Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Четверо из семьи Ермаковых

Елена Станиславовна Наумова родилась в Кировской области. В 1990 году окончила Литературный институт им. А.М. Горького. Автор пяти поэтических сборников и двух книг прозы. Лауреат премии имени Н.За­бо­лоцкого. Дважды финалист Бунинской премии 2008 и 2010 годов. Член СП России. Живет в г. Кирове (Вятка).

Глава первая

«У мамы пропала шинель...»


Раньше, когда я была маленькой, мне казалось, что я знаю о войне все. О той, далекой — Великой Отечест­венной. Хотя мне, как и многим моим сверстникам, война была знакома по фильмам, по книгам, по скупым рассказам родных (отчего-то фронтовики не очень любили вспоминать те годы), по старым, потертым от времени «треугольникам», приходившим с фронта, которые бережно хранились мамой и которые она, перечитав перед самой смертью, почему-то... порвала. Все. До единого. Возможно, это было связано с ее болезнью. Возможно, это был взрыв воспаленного сознания, яркая вспышка, мгновенно высветившая весь ужас войны, весь ужас горя, перенесенного в те годы... Для меня этот порыв остается загадкой по сей день. Это были письма с фронта, адресованные моей бабушке, Анне Ивановне Ермаковой. Письма от старших маминых братьев и от нее самой.

Деда своего, Андрея Кузьмича Ермакова, мастера кузнечного дела, я совсем не помню — он рано умер, и моей бабушке, Анне Ивановне, одной пришлось воспитывать и поднимать на ноги семерых (!) детей: Михаила, Валентину, Елизавету, Виктора, Аркадия, Зою и, наконец, самую младшую — Майю, мою маму. Старшие родились в деревне Сколотни, что близ Боровицы Слободского района Киров­ской области, младшие — в поселке Вахруши, куда семья перебралась в двадцатые годы прошлого века. До вой­ны бабушка работала воспитательницей детского яслей-сада при кожевен­но-обувном комбинате. Она умерла в 72 года от астмы, когда я была маленькой... Старшие мамины сестры, Елизавета и Зоя, вы­шли замуж и уехали в далекий снежный Новосибирск.

Я родилась почти через десять лет после победы наших героических войск над фашистской Германией, и война для меня была прежде всего — Победа. Великий день — 9 Мая! Моя мама других праздников почти не признавала (исключение — Новый год). Даже свой день рождения (18 апреля) она отмечала в мае. Я долгое время, да почти до ее ухода, так и думала, что она родилась 9 мая и поэтому ее назвали Майей...

Праздник! Счастливые люди на улице. На груди многих — ордена и медали. И у моей мамы тоже. С утра все направляются на главную улицу, к памятнику погибшим воинам-землякам, — на митинг. Ветеранов Великой Отечественной еще много, некоторые из них, так же как моя мама, еще молодые. Люди из администрации поселка, школьники и просто знакомые дарят им цветы, обнимают их, искренне желают здоровья и счастья... Мама с дядей Аркашей — в центре этих праздничных событий!

Потом все направляются в наш прекрасный Летний сад. Майское солнце, первая зелень на деревьях, желтые головки одуванчиков, взрослые с цветами и флажками, приветливо разговаривают друг с другом, а мы бежим наперегонки — успеть бы первыми на качели.

Сад. Огромные качели.
Дед Егорыч без руки.
Нетерпением горели
Мы, считая медяки.
Отплывали: трали-вали...
Раскачались — будь здоров!
Так взмывали, так взмывали,
Аж до самых облаков!
Был на небе, на земле ли
Дед с билетами в руке.
И от радости звенели
Ордена на пиджаке[1].

Когда на праздничный поселок опускались сумерки — в небо взлетал фейерверк. Завораживающий салют! Вечером в этот День мы все: моя мама, ее брат, фронтовик Аркадий Андреевич, его жена — медсестра Раиса Ивановна, моя крестная, старшая мамина сестра Валентина Андреевна, которая в военное лихолетье шила солдатские сапоги на кожевенно-обувном комбинате им. Ленина (а когда надо было — работала на погрузке торфа), собирались за праздничным столом. Тут же толклись и мы, мелкота — мои двоюродные сестры Мила, Оля и я. Собирались обычно у дяди Аркаши, потому что там была большая двухкомнатная квартира, и было пианино.

