Удивительный «Мастер»
Юрий Юрьевич Воробьевский родился в 1956 году в Куйбышеве. Окончил Ленинградский государственный университет. Православный журналист, писатель. В журналистике с 1978 года.
Работал в Телеграфном агентстве Советского Союза, на первом канале телевидения, заместителем главного редактора журнала и шеф-редактором тематических программ телекомпании «Москва». Стоял у истоков создания журнала «Русский дом».
Автор книг «Стук в Золотые врата» (1997), «Точка Омега» (1998), «Шаг змеи» (1999), «Наступить на аспида» (2000), «Падут знамена ада» (2000), «Бог и Царь» (2000), «Прикровенная империя» (2001), «Пятый ангел вострубил» (2002).
Член Попечительского совета Свято-Троицкого Серафимо-Дивеевского женского монастыря.
К 50-летию первой публикации
«Мастера и Маргариты»
в журнале «Москва»
Помните, как Мастер в грязной корзине с бельем обнаружил облигацию, которую ему дали на прежнем месте работы, в музее?! По мирским меркам облигация оказалась выигрышной! Деньги дали возможность свободно работать. Написать прелестный роман о Понтии Пилате. То есть он тоже получил свои 30 сребреников — 100 тысяч рублей. Такова новая цена за предательство Спасителя. За то, что он, по выражению современного иудейского публициста, якобы расправился с «Христом керигмы» (то есть христианской традиции).
В романе, обращает внимание современный исследователь, есть один эпизод с Мастером: он взглянул на иконку с изображением ангела-хранителя и увидел, что ангел отвернулся от него. Как и его создатель, Михаил Булгаков, Мастер тоже отрекся от своего небесного покровителя, поскольку отказался от имени, данного ему при крещении.
Смесь дьявола с кровью
Дело было в 1905-м. Однажды ночью проснулся мальчик. Разбудил сестру: «Знаешь, где я был сейчас? На балу у сатаны!» Звали мальчика Миша Булгаков. Пройдет время, и другой революционный год, 1917-й, принесет ему новое видение. Случится это в селе Никольском Смоленской губернии. В морфинистском «прозрении» земский врач Булгаков увидит огненного змея, сжимающего в смертоносных кольцах женщину. Это видение поразит. Потребует излиться на бумагу. И он возьмется за ручку...
Огненный змей... В комнате, где Булгаков жил до 1915 года, на стене была сделана надпись: «Ignis Sanat («огонь излечивает») — прямая ассоциация с масонской аббревиатурой INRI. Она означает «огнем природа обновляется» и одновременно пародирует надпись на Голгофском кресте, где латинские слова Itsus Nasjrentis Rex Iudaeorum складываются все в то же INRI.
Морфий. Шприц с однопроцентным раствором. Укол — чье-то теплое прикосновение к шее, — и забыты пугающие вести из больших городов, не слышна тревожная «музыка революции», отступают тоска и одиночество. Потом, в рассказе «Морфий», он напишет: «Первая минута: ощущение прикосновения к шее. Это прикосновение становится теплым и расширяется. Во вторую минуту внезапно проходит холодная волна под ложечкой, а вслед за этим начинается необыкновенное прояснение мыслей и взрыв работоспособности. Абсолютно все неприятные ощущения прекращаются. Это высшая точка проявления духовной силы человека. И если б я не был испорчен медицинским образованием, я бы сказал, что нормально человек может работать только после укола морфием».
Но дозы становились все больше. Двухпроцентный раствор он назовет потом чертом в склянке. Булгаков осунулся, постарел. Смерть уже стояла на пороге.
«Я меряю шагами одинокую пустую большую комнату в моей докторской квартире по диагонали от дверей к окну, от окна к дверям. Сколько таких прогулок я могу сделать? Пятнадцать или шестнадцать — не больше. А затем мне нужно поворачивать и идти в спальню. На марле лежит шприц рядом со склянкой. Я беру его и, небрежно смазав йодом исколотое бедро, всаживаю иголку в кожу. Никакой боли нет. О, наоборот: я предвкушаю эйфорию, которая сейчас возникнет. И вот она возникает. Я узнаю об этом потому, что звуки гармошки, на которой играет обрадовавшийся весне сторож Влас на крыльце, рваные, хриплые звуки гармошки, глухо летящие сквозь стекло ко мне, становятся ангельскими голосами, а грубые басы в раздувающихся мехах гудят, как небесный хор. Но вот мгновение, и кокаин в крови по какому-то таинственному закону, не описанному ни в какой из фармакологий, превращается во что-то новое. Я знаю: это смесь дьявола с моей кровью. И никнет Влас на крыльце, и я ненавижу его, а закат, беспокойно громыхая, выжигает мне внутренности. И так несколько раз подряд, в течение вечера, пока я не пойму, что я отравлен. Сердце начинает стучать так, что я чувствую его в руках, в висках... а потом оно проваливается в бездну, и бывают секунды, когда я мыслю о том, что более доктор Поляков не вернется к жизни...»
Посвящение в литературу
Со слов Татьяны Николаевны, жены Булгакова, записан такой рассказ.
Тася была рада, сказала: «Миша, у нас будет чудесный ребеночек!» Муж помолчал немного, а потом сказал: «В четверг я проведу операцию». Тася плакала, уговаривала, боролась. А Миша все твердил: «Я врач и знаю, какие дети бывают у морфинистов». Таких операций Булгакову делать еще не доводилось (да и кто мог бы обратиться к земскому врачу, лечащему одних крестьян, с подобной просьбой?). Прежде чем натянуть резиновые перчатки, он долго листал медицинский справочник. Операция длилась долго, Тася поняла: что-то пошло не так. «Детей у меня теперь никогда не будет», — тупо подумала она; слез не было, желания жить тоже. Когда все было кончено, Тася услышала характерный звук надламывания ампулы, а затем Миша молча лег на диван и захрапел. Тому, что произошло дальше, нет другого объяснения, кроме мистического. Говорят, Тася, атеистка с гимназических времен, вдруг стала молиться: «Господи, если Ты существуешь на небе, сделай так, чтобы этот кошмар закончился! Если нужно, пусть Миша уйдет от меня, лишь бы он излечился! Господи, если Ты есть на небе, соверши чудо!»
Дойдя до шестнадцати кубов в день (четырехпроцентного раствора морфия!), Михаил вдруг надумал ехать советоваться к знакомому наркологу. Шел ноябрь 1917-го, в Москве пожаром разгоралось восстание. Свистели пули, но Булгаков их не замечал и вряд ли даже сознавал, что в России происходит нечто страшное: он был поглощен своей собственной, частной катастрофой. Что именно Михаилу Афанасьевичу сказал тогда московский доктор — неизвестно, но только с той поездки Булгаков стал понемногу уменьшать ежедневную дозу наркотика.
В этом хаосе морфий продавался уже совсем без рецепта и стоил не дороже хлеба, но Булгаков держался.
— Да, Тася, да, — однажды сказал он, заметив недоверчиво-счастливый взгляд жены. — Начинается отвыкание.
— Миша, я знала, что ты человек достаточно сильный.
