировав нужную интерпретацию события, генсек воспринимал придуманную им картину как действительную и своим собеседникам или аудитории преподносил ее уже как истинную. И звучало это всегда как искреннее мнение. Ему верили. Вот как он оценил, например, коллективизацию и свои действия по колхозизации деревни в 1942 году в беседе с У.Черчиллем (1874–1965). Британский лидер постарался максимально близко воспроизвести в своих мемуарах канву их беседы в Москве.

Черчилль посочувствовал советскому лидеру, упомянув, что бороться в период коллективизации пришлось «с миллионами маленьких людей». В ответ «Сталин очень живо и эмоционально возразил:

— С десятью миллионами, — сказал он, подняв руки. — Это было что­то страшное, это длилось четыре года, но для того, чтобы избавиться от периодических голодовок, России было абсолютно необходимо пахать землю тракторами. Мы должны были механизировать наше сельское хозяйство. Когда мы давали трактора крестьянам, то они приходили в негодность через несколько месяцев. Только колхозы, имеющие мастерские, могут обращаться с тракторами. Мы всеми силами пытались объяснить это крестьянам. Но с ними бесполезно спорить. После того как вы изложите все крестьянину, он говорит вам, что он должен пойти домой и посоветоваться с женой, посоветоваться со своим подпаском... Обсудив с ними это дело, он всегда отвечает, что не хочет колхоза и лучше обойдется без тракторов.

— Это были люди, которых вы называли кулаками? — спросил Черчилль.

— Да, — ответил Сталин, не повторив этого слова. После паузы он заметил: — Все это было очень скверно и трудно, но необходимо.

— Что же произошло? — спросил Черчилль.

— Многие из них согласились пойти с нами, — ответил Сталин. — Некоторым из них дали землю для индивидуальной обработки в Томской области, или в Иркутской, или еще дальше на север, но основная их часть была непопулярна, и они были уничтожены своими батраками».

И далее:

«Наступила довольно длительная пауза. Затем Сталин продолжал:

— Мы не только в огромной степени увеличили снабжение продовольствием, но и неизмеримо улучшили качество зерна. Раньше выращивались всевозможные сорта зерна. Сейчас во всей нашей стране никому не разрешается сеять какие бы то ни было другие сорта, помимо стандартного советского зерна. В противном случае с ними обходятся сурово. Это означает еще большее увеличение снабжения продовольствием»[7].

Авторитет У.Черчилля как мемуариста, точно воспроизводящего слова тех, с кем он вел беседы, в мире очень высок. Никто и никогда из участников таких бесед, прочитав мемуары британского премьера, ни разу не упрек­нул его в том, что он что­то неточно передал. Нет никаких оснований сомневаться и нам в том, что выдающийся британский политик точно передал слова своего московского собеседника.

А вот что касается слов Сталина, здесь у генсека все — неправда, все — искажение истины.

Сталин, по­видимому, сознатель­но умолчал о том, кому власть передавала в пользование трактора. Все дело в том, что она передавала их бедноте, которая потому и была беднотой, что чаще всего трудолюбием не отличалась. В данном случае я говорю о массе крестьян такого рода, а не о тех, кто во все времена создавал основную часть валового сельскохозяйственного продукта страны. То есть не о тех 7%, о которых А.Рыков говорил, что они к концу 20­х годов стали собирать хлеба с российских нив больше, чем это делала царская Россия, и к тому же давали работу тем, кто сам себя на тяжелый сельскохозяйственный труд организовать ленился. В сталинское время таких людей большевики записывали в кулаки и тракторов им не давали.

Деревенская же беднота получаемые трактора ломала именно потому, что ей было наплевать на дармовые подарки властей: задарма досталось, задарма и уйдет.

А вот сословие зажиточных крестьян к сельскохозяйственной технике относилось очень даже бережно. У них без причины никогда не ломались ни трактора, ни сеялки, ни лобогрейки и т.п. Но как раз им­то власть сельскохозяйственную технику и не давала, они эту технику покупали сами, на свои трудовые, заработанные деньги. Вероятно, потому и берегли.

Черчилль мог и не знать, что Сталин, грубо говоря, врет британскому премьеру, когда говорит, что крестьянин идет обязательно советоваться со своим подпаском. Подпасками в деревне были, как правило, несовершеннолетние ребятишки или деревенские люмпены, а часто и просто деревенские дурачки, с которыми никакой хозяин, даже бедняк, советоваться никогда бы не стал, потому что его засмеяла бы собственная жена, о которой упомянул генсек. Знаю это по семье моей мамы, братья которой еще после 1917 года пасли деревенских коров в селе Успенка Тюменской области.

Далее. Генсек сказал, что многие из так называемых кулаков «согласились пойти» с большевиками в коллективизацию. Если бы согласились, тогда почему полтора миллиона их Сталин загнал в нарымские и другие болота Сибири? (Ниже я остановлюсь на этом подробнее.)

Неправда и то, что основная часть так называемых кулаков, как сказал Черчиллю советский премьер, «была уничтожена своими батраками». Это Черчиллю можно было такое сказать, в расчете на то, что британский аристократ этой лжи поверит. А коренные жители Сибири всегда знали, что кулаков, их детей, жен, родителей планомерно и сознательно уничтожали в Сибири и на Севере совсем не деревенские батраки, а войска и сотрудники НКВД.

И наконец, просто фарисейски звучат слова Сталина о том, что выселенным в Сибирь кулакам власть предоставила землю для индивидуальной обработки (в частности, Сталин упомянул Иркутскую область). Британский премьер в Иркутской области не жил и не знал, что выселенным крестьянам давали не пахотную землю, а 3–4 сотки таежной неудоби, которую нужно было еще раскорчевать, чтобы на ней потом можно было сажать картофель и капусту, чтобы зимой (а это 9 месяцев в году) не умереть с голоду. Я это знаю не понаслышке, а потому что в 40­е годы сам жил на севере Иркутской области и кормился с мамой от такого огорода.

На самом­то деле Сталин просто уничтожал цвет русской деревни, потому что крестьян выбрасывали под конвоем в абсолютно непригодные для жизни места, где они умирали.

У В.Полонского (1886–1932), известного русского литературного критика, а с 1926 по 1931 год главного редактора «Нового мира», в уже цитированных выше дневниковых записях за 21 июня 1931 года читаем: «Ездил на три недели в Челябинск и Магнитогорск — на стройку. Со мной: Гладков, Малышкин, Пастернак и Сварог... Малышкин — в вагоне, когда провезли мимо эшелон кулацких семей, зашел ко мне в купе, плакал и говорил: “Ничего не понимаю. Зачем их везут? Куда? Кому это нужно? Неужели надо, чтобы так растаскивали и губили цвет нации, здоровый, красивый народ?” Из верхнего окна теплушки, вверху — голов десять: и грудные ребята, и девушки лет по шестнадцати, и голова деда, и паренек лет под двадцать...»[8] Малышкин Александр Георгиевич (1892–1938) — талантливый русский писатель, в 1910 году с серебряной медалью окончил Первую пензенскую гимназию, а затем Петербургский университет. Участник Гражданской войны. Романтическая повесть «Падение Даира» (1923) о Гражданской войне, роман «Люди из захолустья» (1937–1938) повествуют о формировании человека на индустриальной стройке, о вере в преобразующую силу социалистических идеалов.

Этот цвет русской земли поныне лежит в тайге, в наспех вырытых рвах, рядами, друг на друге, без какого­либо обозначения на местности этих братских могил. Об этом свидетельствуют не только время от времени вымываемые вешними водами сибирских рек бренные останки несчастных (как это было, например, в 2008 году в Колпашеве, Томской области, где река Обь подмыла весной берега и выбросила на главное течение сотни хорошо сохранившихся в мерзлоте бедно одетых трупов расстрелянных и умерших от голода и болезней людей), но и опубликованные ныне собственные документы власти.

Я уже не говорю о том, что слова Сталина об улучшении снабжения продовольствием населения страны после коллективизации — чистая ложь. После коллективизации люди стали питаться хуже, чем до нее. И это «хуже» продолжалось вплоть до конца 90­х годов прошлого века, то есть в продовольственном плане Россия более 70 лет выбиралась из ямы, куда ее столкнула коллективизация деревни.

В войне Сталина с крестьянством генсек не хотел знать компромиссов. Особенно ярко это проявилось в создании института спецпереселенцев.

Вообще­то это тема для отдельного исследования. В контингент специальных переселенцев в необжитые места Севера, Урала и Сибири входили ведь не только раскулаченные крестьяне, но и другие категории населения. И проблема эта до сегодняшнего дня изучена слабо. Написано много, начиная с «Архипелага ГУЛАГ» А.Солженицына, но в основном это все публицистические работы так называемых правозащитников, диссидентов, то есть людей, которые больше опираются на эмоции, нежели на кропотливое изучение источниковедческой базы. Да и с базой этой дела обстоят неважно, так как, во­первых, далеко не все документы по этой проб­леме открыты для исследования в архивах, а во­вторых, и сами архивные документы не дают полной картины произошедшего, так как далеко не все документировалось в те годы, начиная с момента выселения раскулаченных из своих домов и заканчивая прибытием ссыльных на места проживания.

Если я не ошибаюсь, первая кандидатская диссертация по этой теме была защищена только в 2001 году в Красноярске, да и она была построена на локальном материале О.Корсаковой «Крестьяне­спецпереселенцы в Сибири в 30­е годы (на материалах Красноярского края)». Серьезные работы, конечно, имеются, но их крайне мало. Среди них нельзя не назвать завершившееся в 2005 году пятитомное издание «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание: документы и материалы 1927–1939 годов»; Славко Т.И. Кулацкая ссылка на Урале. 1930–1936 (М.: Мосгорархив, 1995); Осколков Е.Н. Голод 1932–1933 годов: Хлебозаготовки и голод 1932–1933 годов в Северо­Кавказском крае (Ростов­на­Дону: Изд­во Ростовск. ун­та, 1991); Ивницкий Н.А. Коллективизация и раскулачивание (начало 30­х годов) (М.: Наука, 1994), а также публикацию документов в изданиях: Спецпереселенцы в Западной Сибири: 1930 — весна 1931 года (Новосибирск: Наука, 1992); Советская деревня глазами ВЧК–ОГПУ–НКВД: Документы и материалы (М.: РОССПЭН, 2003. Т. 1–3); Документы свидетельствуют: Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации 1927–1932 годов (М.: Политиздат, 1989).

Общее число публикаций по теме спецпереселенцев не так уж мало, но вместе с тем интегральных работ нет. Пока еще нельзя сказать, что одна из глубочайших трагедий русского народа, достойная такого же описания, как «Война и мир» Л.Толстого, перестала быть неизвестной страницей в истории России.

До сих пор практически не исследован даже вопрос о том, когда этот процесс получил импульс, когда все это началось.

Официальные данные на этот счет страдают крайней скупостью, но все же угадывается, что начало массовых операций по спецпереселениям относится к 1928 году. После резкого и грубого нажима генсека на местные партийные органы в Сибири, когда он пригрозил и партаппарату, и судейскому и прокурорскому сообществу, что если они не станут применять ст. 107 Уголовного кодекса (борьба со спекуляцией) в отношении тех, кто скрывает «излишки» хлеба, то эта статья будет применяться к ним самим, партаппарат на местах провел массовую зачистку прокурорских работников по обвинению последних в «мягкотелости».

Сразу после этого, с июня 1928 года, появились первые решения судов «о выселении кулаков» с членами семей. Поначалу единичные — на каждый район по одному случаю, — а потом дело было поставлено на поток.

Решающую роль в этом сыграл В.Молотов. В начале 1930 года комиссия Политбюро ЦК, которую он возглавлял, приняла постановление о выселении сотен тысяч семей кулаков в необжитые районы Крайнего Севера и Урала.

А уже в конце февраля 1930 года в Северный край (Архангельский, Вологодский, Няндомский, Северо­Двин­ский округа и Коми автономную область) начали прибывать первые эшелоны со «спецпереселенцами». К началу мая там уже насчитывалось 230 065 человек. Выселение и ссылка прошли, как посчитало руководство партии, удовлетворительно, и потому 20 февраля 1931 года Политбюро ЦК ВКП(б) дало указание ОГПУ «определить и подготовить в течение 6 месяцев районы для устройства кулацких поселков тысяч на 200–300 семейств под управлением специально назначенных комендантов» (то есть примерно на 1,4 млн человек).

А уже 11 марта Политбюро создало Комиссию по спецпереселенцам (впервые этот термин появляется в официальных документах). Во главе комиссии был поставлен А.Андреев, заместитель председателя Совнаркома СССР, председатель ЦКК ВКП(б), нарком Рабоче­крестьянской инспекции СССР.