Аркадий Андреевич, несмотря на то что не имел специального музыкального образования, благодаря абсолютному слуху замечательно пел и играл. На чем только он не играл!.. В этот день он торжественно садился за «инструмент» (так он называл фортепиано) и брал первые аккорды... «Враги сожгли родную хату». Это он всегда пел в полной тишине. Замолкали даже мы, ребятня, чувствуя пронзительность песни и важность момента. Дальше — «Синенький скромный платочек...», «Бьется в тесной печурке огонь» и другие замечательные песни о войне. Их подхватывали уже не только взрослые, но и мы — дети.

Потом мы уходили в детскую комнату играть. Под впечатлением взрослых разговоров о войне как-то раз мы придумали игру «штаб фронтовых действий». Самая старшая Мила назначила меня комиссаром, а Олю — командиром. Мое шестилетнее сердечко замерло. Мне так хотелось быть самой-самой... И я тихо спросила сестру:

— А кто главнее — командир или комиссар?

Мне показалось, что командир главнее. Наверное, потому, что от слова «командовать».

— Да что ты?! — почувствовав мое замешательство, воскликнула Мила. — Конечно же, комиссар!

И я заулыбалась, готовая немедленно громить врага.

Когда я подросла и стала более внимательно прислушиваться к разговорам взрослых, к моим книжным представлениям о войне добавились новые яркие, живые штрихи. Я уже понимала, что и моя мама, и ее брат, дядя Аркаша, ВОЕВАЛИ. Что они могли быть ранены или... убиты. Как погибли двое их старших братьев — Виктор и Михаил.

Обязательно в этот день вспоминали про мамину шинель, которую украли из чулана.

— И как же это мы не проверили замок! — в очередной раз сокрушалась мама.

— Как украли? — почти в один голос спрашивали Мила с Олей.

Я-то уж про эту шинель много раз слышала.

— Вот так. Ночью. Зимой. Мы спали, не почувствовали ничего. А наутро дверь в чулане распахнута, вещи кое-какие вынесены (в основном белье). А на улице на снегу следы.

— Нашли вора?

— Нашли. По этим следам милиция и нашла. Оказалась женщина из соседнего дома. Кое-что нам вернули. А вот шинель она успела кому-то продать...

У мамы пропала шинель.
Она ее с фронта хранила.
Зимой это, помнится, было —
За окнами выла метель.

Когда кто-то старую дверь
В чулане открыл среди ночи,
Замок оказался непрочным —
У мамы пропала шинель.

О том, что прихвачен портфель,
Гитара и плащ из болоньи —
Об этом никто и не вспомнил.
У мамы пропала шинель.

Так позднее появилось на свет это стихотворение, которое, как сказал поэт-фронтовик Евгений Долматовский на защите моего диплома в Литинституте им. А.М. Горького, «обязательно войдет в копилку стихов о войне».

Но больше всего меня впечатлял рассказ мамы о том, как они, девчонки зенитно-прожекторного полка, зимой 1944 года начали получать гуманитарную помощь из Америки...

— Тушенка. К нам на передовую прислали ящики с тушенкой... И одна из нас не выдержала — съела в один присест целую банку.

— Ну и что? — недоумевала я. — Подумаешь, я могу банку сгущенки выпить.

— И я могу. Сейчас. А тогда мы питались совсем не так. Паек был не очень богат. Так что, когда с непривычки съешь так много, да еще чужеродного продукта...

Врезался этот случай в мою душу.

Помню эту дьявольскую стужу,
Рев пурги, огня, снарядов вой,
Как ремни затягивали туже
У зениток на передовой.

Как американскую тушенку
Получили, помню, а потом...
Самая голодная девчонка
Съела банку целую тайком.

Оставался год ночей кошмарных.
Год до мирных звезд над головой.
Всхлипывая: «ПАЛА СМЕРТЬЮ ХРАБРЫХ», —
Выводила писарь полковой.

Но — за похоронкой похоронка.
Ордена под хрупким сургучом.
И американская тушенка
Здесь была, конечно, ни при чем.

