Баллада

Ах, пой, соловушка и те, кто иже с нами!
Гнездо твое под ветками, у камня —
оно почти что славный Третий Рим!
Груба основа, но земля под ним!
Упруги корни, полумрак чуть влажный,
забудь про тех, что жадны и продажны,
ты пой, соловушка. О нет, мы не устали.
Не перережут горло, что из стали.
Я узнаю тебя — на сердце шрам!
Твой славный Рим не подлежит паденью,
он сцеплен плотно, в нем такой же шарм,
дворцы и парки с томною сиренью.
И ты меня узнал — на сердце шрамы!
Мы обменяли наши мелодрамы
на пение из окон школьных лет.
Сквозь нас протянут целый Белый свет,
не расщепленный, жгучий, пеленою
прикрыты веки. Канет в Лету Троя,
и центр земли как будто ввысь взовьется,
посланницею гаснущего солнца.
Иные земли и иные дали —
их горла тоже сделаны из стали,
не перережет варвар — ножик крив!
Ах, пой, соловушка — мой Константин Великий,
в тени берез, на ветках бурых ив.
Иеремии сказано так в книге:
кувшины с виноградом и вином
в земле хранятся. Клювиком зерно
проело пашню. Песня — это сон,
ты пой, соловушка!
Твой Рим — не Вавилон...


SPЕRО MЕLUОRА

Что взять с меня? Когда я тоже сфинкс,
что сторожит, окаменев, словесный
набор в семь нот, хоть вовсе изведись,
упряма я — меня не сдвинешь с места.
Весь мир пропитан музыкой до дна,
и заживо меня сжигает рифма,
сгребу сорочку на груди из льна,
что Пенелопа грезит, Суламифь ли.
О, кружевное, каменное, о!
Застывшее то ль в смехе, то ли в плаче!
Что под надзором азиатских львов
длинней, чем вечность, музыки тем паче!
Почти нагая до нутра душа:
за каплей капля этот камень точит!
Негаданно уйти бы — не ушла,
нежданно бы исчезнуть, но нет мочи.
Все скатерти расстелены — не стой,
здесь тьма дорог, хотя бы сделай милость,
обычною дорогой ли, кривой,
прямой ступай, но нет, не получилось!
И чтоб уткнуться в плечи — пощади!
Упасть в колени — чтоб дышалось ровно!
Чтоб высечь слово то, что из груди,
то самое, что выжгло все нутро мне!
Когда из пепла — гроздь костра красна,
и сок на грудь стекает постепенно.
Весь мир пропитан музыкой — до дна:
в тебе продлился самой нотой верной!
И если б мне сказали люди — миф,
все это бред, какие замки, скифы?
Но лишь глаза прищурю: камень, гриф
и лев с огромной гривой, кудри — рифы.
У вас картонный мир, песчаный дом,
и если приглядеться спозаранку,
так я срываю с болью и трудом
багровую, присохшую огранку...


Измена

Гоню видения я прочь
с туманом, запахами дыма.
Наверное, в такую ночь
я изменю тебе, любимый...

И крови древняя возня,
и шепот: хоть на миг останься...
Когда он взглянет на меня
глазами пленного хазарца.

В кафе присядем, чтоб поесть,
чтоб выкурить нам сигарету.
Но мне покажется, что здесь
меня и не было, и нету.

Потоки маленького дня.
Смешенье мыслей. Пламя жажды.
Дороже нет того огня,
в котором я сгорю однажды.

Скривит уныло время рот —
кого, мол, принесешь в подоле?
И лишь с руки моей вспорхнет
суровый голубь меланхолий...


Сын

...И нарекла его Асир.
Из Библии

Как мне тебя спасти? Договориться
все с тем же Ноем? Взятку дать кому?
Матросику, что булку ест с корицей?
Иль, может, капитану самому?

Но толкотня вокруг: детишки, звери.
Авоськи и баулы — на полу.
Кричу, зову... а под ногами — перья,
песок и стекла втоптаны в золу.

Туман сиренев, густ, как будто масло.
Хватаю за плечо — а вдруг твое?
Матросик вытер губы. Белой краской
окрашен мостик. Дед вопит: «Жулье!»

Толкает в спину: «Дамочка, скорее...»
Я упираюсь, словно приросла.
И лишь звезда холодная на рее
и паруса — как хищных два крыла.

...Ты лучше накажи меня, о Боже!
Но не его! Пусть грешен он стократ!
Пусть я, не он — безлика и ничтожна
пред этим миром, что грозой объят.

Спаси всех тех, кто оступился нынче.
Кто не прощен, так ты его прости.
Кто лжив, кто вороват, кто обезличен
под бой курантов ровно до шести.

И я клянусь, что выучу английский,
что на гитаре курс пройду к весне.
Все, что желаешь! Ананасы, виски,
кисель, оладьи на муке, зерне...

Но лишь его спаси. Его. Его лишь!
Как сын Иакова, спасенным был Асир!
А всюду — небо.
А повсюду — море.
К груди прижался нарожденный мир...


Информационная война

Прошу, не покидай меня, мой сын,
ни мысленно, ни так, чтоб хлопнуть дверью
и чтобы — в дождь среди глухих годин
умчать по бездорожью, по неверью.

Итак, моя седая голова...
А без тебя мне не суметь, не склеить
жизнь по крупицам, видимым едва,
по каплям, по камням, пустым аллеям,
по городам, мужчинам, небесам!
Ты помнишь, собирала как в дорогу
твой вещмешок? А ты ответил — сам
все уложу, не надо ради Бога!

Я знала, надо было отпускать,
но не могла я расцепить ладони!
...А нынче время призывает рать
и Украина под фашистом стонет.

И степь лежит — полынное былье, —
открыта настежь Западу и вьюге.
Под красный флаг, под вещий флаг зовет,
как в прошлом веке Русь зовет на юге!

И снова — бой! И наши — там и тут,
и здесь свои, и там свои. Помилуй!
Когда свои своих нещадно бьют,
ложатся рядом в свежие могилы.

Чернее нет войны, чем против лжи,
чем против мифов, блуда информаций.
Не для того мы отстояли жизнь
и снова в полымь из огня — сражаться!
Живые люди — в топь, в кровавый бой,
в бой против изречений, слов-наитий!
Целую землю — зло остановите.
Пусть будет мир. Пусть хрупкий.
Пусть любой!