Булгаков усмехнулся. Он знал: та стадия морфинизма, которую он переживал еще несколько недель назад, лечению не поддается. Произошло нечто необъяснимое — как будто вмешалась некая сила, которая хотела от Булгакова не гибели, а жизни и неких великих свершений...
Страсть к наркотику ослабевала. Демона Азазеля, который обучил допотопное человечество «силе корней и трав»[1], вытеснило что-то другое. Более сильное. Он писал! Оставлен был не только морфий, заброшена была врачебная практика. Он писал! «Огнем природа обновилась»? До небес дошла молитва любящего человека? Или...
«Происшедшее с доктором Булгаковым было именно посвящением в литературу, совершившимся по всем правилам древних мистерий. Здесь присутствовали все три их составляющие: опыт соприкосновения с иным миром для получения мистического озарения, опыт смерти, умирания и, наконец, возрождение в ином качестве. Морфий “убил” врача Булгакова и родил — гениального писателя»[2].
Мистерия... Но ведь мистерия требует жертвы. Была жертва, была. Да какая! Собственный первенец.
Постойте, постойте! Подобная «мистерия» произошла ведь и с другим гением: «Будучи студентом юридического факультета, Гёте серьезно заболел: болезнь казалась неизлечимой... “Я, — писал об этом Гёте, — был потерпевшим кораблекрушение, и душа моя страдала сильнее, чем тело”. Родители препоручают юношу заботам д-ра Иоханна Фридриха Метца, о котором говорят как о “человеке загадочном <...> настоящем медике розенкрейцеровской традиции, для которого исцеление тела должно привести к исцелению души”.
Д-р Метц спасает Гёте и передает его заботам Сюзанны де Клеттенберг, в доме которой собирается кружок пиетистов и оккультистов. Здесь Гёте читает Парацельса, Василия Валентина, Якоба Беме, Джордано Бруно и прочих. Его справочной книгой становится Aurea Catena, произведение алхимическое».
Но вернемся к Михаилу Афанасьевичу. Кто же потеснил Азазеля в душе будущего «Мастера»?
«Его первая жена вспоминала, что в середине 20-х годов он часто изображал на листках бумаги Мефистофеля и раскрашивал цветными карандашами. Такой портрет, заменив собой икону, всегда висел над рабочим столом писателя».
Опять Мефистофель. Ироничный, не очень даже страшный, умный и готовый понять талантливого человека! А главное, он ведь — со всем уважением к Богу. Даже заодно с Ним! Выполняет за Него грязную работу... Воланд, этот печальный остроумец, похож на того, гётевского. Только переоделся по моде. Не с петушиным же пером гулять ему по улицам сталинской Москвы![3]
В его свите — подчиненный демон Азазелло-Азазель. Инфернальная иерархия была ведома Михаилу Афанасьевичу!
Архидиакон Андрей Кураев в книге «“Мастер и Маргарита”: за Христа или против?» размышляет о подоплеке появления Воланда в Москве. «Тут в государственной библиотеке обнаружены подлинные рукописи чернокнижника Герберта Аврилакского (Герберт Орильякский) — это римский папа Сильвестр (999–1003). Еще не будучи папой, он изучал у арабских ученых математику. Он был первым ученым, который познакомил европейцев с арабскими цифрами. Его подозревали в занятиях магией... фигура Сильвестра стала одним из прототипов легенды о докторе Фаусте. Легенда гласила, что Герберт уговорил дочь мавританского учителя, у которого он учился, похитить магическую книгу ее отца. С помощью этой книги он вызвал дьявола, а уж дьявол сделал его папой и всегда сопровождал его в образе черного лохматого пса. Герберту также приписывали искусство создания терафима — говорящей мертвой головы (ср. беседу Воланда с головой Берлиоза).
Как видим, Воланд прибыл в Москву для знакомства с рукописью одного из Фаустов. В подвалах дома Пашкова Воланд замечен не был. А вот с рукописью нового Фауста — Мастера — он и в самом деле познакомился...
Отношения Мастера с Воландом — это классические отношения человека-творца с демоном: человек свой талант отдает духу, а взамен получает от него дары...»
Интерес демона в такой сделке поясняет православная антропология: «Мы одни из всех тварей, кроме умной и логической сущности, имеем еще и чувственную. Чувственное же, соединенное с умом, создает многообразие наук и искусств и постижений... И все это дано людям. Ничего подобного никогда не бывает у ангелов». Так писал о происхождении человеческого таланта свт. Григорий Палама. Этот дар и тщится украсть бездарный диавол.
Когда князю демонического мира, этому главному гордецу, попущено бывает проникнуть в человеческую душу, из нее выскакивают бесы помельче.
На балу в Спасо-Хаусе
Мефистофель (или Воланд), как теперь говорят, хорошо пропиарен. Он внушает симпатию. И даже — временами — восхищение. Это отнюдь не гоголевский Вий, который поневоле напоминает о страхе Божием. Вваливается — жуткий: поднимите мне веки!
Воланд — лощеный иностранец. Маэстро! Может быть, он композитор? Шахматный гроссмейстер? Мессир... Удивительный мастер — одно из имен самого диавола.
И здесь самое время вывести на московскую сцену некоего респектабельного господина. В сером дорогом костюме, с тростью. Он уже немолод, но по-своему обаятелен. Взгляд темных глаз пронзителен. Воланд?.. А что, похож? Нет, вообще-то мы имели в виду не его.
Вот отрывок из Википедии:
«Уильям Буллит (William Bullitt) стал первым послом США в Советском Союзе после того, как США признали Советский Союз в 1933 году...
В 1917 году президент США Вильсон назначил его заместителем государственного секретаря, и на мирной конференции в Париже Буллит входил в аппарат советников Вильсона.
В марте 1919 года он возглавил секретную международную миссию в Советскую Россию, где встречался с Лениным.
Два месяца спустя он ушел из Государственного департамента в знак протеста против условий Версальского мирного договора.
В 1933 году, после участия в успешной предвыборной кампании президента Франклина Рузвельта, Буллит был назначен специальным помощником государственного секретаря Корделла Халла.
В ноябре 1933 года советско-американские переговоры завершились официальным признанием СССР Соединенными Штатами, и 21 ноября 1933 года Буллит был назначен первым послом США в Советском Союзе. Вручение верительных грамот состоялось 13 декабря.
При участии Буллита в 1935 году было заключено первое торговое соглашение между США и СССР. При нем в качестве резиденции посла США в Москве был выбран Спасо-Хаус. Проводившиеся там вечера стали легендарными — один такой незабываемый вечер описан в сцене бала в романе Михаила Булгакова “Мастер и Маргарита”. Несмотря на теплые личные отношения Буллита со Сталиным и другими советскими руководителями, он информировал Вашингтон о самых мрачных качествах сталинского режима».
Итак, они встречались. Буллит и Булгаков. По дому гуляли звери, взятые напрокат из зоопарка, залы утопали в цветах, текли реки шампанского. Вечер в доме с диким названием Спасо-Хаус был потрясающим. Присутствовали Бухарин, Радек, Тухачевский... Может быть, вся эта роскошь напомнила Михаилу Афанасьевичу детский сон? Бал у сатаны... Булгаков протянул руку. Было ли рукопожатие с хозяином дома необычным? Специальным? Мы не знаем. Но — может быть...
