После ошеломительно трагической кончины Петра Паламарчука осталось его обширное литературное наследство. Но, как видится, мы до сих пор не оценили то, какое богатство создал этот беззаконный гений и при этом смиренный инок русской и всей славянской культуры.

Петр Паламарчук не вписывался в какие-либо культурные координаты времени, в котором он жил. Его не могло назвать своим ни одно из литературных или культурных сообществ, возникавших в перестроечной России. Ему в любом из них было тесно, он, никогда не чуждавшийся и не чуравшийся радостей земных, как видно теперь, не тусовался, не выжигал свои силы в пресловутых русских спорах, — он неостановимо работал.

Конечно, всенародно и не менее международно известен его четырехтомник «Сорок сороков» со скромным подзаголовком «Краткая иллюстрированная история всех московских храмов», а на деле — труд-подвиг, собрание свидетельств о московских церквах — не только о православных, но также инославных и иноверных, знак достоинства благородного историка, каковым Петр Георгиевич был, как видно, по Божьему Промыслу и человеческому воспитанию. В книге с возможной полнотой описаны более восьмисот православных церквей, а также московские старообрядческие, армяно-григорианские, римско-католические, евангелистско-лютеранские церкви, мечети, синагоги и молитвенные дома иудеев, караимский храм... Большинство их за годы безбожной большевистской власти было разрушено или кощунственно приспособлено под светские нужды. Однако благодаря Петру Паламарчуку теперь эти центры духовного притяжения и откровения многих тысяч людей, многих поколений россиян и гостивших в первопрестольной восстановлены в исторической памяти без преувеличений всего человечества.

В дни этого печального юбилея без юбиляра мы должны сказать о том, что Петр Георгиевич, всегда обращенный к родному былому («Козацкие могилы: Повесть о пути» — так он назвал одно из самых проникновенных своих произведений), никогда не был меланхолическим ностальгиком, старательно, но бескрыло собирающим исторические обломки. Паламарчук всегда двигался к будущему, к восстановлению и укреплению тех путеводных нитей народной судьбы, которые постоянно испытываются на разрыв.

В «Обращении к благосклонному читателю» совсем небольшой по числу страниц книги «Ивановская горка: Роман о Московском холме» Паламарчук высказал, как теперь видно, основное целеполагание не только этого, но и всех своих трудов: «История, а для нас в особенности история отечественная, настолько художественней никогда не бывавших приключений вымышленных “Иванов Ивановичей”, что на долю сочинителя оставалось лишь собрать ее, освободить от мертвой шелухи лжи и расположить в наиболее выгодном для обозрения порядке, когда блеск сиюминутной пестроты уступает место могучей красоте единства».

При этом он в своих разнообразных сочинениях обычно бывал немногословным, никогда — пустословным, целеустремленно расставлял на культурно изнасилованном российском пространстве знаки благого движения от пустынь и свалок к живым родникам и очищающим источникам.

Таков его «“Ключ” к Гоголю», успешная попытка вывести читателя, обычно уже искалеченного школьным социологизированным гоголеведением, не только к подлинным созданиям писателя, но и к тайнам его жизни, отнюдь не метафорически сплетающимся с историей нашего отечества.

Такова его книга «Александр Солженицын: Путеводитель», кажется, первая появившаяся в перестроечной России работа о крупнейшем русском литературно-историческом деятеле ХХ века. Подзаголовок ее, как обычно бывает у Паламарчука, многосмыслен: это не только внятно представленный жизненный и творческий путь автора книги «Архипелаг ГУЛАГ», но и паламарчуковское понимание самой сути Александра Солженицына: он — «водитель пути», «писатель, который сумел <...> создать художественную историю всего, что прошла его Родина в переломный нынешний век». Перечитанная мною недавно, книга эта сохраняет свои достоинства (правда, в ней не освещен последний период жизни и деятельности Александра Исаевича, но не по вине ушедшего от нас автора), именно она может стать первым путеводителем для всех, кто впервые обращается к книгам Александра Солженицына.

