Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Рецензии на книги: Алексей Варламов. Шукшин. — Лев Колодный. Кто написал «Тихий Дон»? Хроника литературного расследования. — Андрей Белый. Путешествие по Средиземноморью. — Николай Полотнянко. Минувшего лепет и шелест. — Наталья Тугаринова. Теорема о России

Алексей Варламов. Шукшин

Василий Макарович Шукшин всеми нами, кто родился и жил какое-то время при советской власти, воспринимается как современник. Вместе с тем он фигура, несомненно, легендарная. Казалось бы, о нем написано множество воспоминаний — родственниками, друзьями, земляками, соучениками, — но все равно ни один важный момент его биографии не выглядит каким-то безусловно ясным.

Василий Шукшин (по матери Попов) сын расстрелянного по ложному обвинению алтайского крестьянина. Отец был еще совсем молодым человеком, когда попал в оборот раскрученного, почти безосновательного дела. Осталась у будущего выдающегося русского деятеля культуры лишь мать, с которой он всю жизнь был связан теснейшими узами. Так вот, казалось бы, хотя бы в отместку жестокой власти, нанесшей столь болезненный и несправедливый удар по его семье, будущий режиссер должен был бы сторониться ее, не доверять, не любить. Но он становится в очень раннем возрасте членом партии.

Простил ли?

Или то был только расчет умного человека (без такого членства не найти твердого места в жизни)?

Много легенд о службе Василия Шукшина на флоте. Любят рассказывать о том, что служил он на большом крейсере, хотя на самом деле все было намного скромнее.

Обросло легендами поступление Шукшина во ВГИК. Поступать он прибыл, облачившись в гимнастерку и сапоги. Сапоги, кстати сказать, — это часть облика не кого-нибудь, а Сталина, и молодой Василий Шукшин как раз высказывался насчет того, что он тоже будет носить сапоги.

Существует, как минимум, пять разных версий, почему Василий Макарович сумел поступить во ВГИК.

Наименее авторитетна, кстати, самая простая — хорошо сдал экзаменационные испытания.

А это было именно так. Все письменные работы абитуриента Шукшина были выполнены на довольно высоком уровне. А, скажем, Андрей Тарковский за сочинение получил удовлетворительно.

Легенды сопровождали Василия Макаровича Шукшина и впоследствии.

Легендами окружен успех его фильма «Живет такой парень», с чего начался его взлет.

Легендами окружена «Калина красная».

Совершенно удивительные ходят рассказы о том, как Шукшин боролся за постановку фильма о Стеньке Разине «Я пришел дать вам волю».

И уж совсем их много, легенд, о его кончине на съемках фильма «Они сражались за родину».

Алексей Варламов очень опытный автор. Широкому читателю известны его превосходные биографические книги об Алексее Толстом, об Александре Грине, об Андрее Платонове, о Михаиле Пришвине и другие. В работе над книгой о Шукшине он прибег к единственно возможному для серьезного писателя и исследователя методу — развенчанию мифов. Спокойно, уверенно и очень доказательно Алексей Варламов прочерчивает наиболее убедительную версию судьбы выдающегося режиссера и писателя. Он дает право голоса многим свидетелям, но в результате всегда выносит свой вердикт, и практически всегда с ним соглашаешься. Мнение писателя продиктовано и хорошо сгруппированными аргументами, и его  очень душевным отношением к личности Василия Макаровича.

Варламов уважает Шукшина и поэтому пишет о нем правдиво. Не только правдиво, но и интересно — даром увлекательного изложения Алексей Варламов славился всегда.


Лев Колодный. Кто написал «Тихий Дон»? Хроника литературного расследования

Автор убедительно, на мой взгляд, доказывает, что автором великого романа «Тихий Дон» является не кто иной, как Михаил Александрович Шолохов. Этот исследователь в свое время нашел и предъявил миру рукопись начальных частей романа и доказал, что эти начальные главы написаны именно рукой Шолохова. Специалисты из Института мировой литературы имени А.М. Горького и многие другие специалисты согласились с аргументацией Льва Колодного.

