Тот творческий и духовный Петровский
Алексей Александрович Минкин — сотрудник газеты «Московская правда» — родился в 1968 году. Публиковался в газетах «Православная Москва», «Православный Санкт-Петербург», в «Московском журнале», журнале «Божий мир».Лауреат Международной премии «Филантроп». Живет в Москве.
Увы, бурные коммерческие будни свои поправки внесли и в патриархальный облик тихих московских переулков. Многие из проулков центральной части города большую часть недели задыхаются от обилия машин, воочию испытывают на себе сомнительные прелести бесконечных переделок и новостроек и на глазах меняют характеры: от умиротворяющих к импульсивным, неврастеничным, безумным. Не то что в выходные: Кривоарбатские и Спасоналивковские, Дровяные и Неопалимовские — они вновь становятся милыми, спокойными, домашними, старомосковскими.
К числу подобных отнесем и Петровский переулок, раскинувшийся меж Большой Дмитровкой и Петровкой. От века к веку не раз менявший названия, нынешний Петровский не в силах хвастаться размерами, но иными величественными характеристиками поделиться способен во всеуслышание. Он — плоть от плоти явление пестрой московской жизни. И прежде всего жизни сценической и актерской, драматургической и литературной, зодческой и театральной — одним словом, творческой...
Творческое его начало — и это утверждать можно смело — имеет под собой еще и начало духовное, поскольку полтора века переулок именовался Богословским. И неспроста: за углом с Дмитровкой с 1894 года обозначенного зданием архитектора С.Тихомирова (д. 130), где нынче располагается художественный салон «Классика», до богоборческого лихолетья возвышался единственный на всю Первопрестольную храм во имя Константинопольского святителя Григория Богослова.
Известно, что святой Григорий по себе оставил нешуточное духовно-творческое наследие: стихи, богословские сочинения, письма, проповеди. Не оттого ли переулок, долгое время звавшийся по храму Григория Богослова, являл собой средоточие множества творческих сил и проявлений? И тот факт был отрадный, добрый. «Не будем ленивы на добро. Живые отличаются от мертвых не только тем, что смотрят на солнце и дышат воздухом, но тем, что совершают что-либо доброе» — еще и так исповедовал паству святитель Григорий.
Вот и храм в его честь созидался от чувств благих, от доброты душевной. Да, церковь на данном месте существовала и в начале XVII века, но не единожды перестраивалась, пока к 1879 году не обрела финального облика. Все работы — пример блестящего доброделания — финансировал известный благотворитель Владимир Спиридонов, особняк которого в Малом Гнездниковском переулке (д. 9) сегодня превращен в культурно-выставочный центр.
Кстати говоря, кое-что для представителя купеческой фамилии Спиридоновых строил и Александр Степанович Каминский, автор храма Григория Богослова. Ученик К.Тона, Каминский вообще много строил для Русской Православной Церкви и нашего купечества. Это он воздвиг колокольню и трапезную церкви Ильи Обыденского на Остоженке, монастырский собор в Клинском уезде, здания Андреевского монастыря на Воробьевых горах, дом Павлова в Шуе, особняк Матвеевой на Пречистенке, д. 14, комплекс Третьяковского проезда, часть Третьяковской галереи и апартаменты С.Третьякова на Пречистенском бульваре. Породнившись с Третьяковыми через женитьбу на родной сестре братьев-меценатов, Каминский неоднократно выполнял заказы новоиспеченных родственников. Их заказы, да и сами заказчики — опять-таки пример добра, милосердия и благотворительности, к коим назидательно обращался святитель Григорий. Вот только более нет названного в его память храма. И переулок, украшавшийся им, наречен по-иному. Наречен иначе, но не обречен на беспамятство...
Казалось бы, расположенный в самом центре столицы Петровский переулок изучен вдоль и поперек. Однако и в нем хватает неизведанного, таинственного, загадочного и притягательного. Одно из любопытных здешних зданий — дом № 6, перемешавший на собственном каменном челе выражения нескольких архитектурных стилей. Считалось, будто дом возведен в 30-х годах XIX столетия мастером русского ампира Осипом Бове. Что ж, главный строитель послепожарной Москвы, приложивший фантазию и руку к таким ее достопримечательностям, как Театральная площадь с Большим театром, Александровский сад, 1-я Градская больница, Скорбященский храм на Ордынке, Троицкий собор Данилова монастыря, действительно имел отношение к этому зданию: он жил в нем вслед за бракосочетанием...