Дмитрий Галковский сообщает любопытные подробности: «После смерти Джона Рида в Москве от тифа (помойка вещь довольно опасная) и успешного захоронения усопшего мужа на Красной площади Брайант вышла замуж за миллионера Буллита, интригана и провокатора экстра-класса, будущего посла США в СССР и одного из главных виновников развязывания Второй мировой войны. Внешний и внутренний облик этого человека убедительно раскрыт Михаилом Булгаковым в образе Воланда. Даже эпиграф к “Мастеру и Маргарите” повторяет цитату из Гёте, которую Буллит и Фрейд[4] использовали в качестве эпиграфа к биографии Вудро Вильсона: “Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо”».
(Отступление. О добре и зле.
М.Дунаев совершенно справедливо отмечает, что уже название интересующего нас романа затемняет подлинный смысл произведения. Внимание читателя сосредотачивается на двух персонажах как на главных, тогда как они являются лишь подручными истинного главного героя... Главенство Воланда утверждается изначально эпиграфом к первой части: «Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».
Но ведь «...зло, исходящее от диавола, преобразуется во благо, благодаря именно Божьему попущению. Божиему произволению. По природе же своей, по дьявольскому намерению, оно продолжает оставаться злом. Господь обращает его во благо, — не сатана. Поэтому, утверждая “Я творю добро”, — служитель ада лжет, присваивая себе то, что ему не принадлежит». Как говорится, пашет диавол, а урожай собирает Бог. Вот мучение для лукавого! Так и представляешь себе сюжет известной картины — пашущего Льва Толстого. И Воланд — прямо в своем сером респектабельном костюме и в шляпе, с тростью под мышкой — уныло ковыляет за сохой и мучается оттого, что вырастет все же хлеб, а не борщевик. Говорят, при советской власти роман Булгакова многих привел к Евангелию. Только опять же: не произведение удивительного мастера, а Господь.
Что же касается намерений Вильсона, которому был посвящен упомянутый эпиграф... Не будем забывать, что именно Вильсон был главным архитектором провокационного Версальского мира (см. мою книгу «Третий акт»). Именно при нем была создана Федеральная резервная система, которая до нашего дня бесконтрольно печатает мировую валюту).
Однако продолжим цитировать Галковского: «Буллит корчил из себя в Москве высшее существо и любил повторять: “Никогда ничего не просите, особенно у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут”. И предлагал: то групповуху в бассейне, засыпанном розами, то обжираловку, от одного запаха которой голодные аборигены падали в обморок». Галковский видит в коллизиях романа вполне биографические взаимоотношения Булгакова и Буллита: «Мастер-Булгаков просит Воланда-Буллита об эмиграции-покое. Но не прямо, прямо Буллит ничего не даст. Призрачная надежда была — Сталин выпустил Замятина. Беда Михаила Афанасьевича заключалась в том, что он к Англии никаким боком... Хотя в 37-м его из-за градуса не тронули — это уже Дело».
И еще: «Булгаков никакого отношения к англичанам не имел. В Англии, как Замятин, не жил, эсером не был. Он представлял интерес как колониальный интеллигент — ему место определили. В Москве. А американский дядюшка, особенно в свете американо-французских отношений, мог замолвить словечко. Мол, Иосиф Виссарионович, отпустите птичку в Париж. В творческую командировку. С Буллитом он по-французски говорил».
Между прочим, Буллит был выпускником Йельского университета. И членом ложи «Череп и кости». При посвящении лежал в гробу с человеческими останками. С тех пор, надо полагать, и почувствовал себя «высшим существом». К тем, кто «правильно» пожимал ему руку, старался относиться по-братски[5].
Демон справедливости
«Вот теперь следует обратить внимание на написание самого имени Воланда, — пишет профессор А.Ужанков. — В романе он назван одним из своих 96 (цифра-перевертыш!) имен — Woland, взятым Булгаковым из сцены “Вальпургиева ночь” “Фауста” И.В. Гёте. Возглас Мефистофеля: “Voland kommt!” (“Воланд идет”). Как видим, “Voland” пишется через “V”. Но на визитной карточке мессира было отпечатано “W”. Это не ошибка и не случайность. Для Булгакова важно было написать имя сатаны через “W”.
У отказавшегося от своего имени Мастера на черной (!) шапочке была вышита его возлюбленной Маргаритой буква “М”, которая является перевертышем буквы “W”. Получается, что Мастер — отражение Wоланда. “О, как я все угадал!” — воскликнет безымянный Мастер, не подозревая, что записал “евангелие от сатаны”!
Оценка значимости сочинения Мастера происходит при воскрешении рукописи его романа, ведь “рукописи не горят”. По приказу Воланда кот Бегемот достает роман из-под хвоста! Значит, написанное Мастером всего лишь — коту под хвост! Тем не менее для Воланда оно значимо, иначе бы он не воскресил его».
Е.С. Булгакова, третья жена писателя, вспоминала: «Верил ли он? Верил, но, конечно, не по-церковному, а по-своему. Во всяком случае, в последнее время, когда болел, верил — за это я могу поручиться»[6]. Мучительно метался от веры к безверию под напором жизненных обстоятельств, добавим мы.
Приводя мемуарные записи современников, исследователь Б.Соколов пишет: «...автор “Мастера и Маргариты” недвусмысленно отвергает церковное христианство, загробную жизнь и мистику. Посмертное воздаяние заботит его лишь в виде непреходящей славы».
«Бог и сатана, по Булгакову, — две части одного целого, сатана — выразитель и оружие справедливости Божией... Он накажет подлецов, а романтическому мастеру воздаст вожделенным вечным покоем». Исследователь пишет даже, что Воланд — «это первый дьявол в мировой литературе, который наказывает за несоблюдение заповедей Христа».
Чувствовал ли эту диавольскую справедливость Булгаков на себе? Достаточно успешный драматург и журналист... «Когда же он взялся за роман о диаволе, все переменилось: к концу 1929 года у Булгакова не стало средств к существованию: его произведения не печатали, пьесы не ставили, постоянной работы не было. Куда бы он ни обращался, ему вежливо отказывали. И Мастер Булгаков отчаялся!
28 марта 1930 года Булгаков отправил письмо в правительство, в котором поставил принципиальный вопрос: если его не печатают, его пьесы не ставят, работы не дают, то, может, ему позволят уехать за границу? Он может и хочет творить, но не получает за свой труд никакого вознаграждения, и ему не на что существовать. Через три недели, 18 апреля, в коммунальной квартире Булгакова раздастся звонок. Через несколько дней после этого телефонного разговора со Сталиным Булгакова примут на должность помощника режиссера во МХАТ...
Булгаков, видимо, ощущал на себе власть силы, которая способна его раздавить, но почему-то не делает этого; которая позволяет его подвергать критике, но не допускает его окончательного уничтожения. Может быть, особое отношение к нему Сталина и спасало Михаила Афанасьевича от окончательной расправы критиков? А после того как Сталин, любивший посещать театры, поинтересовался во МХАТе судьбой пьесы “Дни Турбиных” (которую, как говорят, он посмотрел не менее 15 раз!), ее в скором времени восстановили.