Андреев Андрей Андреевич (1895–
1971), крупный советский и партийный деятель, родился в деревне Кузнецово Сычёвского уезда Смоленской губернии. Сын дворника, он окончил двухклассную сельскую школу, с 1908 года работал «мальчиком» в трактире, затем в ресторане «Гранд­отель» (Москва), потом помощником механика на колбасной фабрике, на фабрике «Скороход». С 1914 года член РСДРП(б). Работал с Лениным, который высоко отзывался о его партийности и ценил в нем талант организатора. В 1921 году сторонник Троцкого, но после дискуссии о профсоюзах отошел от него и с 1922 года верный сторонник Сталина. Судя по всему, Сталин доверял Андрееву. С момента назначения первого генеральным секретарем ЦК РКП(б) А.Андреев вместе с ним ведал текущей работой Секретариата ЦК партии. Руководил личной нелегальной зарубежной разведкой Сталина по линии Коминтерна (был женат на Доре Моисеевне Хазан), что позволяло Сталину иметь полную информацию о деятельности Г.Зиновьева на посту председателя исполкома Коминтерна с 1922 по 1926 год. При жизни И.Сталина, с 1926 по 1952 год, входил в состав Политбюро ЦК вначале кандидатом, потом членом Политбюро и занимал высокие должности в правительстве и Верховном Совете СССР. Как отмечает К.Залесский, «санкционировал все действия органов государственной безопасности» по репрессиям крестьян, на его имя поступало очень много заявлений от репрессированных, «но он никогда не принимал по ним никаких мер».

Как уже говорилось выше, выселение крестьян сопровождалось в печати и на радио мощной пропагандистской кампанией, красной нитью которой был тезис: «Уничтожим кулака как класс». На деле и на местах эта позиция партийного руководства воспринималась как указание на физическое уничтожение крестьян (как прямое, так и путем экономического удушения).

Исполнительные органы власти на местах именно так и толковали распоряжения центра и в буквальном смысле понимали стержень пропагандистской кампании центральных властей на этот счет: кулаков и членов их семей следует истреблять физически.

Это не преувеличение. О том, что все это было именно так, свидетельствуют документы.

В конце концов картина создавшегося положения в отношении спецпереселенцев ужаснула даже центральные власти. Назначенный в мае 1931 года заместителем наркома юстиции и прокурором РСФСР А.Вышинский добился от Сталина постановления Политбюро о введении прокурорского надзора над деятельностью органов ОГПУ по управлению над ссылкой и спецпереселенцами и сразу же организовал работу в этом направлении. При сильнейшем сопротивлении со стороны председателя ОГПУ В.Мен­жин­ского (1874–1934) и первого заместителя пред­седателя ОГПУ Г.Ягоды (1891–1938) в декабре 1931 года было проведено первое обследование деятельности комендатур по организации жизни и работы спецпереселенцев в местах ссылок.

Результаты этого обследования были отражены в отчете Прокуратуры СССР «О надзоре за органами ОГПУ». Одним из главных выводов было указание лагерному начальству, что «ликвидация кулачества как класса» не означает «его физического уничтожения». Отчет прокуратуры был направлен Президиуму ЦИК СССР, и в нем говорилось, что «власть не имеет намерения уничтожения их (спецпереселенцев) физически, что речь шла и идет об уничтожении кулачества как класса, а не о физическом уничтожении кулачества, каковые предубеждения в ряде мест существовали до этого»[9].

Между тем коменданты спецлагерей вели политику именно физического уничтожения спецпереселенцев. Как явствует из секретных донесений ОГПУ тех лет, чекисты на местах руководствовались идеей, согласно которой выселяемые из своих родных мест кулаки и их семьи должны были быть физически уничтожены.

Условия для людей создавались в буквальном смысле бесчеловечные настолько, что это казалось диким даже чекистам. Так, оперуполномоченный ОГПУ по Уралу А.Кирюхин своему непосредственному начальнику Г.Раппопорту докладывал, что людей сразу из эшелонов вталкивали в арестантские бараки. «Переселенцы всех возрастов содержались там в неотапливаемых помещениях, раздетыми по нескольку суток». Их систематически избивали и подвергали всевозможным истязаниям, вплоть до смерти. «Старший бригадир Ратушняк, член ВКП(б), избивая переселенцев, кричал: “Вас всех надо убивать и уничтожать, а вместо вас скоро новых 80 тысяч пришлют!”» «Комендант Деев дал установку десятникам — бросать в воду плохо работающих на сплаве переселенцев». «Для спецпереселенцев изготавливались гробы, стоящие на виду, были случаи, когда в них клали живых людей»[10].

Это про положение в Западной Сибири (Нарымский край). Но точно так же было везде. Вот письмо спецпереселенцев в адрес Калинина из Архангельской области:

«Одну женщину закололи штыком и двух мужчин расстреляли, а тысячу шестьсот в землю зарыли за какие­нибудь полтора месяца. Массы просят выслать комиссию... у нас снизу вода, сверху песок сыплется в глаза, мы все никогда не раздеваемся и не разуваемся, хлеба не хватает, дают 300 граммов... народ мрет, оттаскиваем по 30 гробов в день. Наш адрес: город Котлас, Макариха, барак 47»[11].

Били тревогу и уведомляли Моск­ву и местные начальники. Так, в телеграмме начальника Кузнецкстроя (За­падно­Сибирский металлургический комбинат) С.Франкфурта и секретаря Кузнецкого райкома партии Р.Хитрова на имя члена Политбюро ЦК ВКП(б), председателя специальной Комиссии «по наблюдению и руководству работой по выселению и расселению кулаков» А.Андреева от 21 марта 1931 года сообщалось: «Подготовить в течение десяти дней жилплощадь для двадцати тысяч человек абсолютно невозможно, также отсутствует возможность организации питания и медобслуживания». Тем не менее эшелоны со спецпереселенцами в адрес Кузнецкстроя прибывали один за другим.

Начальник комендантского управления в Нарымском крае И.Долгих докладывал в июне 1931 года представителю ОГПУ по Западно­Сибирскому краю Л.Заковскому, что места, которые были определены для расселения спецпереселенцев, абсолютно непригодны не только для жилья, но и просто для выживания. «Большинство площадей были заболоченными и совершенно непригодными для земледелия и животноводства; другие нуждались в крайне трудоемких операциях по раскорчевке и расчистке бурелома... Весь бассейн реки Васюган — сплошное заболоченное пространство, прерываемое узкими гривами (около 1–2 км шириной и от 5 до 15 км длиной), покрытое 30–35­летними ельниками или хаотически нагроможденным буреломом. Мест, пригодных к освоению без раскорчевок, нет. Раскорчевки потребуют колоссального труда... В большинстве поселков нет строевого леса, его приходится рубить и сплавлять за 5–10 километров. Кроме того, спецпереселенцы (более 200 тыс. человек) не были обеспечены теплой одеждой, инвентарем, медикаментами. Запасы продовольствия были рассчитаны на 1,5–2 недели, исходя из нормы 300 г муки или сухарей на человека».

«За время пути, — продолжал И.Долгих, — умерло 500 человек детей и стариков, преимущественно на почве желудочных заболеваний... Смертность на отдельных участках, преимущественно детей, достигает 10–35 человек в сутки. В данное время ориентировочная цифра смертности — около 1000 человек».

В отчете прокуратуры СССР за 1931 год, посвященном «надзору за ссылкой и спецпереселением в Нарымском крае», отмечалось:

«По Парабельской комендатуре в течение лета умерло 1375 человек, из них 1106 детей»; «По Средне­васюганской комендатуре — 2158 человек, или 10,1% к общему составу, из них мужчин — 275, женщин — 324, детей — 1559»; «В числе умерших взрослого населения 75% составляют старики»; «На Нижневасюганской комендатуре с июля по 1 сентября умерло 1166 человек».

Таких докладов было не перечесть. Политбюро ЦК и лично Сталин имели полную информацию о том, какую политику по отношению к крестьянству они осуществляют: в Москву нескончаемым потоком шли письма от спецпереселенцев с жалобами на гибельные условия существования. Но реакция на этот народный стон была одна. Выступая на XVI съезде ВКП(б), 2 июля 1930 года, генсек говорил: «Или, например, вопрос о чрезвычайных мерах против кулаков. Помните, какую истерику закатывали нам по этому случаю лидеры правой оппозиции? Чрезвычайные меры против кулаков? Зачем это? Не лучше ли проводить либеральную политику в отношении кулаков? Смотрите, как бы чего не вышло из этой затеи. А теперь мы проводим политику ликвидации кулачества как класса, политику, в сравнении с которой чрезвычайные меры против кулачества представляют пустышку (выделено мной. — В.К.). И ничего — живем»[12].

Что касается численности русских людей, уничтожавшихся таким образом, то в литературе до сих пор идут дискуссии о числе высланных кулаков.

Начало этим спорам положил А.Солженицын, который считал, что «в тундру и тайгу сослано было миллионов пятнадцать мужиков». Д.Волкогонов, первым из историков получивший доступ к архивам ЦК КПСС в 1989 году, писал: «По моим подсчетам (вероятно, неполным), под раскулачивание попали 8,5–9 млн российских мужиков, их жен, детей, стариков. Около четверти погибли в первые месяцы после раскулачивания, еще четверть — в течение года»*.

Американский историк С.Коэн считает, что «в ходе сталинской революции пострадало 25 миллионов сельских семей». Это, пишет он, те, кто не хотел отдавать в колхоз свои бедные поля, средства производства и домашний скот, кто и сам не хотел идти в колхоз.

Официальные цифры были, разумеется, другие. Так, Г.Ягода 16 октяб­ря 1931 года докладывал лично Сталину, что в 1930 году было выселено 77 975 семей кулаков, а в 1931­м — 162  962 семьи (всего 1 158 986 человек, среди них 454 916 детей). В 1991 году В.Земсков в статье «Кулацкая ссылка в 30­е годы» на основе изучения архивной документации подсчитал, что на спецпоселение было отправлено 381 026 семей общей численностью 1 803 392 человека.

Приведенные А.Солженицыным и Д.Волкогоновым цифры многие российские историки отказываются считать достоверными. Дело в том, что ни тот ни другой на самом­то деле подсчеты не производили, ограничившись, так сказать, «снятием сливок» — знакомством с бумагами «Особой папки» Политбюро и Сталина. В качестве аргумента достоверности приведенной им цифры генерал, например, сослался на мемуары У.Черчилля, где сам Сталин оперирует цифрой раскулаченных в 10 млн человек.

Уже упоминаемый выше заместитель председателя ОГПУ Г.Ягода уведомлял Сталина, что в целом на спецпоселении вместе с членами семей находилось 1,4 млн человек. Численность, писал он, уменьшалась прежде всего за счет побегов и высокой смертности».

Так что «разъяснение» ЦИК СССР о том, что власть не имела целью «физическое уничтожение раскулаченных», может ввести в заблуждение только тех, кто «сам обманываться рад» в стремлении оправдать намерения и действия Сталина в ходе коллективизации.

Впрочем, и приведенные выше цифры не дают реальной картины уничтожения самой деятельной части русского крестьянства. В лагерные списки не могли попасть те, кто погиб в ходе раскулачивания. Н.Капченко приводит рассказ очевидца, который так описывает этот процесс: «Много погибло человеческих душ во время выселения кулаков. При 40 градусов мороза везли семьи на лошадях в Тюмень, в Тобольск. В одном городе Тобольске похоронено около 3 тыс. людей. Это совершенно неповинные жертвы. Это похоже на то, что когда­то Ирод издавал приказ избить младенцев до 6­месячного возраста. Пусть считают меня кулаком за то, что я не желаю пойти в колхоз, но при чем же тут дети...»[13] И.Зеленин, комментируя огромный процент смертности среди спецпоселенцев в Сибири, пишет: «Иными словами, детей и стариков вольно или невольно отправили в Нарымский край на верную смерть» (то есть туда, где в июле–августе 1912 года отбывал ссылку и сам Иосиф Джугашвили, который в то время еще не был Сталиным). Оговорка «вольно или невольно» носит, конечно, смягчающий характер. Это эвфемизм: именно на смерть Сталин их и отправлял.

Таким образом, по И.Зеленину, число раскулаченных, вместе с членами их семей, никогда не превышало 1,7 млн человек. А ведь ушедший из жизни в 2004 году Илья Евгеньевич является одним из крупнейших (и честнейших) российских исследователей истории коллективизации и колхозного крестьянства, его данным можно доверять. Но и Зеленин точных данных знать не мог, поскольку оперировал обнаруженными в архивах документами, а даже из приведенных выше писем спецпереселенцев видно, что и ОГПУ многие людские потери не учитывало, так как не знало о них и в своих бумагах не отражало.

