Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Начала и концы революций

Михаил Борисович Смолин родился в 1971 году в городе Ленинграде. Окончил исторический факультет Санкт-Петербургского го­сударственного университета. Кан­дидат исторических наук. В 2010–2016 годах — заместитель директора РИСИ, начальник Центра гуманитарных исследований, в 2017–2021 годах — заместитель главного редактора телеканала «Царьград», с 2020 года — доцент МГИКа. Подготовил и издал более ста книг из наследия русских консерваторов, как церковных, так и политических. Автор 12 книг и более 700 статей. Член Союза писателей России.

Мы хорошо знаем, какие последствия несут так называемые великие потрясения. К сожалению, в нашей стране в минувшем веке их было много.
Наступающий 2017 год — год столетия Февральской и Октябрьской революций. Это весомый повод еще раз обратиться к причинам и самой природе революций в России. Не только для историков, ученых — российское общество нуждается в объективном, честном, глубоком анализе этих событий.
В.В. Путин. Послание Президента РФ Федеральному собранию 1 декабря 2016 года


Либералы и социалисты

Один консервативный писатель начала XX века[1], пытавшийся осмыслить «феномен» русской интеллигенции, сделал следующий вывод из своего исследования: «Вопрос об “интеллигенции” исключительно русский вопрос. В мире, или, что почти то же самое, на западе, — такими большими кусками “новые породы людей” не откалываются от своего народа... Сильная в критике, она (интеллигенция. — М.С.) детски беспомощна в работе. Можно установить, как правило, что чем интеллигентнее наша интеллигенция, тем ниже уровень культурной жизни»[2].

Новые люди всё XIX и начало XX столетия кричали, что они «задыхаются», что дальше так жить невозможно и никакого примирения со старым монархическим режимом быть не может. «Без сомнения, — как пишет Л.А. Тихомиров, — субъективно они были правы, как субъективно прав и сумасшедший, воображающий, что его преследуют чудовища. Но существовали ли эти чудовища в действительности?»[3]


Был ли реальный исторический самодержавный режим столь непримиримо ужасен и нетерпим?

Сущность революции — разрушение данной исторической действительности, и единственно возможное ее полное или относительное оправдание, ее большая или малая правда может заключаться только в совершенной или же частичной негодности старого строя.

«Отрицание, — писал Л.А. Тихомиров о революционном сознании, — как правило, поражает именно несоответствием между действительными недостатками данного строя и беспощадной суровостью произносимого над ним приговора».

Абсолютность отрицания и неадекватность его действительному положению вещей в исторической реальности происходит из­за глубоко извращенного представления социальной проблематики в революционном сознании, переносящей в социальную сферу сугубо религиозно­психологические установки. Отсюда требования любой революции к социальной области чрезвычайно завышены и совершенно не поддаются реализации в конкретной жизненной ситуации. Идеи «земного рая», «светлого будущего», «общества социальной справедливости» и тому подобные утопии всеблаженства принципиально неосуществимы в земной действительности, но революционизм не способен согласиться на что­либо меньшее или что­либо менее совершенное, так как верит в социальное переустройство мира и возможность достижения социального идеала абсолютно так же, как верит в загробное блаженство верующий человек. Ни тот ни другой тип миросозерцания не понимает принципа «икономии» в своих областях.

О неизбежности революции в России пишут еще с середины позапрошлого века — пишут как о факте, не подлежащем ни личному, ни общественному, ни мировому сомнению. Эта самая сильная и устойчивая либерально­социалистическая вера, которая имеет письменную и, к сожалению, не только письменную традицию. Могут посетовать на ошибки, на «не совсем бескровный» способ проведения революции, некоторые ошибки в руководстве, обязательно попеняют на саботаж, предательство соратников, труднейшую международную обстановку и т.д., но ее «неизбежность» — это догмат для всех фракций и направлений революционно­демократической мысли.

Только консерваторы задавали простой вопрос: а что, если революция была не нужна и всего действительно социально необходимого можно было добиться эволюционным путем, через взаимное единение народа и Государей?

Тогда остаются лишь пролитая зря кровь, миллионы загубленных судеб, уничтожение культурного слоя нации и партия, добившаяся политической и экономической власти в разгромленной ею же стране.