Вроде бы восстанавливается справедливость. И Воланд тоже вроде бы восстанавливает справедливость. Он действует по закону морали: наказывает негодяев и помогает тем, кому эта помощь нужна».
С почтением к Ангелу Смерти
Идея Воланда уравнивается в философии романа с идеей Христа. Тезис о равнозначности добра и зла, света и тьмы, равнозначности их для тварного мира — Булгаков облекает в нехитрый, но изящный и внешне весьма убедительный логический образ.
М.Дунаев пишет: «“Не будешь ли ты так добр подумать над вопросом, — поучает свысока дух тьмы глуповатого евангелиста, — что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей. Вот тень от моей шпаги. Но бывают тени от деревьев и живых существ. Не хочешь и ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь все деревья и все живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом? Ты глуп”. Не высказывая прямо, Булгаков подталкивает читателя к догадке, что Воланд и Иешуа суть две равновеликие сущности, правящие миром. В системе же художественных образов романа Воланд и вовсе превосходит Иешуа — что для всякого литературного произведения существенно.
Лукавая ложь как бы незаметно вкладывается в сознание читателя — в надежде, что он проглядит порочность нечистой логики. В самом деле: стоит вдуматься в сам образ, который сатана использует в качестве аргумента, — и без труда уясняется, что тень не самосущностна и не самодостаточна, но есть в этом смысле лишь обман зрения: она существует не сама по себе, а зависит целиком от света. Она “получается” не от деревьев и живых существ, но есть лишь недостаток или отсутствие света. Не более того. Тень вторична по природе своей — и уловки лукавого ума не должны вводить в заблуждение. И как тень — это меньшая степень интенсивности света, так и зло не самоприродно и не самоценно, как хочет уверить бес, но является следствием своего рода кеносиса добра, самоограничения добра по Божьему попущению.
Авва Дорофей учил: “Зло само по себе есть ничто, ибо оно не есть какое-либо существо и не имеет никакого состава”.
Зло не самосущностно, но персонифицировано фигурою сатаны.
И это персонифицированное зло пытается внушить людям идею своей необходимости в мире...»[7]
Да, благо якобы можно получить «частию от cатаны, коего употребляет Бог для очищения душ». Кто это написал? Русские масоны в XVIII веке. Нет, вступив в конце 20-х годов в тамплиеры[8] . Булгаков не шутил. Этот Мастер на самом деле стал духовным наследником того же ордена, что и Гёте[9].
А откуда «благой» образ сатаны взялся у масонов, откуда он — у Булгакова? Ведь в христианстве все не так: диавол — это личностная сила, обладающая свободной, направленной ко злу волей... Так откуда? Ответ находим в статье с характерным названием «Иудейская трактовка “Мастера и Маргариты”». Ее автор Арье Барац различие христианского и иудейского отношения к диаволу формулирует так: «Если перефразировать на еврейский манер известное высказывание Достоевского: “Бог и дьявол воюют, а поле их битвы — сердце человека”, то можно было бы сказать так: “Бог и человек судятся, а ангелы — судебные исполнители”...
Для иудаизма самым расхожим определением cатаны является совершенно безличная формула: “Сатана — он же Ангел Смерти, он же дурное побуждение”. Иными словами, cатана, этот величайший обвинитель рода людского, не кто иной, как все тот же посланец Всевышнего...
В представлении Гегеля мировой дух раскрывается в философах и поэтах, он близок к даровитым властителям, но водит за нос обыкновенных людей, используя их страсти. Воланд является блестящим, гениальным портретом того персонажа, который описан Гегелем в его “Философии истории”. Ведь несмотря на то что Гегель иногда использует слово “бог”, мы прекрасно видим, что речь у него идет не о Боге, а именно о духе. Он могущественен, лукав, хитер, ироничен, но при этом холоден, нравственно безучастен и ни в ком лично не заинтересован».
«Учения евреев и христиан об ангелах — это в большей мере два разных видения мира, нежели два разных языка, — продолжает мысль Арье Барац. И дальше делает выверт: — Именно поэтому в рамках иудаизма сатанизм невозможен. Возможно другое... возможно позитивное отношение к смертоносной служебной силе...
В этом отношении особого внимания заслуживает роман Булгакова “Мастер и Маргарита”. Позитивное отношение Булгакова к Ангелу Смерти (которого он считал главным героем романа) не имеет ничего общего с сатанизмом его современника Кроули. Мне думается, что стихийно сложившийся культ булгаковского Воланда в каком-то смысле развивает еврейскую линию “сатанизма”».
Так считает господин Барац. Слышите, любители прогуливаться на Патриарших прудах? Слышите, любители входить в тот самый подъезд и едва ли не благоговейно подниматься к той самой «нехорошей» квартире?
Итак, иудейский взгляд опознал в Воланде Ангела Смерти. Вот кто завладел талантом писателя! Нельзя не согласиться: «Смерть, одновременно и пугающая, и притягательная, становится, можно сказать, главным героем его произведений». Помните в «Роковых яйцах»? Там ведь не просто зоологический феномен описан. Он наполнен сугубо инфернальным смыслом. «Бесы, сеющие разрушение и смерть, мстят всему живому. На это же указывает их “огненное дыхание” и жар, не свойственные вообще-то хладнокровным рептилиям. Примечателен и адрес, откуда они начинают поход на Москву: село Никольское... То самое, где получил наркотическое посвящение сам Булгаков, зачарованный смертоносной красотою сжимающихся огненных змеиных колец». Библейский левиафан тоже только кажется рептилией: «Дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя. На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас... он царь над всеми сынами гордости» (Иов 41, 11–14, 16, 23–26).
Еще цитата из Арье Бараца (которая является очередной попыткой представить отсутствие Света, тьму, как нечто самоценное, — но уже на каббалистический манер): «...Булгаков вкладывает в уста Воланда вполне отчетливую концепцию, целиком соответствующую каббалистической концепции “искр” добра и неизбежно покрывающих их “скорлуп” зла: “Что бы делало твое добро, — спрашивает Воланд Левия Матвея, — если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени?.. Не хочешь ли ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь все деревья и все живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым счастьем?”
В самом деле, согласно иудаизму, искры (ницоцот) и скорлупы (клипот) — неотделимы друг от друга. Иными словами, противостоя Тьме, сам Свет всегда есть уже сочетание Света и тьмы, как Жизнь всегда есть сочетание Жизни и Смерти. Без Смерти, которую Жизни приходится преодолевать, немыслима сама жизнь... Именно поэтому такого рода прозрения могут выговариваться в иудаизме (и у Булгакова) Ангелом Смерти».
Вывод о духовном значении популярного романа израильский публицист делает однозначный: «То, что Булгаков иудаизировал Евангелие, то, что в форме романа он расправился с “Христом керигмы” (то есть христианской традиции. — Ю.В.) — знаменательно, но не ново. Множество авторов христианского мира уже проделали это до него. Новым явилось то, что он иудаизировал также и сатану. Причем иудаизировал оба эти образа в связи друг с другом. Ведь именно сатана подтверждает истинность описываемых в романе евангельских событий, то есть ту самую “абсолютно точную” версию (“исторического Иисуса”), которая приходит на смену традиционной “путанице” (“Христу керигмы”)».