Нескончаемый поток жалоб от спецпереселенцев, спецсводки ОГПУ о высоких процентах смертности среди ссыльных, письма Вышинского в ЦИК о том, что прокурорские проверки свидетельствуют о бесчеловечных методах работы низовых звеньев чекистов, о зверствах низовых начальников в местах поселений ужасали даже тех, кто сверху санкционировал эти спецвыселения. 7 августа 1931 года Комиссия по вопросам спецпереселенцев (раскулаченных крестьян) приняла постановление, согласно которому предложила обеспечить спецпереселенцам в местах их поселения (Сибирь, Север) выделение земли под личные огороды и посевы, разрешить приобретение скота, предоставить налоговые льготы, помощь властей в организации жилищного строительства и т.п. Комиссия также предложила «признать возможным восстановление в правах молодежи, достигшей 18­летнего возраста, до истечения 5­летнего срока в тех случаях, когда эта молодежь проявила себя с положительной стороны... с предоставлением им права свободного проживания». 10 августа 1931 года Политбюро утвердило Постановление Комиссии о спецпереселенцах, а ЦИК подготовил соответствующий закон.

Однако 26 августа 1931 года осторожный Каганович, который Сталина знал лучше, чем другие, решил запросить мнение генерального секретаря на этот счет. Но генсек был непреклонен. Его ненависть к крестьянству границ не знала. После четырехдневных раздумий он отвечает Кагановичу: «Никакого закона ЦИКа о досрочном восстановлении в правах отдельных бывших кулаков не нужно. Я так и знал, что в эту мышиную щель обязательно захотят пролезть ослы из мещан и обывателей...»[14]

Будучи коренным уроженцем Восточной Сибири, я в разных ситуациях имел сотни бесед с теми, кто выжил в этих спецпоселениях в Иркутской, Тюменской и Томской областях в 30­е годы, и могу засвидетельствовать их рассказы о том, что они и слыхом не слыхивали ни о каких послаблениях со стороны властей, которые изменили бы общую картину их условий жизни. Раскулаченных в концлагерях как уничтожали с 1929 года, так и продолжали это делать до самого начала Великой Отечественной войны.

А между тем именно эти люди, когда наступила лихая година, грудью встали на защиту Родины от фашистских захватчиков. Забегая вперед, отмечу, что во время войны дивизии, сформированные из раскулаченных мужиков, имели в своих рядах меньше всех «самострелов» и дезертиров и больше всех награжденных медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги» в 1941 году. (На другие отличия раскулаченные мужики рассчитывать не могли. Да они и не рассчитывали, не до того было, надо было Родину защищать.) А вот составленные из коммунистов и советских деревенских активистов так называемые «коммунистические батальоны» отличились, в сравнении с раскулаченными мужиками, как раз в другую сторону — «самострелов» и дезертиров в их рядах было в разы больше (в 1964 году мне на 4­м этаже главного здания МГУ им. М.В. Ломоносова довелось неоднократно разговаривать с автором из Свердловска, написавшим засекреченную докторскую диссертацию как раз на эту тему).

И лишь когда генсек посчитал, что он сломал хребет русскому крестьянству, 8 мая 1933 года, на места пошла секретная инструкция «О прекращении массовых выселений крестьян, упорядочении производства арестов и разгрузке мест заключения», подписанная Сталиным и Молотовым. В этой телеграмме генсек единственный раз признался в том, что развязанные им массовые репрессии на селе были направлены не против так называемых кулаков, а против всего русского крестьянства. И во второй раз после статьи «Головокружение от успехов» он объяснил всему низовому партаппарату, что с репрессиями по отношению к крестьянству нужно заканчивать не потому, что следует по­человечески относиться к людям, а в силу политической целесообразности: можно потерять собственную власть. «Наступил момент, — говорилось в этом знаменательном документе, — когда мы уже не нуждаемся в массовых репрессиях, задевающих, как известно, не только кулаков, но и единоличников и часть колхозников (выделено мной. — В.К.)»; дальнейшее применение «острых форм репрессий» может «свести к нулю влияние нашей партии в деревне».

Фактически этими словами Сталин признал, что не о «головокружении от успехов» и не о «перегибах» говорил он ранее. Это была сознательно сконструированная и жестко проводимая политика на селе, суть которой заключалась в сломе воли всего крестьянства к сопротивлению режиму большевиков. Впрочем, даже и этот документ был не более чем фарисейством. Д.Волкогонов обнаружил в архивах, что одновременно с рассылкой выше­упомянутой инструкции Политбюро ЦК принимало и другие документы о дополнительном расселении в северных районах Сибири одного миллиона спецпереселенцев. «С мест, — пишет Д.Волкогонов, — только просят увеличить войска ГПУ и дать право местным органам без разрешения Центра применять ВМН — высшую меру наказания», то есть расстрел.

 

А потом пришел голод...

Великий русский поэт Н.Некрасов написал однажды бессмертную фразу: «В мире есть царь, этот царь беспощаден. Голод названье ему». Вот к помощи этого «царя» в своей личной битве с русским и украинским крестьянством и прибег Сталин в начале 30­х годов.

Об этом голоде написано много. После распада в 1991 году СССР этот факт во все большей степени становится предметом межгосударственных политических дискуссий. Цифры жертв этой национальной трагедии называют разные.

Известный в России и за рубежом эксперт по проблеме голода 30­х годов в СССР заведующий кафедрой отечественной истории Пензенского государственного педагогического университета В.Кондрашин уверенно заявляет, что «в период с 1931 по 1934 год сталинский голод унес приблизительно 5–7 млн жизней»[15]. Вообще­то для серьезного исследования разброс в 2 млн жизней слишком велик. Он показывает, что точного числа погибших мы, вероятно, так никогда и не узнаем.

Между тем ученый приводит и сравнительную статистику. «В период 1931–1934 годов сталинский голод унес приблизительно 5–7 млн жизней. В годы Великой Отечественной войны на почве недоедания и голода в СССР умерло не менее 1 млн человек. В 1946–1947 годах голодная смертность колебалась в пределах 1–2 млн человек... В 1891–1892 годах “царский голод” унес жизни более 500 тыс. человек».

Вопреки уже устоявшемуся мнению, что причины высокой смертности населения в 1933 году были обусловлены только хлебозаготовками 1932 года, Кондрашин ищет более глубокие причины голода и находит их. Он считает, что эти причины «прямо вытекали из результатов государственной политики в деревне в предшествующие годы, которая подорвала основы жизнеобеспечения крестьянской семьи, а кроме того, эта политика разрушила традиционную систему выживания крестьян в условиях голода (выделено мной. — В.К.)».

Что имеется в виду под понятием «традиционная система выживания крестьян»? В.Кондрашин поясняет: «Аграрная политика большевиков рассматривала деревню прежде всего как основной источник средств для индустриализации и социалистического строительства. Только для этих целей и предназначалось выращенное в колхозах зерно. Для сталинцев зерно считалось государственным достоянием».

«Но так было с точки зрения сталинского руководства. Крестьяне же... всегда должны иметь излишки хлеба, чтобы пережить неизбежные в их жизни бедствия, связанные с рис­кованным характером сельского труда, для которого постоянной угрозой являются бури, засухи, наводнения, сельскохозяйственные вредители, случайные катастрофы, болезни растений и домашнего скота, низкие урожаи и другие подобные явления. Кроме того, необходимость наличия минимальных продовольственных запасов определялась постоянными социальными и политическими потрясениями, которые всегда затрагивали деревню».

Считаю, что В.Кондрашин глубже и понятнее, чем все писавшие до него на эту тему специалисты, объяснил в этих словах, что сталинское руководство, подчистую выгребая в крестьянских хозяйствах семенное зерно, насильственно разрушило многовековой уклад крестьянского образа жизни в России. После этого государственного ограбления с крестьянством уже можно было делать что угодно: проводить коллективизацию, морить голодом население деревень, физически уничтожать самую трудоспособную часть сельских жителей. Все, что угодно. Потому что у крестьян была разрушена веками выработанная способность выживать в самых неблагоприятных внешних условиях.

В.Кондрашин приводит потрясающие воображение факты абсолютного лишения крестьянских хозяйств всяких средств к существованию, выживанию. Приводятся и документы за подписью Сталина, приказывающие проводить именно такую политику на селе.

Так, например, за период с февраля по апрель 1933 года, когда голод в зерносеющих местностях достиг своего апогея, «Политбюро ЦК ВКП(б) приняло четыре постановления о применении репрессий в отношении колхозников и единоличников в Нижней и Средней Волге, “саботирующих” семенную кампанию: 20 февраля — постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о высылке из Нижневолжского края единоличников и исключенных из колхозов; 14 апреля — “о выселении из Средневолжского края кулаков и единоличников”; 15 марта — “о высылке из Нижневолжского края раскулаченных хозяйств”; 23 апреля — “об изъятии и выселении в течение мая–июня за пределы Средневолжского края сего года — не менее 6 тыс. кулацких хозяйств и 1 тыс. хозяйств наиболее разложившихся единоличников”» (с. 196–197).

По­новому подходит пензенский историк и к трактовке роли так называемых кулаков. «Коллективизация, — пишет В.Кондрашин, — разрушила одну из традиционных систем выживания земледельцев во время голода, связанную с существованием в деревне кулака. Кулак или, точнее, зажиточный хозяйственный хлебороб был постоянным гарантом для бедняка на случай голода. К нему он всегда мог обратиться за помощью, чтобы дотянуть до нового урожая».

«Для деревни раскулачивание стало фактором, не только подорвавшим сельскохозяйственное воспроизводство, но и усугубившим положение земледельцев в условиях голода. Главный результат раскулачивания — то, что в 1932–1933 годах колхозы не смогли равноценно заменить кулака с точки зрения оказания помощи голодающим казакам и крестьянам. И в Поволжье, и на Северном Кавказе, так же как и в других регионах СССР, нормы хлеба, выделяемые колхозникам в счет продовольственной ссуды за выполнение колхозных работ, ни в какое сравнение не шли с теми “нормами”, которые получали они в доколхозной деревне, работая на “эксплуататора”».

«Раньше каждый кулак набирал на полку десятки людей и хотя издевался над ними в работе, но все же варил крутую кашу со старым свиным салом и платил по 80 копеек в день. На эти деньги можно было пуд хлеба купить», — с нескрываемой ностальгией вспоминала одна из членов колхоза, находившегося в зоне деятельности Азовского политотдела МТС Северо­Кавказского края. «Теперь же за 400–500 грамм хлеба в день отдаешь свой труд, даже корову, и ничего не получаешь», — заключала она.

Мнение этой насильственно загнанной в колхоз крестьянской женщины, бесхитростно оценившей политику коллективизации «по Сталину» и решившейся написать об этом в правительство СССР, было преобладающим в среде деревенской бедноты. Это признает и сам В.Кондрашин, отыскавший этот листок бумаги в Российском государственном архиве социально­политической истории. Не удержавшись от идеологической оговорки («вполне возможно, что эта колхозница несколько приукрасила щедрость “благодетеля”, чтобы таким образом пристыдить колхозную администрацию и, в противопоставление ситуации с “классовым врагом” заставить ее активнее действовать для улучшения условий труда в колхозе»), В.Кондрашин тем не менее вынужден отметить, что «данная ею характеристика “кулацкой помощи” подтверждается и другими многочисленными источниками».

Могу подтвердить то, о чем написала эта колхозница, и рассказом моей мамы. Она родилась в 1905 году в селе Успенка Тюменской области, в многодетной бедной семье (у нее было три брата и две сестры). Сколько помнила себя, работала в батрачках у моего деда, Федора Ксенофонтовича Кузнечевского. Дед, потомок польского ссыльного после разгрома А.Суворовым польского восстания в 1794 году, был крепким хозяином, держал едва ли не самую крупную в Западной Сибири библиотеку, конюшню со скаковыми лошадями, жил со своей семьей в большом доме (после раскулачивания дом отобрали, и в нем до 1969 года проживали 16 семей). В период страды дед набирал на сельхозработы в своем хозяйстве до 200 наемных рабочих. Практически дед держал в своих руках всю экономику села. Мама вышла замуж за старшего сына Федора Ксенофонтовича Дмитрия, моего отца. Дед ни минуты не колебался принять в свою семью батрачку. Село процветало, а после коллективизации и раскулачивания о процветании речи уже не было. Вот о такой типичной ситуации и рассказало вышеприведенное письмо колхозницы.

Но в период коллективизации на селе «ничего не получали» не все.

Председатель сельсовета «ежемесячно получал заработную плату в размере 250 рублей и 16 килограмм муки на себя и по 8 килограмм на каждого члена семьи». Секретарю сельсовета плюс к зарплате райком пар­тии ежемесячно выплачивал 50 рублей. «Конечно, эти выплаты и пайки были минимальными с точки зрения обычных потребностей человека в нормальное время. Но все же этого было достаточно, чтобы выжить и не умереть от голода. В частности, весной 1933 года в Нижневолжском и Средневолжском краях на 250 рублей (зарплату председателя колхоза) по базарным ценам можно было купить 2 пуда ржаной муки (1 кг стоил 8 рублей 14 копеек), либо 7 ведер картошки (1 кг стоил 4 руб­ля 70 копеек), либо 76 литров молока (1 литр стоил 3 рубля 30 копеек), либо 214 яиц (1 десяток стоил 11 руб­лей 67 копеек). Даже на 50 рублей секретарь сельской парт­ячейки мог купить на рынке 2 ведра картофеля»[16].