— Да, — тушил очередную папиросу дядя Аркаша, — всем досталось. Сам прошел Финскую и, не повидавшись с родными, ушел на Отечественную... Американцы выжидали — чья возьмет. Только в конце войны и начали нам помогать. Если бы немцы побеждали, так к ним бы присоединились.

— А я вот немецкий в школе учу, — однажды сказала я. — Что, мне теперь отказаться от этого предмета?

— Нет. Врагов нужно знать хорошо. В том числе и их язык, — поучительно сказал дядя Аркаша. — Да и не все немцы — фашисты... И культура у них — дай бог. Слышали про такого поэта — Гёте? — тут он уже обратился к нам троим.

Мила с Олей, которые были старше меня, тотчас закивали.

— Слышали, — громко сказала я.

— Понятно, — усмехнулся дядя. — Прочитаешь еще... А может, и переведешь. Вообще-то, — он задумчиво посмотрел на меня, — не могу я слышать немецкую речь. Не могу — и все.

Привезли однажды в город
На экскурсию ребят.
Человек примерно сорок.
Из Берлина, говорят.

К нам приехали отряды —
Кто рабочий, кто студент...
Я не прочь, и все мы рады:
Пусть посмотрят белый свет.

Я не прочь... Но как услышу
Резкий говор тех ребят,
То невольно тут же вижу
Каску, крест и автомат...

— Эх, был бы жив Виктор... — всегда горестно вздыхала моя крестная, тетя Валя.

— И что бы было? — спрашивала я.

— Не так бы мы жили...

— А как? — Я не унималась.

— Хорошо бы жили. Свозил бы нас Виктор в далекие теплые края. Отдохнули бы на море...

— На самолете увез бы? — У меня загорались глаза.

— На самолете, ведь он летчик.

— Или на пароходе, — подхватывал дядя Аркаша. — Служил он в особых войсках — летно-морских. Туда трудно было попасть.

И тут они начинали вспоминать, как поступал перед войной в элитное училище в городе Ейске Виктор. Как будущих курсантов проверяли на здоровье, на выдержку.

— Например, — объяснял нам, девочкам, воодушевленный воспоминаниями дядя Аркаша, — идет наш дядя Витя по ровному полу и вдруг... раз — проваливается в яму. А тут уж специалисты подбегают и проверяют, не частит ли пульс.

— Не частил? — в который раз с волнением спрашивала я, боясь, что мой отважный дядя не пройдет проверку.

— Нет. Все было в полном порядке, — с гордостью подводил итог Аркадий Андреевич. — Слабонервных туда не брали.


На следующий день после праздника дядя Аркаша уходил в себя — сосредоточивался. Доставал из холодильника чекушку водки, складывал в пакет хлеб с солью, лук, несколько вареных картофелин и молча отправлялся на кладбище. Никто его ни о чем не спрашивал. Даже мы, мелкота, знали, что идет он помянуть своих друзей, кто уже дома умер от ранений и болезни. Но самое главное — шел он на могилу к своей первой любви. Красавица Нина, пианистка, которая и научила Аркадия Андреевича музыкальной грамоте, поставила его руку так, что он играл не хуже любого профессионала, не дождалась своего друга — умерла от тифа. Он, солдат, прошедший две войны, вернулся живым и здоровым, а она... Это было так чудовищно несправедливо, непонятно и дико, что никто не задавал в этот день дяде Аркаше никаких вопросов. Можно было только представить, что он чувствовал на той могиле... Совсем как в песне Исаковского: «...бутылку горькую поставил на серый камень гробовой».

За тихим поселком, где ветер
Порою и волен, и дик,
Сутулясь, шагает под вечер
По тропочке узкой старик.
Идет напрямик через поле,
Минует и рощу, и ров...
А там уж полмили, не боле
До звездных солдатских холмов.
На камень присядет устало,
Тяжелые веки сомкнет,
И время вернуться заставит,
И старых друзей позовет...
Запахнет огнем, и селитрой,
И дымом, как в давнем бою...
Докурит до самого фильтра
Старик сигарету свою.
Но ветер толкнет его в спину,
И вздрогнет, и встанет старик.
Домой через поле-долину,
Сквозь рощу и лес — напрямик.
Хоть, кажется, путь и недолог,
Тяжел его взгляд и суров...
Но вскоре меж сосен и елок
Покажутся крыши домов.
Навстречу рванется поселок,
Старик потеплеет душой
И вспомнит, что острый осколок
До сердца еще не дошел.