Любопытный факт. Родившийся в 1784 году в Петербурге, в семье неаполитанского живописца, который работал в Эрмитаже, Осип (Джузеппе) Иванович Бове всю жизнь посвятил Белокаменной и скончался в ней ровно через полвека после рождения. В его доме по-тогдашнему Богословскому позже поселился золотопромышленник и коллекционер П.Голубков, частную галерею которого украшали полотна Рубенса и Грёза — им бы позавидовал и Эрмитаж. А еще Голубков приобретал всяческие диковинки и редкости, и одной из жемчужин его собрания являлась шкатулка наполеоновского маршала Мюрата, получившего величие неаполитанского короля. Русский же неаполитанец Бове, перебравшийся в Москву, окончил архитектурную школу при Кремлевской экспедиции и, как два его младших брата, стал зодчим. Вырос до главного архитектора Златоглавой. Правда, прежде, по ходу Отечественной войны, прошел ряды ополчения, а затем восстанавливал наш город. На строительном поприще у Бове были замечательные педагоги Казаков, Кампорези. Между прочим, к Казакову нам предстоит вернуться по ходу прогулки. А Бове?
Женившись на княжне Трубецкой и тем подняв неприязнь высшего света — мезальянс, — Осип Иванович не воздвиг семейное гнездо, а лишь внес известные ампирные коррективы в обличие существовавшего задолго до его появления здания. В основе строения — палаты нарышкинского барокко, черты которых раскрыли реставраторы. А вот понять толком, кто ими владел — Нарышкины или патриарх Адриан, — исследователи не сумели. Загадка остается открытой по сей день. Вместе с тем известно точно: одна из Нарышкиных соединила личную жизнь с представителем рода Трубецких, а тем как раз принадлежал загадочный дом № 6 по нынешнему Петровскому переулку, где, собственно, и обосновался с супругой талантливый Осип Бове. Напомню: в числе прочих его творений был и Большой театр, впоследствии горевший и переделывавшийся уже иными мастерами зодческого дела. Тем не менее сегодня — точно в память замечательного жильца — старинный дом по Петровскому используется под фондохранилище музея Большого театра. Думается, обширные фонды хранят и сведения о семье обрусевших немцев Вальц...
В 1853 году Большой вновь потряс серьезный пожар, после которого в Москву из Петербурга перевели сценического машиниста-механика Федора Карловича Вальца, восстановившего всю машинерию театра. Его сын, Карл Федорович, унаследовавший дело отца и ставший заведующим машинерией Большого, творил чудеса на рабочем месте. К тому же К.Вальц стал коллекционером театральной машинерии и художником-декоратором Большого. Кроме того, Вальц-младший оформил коронационные празднества Александра III и Николая II, спектакли Дягилевских сезонов в Париже и...
Именно Карл Вальц за одно лето замыслил и выработал занавес, а также оформление первых постановок крупнейшего частного драматического заведения Российской империи: театра Корша. Петровский, д. 3 — вслед за начавшейся в 1987 году реконструкцией здания его планировали передать возглавляемому Т.Дорониной МХАТу имени Горького, но после затянувшегося ремонта оно отошло образованному в конце 80-х годов ХХ века Театру наций. До той же поры сооруженный в псевдорусском стиле краснокирпичный театр на 1200 зрителей использовался как филиал МХАТа — здесь, в частности, с премьеры «Вечно живых» началось становление студии молодых актеров, то есть будущего «Современника».
Мне в легендарных стенах довелось видеть феерическую инсценировку А.Эфроса «Тартюф» с А.Степановой, Ю.Богатыревым, С.Любшиным, А.Калягиным, А.Вертинской. Нынче у Художественного нет филиала, но и в наши дни, с назначением на пост художественного руководителя Театра наций ученика О.Табакова — Е.Миронова, бывшего актера «Табакерки», МХТ имени Чехова будто бы возвращается в это пространство. Похоже, возвращается сюда и Чехов, с чьей фигурой театр в бывшем Богословском связан не понаслышке.