Иными словами, авторы коллективизации в буквальном смысле морили голодом массу крестьян, «дрессируя» их на повиновение властям, но управленческий слой на селе все же подкармливали, чтобы с его помощью можно было держать в повиновении «все стадо».

С чего начинался голод 30­х?

Первые его грозные всполохи в зернопроизводящих районах страны появились в августе 1931 года. 12 августа Каганович пишет Сталину на юг письмо, где сообщает, что «ухудшение урожая захватило ряд хлебных районов» страны и ряд руководителей (Украины, Башкирии, Татарии, всей Нижней Волги, другие) ставят вопрос о пересмотре плана хлебозаготовок в сторону уменьшения. Но генсек еще не отдает себе отчета в надвигающейся погодной катастрофе. 17 августа 1931 года он отвечает Кагановичу: «...зерновая проб­лема уже разрешена у нас».

Через несколько дней, 21 августа, Каганович и Постышев вновь пишут Сталину: «Приехал Эйхе специально просить ЦК пересмотреть план ввиду большого урона от засухи в ряде районов. Он просит вместо 100 миллионов — 63 миллиона пудов. В беседе мы отклонили его просьбу, но, судя по всем данным, без некоторого снижения не обойтись, примерно до 80–85 миллионов пудов. Просим дать директивы!»

А Эйхе — это вся Западная Сибирь, он был тогда первым секретарем За­падносибирского крайкома ВКП(б). В ответной телеграмме 22 августа Сталин соглашается: «Придется немного снизить план сибирякам и средневолжцам. Боюсь, что Нижней Волге тоже придется несколько снизить».

Но снижение планов хлебозаготовок было несущественным. Генсек упорно считал, что деньги на индустриализацию лежат только в деревне. 24 августа 1930 года Сталин писал Молотову из Сочи: «Микоян сообщает, что заготовки растут и каждый день вывозим хлеба 1–1,5 млн пудов. Я думаю, что этого мало. Надо поднять (теперь же) норму ежедневного вывоза до 3–4 млн пудов минимум. Иначе рискуем остаться без наших новых металлургических и машиностроительных (Автозавод, Челябзавод и пр.) заводов... Словом, нужно бешено форсировать вывоз хлеба».

Сталина, похоже, в собственной правоте этого тезиса убеждал анализ существующего положения с товарным зерном. Наиболее полную картину в этом отношении дает один из самых известных специалистов по истории советской деревни В.Данилов. «В целом, — писал он в 1989 году, — урожаи 1931–1932 годов были лишь немного ниже средних многолетних и сами по себе не грозили голодом. Валовой сбор зерна в 1925 году составил 724,6 млн ц, в 1926­м — 768,3 млн, в 1927­м — 723 млн, в 1928­м — 733,2 млн, в 1929 году — 717,4 млн ц».

Проблема, считал Сталин, заключалась в товарном зерне, из объемов которого можно было формировать хлебный экспорт. Генсек знал, что в 1913 году при валовом сборе в 765 млн ц зерновых было вывезено 96,5 млн ц. А в 1926 году валовой сбор составил 768,3 млн ц, но вывоз упал почти в 5 раз и составил всего 21,8 млн ц. В 1930 году положение немного улучшилось: было собрано 835 млн ц хлеба (на 70 млн больше, чем в предвоенном 1913 году), что позволило экспортировать 48,4 млн ц. В 1931 году сбор составил намного меньше — 695 млн ц, но на внешний рынок было вывезено больше зерна — 51,8 млн ц. В 1932 году валовой урожай зерновых составил 699 млн ц, а экспорт хлеба упал до рекордно низкой отметки — 18 млн ц. Похоже, и та и другая цифры немного отрезвили генсека.

23 июня 1932 года Каганович пишет Сталину в Сочи о планах Внешторга (Розенгольц), несмотря на плохие виды на урожай, резко увеличить экспорт зерна, до 4 млн т, и предлагает немного поправить Розенгольца в сторону сокращения экспорта. Сталин отвечает через два дня: «По экспорту хлеба предлагаю серьезно сократить план Розенгольца». В итоге реальный экспорт составил около 16 млн ц.

Но это отрезвление никак не повлияло на отношение генсека к крестьянству. Сталин продолжал гнуть прежнюю линию. Голод уже поразил огромные пространства и распространился на Центрально­Черноземный регион, Кубань, Северный Кавказ, Украину, Поволжье, Казахстан. Чтобы спасти детей и себя от голодной смерти, люди бросились в бега из родных мест.

В Москву валом пошли телеграммы от региональных партийных руководителей о складывающемся катастрофическом положении на местах. Вот одна из типичных шифротелеграмм такого рода. Второй секретарь Нижневолжского крайкома ВКП(б) Я.Гольдин 16 февраля 1933 года: «Москва, ЦК ВКП, тов. Сталину. В ряде районов края наблюдается выезд крестьян, в значительной части с семьями, в ЦЧО, Среднюю Волгу и другие районы. По данным ГПУ, уже выехало более 8 тыс. человек. Просим распространить на наш край все мероприятия, проводимые на Северном Кавказе и Украине, по борьбе с массовыми выездами»[17].

Москва принимала меры незамедлительно. В тот же день Политбюро ЦК рассмотрело телеграмму Гольдина. «Из протокола № 131 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) о самовольном выезде крестьян из Нижневолжского края. 74/40. Телеграмма Нижневолжского крайкома. Обязать ОГПУ распространить на Нижнюю Волгу постановление СНК и ЦК ВКП(б) от 22 января 1933 года о самовольном выезде крестьян из пределов своей области, задержке их и принудительном возврате на старые места жительства. Секретарь ЦК Л.Каганович»[18].

В телеграмме Кагановича речь идет о совместной Директиве ЦКУ ВКП(б) и СНК СССР от 22 января 1933 года № 65/ш, которая гласила:

«До ЦК ВКП(б) и СНК дошли сведения, что на Кубани и Украине начался массовый выезд крестьян “за хлебом” в ЦЧО, на Волгу, в Московскую обл., Западную обл., Белоруссию. ЦК ВКП и Совнарком СССР не сомневаются, что этот выезд крестьян, как и выезд из Украины в прошлом году, организован врагами Советской власти, эсерами и агентами Польши с целью агитации “через крестьян” в северных районах СССР против колхозов и вообще против Советской власти. В прошлом году партийные, советские и чекистские органы Украины прозевали эту контрреволюционную затею врагов Советской власти. В этом году не может быть допущено повторение прошлогодней ошибки.

Первое. ЦК ВКП и Совнарком СССР предписывают крайкому, крайисполкому и ПП ОГПУ Северного Кавказа не допускать массовый выезд крестьян из Северного Кавказа в другие края и въезд в пределы края из Украины.

Второе. ЦК ВКП и Совнарком пред­писывают ЦК КП(б)У, Балицкому и Реденсу не допускать массовый выезд крестьян из Украины в другие края и въезд на Украину из Северного Кавказа.

Третье. ЦК ВКП и Совнарком предписывают ПП ОГПУ Московской обл., ЦЧО, Западной обл., Белоруссии, Нижней Волги и Средней Волги арестовывать пробравшихся на север “крестьян” Украины и Северного Кавказа и после того, как будут отобраны контрреволюционные элементы, водворять остальных в места их жительства.

Четвертое. ЦК ВКП и Совнарком предписывают ТО ГПУ дать соответствующее распоряжение по системе ТО ГПУ. Предсовнаркома СССР В.Молотов. Секретарь ЦК ВКП(б) И.Сталин»*.

Озабоченность генсека понятна. Бегство из деревень приобретало действительно массовый характер. Уже к лету 1930 года села покинули более 250 тыс. человек, и маховик этот продолжал раскручиваться, осложняя политическую обстановку на местах. 26 апреля 1932 года С.Косиор (1889–1939), 1­й секретарь ЦК ВКП(б)У и член Политбюро ЦК ВКП(б), докладывал Сталину: «...отсутствие хлеба, голод являются темой, в отношении которой кулак и его агентура развивают бешеную кампанию, пускаясь на всевозможные провокации»[19]. Генсек в ответ недоуменно спрашивал Косиора: «Если судить по материалам, похоже на то, что в некоторых пунктах УССР советская власть перестала существовать. Неужели это верно? Неужели так плохо с деревней на Украине? Где органы ГПУ? Что они делают?»[20]

В отличие от генсека, С.Косиор был ближе к жизни и спустя год рискнул объяснить Сталину, что «уход из деревни, несмотря на чинимые препятствия, принял большие размеры», но это невозможно устранить действиями ГПУ, так как основная причина голода вызвана «плохим хозяйничаньем и недопустимым отношением к общественному добру (потери, воровство и растраты хлеба)»[21]. Косиор не мог
сказать Сталину (не решался), что опора партии в селе на бедноту и батраков в деле организации деревенской жизни не оправдала себя, эти кад­ры управлять сельскохозяйственным производством не умели, а часто и не хотели.

Но и генсек не хотел отказываться от своих представлений в этом вопросе. В письме Кагановичу от 18 июня 1932 года он раздраженно пишет об «оторванности секретарей от деревни». По его мнению, «результаты этих ошибок сказываются теперь на посевном деле, особенно на Украине, причем несколько десятков тысяч украинских колхозников все еще разъезжают по всей европейской части СССР и разлагают нам колхозы своими жалобами и нытьем».

Чтобы остановить это «голосование ногами» от постигшего страну голода, ЦИК СССР и СНК СССР 7 августа 1932 года принимают постановление о привлечении к уголовной ответственности тех, кто покидает свои родные места, а в декабре 1932 года Сталин приказал лишить крестьян паспортов и ввел систему заградотрядов, которые не позволяли крестьянам покидать свои деревни и села в поисках пропитания.

А голод уже просто косил людей. ОГПУ сообщало в Центр, что во всех подверженных голоду регионах стали фиксироваться случае каннибализма. Люди сходили с ума, родители поедали своих грудных детей. А генсек в своих публичных выступлениях заверял граждан СССР и западное общественное мнение, что в стране не наблюдается даже и намека на наличие какого­либо недовольства политикой правительства со стороны крестьян и уж конечно нет в стране нигде никакого голода.

Не стану воспроизводить леденящие сердце письма крестьян, направленные руководству СССР, о том, как умирали на их глазах люди, как употребляли в пищу малых детей своих, сводки ОГПУ о нередких случаях людоедства. Их слишком много, этих писем. И они до сих пор лежат в архивах.

Немаловажен в этом свете следующий вопрос: может быть, Сталин действительно плохо знал о положении дел на местах и потому раздражался на руководителей регионов? Сегодня на этот вопрос можно ответить с предельной ясностью: да все он знал. И знал хорошо. Об этом свидетельствуют хранящиеся в архивах телеграммы и доклады руководителей регионов и спецсводки ОГПУ, направляемые в адрес Политбюро и лично в адрес Сталина. Политбюро и генсек получали с мест исчерпывающую информацию. Направляемые ОГПУ в Центр спец­сводки пестрели описанием крестьянской трагедии.

Вот только одна из спецсводок ОГПУ, направленная в Центр: «10 мая 1933 года. Красноярский район. Отмечается обострение продзатруднений. За апрель на почве недоедания умерло 303 человека, в том числе трудоспособных 23 человека, подростков и детей 85 человек (не все умершие зарегистрированы в сельсоветах, часть трупов зарывается прямо во дворах колхозников) (выделено мной. — В.К.)...»

Люди умирали, а генсек «воспитывал» руководящих партийных работников, утверждая, что они «за деревьями не видят леса». В РГАСПИ (Российский государственный архив социально­политической истории) хранится запись беседы Сталина с первым секретарем Харьковского обкома партии, секретарем ЦК КП(б) Украины, членом Политбюро и Оргбюро ЦК КП(б)У Р.Тереховым в конце 1932 года, когда тот попытался убедить генерального секретаря ЦК в наличии голода на селе и просил в связи с этим резко сократить план хлебозаготовок.

«Нам говорили, что вы, товарищ Терехов, — язвительно заметил Сталин, — хороший оратор. Оказывается, вы хороший рассказчик — сочинили нам такую сказку о голоде, думали нас запугать, но — не выйдет! Не лучше ли вам оставить посты секретаря обкома и ЦК КП(б)У и пойти работать в Союз писателей? Будете сказки писать, а дураки будут читать». 24 января 1933 года Терехов был освобожден от всех занимаемых должностей и направлен «в распоряжение ЦК». По счастью, он не попал в жернова чистки, дожил до наших дней и 26 мая 1964 года в «Правде» сам смог подтвердить факт этой беседы.

Усилиями историков на основе анализа ранее недоступных архивных источников ныне убедительно показано, что в основе трагедии 1932–1933 годов в советской деревне лежала политика насильственной коллективизации и принудительных хлебозаготовок, приходит к общему выводу В.Кондрашин.

В.Данилов, одним из первых исследовавший причины голода 30­х годов, твердо убежден в том, что «в событиях 1932–1933 годов сказались как личные качества Сталина и его окружения, так и образ их мыслей».