Но самым тяжелым в эти дни было воспоминание о старшем брате — Михаиле. Я всегда отмечала, что все называли его уважительно Михаилом Андреевичем. И не только потому, что он был самым старшим, но еще и потому, что он был учителем.

— Надо же иметь такую волю и стремление, чтоб чуть ли не пешком ходить в областной центр, в пединститут, — всегда восхищалась моя мама, самая младшая в семье Ермаковых. — И ведь окончил. Вернулся в поселок преподавать физику-математику.

Тут уж дядя Аркаша лукаво поглядывал на мою маму:

— И никогда не ставил тебе больше тройки.

— Да, не ставил. Потому что я его сестра и пятерки ему было ставить мне неудобно.

— Так уж и скажи, что не сильна была в математике.

— Не сильна, — признавалась мама. — Зато как он с порога, входя в класс, бросал портфель на учительский стол! И ни разу не промахнулся!

— Любили его ребята? — как всегда, встревала я во взрослый разговор.

— И любили, и уважали, — гордо кивала мама.

— Мог бы на войну не ходить: бронь была. Но пошел добровольцем. Да никто тогда и не прятался, все рвались на фронт, — вздыхал дядя Аркаша.

— Да-а-а, и горя хлебнул перед этим фронтом — сына месячного похоронил, — всегда добавляла моя крестная.

И все вдруг замолкали.

Только потом я поняла причину этого молчания...

В 1942 году пришло извещение: Михаил Андреевич Ермаков, 1909 года рождения, пропал без вести под Сталинградом. Неопределенность формулировки включала в себя то, что дядя Миша мог попасть в плен. Именно тогда, в 1942 году, вышел указ Сталина «Ни шагу назад!», и фронтовики, попавшие в плен, приравнивались к врагам народа. Про плен боялись думать, у всех еще теплилась какая-то надежда... Но, как потом оказалось, в плен он действительно попал. И... умер мученической смертью в концентрационном лагере «Славута-цвай» на Украине в 1943 году.

Заканчивались победные праздничные дни, начиналась обычная трудовая жизнь. Мама и дядя Аркаша все свои силы отдали родному кожевенно-обувному комбинату. Они ушли из жизни один за другим, как когда-то на фронт: сначала брат, потом сестра... Не дожила до пенсии моя любимая Мила, которая преподавала в музыкальной школе поселка... Ольга с мужем сейчас в мятежной Украине. Мои племянницы Лена и Маша хоть и живут в разных городах, но не забывают нас, приезжают. У них уже свои дети — правнуки дяди Аркаши. Как бы он сейчас радовался и гордился ими!

Чем старше я становлюсь, тем больше думаю и переживаю все те события, о которых узнала от своих близких. Я понимаю, что теперь НА МНЕ вся ответственность за них — наших фронтовиков, за память, которую я должна передать детям и внукам...

Мои фронтовики прожили долгую и достойную жизнь и никогда не считали, что совершили что-то героическое, пройдя дорогами войны. Ведь каждый нормальный человек пойдет защищать свою Родину, если она в опасности. И теперь уже для меня праздник Победы — день 9 Мая — стал самым важным и волнующим днем в моей жизни.

Мама умерла у меня на руках осенью, 3 октября 2001 года. Прошло уже много лет, но для меня по сей день это самая тяжелая и невосполнимая утрата...

Опять эта осень стучится
Продрогшею веткой в окно.
Уже ничего не случится.
На улице пусто, темно.

Лежу и грущу после травмы.
Со мной моя кошка грустит...
...Как все-таки плохо без мамы —
Никто ничего не простит.