Особое чувство вызывает у меня маленькая документальная повесть Петра Паламарчука «Козельщанское чудо», повествующая об истории чудотворной иконы Козельщанской Божией Матери, пребывавшей на исторически родной для нашей фамилии Полтавщине, а в годы большевистского богоборчества унесенной в народ монахинями Козельщанского Рождество-Богородичного женского монастыря. Дело в том, что список (?) этой иконы я с младенчества видел стоявшим у кровати моей бабушки, Александры Никитичны Дмитренко, он и ныне пребывает в доме той ветви нашей разно расселенной фамилии, которая живет на Украине. Я мог бы порассказать немало историй, с этой иконой связанных, но тому будет особое место, а здесь должен лишь отметить особое качество написанного Петром Паламарчуком: он сказал так много и о многом в нашей общей истории, что, вне сомнений, каждый его читатель скорее рано, чем поздно найдет у него тропу, ведущую к личной, семейной истории, к самой кровной своей памяти.

Юристы скажут о вкладе Петра Паламарчука в обоснование отечественных интересов в современном мире (диссертация о юридических правах России на арктические территории, монография «Ядерный экспорт: международно-правовое регулирование»). Здесь не менее важно отметить его собственно художественное творчество. Как известно, в литературный мир Петр Паламарчук пришел с повестью «Един Державин» (1981), сразу же привлекшей внимание многих, не затерявшейся среди ярких книг о Державине, написанных Владиславом Ходасевичем, Юрием Домбровским, Олегом Михайловым, а открывшей новую страницу в постижении феномена славного благословителя Пушкина. Предисловие к книге «Един Державин» (1986) (сюда вошли и «Современные московские сказания» Паламарчука) написал выдающийся литературовед Александр Павлович Чудаков. Оно названо «Чувство истории» и завершается точными указаниями как на достоинства прозы Паламарчука («он пытается постичь самый дух языка со всеми его древними пластами...»; «такой язык, сталкивая эпохи, эту-то современность и обнажает»), так и на ее сложности («любовь к корнесловию и неологизмам на архаистической основе приводит к словонизанью, подчас излишнему усложнению»). Но сложности эти, отмечает А.П. Чудаков, принципиальный выбор автора, в его прозе «почти нет следов ученичества, они написаны твердой рукой».

Слово «почти» очень точно избрано. В те же годы Паламарчук уже писал свое не укладывающееся ни в один жанр сочинение «От преддверия коммунизма до тысячелетия крещения Руси. Новый московский летописец. 1979–1988» (опубликовано в 1993 году), которое ныне представляется, может быть, самым ярким из всего, что написано в русской литературе по истории современности. Вышеназванное «чувство истории» выражено в «Новом летописце» в живой художественной форме, напоминающей о Рабле и Гоголе, о Щедрине и о частушке... А все вместе — неповторимый Паламарчук. Который, как любой писатель, оставался в состоянии ученичества, берясь за каждое новое свое произведение. И в этом смысле за последние десять лет своей жизни прошедший очевидно успешный путь ученичества — его проза, сохраняя все свои изначальные языковые достоинства, становилась все динамичнее, сюжетно и интеллектуально усложняясь. Последние романы Паламарчука «Нет. Да», «Клоака Максима, она же Четвертый Рим», повесть «Алфавит и океан», его озорные рассказы — очевидное тому свидетельство, увлекательное и поучительное чтение.

Так можно было бы и завершить свои размышления о наследии этого великого сына России, если бы не одно обстоятельство. Петр Георгиевич был из тех гуманитариев, которые и погрузившись в историю, не отрешаются от технических удобств современности. В частности, он одним из первых в России освоил компьютер и поставил его возможности себе на службу, чем ускорил свой многообразный труд. Однако — вот уж диво дивное! — те, кто захочет отыскать его произведения в Интернете, во всемирной Сети, обнаружат, что там их, по существу, попросту нет. Отсутствуют они в известных электронных библиотеках, нет их на тех сайтах, где как раз Паламарчуку честь и место. Кое-как еще можно разыскать и купить изданные им и его радетелями бумажные книги, но в электронке Паламарчук не представлен!

Так что, вновь оплакав безвременно прервавшуюся жизнь Петра Георгиевича, мы, его друзья и читатели, должны взяться и выполнить самое необходимое, самое насущное сегодня — открыть доступ к наследию Паламарчука всем, кто этого пожелает.