В данной книге автор, в частности, разбивает ту часть аргументации против авторства Михаила Александровича, которая строится на том, что не мог автор в двадцать с небольшим лет написать столь масштабное, многоплановое произведение, как «Тихий Дон». На самом деле история литературы знает массу примеров, когда высочайших литературных высот достигали сочинители во вполне еще юном возрасте. Вспомнить хотя бы английского классика Томаса Чаттертона, который закончил свой жизненный и литературный путь в восемнадцать лет. Не говоря уж об Артюре Рембо, который бросил писать лет в девятнадцать.

Лев Колодный вполне справедливо указывает, что повод для каких-то сомнений в шолоховском авторстве мог бы возникнуть, будь «Тихий Дон» единственным произведением писателя. Но дело в том, что перу данного сочинителя принадлежат многие не просто талантливые произведения, такие, как «Судьба человека», «Донские рассказы», но и сочинения весьма объемные, пусть и уступающие несколько в гениальности главному роману, например «Поднятая целина».

Многими сомневающимися выдвигались самые разные претенденты на роль истинного автора «Тихого Дона». как литературоведческие версии это иногда выглядит забавно, но в конечном итоге не выдерживает критики. Ладно бы только земляк Михаила Александровича Федор Крюков предлагался в качестве кандидатуры, ладно бы брат Михаила Александровича, но теперь уж ведут речь о том, что Андрей Платонов истинный автор «Тихого Дона». По уровню таланта автор «Котлована», несомненно, лидирует среди всех претендентов, но уж больно надуманной выглядит попытка пристегнуть его к данной истории.

Все версии рушатся.

Но что характерно: чем убедительнее и тщательнее доказывают литературоведы простой факт — автором великого романа является Михаил Александрович Шолохов, — тем яростнее становятся те, кто никак не хочет смириться с этим фактом.

Надо сказать, что ситуация не уникальная.

Нечто подобное мы можем наблюдать в английской литературе. С каждым годом все ширится и усложняется аргументация тех, кто не хочет смириться с тем, что трагедии Шекспира написаны тем самым Шекспиром. Между прочим, там у сомневающихся несравнимо больше пищи для сомнений, чем в нашем, шолоховском случае. Исторический Шекспир оставил после себя лишь несколько написанных его рукой букв, вообще не оставил никакой библиотеки и остаток жизни провел совсем не так, как следовало бы, по мнению критиков, провести ее величайшему из гениев мировой литературы.

Если не вдумываться в суть, то аргументы этих родственников Фомы неверующего довольно основательны. Но стоит подумать о том, что все эти литературные люди впадают в один и тот же, абсолютно непростительный грех: они судят гениев по меркам собственных представлений о том, что такое гениальность. Лилипуты измеряют Гулливера и, естественно, выражают глубокое неудовольствие результатами измерений.

Лилипутов таких довольно и у нас, и в Англии.


Андрей Белый. Путешествие по Средиземноморью

Не первое, что придет в голову, когда думаешь об Андрее Белом, что он путешественник. Однако так оно и есть, и в запасниках личных впечатлений у него столько зарубежных стран и городов, что ему может позавидовать большинство не только современников, но и авторов нынешних.

Книга состоит из трех частей. Первая — «Путевые заметки», вторая — «Африканский дневник», третья — «Письма из путешествия по Средиземноморью».

Само «великое хожение» состоялось в 1910–1911 годах. Вояжировал писатель не один, а со своей молодой женой Асей Тургеневой. Отправился в дорогу не по романтической прихоти, но, можно сказать, по работе: была договоренность с редакциями «Утра России» и «Речи», что он будет писать в эти газеты регулярные очерки из мест посещения.

Центральную часть, и важнейшую, в первом произведении занимает, конечно, Италия. Задача Андрея Белого была непростая, ведь он знал — до него было много талантливых русских людей, осматривавших красоты Италии. Назвать достаточно хотя бы Н.В. Гоголя, Ф.И. Тютчева, Е.А. Боратынского, И.С. Тургенева, Ал. Иванова. Но тут интересный момент: Белый встраивал свое путешествие в другую культурную традицию, не в русскую. В дорогу он взял с собой «Итальянское путешествие» Гёте. И это не просто так: именно Гёте он считал «точкой отсчета мирового культурного процесса», если использовать выражение Э.К. Метнера.