Итак, какое-то время назад мы побывали на премьерном показе «Шведской спички» выпускного курса (Е.Ткачук, В.Абашин, Е.Лабутина, О.Кудряшова) из РАТИ, в котором инсценировщик и режиссер М.Грикшпун свел в один театральный вечер пару непритязательных чеховских рассказов: «Супруга» и, собственно, «Шведская спичка». Правда, само действо вышло не столь задорным и ярким, сколь сырым и подыгрывающим невзыскательной публике. «Спичка» не озарила огоньком тонкого мастерства, но притухла во влажном воздухе капустника. Впрочем, это мнение субъективное — таковое осмеливался выражать и бывавший в краснокирпичном дворце Мельпомены у Корша А.П. Чехов.
Так, одним февральским вечером Антон Павлович подошел в вестибюле театра к неудачно сыгравшему в «Скупом рыцаре» Станиславскому и ободрил только начинавшего горемыку простыми словами о том, что тот чудесно играет в его пьесе «Медведь». В другой раз к самому Чехову здесь подобрался хозяин театра, Корш, и развязно, по-барски произнес: «Голуба, хватит уж рассказики писать. Пора бы и для театра что-нибудь». На выгодных условиях Корш предложил Чехову создать пьесу и поставить ее у него. Таким образом родился «Иванов», автор которого с данных подмостков вошел в число мировых драматургов. Не единожды у Корша бывал и приятель Чехова — репортер Гиляровский, отражавший различные стороны жизни посещаемого им театра в сценических рецензиях. Отразил он в своих очерках и соседние Петровку с Дмитровкой, да и сам театр, понятно.
А жизнь действительно играла в его пространстве яркими красками: именно у Корша, в его частном Русском драматическом театре, начинали будущие корифеи Художественного, Малого и прочих выдающихся трупп — такие, к примеру, как Кторов, Леонидов, Топорков, Давыдов, Стрепетова, Южин, Остужев, Блюменталь-Тамарина. У Корша проявил себя и будущий народный артист СССР Иван Москвин, чью фамилию долгие советские годы носил современный Петровский переулок. Любопытно, что окончивший курсы Немировича-Данченко и приглашаемый в зарождавшийся Художественный Москвин колебался, страшась неприятия МХТ зрителем. Тогда было скреплено известное условие: если Художественный прогорит, Москвин безболезненно вернется к Коршу.
Детище Немировича и Станиславского не лопнуло. И Корш сдюжил, оперился, выжил. И вот уже именно он стал в силах пригласить для увеличения сборов знаменитостей Малого — Федотову и Рыбакова. Именно он впервые ставит «Власть тьмы» Толстого и пьесы Ибсена. Именно он впервые освещает электричеством зал, фойе и артистические уборные своего театра — того не могли позволить и в Императорских театрах. Неспроста, видно, даже Ильич интересовался за границей у Эренбурга, что тот видел у Корша в Художественном. Неспроста и сам Эренбург, и великая Алиса Коонен увековечили любимые подмостки в изданных мемуарах.
И пусть репертуар в Богословском был в меру легким, девяносто процентов ставившегося составляла хорошая русская классика: Островский, Гоголь, Лермонтов, Сухово-Кобылин, Писемский. Играли и Шиллера, и Шекспира. Порой доходили до дешевеньких фарсов, но и в них искрометной игрой блистала основная часть труппы. Каждую пятницу у Корша случалась премьера, а по воскресным и праздничным дням хозяин впервые в Москве ввел «утренники», на которые по весьма и весьма заниженным ценам приглашались молодежь, студенчество и тот зритель, что не мог оплатить дорогие билеты на спектакли Императорских театров. Корш, как сообщал путеводитель начала ХХ столетия, специально разделил ценовые билетные категории на «утренние», «вечерние» и «вечерние общедоступные».
