Почему неприемлем памятник у ВГИКа?
Анатолий Дмитриевич Заболоцкий родился в 1935 году в деревне Сыда Красноярского края. Окончил операторский факультет ВГИКа.
Работал на киностудиях «Беларусьфильм», «Таллинфильм», им. М.Горького, «Мосфильм». Участвовал в создании фильмов «Альпийская баллада», «Через кладбище», «Печкилавочки», «Калина красная», «Целуются зори», «Обрыв» и др.
Автор книги «Шукшин в кадре и за кадром. Записки кинооператора» (1998). С 1977 года занимается художественной фотографией.
Заслуженный деятель искусств БССР, РСФСР. Лауреат Международной премии Андрея Первозванного «За Веру и Верность» (2005).
Живет в Москве.
Никогда не стал бы писать о бывшем главе Союза кинематографистов профессоре ВГИКа Сергее Александровиче Соловьеве, не попади я на открытие памятника[1] трем ушедшим из жизни кинематографистам: Шпаликову, Тарковскому, Шукшину. Идея, предложенная Соловьевым, меня обрадовала, и я решил запечатлеть событие на фотоцифру. На открытие собралась верхняя кинематографическая знать и профессура института. Памятник закрыт полотнищем. Все ждут. В последний момент рядом с парадным входом в институт в открытое окно торжественно выпрыгивает Соловьев, и сразу начинаются речи.
Я их не слушал, соображая, откуда лучше вести съемку. Открыли памятник. Я обмер. Шукшин сидит под ногами у Тарковского в образе сегодняшнего бомжа с «бычком» в руке и с пустой пачкой «Беломора» в другой...
Прошло время. Несколько раз приходил к памятнику: может, чего не понял... Время не примирило меня с ним. обратился к архитектору В.В. Пасенко — автору композиции у ВГИКа (он же был архитектором памятника Шукшину скульптора В.М. Клыкова в Сростках, на родине писателя). Его отношение схоже с моим. Он посетовал: «Я не смог повлиять на Соловьева. Он единоличный автор и финансовый исполнитель, попробуй мирно решить с ним изменить образ Шукшина».
Созвонился с Сергеем Александровичем. Он принял меня в своей квартире радушно. Я без пауз ему сказал: «Господь тебя накажет за то, что ты Шукшина на крыльце бомжом изобразил... Давай поднимем его со ступенек, писатели денег для переделки соберут». Он ответил не сразу: «Я подумаю. Денег не надо, я найду». На том мы расстались. Через несколько месяцев встретились, я принес большого увеличения кинокадр сидящего на земле Макарыча из фильма «Печкилавочки». Соловьев сразу заявил мне: «Переделывать не будем. Мы сделали шедевр. Вот вернется из больницы Даша Шпаликова и потребует изменить лицо отца. Что, и тут менять? Нет и нет!»
Я ему предложил: «Сделай тогда Макарыча как на этой фотографии», — и развернул рулон. Он: «Дай мне это изображение, я повешу его в своем кабинете». — «Нет, братец, сделаю тебе еще больше и лучше, если посадите Шукшина на землю, взяв за основу эту фотографию».
Скрутив фото в рулон, я отдал копию обращения к нему о переделке памятника, подписанного тридцатью уважаемыми литераторами и художниками, и удалился.
Что же получается? Сергей Александрович позиционирует себя «русским» руководителем Союза кинематографистов, недавно перешагнувшим седьмой десяток. По сему поводу канал «Культура» посвятил ему четыре вечера. Два из них я краем глаза посмотрел, но, когда он заговорил о том, как мешал ему создавать шедевры гендиректор «Мосфильма» Н.Т. Сизов, бывший милиционер, вырубил телевизор. Тут же вспомнился октябрь 1974 года, мое пребывание в кабинете Сизова с документами о прописке и получении постановочных за Шукшина. Он не успел прописаться в квартире на улице Бочкова и не получил деньги за «Калину красную». Вдова Василия Макаровича доверила мне бегать с документами. Через три месяца благодаря содействию Сизова она получила деньги, ордер и разрешение написать в паспорте двойную фамилию ФедосееваШукшина, а вскоре вдохновенно исполнила роль мадам Грицацуевой.
В другой раз во время нашей беседы с Сизовым в кабинет гулко вошел Сергей, тогда совсем молодой человек, и повелительным тоном обратился: «Николай! Что ж получается...» Сизов, взглянув в мою сторону, негромко попросил: «Подожди в приемной». Я покорно вышел. Даже мэтры студии не позволяли себе так разговаривать с Сизовым...