Путешествие было не бесцельно — Андрей Белый намеревался остановиться в Палермо, осмотрев весь полуостров, и там начать работу над второй частью романа «Серебряный голубь».

Передвижение поначалу было стремительным, мировые города мелькали как картинки в диапозитиве: Варшава, Вена, Венеция, Рим, Неаполь… Только Венеция удостоилась чуть более тщательного внимания — целый день.

Но планам, как и почти всяким планам, составляемым творческими людьми, не суждено было осуществиться. Необыкновенно дождливая и холодная зима заставила супругов перебраться из Сицилии на побережье Северной Африки, в Тунис. Белый и Ася поселяются в уютной деревеньке Радес, недалеко от столицы, откуда выезжают осматривать окрестности. Например, Карфаген.

В конце февраля 1911 года Белый с Асей морем переправляются в Египет с остановкой на Мальте.

Каир произвел удручающее впечатление на писателя. Уже тогда это был громадный город, неустроенный, на взгляд европейца, пыльный, грязный, жаркий. Все красоты, и главные из них — пирамиды, были осмотрены за несколько дней, остальное — сплошное мучение, да со здоровьем непорядки: пришлось выдирать зуб, лечить флюс.

Читая переписку, не устаешь удивляться (писал Белый в основном матери, Анне Дмитриевне Бугаевой, и А.С. Перовскому) тому, в каком авантюристическом в общем-то ключе проходило это «свадебное путешествие». Тотальная и постоянная нехватка денег. Иногда селились в гостиницу, не представляя, чем будут расплачиваться за крышу и еду.

Прибыли в Иерусалим 10 апреля, там встречают Пасху.

Интересно, какую общую мысль по поводу всего увиденного вывез писатель из заморской поездки. Вот цитата из письма к сотруднику издательства «Мусагет» А.М. Кожебаткину: «Возвращаюсь в десятый раз более русским, пятимесячное отношение с европейцами, этими ходячими палачами жизни, обозлило меня очень, мы, слава Богу, русские — не Европа, надо свое неевропейство высоко держать, как знамя». Такая мысль впору Константину Леонтьеву, а не символисту Андрею Белому.

«Путевые заметки» были подготовлены к печати еще в 1912 году. Книга должна была выйти в издательстве «Сирин», но помешала война. Впервые эти заметки были изданы только в 1922 году, под названием «Офейра», в московском Книгоиздательстве писателей. Чуть позже в Берлине, в издательстве «Геликон», вышло второе, дополненное издание. «Африканский дневник», второй том «Путевых заметок», так и не был напечатан при жизни писателя.

Андрей Белый мечтал увидеть оба тома «Заметок» под одной обложкой, и наконец теперь, в издательстве журнала «Москва», эта его мечта осуществлена.

Михаил Попов


Николай Полотнянко. Минувшего лепет и шелест

Исторический роман может быть посвящен деятелям и событиям прошлого. А может, как «Минувшего лепет и шелест», прошлому как таковому. В первом случае время трубит и грохочет со страниц книги, во втором — действительно, лепечет и шепчет. Не так уж и важно, что именно происходило в прошлом, важно ощущение хода истории, течения жизни.

«Минувшего лепет и шелест» повествует о Симбирске 1833 года. Дата не указана в книге. Зато показан Пушкин, направляющийся в Оренбург через Симбирск. Ненавязчивую подсказку дает читателю автор.

Легко, в пастельных тонах, негромким голосом... Таковы впечатления, производимые романом, начиная уже с названия: «Минувшего лепет и шелест». Аллитерация — повторяющиеся в названии «ш» и «л» — настраивает на легкость, приготовляет к тому, что автор поведает нам свою историю шепотом, на выдохе. Ведь можно было бы сказать: «Прошедшего лепет и шелест». Но «р» совершенно разрушила бы необходимое впечатление. Ткань романа можно уподобить прозрачной, колышимой малейшим движением воздуха шелковой ткани.