Кстати, сотни тысяч билетов среди учащихся распространялись бесплатно. Да и в целом цены за время существования «Русской драмы» снизились почти вдвое. Бытовали и благотворительные спектакли: к примеру, в пользу студенческих столовых. К Коршу, достигшему небывалой популярности, устремились питомцы приютов, небогатое купечество, неискушенные мещане — их всячески развивали и образовывали. Наведывался в театр Корша, на премьеры собственных «Дней нашей жизни» и «Гаудеамуса», и Леонид Андреев, как-то бросивший в читающий народ крылатую фразу: «Литература никогда не была забавой для пообедавших». Несмотря на деловую хватку и коммерческий характер дела своей жизни, тому афоризму внял и Корш, чувствовавший и подыгрывавший зрителю, но не опускавшийся пред ним до откровенной пошлости и низкопробства. А как и чем, помимо театра, проживался этот удивительный человек — Федор Адамович Корш?
Он родился в местечке Белый Ключ под Тифлисом, в семье старшего лекаря при штабе Кавказского гренадерского полка. Чуть позднее, как тифлисского стипендиата, его отправили в Москву, в гимназию при Лазаретском институте восточных языков. Гимназию Корш окончил блестяще, в 1874-м с отличием и званием «кандидат права» он завершил юридический факультет Московского университета. Крупных связей у Корша в Москве не было, и начинающий адвокат подался в Вологду. Выросший до самостоятельного ведения дел, присяжный поверенный Корш все более увлекался сценой. В гимназии, еще юношей, не раз доводилось выходить пред публикой в любительских спектаклях, но в профессиональном смысле театр для Федора Адамовича и впрямь начался, что называется, с вешалки: в Москве, в антрепризе А.Бренко, он держал вешалку верхнего платья. Он сочинял и пьесы. И у Бренко Корш рос нешуточно: от арендатора вешалки в гардеробе до управляющего всей административно-хозяйственной части, а затем до ответственного за репертуар и труппу.
Однако участие в сторонней антрепризе не давало Коршу возможности «вдохнуть» театральной пыли всей грудью. Как только отменили государственную монополию на владение театрами, пришло настоящее время Корша: он отделился от Бренко, переманил к себе лучшую часть труппы и с потрясающим успехом отбарабанил три сезона в Лианозовском театре в Камергерском переулке. Дебют случился «Ревизором» 30 августа 1882 года, а финал — неимоверно красочным «Царем Василием Шуйским», едва не приведшим Корша из-за роскоши и размаха постановки к краху. Тем не менее удачливый Федор Адамович и тут вытянул, довел сезон до конца, а затем и вовсе сразил москвичей наповал.
Распрощавшись с арендами у Лианозова, он за сотню дней возвел собственный театральный дом в Богословском: 5 мая 1885 года состоялась закладка первого камня, а к сентябрю того же года Корш распахнул двери для публики. Как все удалось театральному предпринимателю? Большой секрет. Видимо, его горение и энтузиазм передались тем, кто участвовал в строительстве. Прежде всего талантливому, но медлительному архитектору М.Чичагову, под влиянием заказчика изменившему особенностям личной натуры и составившему проект за две бессонные ночи. А еще немалую лепту в зарождение театра внесли замечательные московские меценаты братья Алексей, Петр и Василий Бахрушины: они пожертвовали Коршу 50 тысяч рублей и, кроме того, сдали ему под застройку на льготных условиях земельный участок меж Петровкой и нынешним Петровским. Некогда этой землей владел князь И.Долгорукий, но позже она оказалась в крепнущих торгово-промышленных руках — и к концу XVIII столетия здесь хозяйничал горнозаводчик М.Губин. Последний и пригласил великого зодчего Казакова, и наш именитый мастер возвел на Петровке прекрасный дворец, шедевр русского классицизма (д. 25). Губинские хоромы не единожды меняли хозяев, и в XIX столетии их стали сдавать различным учебным заведениям, к примеру одной из частных городских гимназий Ф.Креймана. Известное заведение, где среди прочих обучались будущий историк Ю.Готье, композитор С.Василенко, упоминаемые выше Бахрушины и поэт В.Брюсов, увековечено в книге «Москва» Андреем Белым и в воспоминаниях «Люди. Годы. Жизнь» Ильей Эренбургом.