Кто такой Га-Ноцри?
Помните, как Христос (или некто, вроде бы напоминающий Его) назван в романе Михаила Афанасьевича? Иешуа Га-Ноцри. Что за имя такое? И стоит ли смущаться появлением этого персонажа? Ведь Га-Ноцри описан, кажется, с симпатией... (Хотя и производит несколько меланхолическое впечатление, тихо бубня себе под нос о том, что его ученики-де все напутали.) Вот что писал, однако, профессор Н.Н. Глубоковский: «Нам приводится много иудейских голосов, благоприятных Христу и даже восхваляющих Его, но все они идут лишь из свободно-либерального лагеря еврейства и базируются собственно на антихристианском уничижении Господа Спасителя, поскольку провозглашают Его евреем по самому своему учению и присвояют себе как полную иудейскую собственность, считая наше церковное понимание позднейшим “извращением” и подменою подлинного, первоначального христианства <...> Еврейство касательно Иисуса (ср.: Деян. V, 40) еще во времена апостольские воспрещало проповедовать “имя сие” (Деян. IV, 17–18), говоря о Христе косвенно, как о “человеке том” (V, 28), а после обозначая Христа безличным термином — ha-nozri <...> — другой (именно тот, который фигурирует в кощунственных иудейских легендах, отличный от достопочтенных для иудейства Иисусов, напр. Навина)».
Вот кто такой Га-Ноцри! Это кощунственная пародия на Христа из талмудических иудейских легенд. Для неоиудеев это «некто», которого они вообще хотели бы превратить в пустое место.
В 1631 году заседавший в Польше Верховный иудейский синод постановил при переизданиях Талмуда избегать ненавистного для иудеев Имени. Это было сделано из конспирации — с учетом возросшего числа христиан, изучивших еврейский язык. «Посему мы повелеваем на будущее время при новых изданиях наших книг оставлять пробелы там, где говорится об Иешуа Га-Ноцри, и отмечать эти пробелы знаком “О”. Знак этот даст понять каждому раввину и вообще каждому учителю существование пропуска, который и должен быть дополнен из устного предания. При помощи этого средства ученые ноцримы лишены будут повода нападать на нас по этому вопросу».
Почему-то именно неоиудейскими глазами увидел писатель Спасителя. Талмудическим словом обозвал Его... Перед смертью Булгаков ослеп и лишился речи. И словно чья-то чужая воля выдавила из него последние слова: «Чтобы помнили». В них слышится лукавый шепот «царя над всеми сынами гордости», демона посмертной славы. Того самого, что потеснил в душе писателя морфинистского Азазеля.
«Евангелие» от Воланда
Арье Барац изумленно восклицает: как мог Булгаков, имевший, судя по всему, весьма отдаленные и даже превратные представления об иудаизме, «воспроизводить целыми блоками его ключевые концепции»!
Впрочем, есть понятия, в контексте которых этот вопрос решается... Если брать масонские практики, к которым был причастен Булгаков, то речь должна идти о духовных и психофизических последствиях инициации. Одним из этих последствий может быть синдром Кандинского-Клерамбо (эффект психического автоматизма). В таком случае пишущая рука действует независимо от сознания человека и фиксирует некие диктовки. Диктует же инородный разум, который находится, однако, в самом человеке. В психиатрии это называют синдромом множественной личности, а в православной традиции — одержимостью злыми духами. От них, живущих вечно, перемещающихся со скоростью мысли, одержимому грешнику и приходит «трансперсональное знание». Знаменитый член веймарской масонской ложи «Амалия» Гёте так писал по поводу «Страданий юного Вертера»: «Так как я написал эту книжку почти бессознательно, точно лунатик, то я сам удивился, прочтя ее»[10]. Каждая такая диктовка связана с демоническим проектом. «Вертер», например, вызвал эпидемию самоубийств молодых людей по всей Европе. «Книга Закона», продиктованная «демоном Айвазом» Алистеру Кроули, задала новый виток интереса к сатанизму. Ницше вообще называл себя мундштуком нечеловеческих сил. Диавол дунул в свою трубу, и прогремело: «Бог умер!» Несть числа подобным примерам[11].
Есть люди, которые утверждают: обвинять в антихристианстве Булгакова нельзя уже потому, что именно его «Мастер...», заинтересовав их, бывших атеистов, библейской историей, привел их к Богу. Что на это ответишь? Только одно: Господу все возможно. Некоторые вообще пришли в православие через духовные поиски в сектах или через психоделическую революцию, как иеромонах Серафим (Роуз). В то же время нельзя не согласиться: «Булгаков не просто следует за некими апокрифами, но сам создает новый апокриф, соблазняя внимающих ему»[12].
В чем суть соблазна? «...легко просматривается истинная цель Воланда (да и Булгакова, несомненно): десакрализация земного пути Бога Сына, десакрализация Голгофы — что и удается ему, судя по первым же отзывам критиков, вполне. Но не просто же заурядный обман критиков и читателей замыслил сатана, создавая роман о Иешуа, — ведь именно Воланд, отнюдь не Мастер, является истинным автором литературного опуса о Иешуа и Пилате. Напрасно Мастер самоупоенно изумляется, как точно “угадал” он давние события. Подобные книги не “угадываются” — они вдохновляются извне».
Иными словами, Мастер и «Удивительный Мастер» — соавторы. Но как они сотрудничали?
Помните выход прокуратора Иудеи Понтия Пилата? Помните весь предгрозовой Иерусалим? Порой кажется, что такое невозможно вообразить, это действительно надо было увидеть воочию. Одному из соавторов. (Гегелевскому «мировому духу»? Ангелу Смерти?) Таланту другого оставалось лишь выразительно описать пересказанное.
Может быть, я субъективен? Наверно. Ведь и нарочито субъективный Розанов писал такое: «Как хотите, нельзя отделаться от впечатления, что Гоголь уж слишком по-родственному, а не по-авторски только знал батюшку Катерины (колдуна из рассказа «Страшная месть». — Ю.В.), как и Лермонтов решительно не мог бы только о литературном сюжете написать этих положительно рыдающих строк... Это слишком субъективно, слишком автобиографично. Это — было, а не выдумано. Быль эту своей биографии Лермонтов выразил в “Демоне”»[13].
Сам же Гоголь в рассказе «Портрет» (редакция 1835 года) вкладывает в уста монаха такие слова: «Дивись, сын мой, ужасающему могуществу беса. Он во все силится проникнуть: в наши дела, в наши мысли и даже в самое вдохновение художника».
Игумен N. в книге «Об одном древнем страхе» так описывает подобное сотрудничество: «Чаще всего контакт осуществляется в виде мысленного внушения, которое может ясно сознаваться человеком именно как внушение извне, то есть как способ получения мысленной информации от другой личности. Этим способом колдуну-контактеру сообщаются неизвестные ему факты или даются наставления о дальнейших его действиях. Подобный контакт, но в патологической форме психиатры называют ментизмом». О том же говорит и святоотеческий опыт, выраженный в словах св. Иоанна Кассиана: бесы помогают человеку говорить то, чего он сам не знает и знать не может.