Сколько нас убеждали, что Россия проиграла Первую мировую войну и что только коммунисты спасли страну от развала и оккупации. Но вот цитата из гитлеровского «Майн кампф» о состоянии Германии 1916 года: «Победу России можно было оттянуть — но по всем человеческим предвидениям она была неотвратима»*. Подобных цитат заинтересованных в ослаблении России людей можно привести немало, но они могут вразумить только идейно незашоренных и думающих людей.

«Русский царизм, — писал, уже будучи в эмиграции, И.Л. Солоневич, — был русским царизмом: государственным строем, какой никогда и нигде в мировой истории не повторялся. В этом строе была политически оформлена чисто религиозная мысль. “Диктатура совести”, как и совесть вообще, не может быть выражена ни в каких юридических формулировках, — совесть есть религиозное явление... с точки зрения государственного права — в истории Московской и даже Петербургской империи ничего нельзя было понять... В “возлюби ближнего своего, как самого себя” никакого места для юриспруденции нет. А именно на этой православной тенденции и строилась русская государственность»[4].

Старый строй отрицался не из­за недостатков или жестокости, а во имя мечты о новом, будущем строе, что вполне доказала последующая «освободительная» история. Как только революция не смогла дать этого несбыточного будущего, сразу же строй, данный революцией, был атакован еще более радикальными реформаторами. На протяжении многих поколений новые демократические идеологи открывали каждый свой «совершенный» строй для всех времен и народов. Все они искали гармонию, которой не было в душах, и надеялись найти ее во внешних условиях. Следовали бесконечные смены одних социальных утопистов другими. Революционность бытоулучшителей носила и носит характер болезненной перманентности.

В русском государстве сложилась ситуация, когда социальные утопии распространялись в обществе, в котором духовные и государственные основы исторической России были, по глубокому замечанию Н.В. Болдырева, «затянуты жиром благополучия» — благополучия прежде всего слоя интеллигентного. Это духовное «ожирение», особое «не чувствование Отечества» (выражение Л.А. Тихомирова) при материальном благополучии и образовательной раскалке (в противоположность закалке) национального ума способствовало революционным устремлениям образованных и полуобразованных масс интеллигенции. По­видимому, «ожирение» и ослабление ощущения русских основ достигло столь глубокой стадии, что революция, при всей своей лжи и крови, могла нести в начале XX столетия в себе и крупицы правды. Быть может, эти крупицы правды в революции заключались в насильственном «оголении» основ, в уничтожении жировых отложений, ставших средостением между жизнедеятельными основами и нацией.


Начала и концы революций. Либералы и социалисты

Сама революция в России не могла бы шагнуть так радикально далеко, если бы либеральное общество не сочувствовало революционерам столь открыто.

«Смиренные» либералы и радикальные революционеры были как начала и концы единого революционного миросозерцания, внутри которого либералы занимаются раскачкой традиционного общества, а революционеры довершают дело его разрушения самим актом революции.

Путем либеральной пропаганды появляется целый революционный слой, замыкающийся в «партию» и создающий особый мир отщепенцев, готовых к борьбе с остальной нацией. Либерал, почти всегда имевший возможность открыто и легально высказывать свои суждения, готовил себе страшного ученика в социализме, не останавливающемся на личности, на том, что не преодолено либералами по своей непоследовательности в разрушении «старого» мира. Социалисты уже не строят свое общество на чисто психологической основе, как либералы, видевшие в государстве только комбинацию человеческой воли и свободы. На смену индивидуалистическому либерализму шла следующая фаза развития — социализм со своим сверхколлективизмом.

К революции не относились как к радикальной социальной реформе, в ней хотели видеть всеобъемлющую Реформацию всех сторон земной жизни, или, иначе говоря, установления на земле материалистического подобия Царствия Небесного, райского благополучия. Люди в таком болезненном состоянии духа — состоянии одержимости социальным разрушением — были готовы принять революцию как нечто прекрасное, чудесное, приносящее избавление от всех земных тягот и горестей.

Ожидание революции в начале XX века действительно более не с чем сравнить, как только с ожиданием Второго Пришествия, когда свыше будет произнесено: «Се, творю всё новое». Ожидание этого «нового» в революции до того фантастично и до того фанатично, что одна психологическая сила этого ожидания приближала пришествие революции в Россию лучше, чем все митинги и забастовки, вместе взятые.