 

Глава вторая

Летчик


Письмо с острова Ханко


Посвящается моему дяде — Вик­тору Андреевичу Ермакову, летчику-истребителю, погибшему в первые дни войны

«Здравствуй, мама!
Как ты там, родная?
Как Андрей,
Братишка мой, живет?
Здесь у нас теплынь стоит такая!
Море в двух шагах! Сплошной курорт!
Пусть Андрюха физику подучит,
А потом мечтает в облака.
Мама, ты же знаешь, я везучий,
Ни одной царапины пока».

Но стучалась с плачем почтальонка
И кляла судьбу в тот страшный год...
Баба Анна вместе с похоронкой
Стертый треугольник бережет.
Сядет у окна, обнимет внучку
И глядит с тоской на облака.
И опять читает: «...я везучий,
Ни одной царапины пока».

От дяди Вити сохранились одно-единственное письмо и одна открытка. И то и другое из 1939 года. В письме из Ейского высшего летного истребительского училища любимой старшей сестре Валентине он подробно и очень искренне пишет о своей непростой любви к оставшейся в родном поселке девушке Фисе. Правда, слово «любовь» Виктор избегает, скромно говорит о дружбе, но из всего написанного понятно: дело он ведет к свадьбе.


«Здравствуй, Валентина!!!

Нежданно-негаданно получил от тебя письмо, а на другой день получил от Фисы, да притом заказное, в котором она меня немного ругает, а я в свою очередь ругаю ее. У нас, Валентина, вышла такая история: куда-то пропали наши письма. Я ей пишу, она не получает, она пишет — я тоже не получаю. Вот мы теперь друг друга и ругаем. Но сейчас как будто письма доходят, как до меня, так и до нее.

В общем, после перерыва я от нее уже получил два письма и два письма ей отослал. Самое главное, нужно, Валентина, чтоб она не волновалась, а успокоить мне ее трудно. Хотя бы вы, Валя, успокаивайте ее, а то черт знает, может, кто-нибудь и в самом деле перехватывает наши письма, чтоб расстроить нашу дружбу. Потому что разве мало людей, которые не хотят, чтобы мы дружили с Фисой, вот они-то и могут подстраивать разные штучки. Но мы, Валентина, постараемся как-нибудь этих людей побоку.

И пусть разные люди говорят, что мы с Фисой не пара, что Фиса мне впоследствии изменит, пусть они болтают, посмотрим, как она будет жить. А Фису я повезу с собой, если она меня дождется. Пусть хоть она и дамочка, ведь не обязательно выбирать девчонку, да их и не очень много, а нужно выбирать человека. Ведь с человеком придется жить, правильно, Валя? А Фиса как человек — лучше не надо. Может быть, я ошибаюсь, но мне так кажется... Вот жаль, Валентина, что я нынче Аркадия не застану дома, он, наверное, уже уйдет в армию, так что мою свадьбу будем праздновать без него...»


В этом же письме Виктор подробно размышляет о новостях из жизни брата Михаила, сестер Лизы, Зои и моей мамы Майи. Уже больше пяти лет назад он уехал из Вахрушей учиться — сначала в Москву, а потом в Ейск, но по письму чувствуется, что все главное и дорогое, о чем он беспокоится сердцем и душой, осталось для него в маленьком поселке. Все, кроме одного — мечты летать. В этом же письме он пишет:


«Учеба, Валентина, у меня идет хорошо, имею только две четверки, ос­тальные все пятерки, так что Майя, наверное, от меня отстает в учебе. Сам я, Валентина, очень похудел, потому что занимаемся много, а на улицу выходим редко. Я особенно очень редко выхожу, никуда почему-то не хочется. И вот сегодня 17-е число (17 февраля 1939 года. — Е.Н.), я нахожусь на дежурстве. Ждем вот, Валентина, лета, летать сильно хочется, да и больше будем находиться на улице, а там и поправимся».


Виктор — третий ребенок в семье Ермаковых, родился 19 сентября 1914 года. В его свидетельстве о рождении написано: «д. Сколотни, Волковский сельский совет, уезд Вятский, волость Чепецкая, губерния Вятская». С 1922 по 1928 год (то есть с восьми до тринадцати лет. — Е.Н.) Витя учился в вахрушевской школе 1-й ступени. Окончил полный курс. Как написано в удостоверении, выданном Вятским губернским отделом народного образования 13 июня 1928 года: «В течение курса проработал и приобрел знания и навыки по следующим предметам: родному языку, арифметике, обществоведению». Все шесть лет «занимался искусствами: рисованием и пением. Принимал активное участие в учкоме. Активно участвовал в общественной и клубной работе».