В этом контексте оценка булгаковского творчества, данная профессором Михаилом Дунаевым, представляется гораздо более убедительной, чем эмоциональный вскрик диакона Андрея Кураева: «Не надо позорить русскую литературу и отождествлять позицию Булгакова и позицию Воланда. Если считать, что через Воланда Булгаков выразил именно свои мысли о Христе и Евангелии, то вывод придется сделать слишком страшный. Если уж великий русский писатель сделал сатану положительным и творческим образом в своем романе — значит, Русская Литература кончилась».
Нет, слава Богу, не кончилась. И давайте говорить по существу. Профессор Дунаев справедливо отмечает: кульминацией романа является сатанинский бал. Это литературное описание черной мессы, в ходе которой должны читаться «молитвы наоборот», «библия наоборот». Так что «роман, созданный Мастером, становится не чем иным, как евангелием от сатаны, искусно введенным в композиционную структуру произведения об антилитургии».
Характерно, что в «евангелии от Воланда» перевернуты все смыслы. «...Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут!» Воланд-Буллит как бы закрывает путь к молитве — вопреки всем известным словам Писания: «Просите, и дано будет вам <...> ибо всякий просящий получает» (Мф. 7, 7–8).
Профессор А.Ужанков добавляет: «В Москве происходит не просто искажение (профанация) Нового Завета, но откровенное его выворачивание наизнанку. Миро на главу Спасителя возлила падшая женщина. Анна — в переводе значит “благодать”.
Аннушка пролила масло, чтобы голова Берлиоза была отрезана. Здесь наблюдается явная аллюзия: голова Христа — голова Берлиоза. Вспомните, что Иисус Христос — агнец Божий; чаша (потир) с причастием есть символ агнца Божьего. Примечательно, что на балу у сатаны пить вино будут из кубка, сделанного из головы Берлиоза. Причем эта голова первоначально исчезнет из гроба, и появится она только на балу у Воланда. Здесь видится еще одна аллюзия — с обретением главы Иоанна Предтечи.
Что происходит в пятницу вечером в Москве? Начинается бал у сатаны! Другими словами, когда Христа нет на земле, сатана правит бал, который обретает смысл черной мессы — антилитургии. При этом “нехорошая квартира” № 50 трансформируется в новое пространство, а одна небольшая ее комната, когда в нее вошла Маргарита, чтобы встретиться с Воландом, отчетливо напоминает алтарь в храме».
«...Воланд становится фигурою пародийною по отношению к Спасителю. Он также имеет как бы двойную природу, он, как и Бог Сын, является в мир в образе человеческом, именно как человек психологически достоверен, наконец, подвержен вполне земному недугу: ревматической боли в колене. Растирание Геллой (а затем Маргаритою) этого колена заставляет вспомнить грешницу, помазавшую ноги Иисуса и отиравшую их власами (Лк. 7, 38)».
В романе Булгакова даже фиглярство не хаотично, как может показаться на первый взгляд. Оно движется строго параллельно церковному бытию. «События в Москве разворачиваются (как и в Ершалаиме) на Страстной седмице, начинаясь в Великую среду — по календарю 1 мая 1929 года... Так, в то время, когда в храмах читается евангельский текст о женщине, разбившей алавастровый сосуд с миром, чтобы возлить его на голову Христа (Мк. 14, 3), Аннушка, разбивши бутыль, разливает масло на рельсы, в результате чего оказывается отрезанной (отрубленной) голова Берлиоза... Похороны Берлиоза, вынос его тела (лишенного украденной головы!) происходит в пятницу в три часа пополудни, когда на богослужении совершается вынос Плащаницы, символизирующей тело Христово».
...У Гоголя связь текста и сакрального времени тоже очевидна. Но она принципиально иная. Николай Васильевич устраивал чтения глав «Мертвых душ» в пасхальные праздники. «Показательно... желание писателя “вмонтировать” свой текст в самую сердцевину пасхальных событий, поместить его в животворящее силовое поле Воскресения, что, вероятно, спровоцировалось нарастающим субъективным ощущением всеобщей мертвенности живой жизни». Подобное стремление Гоголя связано не только с одним знаменитым романом. «К Пасхе он пытается приурочить премьеру “Ревизора” (что должно было, по его ощущениям, особенно сработать), до “праздника” просит Плетнева задержать выпуск очередного номера “Современника”, в котором будет опубликована новая версия “Портрета”...» Исследователь В.Глянц продолжает этот показательный список и далее пишет: «Так, шестая глава “Мертвых душ” — рукописание и вымысел — была “инкрустирована” в Пасхальные события (автор читал ее у Аксаковых. — Ю.В.), переживаемые как реальность; профанное вклинено в сакральное. Гоголь в этом случае выступил в качестве и драматурга, и режиссера далеко за пределами собственного текста, в надежде связать текст (вымысел) и контекст (реальность) в некое новое целое. Для него характерно это желание сделать свой текст частью действительности, самой жизни (чем иным продиктованы “Выбранные места”?), быть не просто писателем — деятелем... “Ревизор” был именно такой попыткой действия — не только воздействия». Действительно, Гоголь хотел вывести перед публикой ревизора из Петербурга как проекцию Ревизора небесного, который рано или поздно сочтет грехи каждого. И — вызвать забытое покаянное чувство.
У Булгакова все иначе. Самозваное «евангелие» по логике вещей должно стремиться прийти на смену Истине. Помните? «Мастер, уже опьяненный будущей скачкой, выбросил с полки какую-то книгу на стол, вспушил ее листы в горящей скатерти, и книга вспыхнула веселым огнем». В данном случае не могу не согласиться с диаконом Андреем Кураевым: «Это не рукопись самого Мастера, а именно книга. В обоих случаях книга не названа. Однако только одна книга в европейской традиции не нуждается в уточнении названия и называется просто Книгой. Библия. Вот она-то горит — в отличие от пришедшего ей на замену манускрипта».
Из булгаковского апокрифа следует, что автор уповал на диавольскую «справедливость»... Что ж, масонская «богиня справедливости» Астрея даст добро напечатать «Мастера» спустя много лет после его смерти, в 1966 году. Почти одновременно с появлением в Америке «Черной библии» Антона Лавэя. Но Лавэй и Кроули — лишь дерзкие бездари. Они — для американцев и американоподобных существ. Для русских интеллигентов их грубый сатана неприятен. Им нужен другой собеседник. Тонкий, грустный и ироничный... Тук-тук. Вот и он! «Входите, мессир...» — «Нет-нет! (Он вежлив, как настоящий европеец.) Только после вас», — и открывает дверь в сумасшедший дом...
«Вечный огонь» из примуса
На Патриарших прудах хотели было поставить памятник Воланду с гигантским примусом. Не получилось. Поставят где-нибудь в другом месте. И булгаковскому Мефистофелю, и его свите... Помните ее? Нахальный Бегемот с грибком на вилочке. Голая красотка с копной рыжих волос и шрамом на шее. Коровьев (он же Фагот) в клетчатом пиджаке и с разбитым пенсне. Азазелло с бельмом и с кинжалом в руке...