Психологические моменты дейст­вительно имели место. Есть в поведении Сталина по ужесточению политики хлебозаготовок один нюанс, мимо которого пройти невозможно, поскольку он подчеркивает наличие субъективных моментов в этой политике.

Насильственное ужесточение хлебозаготовок, увеличение плана хлебо­сдачи касались только крестьян цент­ра и юга России, Казахстана, Украины и Сибири. Но в то же самое время Сталин в целом ряде своих телеграмм в Москву настойчиво требовал от Политбюро, во­первых, не увеличивать планы хлебозаготовок для Грузии, а во­вторых, в чрезвычайно резких выражениях требовал от Политбюро немедленно увеличить поставки зерна в Грузию из российских и украинских хлебопроизводящих регионов. Поэтому Грузии голод практически не коснулся. А что касается остальных...

Сравнительный анализ материалов переписей 1926 и 1937 годов, проведенный И.Зелениным, показывает, что сокращение сельского населения в районах, пораженных голодом в эти годы, составило: в Казахстане — 30,9%, в Поволжье — 23%, на Украине — 20,5%, на Северном Кавказе — 20,4%. Правда, в эти цифры должны, конечно, войти и «спецпереселенцы», то есть раскулаченные, вывезенные в Сибирь и на Север.

Голод 30­х годов обрушился на страну вследствие осуществления сознательной политической линии на слом сопротивления крестьянства политике Сталина. Судя по поведению генсека в те годы, он сознательно воспользовался голодом, чтобы сломить и уничтожить русское крестьянство (и не только русское) как класс. Думаю, что Д.Волкогонов имел все основания написать: «Окончательно крестьянство было покорено голодом, который обрушился на него на завершающем этапе коллективизации».

Поэтому не вызывают доверия современные попытки объяснить голод 30­х годов «объективными обстоятельствами», под давлением которых Сталин якобы был бессилен спасти население голодающих регионов. К сожалению, этим грешат даже весьма уважаемые авторы, например Е. и С. Рыбас. Так, авторы дилогии «Сталин: судьба и стратегия» пишут: «Причина голода заключалась не в чрезмерном экспорте зерна, а в создании стратегических резервов: впервые был введен порядок: хранить колхозное зерно на государственных элеваторах. Когда власть осознала размеры бедствия, она не сумела оперативно помочь населению... Когда говорят, что в 1932–1933 годах проводилась политика геноцида, это либо заблуждение, либо делается для дискредитации Сталина. Но его деятельность настолько трагична, что подобные фальсификации только опошляют историю и затемняют смысл»[22].

Авторы правы только в одном: это не был геноцид. Но во всем остальном применительно к этому событию авторы заблуждаются. Власть не «не сумела оперативно помочь населению», а не захотела этого делать. В разгар голода, в 1932 году, Сталин впервые приказал создать централизованный резервный зерновой фонд страны. В 1933 году этот фонд составил почти 2 млн т. Но, как утверждает В.Кондрашин, «из этого зерна голодающим не было выделено ни грамма»[23].

Процитируем авторов названной дилогии дальше: «Часто в публикациях западных и украинских историков голод 1932–1933 годов подается как “искусственный”, созданный для подавления национального сопротивления на Кубани, Украине и в немецких районах Поволжья. Это далеко от истины». Не совсем понятно, почему авторы, говоря о «национальном сопротивлении», включают в него наряду с Украиной и немецким Поволжьем территорию Кубани. Разве на Кубани живут не русские? А как быть с сотнями восстаний в этот период в Сибири, в других чисто русских регионах? Там тоже было «национальное сопротивление»?

И далее авторы пытаются аргументировать свою точку зрения: «6 мая 1932 года Постановлением ЦК и ЦКК был снижен план хлебозаготовок на 30%, снижались планы заготовок и других видов продукции. Советское руководство оптимистично оценивало перспективы частного рынка в снабжении городов продовольствием. Возможно, так бы и произошло, но, как показывают открывшиеся данные, руководство оперировало значительно завышенными цифрами урожая, имея отправной базой так называемый биологический урожай (прогноз), который отличается от реального на 20–40%, в зависимости от погодных условий». И снова какая­то невнятица в пользу Сталина. Как может руководство страны оперировать данными, которые на 20–40% отличаются от действительности? Оно, руководство, что, не знало истинной картины? Святослав Рыбас знает, а Сталин не знал? Да нет, Сталин прекрасно все знал. 18 июня 1932 года в письме с юга Кагановичу генсек прямо указывает на это обстоятельство: «Так как при данном состоянии наших организаций у нас не может быть точного учета этих особенностей, то надо допустить надбавку к плану в 4–5%, чтобы создать тем самым возможность перекрытия неизбежных ошибок в учете и выполнить самый план во что бы то ни стало»[24].

Продолжим цитату: «Голод охватил не только территории с украинским и немецким населением. Голодало население Казахстана, Сибири, поволжских областей и даже северные Архангельск и Вологда. Статистические данные об урожае и географически широкое распространение трагедии опровергают предложение об искусственных причинах голода. Засуха, неурожай, порочные методы учета и лживая статистика — все сыграло в этом свою роль. Советское правительство должно было сделать страшный выбор: либо отказаться от внешне­экономических договоров о поставках зерна, либо помочь голодающим людям».

Кремль зондировал первую возможность, но натолкнулся на непонимание. Так, в конце 1931 года торговый советник посольства Великобритании в СССР достаточно полно высказал точку зрения своего правительства: «Невыполнение своих обязательств непременно вызовет катастрофические последствия. Не только будет отказано в дальнейших кредитах, но и весь будущий экспорт, все заходы советских кораблей в иностранные порты, вся советская собственность, уже находящаяся за границей, — все это может быть подвергнуто конфискации для покрытия задолженностей. Признание финансовой несостоятельности поставит под угрозу исполнение всех надежд, связанных с пятилетним планом, и даже может создать опасность для существования самого правительства». Подобную же позицию заняла Германия. Канцлер Брюнинг говорил в начале 1932 года английскому дипломату в Берлине: «Если Советы не расплатятся по счетам в той или иной форме, их кредит будет унич­тожен навсегда»*.

Звучит почти зловеще. И вроде бы оправдывает действия Сталина: хотел спасти крестьян от голода, но не мог — уж очень страшны были угрозы со стороны Запада. Только вот оправдания не получается. Словно забыв о вышесказанном, С.Рыбас тут же пишет: «В октябре 1932 года Великобритания разорвет торговое соглашение с СССР, а в апреле 1933 года объявит эмбарго на ввоз советских товаров на свою территорию».

И уж совсем нелогичен (и непонятен) вывод: «Отказаться от индустриализации Сталин не мог. Было запрещено даже упоминать о голоде».

Во­первых, при чем здесь индустриализация, если денег за зерно Россия так и так от Англии не получила уже в 1932 году? А во­вторых, составители переписки Сталина и Кагановича (О.Хлевнюк, Р.Дэвис, А.Кошелева, Э.Рис и Л.Роговая) в своих комментариях отмечают, что 13 сентября 1933 года Сталин без всяких вопросов пошел на сокращение хлебозаготовок для Поволжья, Урала и Казахстана и в разы сократил экспорт российского зерна. Правда, отмечают они, произошло это только после того, как «в период голода и чрезвычайных хлебозаготовок террор против крестьян достиг огромных размеров».

Другими словами, Сталина совершенно не волновала реакция Запада на объемы поставленного на экспорт российского зерна. Он вел себя в точном соответствии с изменением своих представлений об изменяющихся внутренних обстоятельствах.

Что же касается авторов названной выше дилогии, то создается впечатление, что читатель имеет дело с грубой подтасовкой, выполненной в оправдание поведения Сталина в период голода 30­х годов. Дело в том, что в приведенных Е. и С. Рыбас цитатах нет ни слова о зерне. И это не случайно. Как я понимаю, речь идет о поставках Советским Союзом сырья вообще, в самом широком ассортименте. Как уже говорилось выше, в общей структуре выручки от экспорта из СССР зерно занимало практически ничтожные позиции. Деньги на индустриализацию Сталин брал совсем из других источников: внутренние облигационные займы, госмонополия на водку, налоги и т.п. — и только на последнем месте экспорт, и то не зерновой, а совсем по другим статьям.

Такие «убийственные» цитаты в оправдание Сталина могут сильно воздействовать на сознание обывателя, человека, не обладающего знанием фактов того периода. Хотя не только на него.

Вот реакция на книгу Рыбас совсем не обывателя. Преподаватель вуза О.Солдатова пишет в «Литературную газету»: «Книга очень яркая, пронизывающая и поэтому вредная. Она переворачивает представление о диктаторе, так как выставляет на первое место не его преступления, а непрекращающиеся тайные и явные войны всех государств друг с другом за политическое доминирование и экономические выгоды... В том­то и дело, что, дочитав книгу до конца, испытываешь к нему сострадание, которого никак не должно быть... Книга вызвала во мне массу сомнений и переживаний! Может, лучше было бы ее не читать? Но нет, прочитать надо было. Авторы “закрыли” тему Сталина и открыли что­то повседневно­страшное»[25].

Авторы дилогии тему, конечно, не закрыли. Но в своем стремлении оправдать Сталина явно пере­шли какую­то грань. О.Бальзак как­то сказал очень точные слова про Г.Флобера: «Флобер рисует­рисует да и зарисовывается». Вот, мне кажется, и авторы названной дилогии в своем стремлении к объективности в восприятии Сталина временами «зарисовываются».

Складывается впечатление, что они изучали выступления Сталина на этот счет только периода 1929–1930 годов, когда генсек действительно еще находился в плену своей идеи о том, что индустриализацию можно провести только за счет экспорта зерна.

И хотя Е. и С. Рыбас не скрывают информации об обрушившейся на советское крестьянство трагедии 30­х годов — о совпавших по времени голоде, коллективизации, раскулачивании, — как­то у них все получается так, что ответственность за это несут соратники и сподвижники Сталина, местная власть, советская, партийная и хозяйственная, даже Запад, но никак не генеральный секретарь.

«Именно 1932 год с его “чрезвычайными комиссарами”, — пишут С. и Е. Рыбас, — непреклонной позицией Запада, гибелью от голода миллионов (по разным версиям, от 3 до 7 миллионов), бюджетным и кадровым кризисами в центральном партийном и правительственном аппарате стал формировать новую оппозицию Сталину, состоявшую из “своих”».

Трудно удержаться от ремарки по этому поводу: крайне интересный оборот русской речи употребляют авторы — не кто­то конкретный, а именно ГОД, другими словами — безликое время создало трагедию крестьянства, а заодно уж и оппозицию сталинскому режиму власти. На деле все, конечно, происходило далеко от нарисованной авторами дилогии картины.

Решающим у них было, по­види­мому, стремление во что бы то ни стало снять со Сталина вину за коллективизацию, проведенную им такими поражающими воображение методами, за голод, унесший миллионы жизней. К сожалению, заблуждаются, как мне представляется, в этом отношении не только Рыбас. В феврале 2014 года с еще более оригинальной точкой зрения выступил в Интернете в серии статей председатель Русского экономического общества им. С.Ф. Шарапова доктор экономических наук В.Катасонов. Возражая против широко обсуждаемого в прессе тезиса о том, что «голодомор» в СССР в 30­е годы организовал Сталин, В.Катасонов пишет: «На самом деле инициатором “голодомора” были правящие круги Запада, которые пытались не только сорвать индустриализацию, но и уморить страну голодом»[26].

Или вот Е.Прудникова чуть ли не осанну поет Сталину за коллективизацию и умильно пишет о том, что в 1935 году Сталин снял с 750 тыс. крестьян, осужденных по «закону о трех колосках», поражение в правах: «Это была финальная точка в рапорте о завершении коллективизации. (Кстати, к тому времени новые, крупные сельскохозяйственные производства буквально завалили страну хлебом — валовой сбор зерна за несколько лет вырос в четыре раза!)»[27]. Так и хочется воскликнуть: «Полноте! Хоть бы в статистические сборники заглянули, тогда бы увидели, что никогда при большевиках не была страна “завалена хлебом”, ни в 1918­м, ни в 1991­м».

В 1913 году посевные площади СССР составляли 105 млн га, а в 1935 году — 132,8 млн. Валовой сбор зерновых культур во всех категориях хозяйств в 1913 году достигал 76,5 млн т, а в 1935 году — 72,9 млн т. А по урожайности с 1 га — 8,1 и 7,1 млн т соответственно. Крупного рогатого скота во всех категориях хозяйств в 1935 году насчитывалось 38,8 млн голов, а в 1916 году — 51,7 млн, свиней — 17,1 и 17,3 млн, лошадей — 14,9 и 34,2 млн соответственно. Мяса и сала в убойном весе во всех категориях хозяйств производилось в 1935 году 2,3 млн т, а в 1913 году — 4,1 млн.

Другими словами, колхозы посевные площади­то расширили, но что касается выхода конечной продукции, то ни уровня 1913 года, ни 1916 года и близко не достигли. И это называется «колхозы завалили страну хлебом»?!