После школы 1-й ступени четыре года учился в школе ФЗУ обувщиков имени Сталина. 1 мая 1931 года состоялось открытие учебного цеха школы ФЗУ. Размещался цех в пристройке к Вознесенской церкви, со стороны алтаря. После революции церковь была закрыта, с колокольни сброшен огромный колокол. Село потеряло свою красоту.

5 января 1932 года комиссия присвоила Виктору Ермакову квалификацию монтера швейных машин. В свидетельстве перечисляются предметы, по которым новоиспеченный монтер швейного оборудования «проработал курс обучения и выполнил все установленные работы»: русский язык и литературу, математику, физику, химию, обществоведение, географию, советское строительство, историю классовой борьбы, иностранный язык, физкультуру, графику, технологию обуви, технологию кожи, машиноведение, организацию и рационализацию производства, военное дело.

Сам ли Виктор решил учиться в Москве, или его направили в столицу как лучшего выпускника школы ФЗУ, но, совсем еще юный, совсем еще мальчишка, он стал столичным студентом. Московский механико-технологический техникум окончил с отличием. Но призвание оказалось в другом... Учась в техникуме, Виктор увлекся парашютным спортом. Сразу после окончания техникума по комсомольской путевке его направили учиться в город Ейск, в лучшее в советской России высшее летное училище. Успешно его окончив, с 28 сентября 1939 года лейтенант Виктор Андреевич Ермаков начал служить младшим летчиком 2-й авиационной эскадрильи в 13-м истребительном авиационном полку ВВС Балтийского флота.

В том единственном сохранившемся письме к сестре Валентине Виктор сожалел, что летом 1939 года, приехав в отпуск, не встретится с Аркадием, думал, что брата уже заберут в армию. Но, видимо, увидеться с Аркадием все же удалось: дядю Аркашу призвали только в начале зимы — 7 декабря 1939 года. Возможно, это было последнее лето, когда Анна Ивановна и Андрей Кузьмич видели всех трех своих сыновей и четырех дочерей вместе. А вот такой желанной Виктором свадьбы — не случилось. Что произошло? Почему Виктор не женился на «дамочке Фисе» — не знаю. Зато помню рассказы о том, как 25-летний лейтенант приехал в родной дом в форме летчика морской авиации! Это было событием для всего поселка! Анна Ивановна одевала свой лучший наряд и неторопливо прогуливалась вдоль поселка под ручку со своим сыном-летчиком. Я думаю, эти минуты были самыми счастливыми в ее жизни. Еще бы! Ведь в конце тридцатых, после рекордного перелета экипажа Валерия Чкалова на самолете АНТ-25 из СССР в США через Северный полюс, к каждому летчику относились как к герою. О летчиках сочиняли песни и снимали фильмы. А Виктор был еще и летчиком морской авиации. Я думаю, он был первым и единственным в те годы мальчишкой из поселка Вахруши, который взлетел на такую высоту.

13-й истребительный авиационный полк ВВС Балтийского флота перед войной базировался на аэродроме на полуострове Ханко. В марте 1940 года, после Зимней войны (1939–1940 годов. — Е.Н.), СССР получил от Финляндии в аренду на тридцать лет полуостров Ханко (фин. — Hankoniemi, швед. — Hangö udd, от которого произошло русское устаревшее название Гангут. — Е.Н.) для создания советской военно-морской базы, в том числе и военного аэродрома. Это была выгодная стратегическая позиция на северном берегу Финского залива Балтийского моря и на самой южной части материковой Финляндии.

Весной 1941 года большая часть полка (1-я, 2-я и 3-я эскадрильи) перелетела на Большую землю, в Керстово под Ленинградом, для перевооружения новыми самолетами. Начало Великой Отечественной войны встретила на Ханко лишь 4-я авиационная эскадрилья «Чаек» (самолет И-153. — Е.Н.), в которой комиссаром был майор П.И. Бискуп. Но уже через неделю командир полка Герой Советского Союза Иван Георгиевич Романенко направил к ним из Таллина 1-ю эскадрилью И-16. 2-я эскадрилья, в которой служил Виктор Ермаков, осталась на таллинском аэродроме Лагсберг. Так образовалась Ханковская авиационная группа, действовавшая в течение всей героической обороны полуострова. Район боевых действий: Прибалтика, Ленинградская область, Ханко, Балтийское море.