От дворца Губина — гимназии Креймана — в сторону Богословского — Петровского переулка тянулся сад с прудом, в морозные вечера преображавшимся в популярный каток. Увы, пруд и парк были пущены под застройку. Таким образом по современному Петровскому к 1896 году встал Бахрушинский доходный дом (д. 5), сооруженный для известного заказчика архитектором А.Обером. В том респектабельном доме жили пианист Игумнов и поэт Мариенгоф. Несколько лет у последнего здесь проживал Есенин. Бывал в квартире Мариенгофа и «неистовый» режиссер Мейерхольд. А еще в этом доме имели квартиры актеры Д.Орлов и М.Бабанова. И потому будто бы неслучайно в его подвале обосновался ведомый художественным руководителем В.Еременко и главным режиссером И.Рудник неординарный Камерный театр...
Возникший в 1990-м как студия, спустя пять лет он получил статус государственного и имя «Детский театр “А–Я”». Одной из визитных карточек коллектива является часовой «Снежный вальс», необычайный жанр которого постановщик Х.Фридман определил как «Волшебная музыка сновидений». Это и впрямь некая рождественская история, навеянная чем-то вроде «Девочки со спичками» Андерсена. Только вот никто из одиннадцати занятых актеров не произносит за время действия ни слова, но что самое удивительное — все детские взоры прикованы к сцене, к специфической хореографии и фактическому отсутствию сюжета. Быть может, внимание юной аудитории пленяется музыкой, подключающейся для облегчения восприятия? Звучат Чайковский, Шостакович. Одним словом, рождественская загадка...
Кстати, незадолго до Рождества 1999–2000 годов — а именно 15 декабря 1999 года — в былом особняке Губина, занимаемом в недавнем прошлом различными медицинскими учреждениями, открылся Московский музей современного искусства. Экспозицию составили личная коллекция З.Церетели, а также переданные из фондов «РОСИЗО» и ряда музеев некоторые произведения. Многие из тех, кто представлен в выставочных объемах (М.Шагал, В.Кандинский, Б.Мессерер, М.Шемякин, Ю.Купер), подвизались и на театральном поприще, работая над костюмами и декорациями различных спектаклей. К тому же, скажем, Марк Шагал трудился над иллюстрациями Библии.
Увы, в силу всяческих обстоятельств подавляющее большинство перечисленных оказалось вне родины. Что ж, вновь наше путешествие сделало очередной виток по спирали своего поступательного движения, ибо вслед за открытием Музея современного искусства в считанных шагах от него (Петровский пер., д. 5, стр. 7) появилась практикующаяся на продаже картин наших же художников-изгнанников галерея «Улей». А в свое время и Федор Адамович Корш — возвратимся напоследок к его личности — вынужденно оказался на чужбине. Там пришла весть о революции, но вскоре он переберется на юг России, а финальные дни своей бурной жизни смиренно проведет в подмосковном Голицыне, где до кончины в октябре 1923 года будет заниматься переводами, написанием мемуаров и... ведением сельского хозяйства. Ох уж эта неутомимая натура...
Корша не стало, а его театр, лишь в 1925 году влившийся в систему государственных под названием «Комедия Корша», а впоследствии «Московский драматический», остался существовать и побуждать к упоминанию о себе на страницах литературы. Так, А.Мариенгоф упомянул его в романе «Циники», а М.Булгаков — в повести «Роковые яйца». Кроме того, Булгаков на пару со второй супругой начал было трудиться для Корша над пьесой «Белая глина», да совместный семейный подряд тогда в театре отклонили: не время, мол, теперь для социальных комедий. Между тем в тех же 20-х годах на сцене у Корша играл спектакли выросший из студии М.Чехова так называемый «второй МХТ», а с окончательным закрытием театра имени Корша, в 1932-м, он был преобразован в филиал Художественного. Впрочем, об этом уже сообщалось ранее. Ну а что же наш Петровский, стянувший к своим скромным границам и разрушенный храм, и два театра, и ряд музеев, и несколько мемориальных пристанищ?
А наш Петровский, невзирая на ухмылки и гримасы искажающего его облик не в меру хваткого времени, продолжает творческие традиции. И духовные: ведь прозван-то он по соседней Петровке, а та — по мужскому Высокопетровскому монастырю. Так что наш Петровский улыбается и подыгрывает талантам, поскольку есть переулок, взрастивший немалое количество духовных и творческих сил, попросту — хороших и добрых людей, назидаемых и Григорием Богословом. Добро, проповедуемое великим учителем Церкви и покровителем творческих личностей, остается жить в маленьком переулке...