Однажды я летел в самолете, увидел впереди себя женщину, листающую журнал «Плейбой». На странице было лицо с сигарой, показавшееся мне знакомым. Следующий разворот, сомнений не было, — фото Сергея Соловьева... В Москве купил этот журнал. Очень любопытные откровения!
Соловьев: Я же в институт поступил, когда мне всего 16 лет было.
«Playboy»: Странно, что вас на режиссуру взяли сразу после школы. Без так называемого жизненного опыта.
Соловьев: Вотвот. Тогда как раз специальное хрущевское постановление вышло: в творческие вузы без жизненного опыта не принимать. Помню абитуриентов, которые слонялись по институтским коридорам. Это напоминало массовый исход из колонии строгого режима. Лица с сизым уголовным отливом. С таким жизненным опытом люди пришли, что ойёйёй. Шукшин рядом с ними казался дешевой фальшивкой, московским очкариком.
«Playboy»: А вы с чем пришли?
Соловьев: Ни с чем. На полном нуле. Если бы не упрямство Михаила Ильича Рома… Он был не согласен с этим постановлением, выступал, стучал кулаком по столу…
«Playboy»: И взял вас назло?
Соловьев: Подозреваю, что да...
Не раз прочитал это интервью, озаглавленное «АССАвикзатейник». Мне понятны стали выпады Соловьева против Николая Трофимовича как заметание следов: «Сизов любил меня за то, что я не блатной, не еврей, и мне пришлось много раз переснимать сцены “Станционного смотрителя”». Да, без протекции ты получил возможность одним из первых снимать в Японии? Допускаю, твоя оценка Шукшина посеяна в тебе мастером. Ромм не питал особой приязни к студенту Шукшину. По словам Василия, на первых курсах мастер проявлял к нему «свой интерес», часто вытаскивал на посмешище аудитории, интересовался его сочинениями, а когда он поднялся как артист и стал печататься в журналах, потерял к нему интерес. Диплом «Из Лебяжьего сообщают» закрыл ему дорогу на «Мосфильм»... Мастер не принял во внимание, в каких условиях велись съемки (в чужих декорациях, со случайными помощниками), и на студию взял Саню Гордона, а Шукшин был направлен в Свердловск.
И еще один эпизод с мастером, свидетелем которого лично был я. Когда закрыли «Степана Разина» на студии им. Горького, обиженнорастерянный Шукшин хотел посоветоваться с Михаилом Ильичом. Встреча случилась на квартире Ромма. Меня Василий взял как оператора фильма со словами: «Слушай, запоминай». Жена мастера, актриса Кузьмина, очень тепло расспрашивала Василия. Михаил Ильич немногословен, угрюм, курит. Колюче разглядывает меня; чтобы не оцепенеть, я глядел в окно на памятник Юрию Долгорукому и на очередь в ресторан «Арагви» (какое удобное жилище). Даже не помню, пили ли мы чай. Кузьмина жаловалась на нездоровье, но приветливая улыбка не сходила с лица. Михаил Ильич задумчиво курил, Шукшин, изобразив веселость, о «Разине» не заикнулся. А когда вышли из лифта, сказал: «Михаил Ильич сильно сдал. Да будь он и в силе, я ему ненужнопоперечный».
Сергей Александрович, время источит памятник, даже если вы его не переделаете. Беда в том, что в оценке личности Шукшина вы оказались последней инстанцией. Продолжу цитировать «Плейбой»:
Соловьев: Когда я начинал, классика была для меня на самом деле серьезной компенсацией за тоскливое детство и вообще за все тухлое советское. Я же из очень советской семьи. Папа — крупный чин в КГБ, разведчик.
«Playboy»: А я еще удивляюсь, как вас во ВГИК взяли.
Соловьев: Нет, папа здесь ни при чем. Вообщето моя семейная история очень интересная. Папа был начальником СМЕРШа Северного округа. А мама, она недавно умерла, на двадцать пять лет его моложе. Дочь политзаключенных, в ГУЛАГе. И он, смершевец, влюбился в маму, которой было 17 лет.
«Playboy»: У вас в руках такой сюжет, а вы про метафизику любви сочиняете.
Соловьев: Сюжет гениальный. Папа работал с Андроповым, был его заместителем. Жена, семья, погоны полковника — все как надо — и влюбился в маму, дочку врагов народа, и женилсятаки на ней, а у нее к тому времени уже я родился. Еще шла война, но он был, видимо, большой специалист в своих делах, потому что его не сгноили, а перекинули на Ворошилов–Уссурийск, где отец готовил Ким Ир Сена к восхождению на пост и посадил его на этот пост. Мое детство прошло вместе с Ким Чен Иром. И уже только после того, как с Ким Ир Сеном все было сделано, отца в сорок девятом поперли отовсюду. Так мы оказались в Ленинграде...