Наряду с симбирскими обывателями героями романа стали И.И. Дмитриев и И.А. Крылов, А.С. Пушкин и Н.В. Гоголь, И.А. Гончаров и В.Ф. Одоевский. Кто-то из них, как, например, Одоевский или Пушкин, являются активными участниками повествования, кто-то присутствует лишь незримо. Кроме здравствующих творцов и деятелей, то и дело на страницах возникают тени Карамзина и Державина, Пугачева и Юлаева, которые в свою очередь и есть минувшее для действующих героев романа. То есть минувшее в романе многослойно, оно лепечет и шелестит для пожелавших прислушаться потомков.

Шелестят под пушкинскими пальцами страницы «летописи» академика Рычкова — свидетеля осады Пугачевым Оренбурга, шелестят страницы романа Николая Полотнянко, запечатлевшего кусочек симбирской жизни. Так о чем же роман? Девица Кравкова убежала из родительского дома, чтобы поступить в монастырь... Гусары Нефедьев и Матюнин похитили сестер Дмитриевых... Губернатор Загряжский рядится старухой и ходит неузнанный по городу... Но роман не о Кравковой, не о гусарах, не о губернаторе Загряжском и даже не о Пушкине с Одоевским. Автор помещает русских гениев в среду их современников и обозревает минувшее в целом. Именно такой прием позволяет увидеть не Пушкина и не Одоевского, а современную им Россию, колорит и обаяние которой автор воссоздает вполне.

Роман написан в импрессионистической манере, поэтому в нем нет законченных сюжетных линий, перед читателем проходит один год из жизни губернского города, особо отмеченный прибытием Пушкина. Символично описание въезда поэта в Симбирск: «В лучах уходящего солнца вспыхивали золоченые главы храмов, но когда Александр Сергеевич въехал в гору, то очарование городом сразу развеялось: вокруг были ямы и кладки сырого и обожженного кирпича, глухие заборы, из-за которых на экипаж свирепо лаяли большеголовые гладкошерстные псы, лужи с гниющей водой...» Но вот Пушкин едет дальше, в усадьбу Языковых, и «путешествие в теплую сухую погоду по ровной дороге среди позолоченных сентябрем дубрав, березовых рощ и осинников» уже не утомляет его. А глядя из окна усадьбы на поля и перелески, на пруд с купальней, бревенчатыми мостками и лодкой, поэт почти завидует Языковым, живущим так вольно, красиво и просторно. Не так ли и вся Россия, манящая издалека ни на что не похожей красотой и встречающая смелых незнакомцев злобным лаем и коварными ямами? Но не стоит торопиться с суждениями. Может показаться, что Россия капризна и вздорна, но тому, кто поймет ее, она откроется иной стороной.

Как бы невзначай удается Николаю Полотнянко ввести в повествование рассуждения, имеющие отношение и ко дню сегодняшнему. Это и мысли о литературе («деньги очень скоро сделают литературу вшивым рынком, где будет не протолкнуться от набежавших со всех сторон торговцев залежалыми словами»), и соображения о русском характере, доставляющем массу неприятностей как своим обладателям, так и окружающим («большинство из них не понимает, что им повезло родиться с золотой ложкой во рту... Но они не только не радуются своему счастью, а, наоборот, всегда готовы составить заговор... сбежать в Англию... и брюзжать оттуда на российские порядки»), и исторические обобщения («Россия потеряла правду и совесть, и без них ей не жить»).

Обозревая вместе с Николаем Полотнянко кусочек минувшего, невольно приходишь к выводу, что знаменитые слова из летописи Нестора: «Земля наша велика и обильна, но порядка в ней нет...» — стоило бы, пожалуй, давно начертать на российском гербе. Однако автор, несмотря на свой сугубо беспристрастный взгляд на Отечество, не впадает в надрыв. Что, кстати, стало редким литературным событием. Надрывом поражено современное нам искусство, и не только искусство слова, но и кино и театра. Деться некуда от бесконечных надрывов, повсюду так и норовят подсунуть какое-нибудь живописание убийства, изнасилования, а то и антропофагии. При этом подо все конечно же подведена философская база. Правда, от этой квазифилософии уже мутит. И не важно, что одни пускаются во все тяжкие от любви к России, другие — от ненависти к ней. Главное, что и в книге, и на экране все пьют, потом режут, насилуют и поедают друг друга. На этом фоне «Минувшего лепет и шелест» — настоящий глоток чистого воздуха.