Революция и реформированная Россия

Иными словами, революции в русском обществе была дана свобода роста. «Начальство, — как говорил В.В. Розанов, — ушло», манкируя своим долгом, что раззадоривало левых и раздражало правых. Налицо был главный «властный грех» — неиспользование власти, что приводит и к революциям, и ко всевозможному прочему гражданскому беспределу.

Империя перед своим падением попала в период длительного реформирования, которое оппозиция считала удобной возможностью для проведения революции.

Проповедуя народовластие, представители либерального лагеря никогда не обращали внимания на неорганичность этого принципа для русской действительности. Действительности, значительно отличной от западноевропейских стран, где народовластие имело глубокие традиции в государственном основании, где население исторически сформировалось и сжилось с этими традициями. Это невнимание А.А. Башмаков объяснял тем, что сама «возможность осмысленного и критического восприятия этой чужеземной пищи устранялась тою страшною силой гипноза, которая царила в смутные годы, когда мода требовала повиновения духу времени и отказа от всякой попытки национальной критики»[5].

Либеральными преобразователями предлагалось уничтожить все принципы, которыми до тех пор жила Российская империя, и взять за основу практику государств типа Швейцарии или Люксембурга.

Реформирование Российской империи в начале XX столетия не оправдало надежд ни правых, ни левых — ни революцию, ни реставрацию. Обновление не дало ни чисто парламентарных учреждений, ни чисто монархических, но сильно ослабило государство, получившее в лице созданной Государственной думы учреждение, которое считало себя государством в государстве и не давало дополнительной поддержки государственному строю.

Ослабление Самодержавия в русской истории всегда было синонимом национальной катастрофы, или, вернее, за ослаблением единодержавия всегда следовала неизбежная катастрофа.

Революцию, как удачно выразился И.Л. Солоневич, чаще всего описывали с «преобладанием романа над уголовной хроникой», всегда пытаясь выдумать какой­нибудь литературный ход, чтобы чистую уголовщину прикрыть благородной идеальной романтикой или хотя бы разбавить кровавую реальность флером вымысла.

Неудачники прапорщики­декабристы, мечтатели­сибариты в герценовском стиле, вечные студенты народовольцы, каждый из которых шел в террор, думая, что он убивает свою «старуху процентщицу» и получает право не называться более «тварью дрожащей», безжалостные коммунисты в «пыльных шлемах» — все они разрушали тысячелетнюю Православную Империю, думая, что участвуют во всемирно­историческом действе отказа от «старого мира» во имя хилиастического счастливого будущего, в котором будет построено новое общество — вечного счастья и социальной справедливости.

Старый мир действительно был превращен в величественные руины, но новое общество, так и не достигнув идеала, обветшало на глазах одного поколения.

Спринтерский забег к светлому будущему, измотав и истратив огромные силы нескольких поколений русских людей, кончился ничем. Классовые войны, огромные военные потери, многомиллионные аборты и всевозможные идеологические и социальные эксперименты, реформы и перестройки довели народ до духовного и физического истощения.

Вся кровь, все усилия, все эти 70 лет эксперимента не только обнулились, но и создали нам огромный цивилизационный дефицит. Советский проект оставил после себя огромную национальную недостачу и, растратив огромные (в том числе и потенциальные) силы русского народа, прекратив его как численный, так и качественный рост, ни к чему из заявленного не привел.

Революция с ее социальными экспериментами была проведена не только зря, но и с огромными потерями для Русского мира, поэтому отказ от коммунистического пути был естественным и правильным, но не достаточно последовательным.

 

[1] Соколов Николай Матвеевич (1860–1908) — русский мыслитель, политический публицист, литературный критик и поэт. Окончил Санкт­Петербургскую духовную академию.

[2] Соколов Н.М. Об идеях и идеалах русской интеллигенции. СПб.: Тип. М.М. Стасюлевича, 1904. С. 412, 425.

[3] Тихомиров Л.А. Борьба века. М.: Унив. тип., 1896. С. 11–12.

[4] Солоневич И.Л. Миф о Николае II. С. 152.

[5] Башмаков А.А. Народовластие и Государева Воля: Опыт догматического построения. СПб., 1908. С. 5–6.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0