Полуостров Ханко с первых дней Великой Отечественной войны стал важнейшим стратегическим пунктом. Этот форпост называли «балтийский Гибралтар». Защитники Ханко не только не пропустили в Финский залив ни одного крупного вражеского корабля, который мог бы представлять серьезную угрозу для Ленинграда, но и «оттянули» на себя в самый решительный момент значительные силы противника. 4-я эскадрилья под командованием Л.Г. Белоусова обороняла военно-морскую базу Ханко, осуществляла разведку на финской территории, наносила удары по судам и кораблям противника и прикрывала наши суда, эвакуирующие базу. До 28 августа летчики эскадрильи сбили в воздушных боях над Ханко 53 самолета, уничтожили на воде два гидросамолета, потопили два торпедных катера, 15 других катеров, четыре шхуны, баржу, уничтожили более 300 солдат и офицеров противника.

Оборона полуострова длилась 164 дня и закончилась 2 декабря 1941 года. Защитники ушли непобежденными. Они оставили форпост, подчинившись приказу Верховного главнокомандования.

С первых дней войны активно вела воздушные бои знаменитая пара 13-го истребительного авиационного полка — А.К. Антоненко и П.А. Бринько. По всему видно, что Виктор Ермаков и Алексей Антоненко были знакомы еще до службы в полку. Алексей Антоненко окончил Ейскую военную школу морских летчиков в 1932 году и служил в ней инструктором до сентября 1938 года. В то время там уже учился Виктор Ермаков. В сентябре 1938 года Антоненко прибывает на Краснознаменный Балтийский флот, а через год туда получает назначение Виктор Ермаков. Пока Виктор заканчивал летную школу, Алексей Антоненко летом 1939 года провел около сорока воздушных боев на Халхин-Голе и сбил в составе группы шесть японских самолетов. Зимой 1939/40 года он участвовал в Финской войне. Еще до начала Великой Отечественной боевые подвиги Антоненко были высоко оценены: его грудь украшали орден Ленина и медаль «За боевые заслуги». Огромный боевой опыт Алексея Касьяновича Антоненко, приобретенный им на Халхин-Голе и во время войны с Финляндией, пригодился в небе над Ханко.

25 июня Алексей Антоненко сбил первый на Балтике вражеский самолет — бомбардировщик Ju-88 и открыл боевой счет авиации Балтийского флота. На следующий день противник развернул действия против советской базы ВМФ на Ханко.

Всего же за тридцать четыре дня своей боевой деятельности Алексей Антоненко уничтожил одиннадцать самолетов противника в воздушных боях (пять лично и шесть в группе с Петром Бринько) и еще несколько при штурме вражеских аэродромов. Один из Ju-88 он сбил тараном!

Антоненко и Бринько находились в самолетах по шестнадцать часов в сутки, спать ложились тут же, рядом с истребителями. Парашюты летчиков висели рядом на специальных расчалках, и всего через тридцать секунд после сигнала тревоги летчикам удавалось подняться в воздух.

14 июля 1941 года Алексею Антоненко и Петру Бринько, первым на Балтике, за мужество и отвагу, проявленные в боях с врагами, было присвоено звание Героя Советского Союза, а 25 июля Алексей Касьянович Антоненко погиб, совершая посадку на изрытое снарядами поле ханковского аэродрома Тяктоме. Похоронен на полуострове Ханко. Петр Антонович Бринько продолжал сражаться в небе Ханко, а затем Ораниенбаумского плацдарма, доведя счет сбитых им самолетов до пятнадцати. Он погиб 23 сентября 1941 года.

Рядом с этими героями начал свои боевые вылеты и лейтенант Виктор Ермаков. Но у 26-летнего летчика-истребителя никакого боевого опыта не было... Имя моего дяди, Виктора Андреевича Ермакова, осталось в военной истории как самая первая потеря истребительной авиации Балтики — именно так назвали его гибель авторы книги «Гвардейцы Балтики крылатой».