И еще одно. Исходя из опыта борьбы с голодом в Советской России в 1921–1922 годах, можно высказать предположение, что если бы советское правительство в те годы откровенно признало перед своими гражданами наличие голода, развернуло бы в средствах массовой информации кампанию по оказанию помощи голодающим, то наверняка миллионных жертв России удалось бы избежать. Я уж не говорю о том, что использование в этих же целях создававшегося в то время централизованного государственного резервного хлебного фонда свело бы на нет практически все последствия голода.

Да и западные правительства неизбежно оказались бы под давлением общественного мнения своих стран и, скорее всего, вынуждены были бы оказать помощь голодающей Стране Советов, стране рабочих и крестьян, как это было с голодом 1921 года.

Но Сталин на эти меры не пошел. У него, судя по всему, была совсем другая цель — сломать хребет крестьянству. Любой ценой. Даже ценой уничтожения миллионов. И он это сделал. Почему? Приведенные выше и другие документы, в том числе и лично подписанные генсеком, показывают: ради сохранения в своих руках власти. По­видимому, он исходил из того, что только сохраняемый им в стране политический режим гарантирует Советскому Союзу выживание в практически враждебной международной среде (тот факт, что причиной возникновения этой враждебности выступала с октября 1917 года сама большевистская верхушка, оставался при этом, конечно, за скобками).

Других причин именно такого поведения генсека обнаружить не получается. И не только у меня.

Один из самых известных специалистов по истории советской деревни В.Данилов еще в 1989 году пришел к выводу: «В целом урожаи 1931–1932 годов были лишь немногим ниже средних многолетних и сами по себе не грозили голодом. Беда пришла потому, что хлеб принудительно и, по сути, “под метелку” изымался и в колхозах, и в единоличных хозяйствах...»

 

В долгосрочной исторической перспективе сталинская коллективизация привела к продовольственной зависимости России от заграницы

Как пишет Д.Волкогонов, в августе 1975 года на рабочий стол генсека ЦК КПСС Л.Брежнева легла служебная записка от министра внешней торговли СССР Н.Патоличева (1908–1989), который сообщал, что его ведомство провело «успешную операцию» и закупило в США 17 млн 900 тыс. т зерна. Но необходимый объем закупок в 30 млн т не достигнут, а потому надо дозакупить еще 12 млн т. Переговоры об этом ведутся с Канадой, Аргентиной, Румынией, Австралией, Францией, ФРГ, Венгрией, Югославией, Бразилией.

А следом все от того же Н.Пато­личева, А. Косыгина и других поступила другая записка, в которой «подписанты» просили разрешения выделить для дополнительных закупок зерна 397 т золота, а также продать за рубеж 15 млн т нефти и 1,6 млн т дизельного топлива, мазута и автобензина.

В следующем документе с теми же подписями указывалось, что в 1977–1980 годах на свободно конвертируемую валюту необходимо будет закупить 47,4 млн т зерна. При этом отмечалось, что Госплан рассчитывает, что в 1977 году в стране будет произведено 88,2 млн т зерна, в 1978­м — 90 млн т, в 1979­м — 91,2 млн т и в 1980­м — 92,6 млн т. Исходя из чего Госплан формировал такие прогнозы, непонятно, так как в 1975 году государство закупило у села всего 50,2 млн т зерна при фактическом расходовании 89,4 млн т.

И это при том, что в то время уже прошло хрущёвское освоение целинных и залежных земель в Сибири и Казахстане, целью которого как раз и было, по словам Хрущева, окончательное решение зерновой проблемы. Такая ситуация сложилась после подъема целинных и залежных земель в 1953–1960 годах, когда к пахотному клину страны было добавлено около 45 млн га и целина, по данным ВАСХНИЛ (РАСХН), давала до 40% валового сбора зерна в стране. Надо, правда, отметить, что точные данные того, сколько действительно зерна дала целина, до сих пор неизвестны. В отличие от РАСХН, специалисты называют цифру от 18 до 27 млн т, но насколько она реальна, не знает никто. Да теперь, после распада СССР, наверное, уже и не узнает. Меня, надо сказать, всегда удивлял такой разброс цифр в оценках — почти вдвое. Получается, что результат разработки целины с точки зрения производства зерна мало заботил высшее руководство КПСС. Главное заключалось в том, чтобы сбросить туда социальную энергию молодежи, которой после смерти Сталина накопилось слишком много, а дальше — хоть трава не расти.

Эта продовольственная зависимость от заграницы не закончилась и после распада СССР. В 2011 году Россия ввезла продовольствия на сумму 37,9 млрд долл., в 2012 году — на 40,4 млрд, а в 2013 году — на 41,9 млрд. По словам председателя Коалиции сель­ских провинциальных организаций Урало­Си­бирской народной ассамб­леи, директора сельхозпредприятия «Галкинское» Камышловского района Свердловской области В.Мельниченко, по неофициальным данным, продовольственный импорт в России много выше — в среднем по стране около 50%, а по городам — 70%.

Объемы товарного зерна в руках государства Сталин действительно увеличил. Но при этом вверг страну в провал в стратегическом плане. Подчистую отобрав у крестьян зерно, даже семенное, большевистское правительство накормило город и армию и направило рабочую силу в районы новых промышленных строек. Но при этом надолго подорвало жизненные силы в сельскохозяйственной сфере.

Р.Медведев еще в 1974 году привел такие цифры: «Среднегодовое производство зерна составило в 1933–1940 годах 4 млрд 563 млн пудов, тогда как в 1913 году (в границах до 17 сентября 1939 года) было произведено 4 млрд 670 млн пудов. Производство мяса уменьшилось еще более зна­чительно...»[28] По данным И.Зеленина, в 1913 году в России на душу населения было произведено 549 кг зерна, а в 1940 году — только 492 кг. Валовой сбор зерна в стране только перед самой войной вышел на уровень 1913 года. В 1913 году Россия собрала 76,5 млн т, а в 1940 — 77,9 млн. Но это было достигнуто за счет расширения посевных площадей, а по урожайности страна все еще отставала от царской России. В 1913 году Россия получила 8,1 ц с одного гектара, а в 1940 — только 7,7 млн. Но дело не только в зерне. Коллективизация подорвала сельское хозяйство страны в целом.

Как уже говорилось выше, в 2008 году в Российской Федерации было собрано 105 млн т зерновых. Это много больше, чем когда­либо за всю историю России, хотя это все еще не обеспечивает решения проблемы, которую формулировал еще Сталин в начале процесса коллективизации. В Доктрине продовольственной безо­пасности РФ, принятой на заседании Комиссии правительства России 28 ноября 2008 года, было отмечено, что «удельный вес отечественной сельскохозяйственной продукции» все еще «не обеспечивает продовольственной безопасности» России. Так, доля импортного мяса в 2008 году составляла более 34%, молока — почти 20% и т.д. А по нормам ФАО (Продовольственной организации ООН) считается, что максимальная доля импорта в этой сфере не должна превышать 17%, иначе возникает угроза для национальной безопасности. Такой оказалась окончательная цена сталинской коллективизации, которую мы продолжали платить и через 76 лет после ее осуществления.

Сталин, похоже, хорошо понимал, что коллективизация нанесла большой урон сельскому хозяйству страны, и хотя вслух не признавался в этом, но на деле постоянно искал возможности исправить положение за счет других мер, которые саму идею коллективизации не затрагивали. К таким попыткам относится стремление решить проблему за счет расширения посевных площадей. «Однако в целом эта попытка не увенчалась успехом: показатели валовых сборов и урожайности или остались на уровне 1909–1913 годов (по зерну), или даже снизились (по сахарной свекле, льну, подсолнечнику, картофелю)»*.

Кроме зерновой проблемы, коллективизация нанесла большой урон сфере животноводства. Предколхозный период (1928 год) продемонстрировал существенный рост поголовья скота по сравнению с 1916 годом (по всем видам, за исключением лошадей). Спад начался с года «великого перелома» (1929) по всем позициям и продолжался по нарастающей вплоть до конца 1933 года. Поголовье лошадей сократилось более чем в 2 раза, крупного рогатого скота — почти в 2 раза, коз — почти в 3 раза. А далее, начиная с конца 1935 года, наблюдался постепенный рост, не достигший, однако, не только уровня 1916 года, но и 1928­го (за исключением коз). Даже в рекордном по урожайности 1937 году животноводческой продукции было произведено меньше (за исключением молока), чем в 1913­м, а среднегодовые показатели за 1933–1937 годы были гораздо ниже аналогичных за 1909–1913 годы.

Словом, с точки зрения реальной экономики коллективизация привела к провалу в развитии сельского хозяйства страны.

Правомерен вопрос: за счет чего страна выживала? Ответ находим все у того же Д.Волкогонова: «В послевоенные годы СССР за зерно перекачал в западные банки около 12 тыс. т золота... Например, только в 1977 году и только за “дополнительные” поставки мяса Политбюро было вынуждено пойти на дополнительную продажу за границей 42 т золота. Фактически все золото, которое добывалось в стране, плюс постоянно таявшие старые запасы уходили за границу за хлеб, мясо, продукты... Если бы экономическая система не была уродливой, эти фантастические суммы могли бы сделать отечественное сельскохозяйственное производство образцовым, сбаланси­рованным, рентабельным. Если учесть, что наивысший объем запасов чистого золота в СССР был достигнут в 1953 году (2049,8 т), то нетрудно представить, что все добытое позднее, а это 250–300 т в год, отдавалось за хлеб».

Объяснение этому провалу лежит на поверхности. Без так называемых кулаков, этого самого трудоспособного и самого трудолюбивого слоя русского крестьянства, готового ради достижения эффективных результатов дневать и ночевать в поле, крестьянство перестало быть созидающим коренным классом России. В.Кондрашин по этому поводу отмечал, что 1930 год оказался чрезвычайно благоприятным для сельского хозяйства в погодном отношении. Тогда был выращен рекордный урожай — по официальным данным, 83 млн т. Но уже вовсю шла коллективизация, этот небывалый урожай уже собирали колхозники, а в колхозах крепких и умелых хозяев уже не было, и потому потери зерна при уборке были просто катастрофическими — около 18 млн т, или 22% валового сбора.

Тем не менее уже 27 июня 1930 года Сталин на XVI съезде ВКП(б) заявил, что благодаря проводимой в деревне коллективизации «по валовой продукции зерновых мы выполняем и перевыполняем пятилетку в 3 года» и «по части посевных площадей и валовой продукции зерновых мы достигаем довоенной нормы и немного превышаем ее лишь в текущем, 1930 году»[29]. Это была сознательная ложь во спасение.

Итак, что касается производства зерна, то в принципиальном плане в заявленном аспекте Сталин эту проблему решить так и не сумел, хотя до конца своих дней и убеждал население СССР, что задача, поставленная еще в первые пятилетки, выполнена и что сделано это было исключительно благодаря коллективизации. На деле же ее решение он оставил своим наследникам. Но и они не справились с ней. Как уже говорилось, решена была зерновая проблема в России только в нулевые годы второго тысячелетия, в период нахождения у власти президента РФ В.Путина.

 

Откуда пришли деньги на индустриализацию

Намного легче было генсеку отстаивать свою позицию по поводу индустриализации. Ее Сталин в значительной степени осуществил, что помогло спасти страну от разгрома в 1941–1945 годах.

Необходимость подъема промышленности, а точнее — просто восстановления промышленного производства сразу после окончания Гражданской войны никакого секрета собой не представляла. В 1920 году все промышленное производство едва достигало 10% уровня 1913 года. В деревне не было самого простого — кастрюль, чайников, гвоздей и молотков.

Однако как эту задачу решить в максимально короткие сроки, никто не представлял. В 1929 и 1930 годах генсек еще верил, что придуманная Л.Троцким и Е.Преображенским идея о том, что деньги на индустриализацию можно взять только в виде дани с деревни, верна, и потому решился на осуществление «третьей революции».

Лишь спустя несколько лет И.Сталин перестанет даже упоминать об этой связке — индустриализации и коллективизации. Но это будет потом, и это будет, как однажды выразился Ю.Жуков, уже «иной Сталин».

Вызывает удивление, что от иллюзорности этой связки до сих пор, как было показано выше, не отказались ни российские, ни зарубежные историки. Вот и В.Кондрашин тоже находится в плену тезиса о том, что деньги на индустриализацию советское руководство брало из деревни. И при этом незаметно для себя себе же и противоречит. На с. 271 своей монографии он приводит цифры, которые показывают, что экспорт зерна постоянно падал: «...с началом коллективизации хлеб стал крупнейшей статьей советского экспорта. Так, в 1930 году было экспортировано до 5,8 млн т зерна, в 1931­м — до 4,8 млн т, в 1932­м — 1,6 млн т».

А несколькими страницами ниже В.Кондрашин отмечает, что в эти годы «суммарно экспорт хлеба дал в бюджет всего 369 млн рублей, в то время как от продажи лесоматериалов и неф­тепродуктов государство получило 1 млрд 570 млн рублей. И даже выручка от продажи пушнины позволила получить средств больше, чем от продажи хлеба, — 400 млн золотых рублей. Таким образом, материальная выгода от экспорта зерна уже не могла ничего изменить».