Тихонько, чуть иронично рассказывает автор о том, как «губернское барство съезжалось в город из своих поместий, чтобы весело провести рождественские праздники, просватать дочерей и женить сыновей, повеселиться на балах, поиграть в карты и вволю посплетничать». А также о том, как сгорел на работе чиновник питейного акциза, «о краже из будки стражника мешка нюхательного табака, о досрочных родах у молодой вдовы...» и пр., пр., пр.

Ехал Пушкин по России... И вот одна остановка в губернском городе вызвала к жизни роман. Имя Пушкина стало для Николая Полотнянко своего рода факелом, помогшим выхватить из тьмы веков несколько картин ушедшей жизни...

Светлана Замлелова


Наталья Тугаринова. Теорема о России (http://www.stihi.ru/2016/10/18/7656)

У меня есть основания относиться к Наталье Тугариновой пристрастно: несколько лет назад она была моей слушательницей, когда дополняла свой университетский диплом филолога семинаром в Институте журналистики и литературного творчества. Но не только это. Еще — казачьи корни (у нее байкальские, у меня донские, — казак везде казак). Самое же главное, что нас сводит вместе, — ее тема раздумий: единство России, истоки и испытания ее единства, круто обсуждаемые сегодня русскими как правого, так и левого толка. И не только русскими, но всеми, кто оценивает место России в меняющемся мировом порядке.

У Тугариновой к слову «русская» прибавлено еще словцо, которое надо отчищать от грязи, налипшей к нему в проклятом ХХ веке: «раса». Вдруг это словцо соберет наконец вместе вечно распадающиеся куски нашей истории? Сколько раз уточняла она уже само название наше, словно испытывая его на долговечность...

Русь... Киевская. Нет, Новгородская... Владимирская... Московская... Русия... Росия... Россия... Российская империя... РСФСР... СССР... СНГ... РФ... Нескончаемые уточнения имени, за которыми стоит нелегкое осознание того, из скольких составных собрано наше «всё»...

Сама фамилия Тугариновой — если не зацикливаться на фантазиях с былинными Змеёвичами — в реальной истории отдает чем-то кумыкским...

Да достаточно уже того, что величайший русский поэт принес в наши души уникальную всеотзывчивость, а в наши жилы — толику африканской крови...

Как нам справиться с единством, которое веками мерцает в этом невообразимом многообразии?

Расчленить целое, испытав его по частям? Единство крови? Мысли? Веры?

Насчет крови. Кровь — это «запас... ста великих народов». Кровь, соединившаяся через испытания.

Мысль? Да, она существует. И распадается в современных научных допусках. «Разум, огонь, колесо, письмо, атом, длина волны...» Попробуй собери это... «числа, формулы, чертежи...»

Верой — собрать русских в целое? Да лучше уж не трогать атеистического безумия столетней давности, в условиях которого «пролетарии приходили общаться с богом в планетарии»...

Да и теперь, во всеверии постсоветской реальности, всякое возвращение в Отчизну, реальное ли (из изгнания) или идейное (из бунтарства), сопровождается предупреждением: «Зачем возвращаешься? Это опасно!»

И все-таки ощущение единства, веками сберегаемого на Руси под меняющейся пестротой многообразия, — это ощущение как никогда актуально теперь! И звучит неотступно в исповедях нового поэтического поколения.

Наталья Тугаринова ищет ключевое слово:

Русская раса — это каста?
Высшая или голытьба?
Раса единства, раса контрастов.
Русская раса — это судьба...

Судьба соединит все то, что пройдет испытание распадом:

Мы вместе — в прозе, в стихах и песнях.
Единство слова, единство чести.
Мы вместе — руки, сердца и нервы —
Единство крови, мысли и веры.

И наконец, все собирается — любовью, и так может быть обретено то, что брезжит тысячелетиями: Дом.

Как же я счастлива тем, что ты
счастлив, здоров и — мой.
Радугой в небе сошлись мосты:
— Здравствуй! Пойдем домой.

Лев Аннинский





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0