25 февраля 1961 года в газете «Красный кожевник», в заметке «О земляке — Викторе Ермакове», было написано:


«В один из летних военных дней, в перерыве между боями, прославленный летчик Балтики Герой Советского Союза капитан Антоненко рассказывал однополчанам о воздушном бое, в котором он сбил немецкий самолет. Товарищи хотели только поздравить отважного летчика, но в это время в воздухе пролетела ракета. Боевая тревога! Эскадрилья капитана Антоненко, где служил наш земляк Виктор Ермаков, поднялась в воздух. В это время 50 немецких бомбардировщиков и 30 истребителей двигались на город Ленинград. Завязался бой. Девятка наших истребителей стремительно атаковала вражеские бомбардировщики. Три стервятника были сбиты, а остальные, побросав смертоносный груз в море, не достигнув цели, повернули назад. Но бой был не закончен, в воздухе находились вражеские истребители.

Советские летчики дрались умело и хладнокровно. Вот в воздухе загорелся один, второй, третий... пират. Один из них был сбит летчиком Ермаковым. У противника началось замешательство. Но в это время командир звена Виктор Ермаков увидел десятку новых приближающихся немецких истребителей. Немедленно сообщив об этом командиру эскадрильи по радио, он смело пошел в лобовую атаку на противника.

Прошло несколько секунд, и от меткого выстрела Ермакова пират с черными крестами на крыльях горящим упал в море. Увлеченный боем, Виктор не заметил, как на него с хвоста напали два “мессера” и открыли огонь. Из этого боя летчик Виктор Ермаков не вернулся на аэродром».


По каким источникам автор этой заметки В.Конецких описывал обстоятельства гибели моего дяди, мне сейчас не узнать. А вот в Книге памяти Калининградской области (Т. 21. С. 258–274. — Е.Н.) так описываются события 29 июня 1941 года:


«...Лейтенант В.А. Ермаков на И-16 из 13-го истребительного авиационного полка при возвращении с задания над аэродромом Лагсберг обнаружил Ju-86. Начал его преследовать, произвел несколько атак сбоку, сзади, вывел из строя стрелка-радиста и один мотор самолета. Затем летчик пошел в атаку спереди, попал под огонь пулеметов штурмана и был убит. Это была первая потеря истребительной авиации Балтики».

В холодном море, не в могиле
Крылатые балтийцы спят.
Вы сердцем родину прикрыли!
Вы отстояли Ленинград!

Эти строки выбиты на одной из плит мемориала летчикам, погибшим над морем в 1941–1945 годах. Мемориал возведен на месте бывшей деревни Борки, около поселка Лебяжье Ломоносовского района Ленинградской области. Во время Великой Отечественной войны именно аэродром Борки являлся главным аэродромом морской авиации на Ораниенбаумском плацдарме. Здесь базировались разные части нескольких авиационных полков, в том числе и 13-го истребительного авиационного полка. Мемориал включает несколько памятников. В братской могиле похоронены и увековечены Герои Советского Союза А.К. Антоненко, Н.Ф. Афанасьев, А.Ю. Байсултанов, И.Д. Борисов, М.Я. Васильев, П.П. Кожанов, П.А. Колесник, Н.И. Николаев, А.И. Рензаев, А.П. Чернышев. На мемориальных досках увековечены 1379 человек. Среди них имена тех, чьих могил на земле нет, потому что они погибли в море... На мемориальной плите № 20 выбито имя лейтенанта Виктора Андреевича Ермакова.

Ежегодно в честь Дня Победы в Борках проводятся торжественные мероприятия с участием ветеранов морской авиации, слушателей и преподавателей Военно-морской академии, нахимовцев, детей и внуков участников боев, жителей и гостей поселка Лебяжье.

Только собирая материал для этой книги, я узнала, что на земле есть место, куда можно приехать и почтить память моего дяди — Виктора Андреевича Ермакова.


Окончание следует.



[1] Здесь и далее в повести использованы стихи автора. — Ред.

 





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0