Они вызывают смех. Исследователь пишет: «...Воланд и его свита — виртуозные шутники, “прикольщики”. Для них смех — это способ искушения людей. Они профессионально занимаются искушением, проверяя на подлинность богоподобие человека. Человек бытийствует в своем богоподобии или играет роль верующего в Бога, действительно молится и старается жить по заповедям Господа или лицедействует, демонстрируя перед другими свою “святость”? Вот вопрос, на который многие люди отвечают в угодном для дьявола смысле. Они в душе своей признают несерьезность, лукавство своего духа, они выбрали уже не жизнь, а игру в жизнь. Если духовный выбор сделан, то тотчас в жизни человека появляются великие шутники, такие, как Коровьев, кот Бегемот, и предлагают ему сыграть жизнь по сценарию Воланда... Смех — очень серьезное дело...
Воин, вооруженный оружием смеха, задает правила боя в свою пользу. Нарядившись в одежду шута, дурачка, он всем своим видом свидетельствует, что он несерьезный противник, что он вышел на поле боя пошутить, посмеяться, а не биться насмерть. Противник принимает эти правила, откладывает свои воинские доспехи и соглашается посмеяться. И в результате добровольного разоружения, потери бдительности терпит поражение».
Свита Воланда — сплошь шутники. Между прочим, славянское слово «шут» этимологически связано со словами «бес» и «бешенство». Изначально «шутить» — беситься, бесноваться.
Да, есть «приколы», которые вводят небезопасные «дозы».
Казалось бы, свита Воланда — всего лишь паноптикум узнаваемых персонажей: потасканная официантка из забегаловки, спившийся московский интеллигент, жиган из Майкопа... Однако помните, как в конце романа они сбрасывают шутовские наряды? «...На месте того, кто в драной цирковой одежде покинул Воробьевы горы, под именем Коровьева-Фагота, теперь скакал, тихо звеня золотою цепью повода, темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом». Они улетают в свою поднебесную стихию. И — поразительная деталь! Увидевшая их фигуры кухарка бессознательно подносит руку ко лбу, чтобы перекреститься, но застывает, услышав вопль: «Не сметь! Отрежу руку!» Дар Булгакова не мог не обнаружить: надутая гордость демона, считающего себя едва ли равным Богу, боится кухаркиного креста!
Воланд бросает взгляд на московский пейзаж и остается довольным увиденным: «...новый Иерусалим стал атеистическим, и в нем исчезают православные храмы! Однако и гости не смеют дольше задерживаться, ибо в полночь с субботы на воскресенье Иисус Христос воскреснет и будет Его торжество на земле!»
Да, и Абадонна, и Гелла, и Бегемот, и Фагот, и Азазель — имена демонов[14].
Полуразложившаяся красотка Гелла похожа на погубительницу младенцев дьяволицу Лилит. Имя Абадонны явно перекликается с апокалиптическим Авадоном-губителем; Гелла — «повелительница ада»; Бегемота, беса сладострастия, авторы «Молота ведьм» считали звериной ипостасью самого верховного диавола. Что касается Азазеля, демона пустыни, то именно ему в праздник Искупления иудеи отводили роль «козла отпущения». Цель ритуала состояла в том, чтобы избавиться от зла, отправив его к своему изначальному источнику.
А Фагот? Что зловещего в названии музыкального инструмента? Композитор Георгий Свиридов подметил: «Фагот — инструмент дьявола. У Босха есть изображение черта с носом в виде фагота... Фагот — музыкальный инструмент, в звучании которого, особенно в подвижной музыке, есть нечто от гротеска. “Юмористическое скерцо” Прокофьева, сочиненное в десятых годах нашего века, когда демоническое, сатанинское было в большой моде, написано для четырех фаготов соло». Так что «смешные» и динамичные похождения бесов в Москве следовало бы сопроводить звучанием фагота.
Получается, из обещанного скульптором примуса впору запустить «вечный огонь». Или «огненного змея»? Чтобы «огнем природа обновилась».
Вот какая получается композиция! Памятник диавольской обыденности, которая до поры до времени глумливо припрятывает свои инфернальные черты. У Гоголя было иначе. Внимательный взгляд, наоборот, мог увидеть инфернальное в том, что кажется до смешного повседневным. Черты мелкого беса (и даже антихриста, пришедшего во имя Ревизора) — в Хлестакове. Воплощение страстей в губернских чиновниках и обывателях. И наконец — неподвижность и бессильное молчание перед Судией-Ревизором в завершающей немой сцене.
Сам Гоголь, сжегший второй том «Мертвых душ» (считал его соблазном), перед смертью громко сказал: «Лестницу, поскорее давай лестницу!» (Подобное, умирая, произнес свт. Тихон Задонский.) А Булгаков думал не о подъеме ввысь, не о небе. О романе. «Чтобы помнили»... Увы, рукописи сгорают. Душа же вечна.
(Отступление. О горящих рукописях.
Да, в марте 1930 года Булгаков уничтожил рукопись первого варианта своего романа. Но как! Отрывал две трети, сжигал их, оставляя треть возле корешка тетради. При желании роман можно было бы легко восстановить по началу фраз. Но ведь Бога не обманешь! Значит, не страх Божий, а другой страх двигал Михаилом Афанасьевичем! Очевидна параллель с самим Мастером, сжегшим рукопись, но признавшимся Маргарите, что он помнит ее наизусть. Тогда Воланд и заметил: «Рукописи не горят».
Булгаковское сжигание только внешне напоминает поступок его учителя в литературе. Гоголь, как мы помним, сжег второй том «Мертвых душ». Таково было чувство ответственности за высказанное слово: его духовный наставник отец Матфей Константиновский заметил как-то, что за каждое слово писатель ответит пред Богом на Страшном суде.
«Чего же испугался отказавшийся от Бога Булгаков? Для “уничтожения” романа были серьезные причины: его название 1929 года — “Консультант с копытом” и само описание персонажа. Дело в том, что в конце 20-х годов по Москве стали распространяться слухи, будто бы у Сталина сросшиеся на ногах пальцы — то самое “копыто”. Поэтому Булгаков прежде всего выдрал несколько страниц, где описывается консультант с копытом, чтобы не возникло никаких аллюзий со Сталиным, а потом уже сжег 2/3 своего романа»).
Не многие знают, как появилась Голгофа на могиле Булгакова. Досталась от Гоголя, когда прах великого писателя переносили в другое место. А креста там нет. Михаил Афанасьевич не хотел. Воланд отсоветовал? Нет, он отнюдь не бесстрастный судебный исполнитель. Только после смерти тела душа Булгакова могла понять, что сатана как раз лично заинтересован в каждом[15].
Помните, Михаил Афанасьевич, как написано было у любимого вами Николая Васильевича про смерть прокурора (в «Мертвых душах»)? «Только тогда с соболезнованием узнали, что у покойника была, точно, душа, хотя он по скромности своей никогда ее не показывал».
Бумагия
«Воробьевский! — завизжала Маргарита. — Воробьевский! Да ведь это же он! Это он погубил мастера!»
Переиначенная цитата, конечно, шутка. Но я представляю себе, как завизжат нечто подобное окололитературные ведьмы и критики с Лысой горы. Булгаков — культовая фигура, и трогать ее нельзя.
— А почему нельзя?
— Потому что — великий талант.