А вот что всплывает в моей памяти. В 1978м или 1982м? Сижу в приемной гендиректора «Мосфильма». Жалко бросить картину «Позови меня в даль светлую». Уже выбрана натура в городе Тутаеве, может, остаться, перетерпеть, покориться?.. В эту минуту входит Сизов, а за ним вслед маленький Сережа Соловьев, на полтела меньше хозяина «Мосфильма», а головка верткая и как будто сверху вставленная. В аккуратном костюме и на ходу свои проблемы сыплет. Чтото про Японию. Сизов, поздоровавшись, взял у секретарши папку и в мою сторону: «Ну, что у тебя?» Устало, как в конце дня, а ведь утро, начало работы... Я вскочил и говорю: «На пару минут, о картине». — «Ну, заходи, Сережа нам не помешает». Зашли в кабинет. Соловьев попросил позвонить и пошел вертеть телефон. Я торопливо, чтобы не занимать время, выпалил: «Николай Трофимович, хочу уйти с картины, не сработался ни с Германом Лавровым, ни с Любшиным». Он закурил, открыл папку... переложил верхнюю бумагу и остановился на второй. Там, видимо, была докладная от Любшина и Лаврова. Он ее прочитал. Было тихо. Поднял голову и сказал: «Уходи. Пожалуй, так будет вернее». Больше он ничего не говорил. Я, встретив его сочувствие, поблагодарил и удалился. По дороге соображал: «За какие рыжики Соловьев вхож к Сизову как сынок?».
Остановись, Сергей Александрович, ты небесным молодцем влетел в профессию, а Шукшин пробивался в нее с невероятными трудностями. Уже будучи известным в киномире, когда снимали «Печкилавочки», я много раз видел, как волнительно оглядывался он на входную дверь ВГИКа. А когда шесть месяцев сдавали ленту, получив за нее 3ю категорию, Шукшин у этого же крыльца караулил С.А. Герасимова с просьбой посмотреть авторскую версию, но мастер не нашел такой возможности. Почти сразу после смерти Василия Макаровича «Печкам» дали 2ю категорию и тут же запустили, по сути, перепев шукшинского фильма «Праздники детства» режиссеров Григорьевых, вскоре получивших за эту работу Госпремию. Как пишет сама Ренита Григорьева, не без помощи Герасимова.
В Москве тогда я из всех уст слышал: «Шукшин — несостоявшийся режиссер! Он сценарист или актер?» При жизни Василий Макарович стоически терпел пересуды, а теперь памятник довершает травлю, на которую он не может ответить. Сергей Александрович, не пристало режиссеру Шукшину сидеть в позе хама, курящего у парадного крыльца альмаматер, писателю Шукшину, литературное творчество которого собрано в восемь томов!
Один пушкинианский Гена Шпаликов достойно венчает скульптурную композицию у ВГИКа. Он как будто произносит эпитафию из своего произведения:
Голова моя пуста,
Как пустынные места,
Я кудато улетаю,
Словно дерево с листа,
Композиция памятника обретет целостность, если Шукшин будет стоять третьим в ряду со Шпаликовым и Тарковским.
В заключение прилагаю факсимиле обращения писателей, артистов, художников поднять с крыльца Василия Макаровича Шукшина и лик его изменить, благо фото и кинопортреты его сохранились.
В последние годы Василий Макарович поражал самобытностью мыслей и разносторонностью познаний, неслучайно же по описи на пароходе «Дунай» в каюте, где он перестал дышать, было девяносто восемь книг! И разве случайно он снялся во всех до последнего кадрах фильма «Они сражались за Родину», а лишь озвучил его «от» и «до» талантливый актер Юра Соловьев?
Авторитетный ваятель, посмотревший памятник у ВГИКа, созданный волей Соловьева, отозвался одним словом — ДЕГРАДАЦИЯ.
Давайте всем миром благую идею памятника трем одаренным вгиковцам доведем до ума и души будущих поколений!
Анатолий Заболоцкий, член Союза кинематографистов СССР, окончивший операторский факультет в 1960 году (учителя — А.А. Левицкий и А.Д. Головня).
[1] Памятник был установлен к 90летию Всероссийского государственного института кинематографии (ул. Вильгельма Пика, д. 3).