1
Мысль, в слово облеченная, есть ложь,
Но если похитрее зачерпнешь
Ковшом в душе, другой поймет на деле,
Как день был жарок, как глоток хорош
Был из бадьи, где воду била дрожь,
Как плечи жгло, а губы цепенели.

Как мальчик пил, и девочка потом
Ловила край бадьи пунцовым ртом,
Гремела цепь, постукивали зубы;
Две женщины — в панаме и платке —
Заботились о каждом их глотке,
По-матерински ласковы и грубы.

Как долго пил мой бородатый друг
И, отрываясь, поводил вокруг
От счастья запотевшими очками;
Бежала в стеклах цепь миниатюр —
Заплоты, избы, стайка белых кур
И сосен хвоя — четкими пучками.

Напились наши жены в свой черед,
Моя концом платка согрела рот,
И — две семьи — по знойному заречью
Вдоль сонных изб, к обрыву и реке,
И городу, за нею вдалеке,
Мы от колодца двинулись навстречу.


2
Ну что еще добавить я могу,
Поклявшись, что ни словом не солгу
В давно когда-то прожитой картине?
Как дочь моя и друга русый сын
Маячили флажками алых спин
На бледной ленте искрящейся сини?

Как город рисовался через дым
Кварталами, где был я молодым,
И церковью, где бабушка венчалась?
Церквушка белой уточкой плыла,
Купала в синем небе купола
И крестиком на тучке отмечалась.

И точно знал я, выйдя на откос
И всматриваясь в город через плес,
О чем мой друг поблескивал очками:
Он тоже ставил крестики свои
Над храмами младенческой любви
Средь улочек с глухими тупичками...

А жены начинали торопить,
И на мосту просили дети пить,
И, как они, страдаю я от жажды,
Теперь в воспоминаниях моих
Ища средь сосен, темных и густых,
Колодец, мной оставленный однажды...


3
Он возглавлял пахучий солнцепек,
Густую тень отбрасывая вбок,
Он откликался мокрым срубом глухо;
Бадья в него слетала без труда,
Сбивала мох, грибы, наросты льда,
Под свист и лязг неслась, неслась туда,
Где небо темным делала вода,
И в ней плясала бледная звезда,
И всплеск почти не долетал до слуха...