— Согласен. Получил его от Бога. И от Господа же получил свободу воли. Сделал свой выбор в литературном творчестве.
— Да ему и в голову не приходили замыслы, которые приписывают ему и православные, и иудейские критики!
— Очень даже может быть. Булгаков порой писал то, чего не мог знать, и у него получались вторые планы, которые он не задумывал. Это и называется ментизм. Проще говоря — подчиненность воли (хотя бы и частичная) миру зла. Этот мир как раз не свободу дает. Он — узурпатор. Всегда пытается присвоить дар Божий. Отсюда — рукопись «Театрального романа», написанная без единой помарки, как бы под диктовку. Отсюда и есенинская «Инония».
— Как, вы и Есенина не любите?!
— Я-то люблю. И не хочу верить, что богохульственные стихи он написал не в состоянии одержимости, а своей волей.
— Вот такие вы, «патриоты»! Французы, например, с каким-нибудь задрипанным Мопассаном до сих пор носятся как с писаной торбой, а ведь не чета гигантам русской литературы. То, чем вы занимаетесь, — охаивание национальных святынь!
— Да, они любят хвалить себя. «Прекрасная Франция», «добрая старая Англия». А у нас — Святая Русь. Не потому, что все святы. Потому что всегда был идеал святости. К нему стремились. И не могли не каяться в своих грехах. Есть соблазнительные грехи и у нашей великой литературы. Она ведь так воздействовала на реальность, что как бы становилась разновидностью магии. Точнее, бумагии... Не будем обсуждать, был ли прав В.Розанов, который писал, что именно литература погубила Россию, но грехи есть. И измена Христу — тоже. Поэтому давайте оценивать шедевры, исходя из высочайших идеалов Святости и Истины.
«Что такое истина?» — скептически вопрошает Пилат.
Христос здесь безмолвствовал. Все уже было сказано, все возвещено. И что было говорить тому, кто стоял перед Истиной — и не видел ничего в духовной слепоте своей!
Иешуа же многословен чрезвычайно: «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе даже трудно глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет».
Истина оказывается лишь отражением быстротекущего времени. Головная боль. Эта «истина» толчком разбудила Булгакова за несколько месяцев до смерти.
Жена записала: «1 октября 1939 года. Разбудил в семь часов — невозможная головная боль. Не верит ни во что. О револьвере. Слова: отказываюсь от романа. Отказываюсь от всего, отказываюсь от зрения, только чтобы не болела так голова».
Одно верно: царство абстрактной и туманной справедливости в трактовке Иешуа — это царство головной боли.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] См. Синопсис свт. Димитрия Ростовского. Кстати, не случайно в знаменитом романе Булгакова именно Азазелло дает Маргарите волшебный крем, он же отравляет Мастера.
[2] См. статью иеромонаха Нектария (Лымарева) в журнале «Русский дом» (2002. № 2).
[3] Слова Воланда «Вот и я!» точно совпадают с текстом выхода Мефистофеля в опере «Фауст» — это композитор Георгий Свиридов подметил.
[4] Между прочим, Буллит был пациентом и даже соавтором Зигмунда Фрейда.
[5] Исследователь масонства Г.Бостунич указывает на характерную деталь: при посвящении в степень шевалье-кадош зажигают тринадцать свечей. Тринадцатую — в честь иуды Искариота. Лицо, ее достигшее, характеризуется как «превосходный человек, по преимуществу свободный от всяких предрассудков».
[6] Внешний итог религиозного пути Михаила Булгакова таков: за три дня до смерти, «6 марта 1940 года. Был очень ласков, целовал много раз и крестил меня и себя — но уже неправильно, руки не слушаются...».
[7] Дунаев М.М. Рукописи не горят: Анализ романа М.Булгакова «Мастер и Маргарита»// Колокол. 2011. № 3.
[8] См.: Никитин А.Л. Мистики, розенкрейцеры и тамплиеры в Советской России: Исследования и материалы. М.: Интерграф Сервис, 1998.
[9] О «масонском следе» в знаменитом романе Булгакова см.: Соколов Б.В. Расшифрованный Булгаков: Тайны «Мастера и Маргариты». М.: ЭКСМО, 2005. Добавим только такое высказывание современного масона: «Почему Понтий Пилат в “белом плаще с кровавым подбоем”? Ведь ему по должности полагается тога с пурпурной каймой. Плащей римляне не носили. Зато их носили тамплиеры. — Для кого сегодня 14 нисана? Для Понтия Пилата? Но римляне пользовались юлианским календарем. Бедный Пилат и не знал, поди, что такое нисан, — опять спросите вы. Вот у евреев нисан действительно бывает, равно как и у масонов, документы которых ведутся по еврейскому календарю, — и будете правы» (см.: Рыбалка А., Синельников А. Интервью с масоном. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2005). Так что за белым плащом с кровавым подбоем скрывается не историческая неточность автора, а его очередной намек.
[10] Гефдинг Г. Очерки психологии, основанной на опыте. СПб.: Тип. Министерства путей сообщения, 1898.
[11] Подробнее об этом в моей книге «Бумагия».
[12] Дунаев М.М. Православие и русская литература. VI (1). М.: Храм Святой мученицы Татианы при МГУ, 2004.
[13] Курганов Е., Мондри Г. Розанов и евреи. СПб.: Академический проект, 2000.
[14] У Булгакова, конечно, нет случайных имен. В том числе и Берлиоз, голову которого отрезал трамвай. Г.Свиридов писал: «Берлиоз — автор знаменитого произведения “Осуждение Фауста”, в котором есть музыкальное изображение скачки и низвержения в преисподнюю “Пандемониум” Фауста с Мефистофелем, где их встречает хор демонов бесовским гимном на тарабарском наречии “Ури-Мури Карабрао...”. Именно Берлиоз открыл для музыки этот дьявольский мир. Влияние его на русскую музыку было очень велико, а именно под прямым воздействием Берлиоза создана, например, “Ночь на Лысой горе” Мусоргского, “Беснование” в “Хованщине”, подобные элементы у Римского-Корсакова...»
[15] «Я никак не могла найти того, что бы я хотела видеть на могиле Миши — достойного его, — вспоминала жена писателя. — И вот однажды, когда я, по обыкновению, зашла в мастерскую при кладбище на Новодевичьем, я увидела глубоко запрятавшуюся в яме какую-то глыбу гранитную. Директор мастерской на мой вопрос объяснил, что это — Голгофа с могилы Гоголя, снятая с могилы Гоголя, когда ему поставили новый памятник. По моей просьбе, при помощи экскаватора, подняли эту глыбу, подвезли к могиле Миши и водрузили. С большим трудом, так как этот гранит труден для обработки, как железо, рабочие вырубили площадочку для надписи: Писатель Михаил Афанасьевич Булгаков, 1891–1940 (четыре строчки золотыми буквами). Вы сами понимаете, как это подходит к Мишиной могиле — Голгофа с могилы его любимого писателя Гоголя... Эту глыбу — морской гранит — привез Аксаков специально для могилы Гоголя...» (Письмо Н.А. Булгакову, 16 января 1961 года // Дневник Елены Булгаковой. М.: Книжная палата, 1990).