Деньги на индустриализацию Сталину пришлось изыскивать из самых разных источников. Так, огромные средства государство получало от подписки на заем для индустриализации. В 1927–1928 годах 1 млрд рублей, а в середине 30­х годов прибыль от займов составила уже 17 млрд рублей. В этот же период в поисках денег на развитие промышленности Сталин ввел водочную монополию и резко поднял цены на всю спирто­водочную продукцию. Я уже не говорю о том, что львиную долю национального бюджета составляли налоговые поступления, в 1932–1934 годах в 4 раза выросли денежная эмиссия и денежные налоги.

Профессор русской истории университета Южной Каролины (Колумбия, США) Е.Осокина, работая в Российском государственном архиве экономики, обнаружила еще один любопытный источник, о котором до нее никто не писал: созданное в 1930 году «Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами на территории СССР» (знаменитый Торгсин) только в 1933 году собрало у населения ценностей, которых хватило, чтобы оплатить треть расходов СССР на промышленный импорт. «Это открытие, — пишет она, — потрясло меня. В тот год по объемам валютной выручки Торгсин перегнал главных добытчиков валюты для страны — экспорт хлеба, леса и нефти». Все советские закупки промышленного оборудования за рубежом в 1931 году составили 600 млн рублей, а только продажа драгоценных металлов составила сумму в 100 млн рублей.

Но был ведь не только Торгсин. Была массовая продажа за рубеж предметов искусства из Эрмитажа, Русского музея, Третьяковской галереи, что давало сотни миллионов золотых руб­лей. Были и займы. В моем личном архиве хранится запись выступления профессора Дипломатической академии МИД СССР В.Сироткина (1933–2007) в Институте славяноведения и балканистики АН СССР 15 февраля 1989 года, где Владлен Георгиевич сообщил, что еще в 1926 году расстрелянный в 1937 году полпред СССР во Франции Х.Раковский парафировал в Париже огромный кредит России на сумму 300 млн франков (70 млн долл. по курсу 1926 года), который утвердило потом правительство СССР.

Если все это суммировать, то получается, что выручка от экспорта зерна все эти годы составляла не более 5–6% от всей суммы капвложений в индустриализацию. Как можно после этого говорить о том, что без коллективизации в СССР не было бы индустриализации?

Полезное исследование в начале 2014 года провел доктор экономических наук В.Катасонов. «О довоенной индустриализации в СССР, — отмечает он, — написаны десятки монографий и тысячи статей. Но полной ясности по многим вопросам этого периода нашей истории до сих пор нет». Ясно, однако, что для постройки тысяч предприятий экспортируемой пшеницы не хватило бы. Проведенные им расчеты показывают, что в 1929–1940 годах в СССР было построено 9 тыс. промышленных предприятий, на что было затрачено 11 250 т золота. Весь золотой запас царской России накануне вступления в Первую мировую войну составлял немногим более 1300 т. (Для сравнения: Сталин после своей смерти в 1953 году оставил стране более 2500 т золота в чистом виде.) В среднем, пишет В.Катасонов, валютные затраты на один объект индустриализации составили около 1 млн долл. При этом автор исследования приводит справку, основанную на его собственных расчетах: все международные резервы Государственного банка СССР (золото, серебро, платина, иностранная валюта) в пересчете составляли 391 млн рублей, что было равно примерно 225 т чистого металла. Автор задается вопросом: откуда взялись деньги на индустриализацию? Но ответа на этот вопрос он не дает. Отмечает лишь, что уж точно «индустриализация не могла обеспечиваться за счет экспорта зерна, доля которого в общем экспорте постоянно уменьшалась»*.

Все эксперты в данном вопросе неизменно отмечают, что в эти годы в общем экспорте постоянно росла доля нефти, нефтепродуктов, черных и цветных металлов, леса, пиломатериалов и других видов промышленной продукции со слабой степенью обработки. Но конкретикой цифр никто «не грешит». Так, С. и Е. Рыбас пишут: «Чтобы развиваться, требовалось прежде всего построить тяжелую промышленность, производящую эти трактора, а средства на строительство взять у деревни. Поэтому социальным союзником Сталина был город, где происходило главное действие ускоряющегося времени. Деревня была донором»[30]. Но расчетов, которые смогли бы подтвердить этот тезис, авторы дилогии не приводят.

Впрочем, кое­какие цифры они все же представили. Например, в 1930 году «американской фирме “Катерпиллер” нужно было выплатить 3,5 млн долл. за оборудование для Челябинского и Харьковского тракторных, для Ростовского и Саратовского комбайновых заводов. Всего же в течение пяти лет СССР должен был выплатить американским фирмам 1,75 млрд золотых рублей (350 млн долл. плюс 7% годовых за кредит). За эту гигантскую сумму страна получала машины и оборудование, без которых уже невозможно было существовать: тракторы, комбайны, нефтеперегонный завод, бурильные установки и трубы, автомобильный завод и три металлургических комбината — Магнитогорский, Кузнецкий, Запорожский»[31]. В ход шло все, пишут Е. и С. Рыбас, даже художественные сокровища лучших музеев, за которые удалось выручить 12,5 млн долл. (авторы, по­видимому, не знают, что выплаченная американским фирмам сумма в 350 млн долл. для СССР вовсе не была гигантской, если учесть, что только за продажу леса и нефтепродуктов страна выручала в это время более 1,5 млрд золотых рублей в год.)

Никакая продажа зерна таких сумм дать не могла. Авторы дилогии лишь рисуют тяжелые условия выплат, но не показывают, откуда все­таки эти средства правительство брало.

До сих пор ни один исследователь не смог представить доказательства того, что деньги на индустриализацию сталинское руководство взяло из деревни, хотя о «дани» со стороны села на развитие индустриализации пишут едва ли не все исследователи. Опираются при этом на утверждение Сталина, что Англия в развитии индустриализации опиралась на заморские колонии, выкачивая из них деньги на развитие своей промышленности, а у России заморских колоний не было, и поэтому, дескать, нам в качестве таких колоний пришлось использовать село. Сталин действительно такое говорил. Но при этом он ни разу не привел цифровых выкладок на этот счет. Почему? Да потому что с коллективизированной деревни денег на индустриализацию взять не вышло, не было у села таких денег. Всей выручки от продажи зерна за рубеж в 1932 году, например, не хватало на то, чтобы построить хотя бы один тракторный завод­гигант, а построить нужно было десятки таких заводов. Что уж говорить о затратах на всю индустриализацию.

Естественно, воспользовалось советское руководство и экономическим кризисом, который в конце 20­х годов поразил западные страны. США в то время бились в судорогах Великой депрессии и рады­радешеньки были хоть что­то продать за рубеж, хоть по какой цене.

Сторонники сталинской коллективизации, когда говорят, что индустриализация была бы невозможна без рабочей силы, а ее можно было получить, только вытолкав людей из села, приводят в оправдание еще один аргумент. Коллективизация­де решила и эту задачу. Частично — да. Однако если спокойно рассмотреть ситуацию в те годы в целом, то ошибки управленческого характера видны и здесь.

Орган ЦК ВКП(б) журнал «Боль­шевик» в № 19/20 от 31 октября 1927 года сообщал, что если в 1923 году число батраков на селе, организованных в союз, составляло 4,7 тыс., то в 1925 году оно достигло уже 100 тыс., а в 1926­м — 301 тыс. А число зарегистрированных безработных на городских биржах труда по состоянию на 1 июля 1927 года достигло 1 216 906 человек, из коих 202 731 человек — полуквалифицированные рабочие из деревни. Вот она — свободная рабочая сила. Организовывай ее, плати приемлемую зарплату, и эти безработные горы свернут. Пошел же в 1932 году по этому пути президент Ф.Рузвельт. Но, во­первых, Сталин не Рузвельт. В отличие от американского президента, генсека никогда не интересовала проблема трудоустройства граждан своей страны. Его увлекали тогда задачи совсем иного плана — он только­только еще начинал индустриализацию страны и размышлял о том, где и какие заводы для этого нужно построить, где взять для них оборудование и технологии. Именно в этот период развиваются промышленные связи СССР с Германией, а позже — с США и Канадой. О рабочей силе для этих заводов он задумается позже, но решит ее, эту задачу, совсем не так, как Ф.Рузвельт: создаст гигантские концлагеря для строительства этих заводов и увеличит численность конвойных войск для охраны этих рабов.

Данных, которые позволили бы высказать догадку, что с одновременным проведением коллективизации генсек рассчитывал и на то, что появится и оторванная от земли рабочая сила для строительства заводов, нет, но на деле именно так и получилось.

 

Заключение

Когда Сталин начинал «третью революцию», в конце 1928 года, он, по его словам, преследовал две цели: окончательно решить зерновую проб­лему и найти деньги для индустриализации страны.

Но уже в ходе обобществления деревни в голове генсека выкристаллизовалась третья цель: яростное сопротивление русского крестьянства насилию со стороны Сталина открыло ему глаза на то, что единственной реальной силой в России, которая может отобрать у него политическую власть, может выступить только крестьянство, и он принял решение о политическом уничтожении этой силы. В итоге ни первой, ни второй задачи ему решить не удалось, а вот третья оказалась по силам, о чем он и написал в «Кратком курсе» истории ВКП(б). В итоге же насильственно проведенная коллективизация деревни обернулась для нашей страны политической ошибкой стратегического характера. В России почти на 100 лет затормозилось развитие не только сельского хозяйства, но и всего российского общества.

В перспективе именно этот шаг Сталина создал демографическую пропасть, вся глубина которой про­явилась только в первые десятилетия XXI века, а в конечном итоге было подорвано и духовное состояние нации, что тоже сказалось только десятилетия спустя. Такова в конечном счете оказалась подлинная цена сталинской коллективизации.

Но Сталин до самых своих последних дней в ошибке не признался, убежденно продолжая считать (по крайней мере, именно этот аргумент он всегда приводил во всех своих выступлениях), что только так можно было решить главную проблему сельского хозяйства России — зерновую. На самом же деле и это утверждение оказалось ошибочным.

Как можно оценить коллективизацию с позиций сегодняшнего дня?

Известный американский писатель Дж. Ирвинг, по сути повторяя мысль великого русского поэта С.Есенина («Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянье»), считает, что «на прошлое лучше смотреть через телескоп, иначе события полностью подчинят вас эмоционально»[32], то есть событие можно адекватно оценить, только отдалившись от него на большой промежуток времени. Мысль не новая, еще К.Маркс в своей работе «К критике политической экономии» заметил, что ключ к анатомии обезьяны следует искать в анатомии человека. Это соображение в полной мере относится и к оценке коллективизации. С высоты сегодняшнего дня феномен коллективизации видится отчетливее.

И хотя мы и сегодня не так уж далеко ушли от 1932 года, все же на сегодняшний день можно сказать, что коллективизация в сталинской ее форме не диктовалась исторической неизбежностью. Другими словами, она вообще не была необходима, и уж тем более в такие сроки, такими темпами и с такой жестокостью. Это было ошибочное политическое решение, которое на долгие годы не только подорвало сельскохозяйственное производство в России, но и уничтожило как класс русское крестьянство, почти на столетие осложнило демографическую и кадровую проблемы и нанесло невосполнимый ущерб духовному состоянию нации.

Сталинское решение о коллективизации деревни точно определяет известное изречение начала XIX века: «Это хуже, чем преступление, это — ошибка!» И расплачивается за нее русский народ не только весь ХХ век, но и сегодня, в новом столетии. Последствия этой ошибки преследуют Россию до сих пор и еще не один десяток лет будут негативно сказываться на нашей жизни.

Осуждая «сталинский режим» за бесчеловечно проведенную коллективизацию деревни, В.Кондрашин пишет: «Коллективизация и голод (трид­цатых) имели более широкие последствия. По нашему мнению, из сталинской политики по отношению к крестьянству во время голода вырастали огромные людские потери в годы Великой Отечественной войны, стимулировалось диссидентство и международный антикоммунизм. В 1932–1933 годах в полной мере проявилась сущность установившегося в стране сталинского политического режима, выражавшаяся, как точно подметил один из самых авторитетных знатоков сталинской эпохи О.Хлевнюк, в “избыточном терроризме”».

Вот что, однако, интересно и заслуживает внимания. Кто на местах проводил в жизнь все эти ужасы? В.Дудинцев (1918–1998) в 1987 году в романе «Белые одежды» назвал этих людей «парашютистами». Но это ведь все были люди, которые не с Марса прилетели. И не с парашютами они опустились на нашу землю. Они родились и выросли в наших деревнях и селах. И это они, а не иностранные оккупанты совершали действия, которые даже по тогдашним советским законам иначе как преступления квалифицировать было невозможно. И тем не менее эти преступления совершались в массовом порядке.

Могли ли эти люди только по своей собственной прихоти практически уничтожить целый класс, лишив наш народ самой активной, трудоспособной и трудолюбивой его части, а по сути — стержня всей этой социальной группы, составлявшей около 80% всего населения России? Думаю, что нет, не могли. Это было следствием политической ошибки со стороны высшего руководства страны.

Можно поставить вопрос и по­другому: а существуют ли и сейчас в российском обществе люди, которые сохраняют за собой способность повторить нечто подобное сталинской коллективизации? Чтобы уничтожить, например, при гипотетической смене власти под корень малый и средний бизнес, доля которого в ВВП России в настоящее время, по официальным данным, составляет 17–18%, по оценочным данным — около 30%, а в перспективе должна составлять 65–70%?

Понимаю, что вопрос выглядит чуть ли не абсурдным. И тем не менее отвечаю на него положительно: коллективизация 30­х годов показала, что такая возможность в нашем обществе сохраняется и сегодня. Нельзя исключать, что при определенных обстоятельствах к управлению страной могут прийти люди, которые для сохранения за собой властных полномочий призовут «под ружье» бескультурные, маргинальные слои населения, выбросив ленинский лозунг: «Грабь награбленное!» Эти маргинальные слои в российском обществе всегда были и существуют сейчас. Они находятся в полудреме, ждут, когда их призовут «раскулачивать» не только так называемых олигархов, но и вообще всех тех, кто в условиях рыночной экономики своим трудом сумел создать себе хоть какой­то материальный достаток.

Не хочу интриговать читателя. Просто воспроизведу две обширные цитаты, которые удалось найти автору дилогии «Политическая биография Сталина» Н.Капченко. Вот они.

Из статьи Ю.Мухина «Самый позорный голод»:

«У Сталина не хватило духу выслушивать крестьянский мат­перемат со всего Союза, а надо было потерпеть. Ведь это хорошо, что подоспели трактора с введенных в строй тракторных заводов. А если бы они задержались на год­два? Вместо того чтобы решительно вырезать аппендицит, большевики стали его лечить примочками и дождались перитонита. Хорошо хоть не с летальным исходом.

Большевики, на мой взгляд, в 1929 году коллективизацию начали правильно: в колхозы загоняли быстро и всех. Но уже в марте 1930 года запаниковали и уступили толпе. А это уже административное преступление. Недаром горький опыт армии учит: сначала заставь подчиненного выполнить приказ, который тот считает неправильным, а уж потом пусть жалуется. В противном случае подчиненные начнут сами командовать и управление войсками будет утеряно. Так случилось и с коллективизацией. Уступив обывателю, большевики дали ему несбыточную надежду на то, что тот и дальше бунтами и сопротивлением сможет достичь желаемого. И обыватель стал желать прав иноземного оккупанта — права ничего не давать своей стране. В результате и пострадал, как немцы в Сталинграде.

Если сформулировать конкретно, в чем именно вина Сталина и большевиков, то ответ видится таким: в нерешительности при проведении коллективизации и в плохом обдумывании того, на что может пойти алчный обыватель».

Из статьи П.Краснова «Ложь о голодоморе»:

«Почему это произошло и кто в этом виноват в те годы? На мой взгляд, ответ однозначен — Сталин. Да, были смягчающие обстоятельства. Но многих жертв можно было бы избежать, если бы не ошибки Сталина и его недостаточный профессионализм как руководителя такого уровня в те годы. Жесткие меры не всегда применялись там, где нужно, и не всегда там и тогда, когда было нужно. Имел место массовый саботаж крестьян в районах, именно на них обрушился голод. Как надо поступать с саботажниками в условиях угрозы существования государства? Верно, подавить. Правильно сделала советская власть, только поздно...

Сказалась неуместная мягкость Сталина, который, подобно неопытному водителю, заметался на дороге. Под его давлением колхозы то вводились, то отменялись, поскольку начались народные протесты и неизбежные в такой ситуации злоупотребления. Естественно, протестующие сделали вывод, что можно протестовать и дальше, власть пойдет на попятную, раз уже сделала так однажды. И крестьяне ряда районов демонстративно стали сеять хлеб только для себя. Сталин должен был “прессануть” осатаневшее быдло с необходимой жестокостью, но года на два ранее. Однако он этого не сделал. Нужны были приклад в зубы, и пули, и штык под ребро. Если потребуется, то и пулеметные роты для особо упертых, чтобы промыть мозги свинцом, при необходимости даже вешать мерзавцев вдоль дорог. Потому что быдло понимает только язык силы. Так были бы погублены тысячи, пусть даже десятки, но спасены сотни тысяч.

Всего этого Сталин не сделал, а должен, обязан был сделать. По большому счету его надо было бы судить за преступное бездействие...»

Комментировать эти пассажи нужды нет. Здесь и так все ясно. Это даже не экстремизм, как пишет Н.Капченко, это — паранойя.

 

* * *

Далеко по времени отстоит от нас сталинская коллективизация, без ма­лого чуть ли не на век. Но и сегодняшний день России все еще ощущает на себе ее дыхание. Немало российских историков, политологов и публицистов еще и сегодня исходят из убеждения, что абсолютно прав был Сталин, сломав, как говорят в народе, «через колено» хребет российскому кресть­янству, поскольку­де тем самым в сжатые сроки провел индустриализацию страны, без которой, в свою очередь, народ наш не смог бы выстоять в битве с германским фашизмом. В приведенном выше тексте на основе анализа фактов автор публикации постарался показать, что индустриализация и коллективизация были, конечно, связанными друг с другом явлениями, но каждое из них протекало самостоятельно и взаимной обусловленности здесь не было.

Но вот на что коллективизация действительно оказала заметное и даже сильное влияние, так это на истощение кадрового потенциала России: 7 миллионов жизней унесла она с собой. Более двух десятилетий понадобилось русскому народу, чтобы залечить эту рану и на государственном уровне выдвинуть талантливых управленцев из среды тех, кого не задели жернова коллективизации. Но Сталин бдительно наблюдал за этим процессом, и во второй половине 40­х годов его политическая бритва вновь безжалостно прошлась по русским управленческим кадрам. В горниле сфальсифицированных процессов так называемого «ленинградского дела» более 200 человек из самых разных сфер общества были расстреляны, а более 32 тыс. подверглись различного рода репрессиям. Об этом будет рассказано в следующей книге — посвященной безуспешной попытке «ленинградцев» возродить былую мощь России и русского народа, надломленную революцией 1917 года.

Сталин И. Собр. соч. в 18 т. Тверь: Информ.­изд. центр «Союз», 2006. Т. 7. С. 178–181, 335–337, 373.



[1] Сталин И. Собр. соч. в 18 т. Тверь: Информ.­изд. центр «Союз», 2006. Т. 7. С. 178–181, 335–337, 373.

[2] Прудникова Е.А. Двойной заговор: Тай­ны сталинских репрессий. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2007. С. 428; Прудникова Е.А. Хрущев: Творцы террора. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2007. С. 87.

[3] Грот Я.К. Дополнения и заметки к толковому словарю Даля: Филологические разыскания. Т. 2. СПб.: Тип. М­ва пут. сообщ. (т­ва И.Н. Кушнерев и Ко), 1899. С. 97.

[4] Виноградов В.В. О языке художест­венной литературы. М.: Худож. лит., 1959. С. 104–105.

[5] Полонский В. Моя борьба на литературном фронте. Дневник. Май 1920 — январь 1932 // Новый мир. 2008. № 5. С. 149–150. Публикация, подготовка текста и комментарии С.В. Шумихина. «Сталинские маргиналии на тексте повести А.Платонова “Впрок”, “бедняцкие хроники” точно воспроизвел И.Курляндский (“Вождь во гневе. Сталин за чтением Андрея Платонова”. См. также: Политический журнал. 2007. № 3/4)». Номер «Красной нови» с «бедняцкой хроникой», несмотря на крайнее раздражение Сталина, не был изъят из продажи и библиотек, чему подвергся номер «Нового мира» с «Повестью непогашенной луны» Б.Пильняка, и оставался доступным всем интересующимся (с. 150). Остается добавить только, что И.М. Беспалов был в 1937 году расстрелян 37 лет от роду, а Б.А. Пильняк (настоящая фамилия Вогау) расстрелян в 1938 году, 44 лет от роду.

[6] «Русскими нас сделала православная вера. Сегодня мы иногда встречаем утверждения, что, мол, и до христианства был русский народ. Другие идут еще дальше, говоря, что именно до крещения была настоящая, самобытная Русь, а князь Владимир “навязал” ей чуждую веру. Такие утверждения нельзя назвать иначе как невежеством или сознательной ложью» (Решетников Л.П. Вернуться в Россию: Третий путь, или тупики безнадежности. М.: ФИВ, 2013. С. 25).

[7] Черчилль У. Вторая мировая война. В 3 кн. М.: Воениздат, 1991. Кн. 2. С. 526–527.

[8] Полонский В. Указ. изд. С. 138–139.

[9] Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание: документы и материалы. М.: РОССПЭН, 2000. Т. 3. Документ № 88. С. 23.

[10] Зеленин И.Е. Сталинская «революция сверху» после «великого перелома». 1930–1939: политика, осуществление, результаты. М.: Наука, 2006. С. 42–43.

[11] Игнатова Н.М. Формы массового социального протеста спецпереселенцев на Европейском Севере в 1930–1936 годах: Выступление на IV конференции в Яренске 19.09.2003 года: Тез. докл. (http://www.yarensk.narod.ru/conf4/ignatova2.html).

[12] Сталин И.В. Соч. Т. 13. С. 14.

[13] Капченко Н.И. Политическая биография Сталина. Тверь: Ин­формационно­издательский центр «Союз», 2006. Т. 2: 1924–1939. С. 344.

[14] Сталин и Каганович. Переписка 1931–1936 годов. М.: РОССПЭН, 2001. С. 67, 72–73.

[15] Кондрашин В. Голод 1932–1933 годов: трагедия российской деревни // История сталинизма. М.: РОССПЭН: Фонд первого президента России Б.Н. Ельцина, 2008. С. 337.

[16] Кондрашин В. Указ. соч. С. 235.

[17] АП РФ. Ф. 3. Оп. 30. Д. 189. Л. 34.

[18] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 916. Л. 17.

[19] АП РФ. Ф. 3. Оп. 61. Д. 794. Л. 14.

[20] Там же. Оп. 61. Д. 794. Л. 75–76.

[21] Там же. Оп. 40. Д. 83. Л. 29–30.

[22] Рыбас С.Ю., Рыбас Е.С. Сталин: судь­ба и стратегия. М.: Молодая гвардия, 2007. Кн. 1. С. 692–693.

[23] Кондрашин В. Указ. соч. С. 249.

[24] Сталин и Каганович. Переписка 1931–1936 годов. С. 179.

[25] Литературная газета. 2007. № 51. С. 12.

[26] Катасонов В.Ю. Загадки и мифы советской индустриализации. Ч. 1–3. URL: http://www.km.ru/economics/2014/ 02/06/istoriya­sssr/731599­zagadki­i­mify­sovetskoi­industrializacii­chast1­chast12

[27] Прудникова Е. Двойной заговор: Тайны сталинских репрессий. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2007. С. 427.

[28] Медведев Р.А. К суду истории: Генезис и последствия сталинизма. N.Y.: Alfred A. Knopf, 1974. С. 19.

[29] Сталин И. Соч. Т. 12. С. 275, 285.

[30] Рыбас С.Ю., Рыбас Е.С. Указ. соч. Кн. 1. С. 598.

[31] Там же. С. 622.

[32] Ведомости. 2008. 24 октября. С. 6.

 





Сообщение (*):

Игорь

04.04.2015

Очень интересное мнение. Значит, индустриализация была осуществлена за счёт продажи золота и ценных вещей за границу, в переселении крестьян в города на заводы не было необходимости и коллективизация нужна была только ради сохранения политической власти Сталина? Мало того - ему нужна была не только коллективизация, а физическое уничтожение «кулаков, этого самого трудоспособного и самого трудолюбивого слоя русского крестьянства». Любопытно, а если бы Сталин не провел коллективизацию, что бы произошло с его властью и с ним лично? Что касается кулаков. По мнению В.Д. Кузнечевского Сталин и Советская власть вообще ставила целью уничтожить их физически. А вот по мнению Марка Раппопорта раскулачивание было проведено с целью СПАСТИ кулаков от остального русского крестьянства. Спасти как «практически единственную силу, пригодную для мирного труда». «И раскулачиванием советская власть спасла их не только от коллективизации (то есть современного вида пожизненного крепостничества), но и от смерти». В дальнейшем, как утверждает автор, кулаки пользовались значительными привилегиями, которых остальное крестьянство было лишено. И даже Великая Отечественная война «обошла их стороной». И наконец, в 50-х годах кулаки «вернулись на родные пепелища. И отнюдь не побежденными, а победителями, с немалыми по тем временам «городскими» пенсиями, официально заработанными во время «репрессий»». («Загадки истории» №12 2015 г.). Кому верить?!!!

Комментарии 1 - 1 из 1