Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

«Огнь поядающий...»

Озябнуть в саркофаге или уйти с самумом?

И в раннюю, и в позднюю советскую пору чиновно-партийные наши деятели, а вслед за ними и разнокалиберные летописцы бурливых будней умели запросто ускользать от вопросов, скакавших перед ними каждодневно на газетных полосах. Например, от такого: а какие проблемы образовались у нас после революционных потрясений 1917 года с физическим и душевным здоровьем сограждан-трудящихся? С чем можно ту или другую ситуацию в данный момент сопоставлять? Или: кто по делу старается помочь российскому люду, а кто только симулирует заботу о сбережении народонаселения?

Конечно, для занятий серьезной умственной работой в таких направлениях нужна храбрость. Ученым званием или другим материальным поощрением тут не пахло, а неприятности схлопотать было раз чихнуть, ведь огорчать пришлось бы людей, а также и власть весьма невыгодными подробностями.

Взять хотя бы 1920 год, следовавший за «незабываемым» 1919-м. Даже в обезлюдевшей Москве тогда зарегистрировали 50 тысяч инфекционных больных. Да не каких-то там бедолаг, пошло температурящих в холодных квартирах от вялой инфлюэнцы, а коварно придавленных к койкам тифом (6347), подхвативших гнилую оспу (75), мучимых едкой холерой (102)... И это при пугливой-то советской статистике! Любопытно, что столичные специалисты здравоохранения и некоторые храбрецы-гигиенисты все-таки рисковали потом констатировать расходящиеся с этими в худшую сторону мрачные результаты 1921-го и 1925 годов.

Тут неизбежно захочется припомнить более благополучные времена. Естественно, царские. Были они не в пример спокойными. Рать земских врачей неусыпно старалась служить делу защиты хворых и убогих от эпидемий и случайных напастей-заболеваний. В годы первой мировой войны сеть лазаретов, летучих санитарных отрядов и поездов заслоняла воинов и население прифронтовых местностей от многих опасностей нарушения здоровья, выхаживала раненых, спасала заболевших. Зажиточные люди считали за честь помогать Земскому союзу и Союзу городов, обеспечивавшим успех всероссийской лечебной практики, предоставляли для госпиталей свои домовладения, вносили средства на покупку медикаментов. Безусловно, уровень фармацевтики был низок. Больных потчевали ограниченным набором лекарств, малоэффективными антисептиками, микстурами, «болтушками», притираниями по старинным рецептам... Лекари больше полагались на свое умение поднимать пациентов на ноги, рассчитывая на природную силу их, и не в последнюю очередь на целительную мощь родной природы и здоровой среды. Но как это ни печально, оклематься удавалось далеко не всем, смерть выкашивала россиян, и беспрестанное исчезновение их с арены жизни становилось в начале ХХ века все заметней и заметней...

Вот тогда-то и приобрела небывалую остроту похоронная проблема. Ее сложности коснулись многих районов, в особенности крупных городов, таких, как Москва. На кладбищах первопрестольной с первых лет нового века стали сильно дорожать места. На самых дешевых — Семеновском и Дорогомиловском — место в 1911 году стоило до 100 рублей, на Миусском и Калитниковском — до 200, а вот Ваганьковское задирало планку аж до 500! Цены же на могилы за стенами Донского, Новодевичьего, Алексеевского и других монастырей были вообще баснословными. Отцы города тогда стали в тревоге подумывать, как завести для перевозки покойников специальные кладбищенские трамваи и похоронные авто. Однако только благодаря частной инициативе в белокаменной столице появился такой уникальный транспорт. Первый гроб автокатафалк перевез на Ваганьковское кладбище 28 июня 1912 года. Поразительно, до нас дошло и имя того, кому персонально «подали» спецавтомобиль, — это была купчиха Екатерина Дмитриевна Рождественская.

Старая проблема в постреволюционную эру неожиданно приобрела идейную свежесть. Большевистские хозяева жизни стали с удовольствием развивать тезис, что уход гражданина СССР с арены бытия надо обставлять особо торжественно и оригинально. А главное, гигиенично. Поскольку все номенклатурные вожаки изначально проходили через атеистические партийные фильтры, они не любили, когда их попутчики, не говоря уж о соратниках, выражали желание быть похороненными в формате религиозного обряда, с применением символики традиционного, в особенности православного канона. И в этом смысле им, безусловно, нравилось, когда кто-то выражал желание принять обряд «огненного погребения». Иначе говоря, быть кремированным. Такой высокопоставленный выдумщик новаций, как большевик Лев Троцкий, считал, что кремация прекрасно годится на роль символа разрыва прогрессивной личности с «проклятым» прошлым и исповедующий восхищение ею — это самый что ни на есть «свой» человек. В обстановке идеологической заформализованности сам индустриальный характер ликвидации мертвого тела весьма импонировал красным дьяволам и дьяволятам. Хотя, разумеется, обычай сожжения, как бы он технически ни был обставлен, сам по себе чего-то сугубо революционного и социалистического в себе не нес. Но уж так был устроен этот мир фанатиков мировой революции, что свидетельством непогрешимости помыслов членов их стаи становилась и такая аполитичная в своей основе деталь цивилизованного бытового устройства повседневной жизни...

В 1919 году по горло занятые Гражданской войной большевики тем не менее не расстались со своей мечтой о продвижении вперед кремационного проекта. Был объявлен конкурс, его победителем стал архитектор-конструктивист Дмитрий Петрович Осипов (1887–1934). Однако деньги на строительство крематория в Москве никак не обнаруживались. Ответственные лица торопили: надо искать что-то подходящее для приспособления под нужды этой гигиенически безупречной фабрики утилизации.

Поручение было спущено в Моссовет.


Московские пионеры колумбариостроения

Московский отдел коммунального хозяйства (МКХ) — под этим названием действовала исключительно энергичная структура Моссовета. С начала 20-х годов она в поте лица трудилась над распределением захваченного люмпенской властью имущества города и губернии. Разумеется, не одна, были у нее и другие компаньоны моссоветовского племени, которые «не совели» (помните, поэт Владимир Маяковский их подбадривал: «сидите, не совейте в моем Моссовете»). Впрочем, в ту пору — к году 1925-му — делить было уже нечего. Кроме ожидаемых поступлений, существовавших лишь в воображении наивных великовозрастных пацанов, считавших кладовые Совдепии неисчерпаемыми, как пещеры Гарун аль-Рашида, кстати, никогда не воровавшего у самого себя.

Но вот приспело новшество, о коем еще недавно только мечтали приунывшие коммунальщики. К ним перешла охрана исторических памятников столицы и Подмосковья.

Какие перспективы открывались! Вместо занудной возни с ремонтом китайгородской стены, подновлением Красных ворот замаячили заманчивые прожекты в отношении храмов Божьих.

Для пробы моссоветовских бицепсов быстро разрушили церковь Введения на Лубянке (приходская церковь князя Дмитрия Пожарского, теперь автостоянка напротив известного супермаркета, когда-то известного как Сороковой гастроном). Налетели на церковь святого Евпла на углу Мясницкой улицы и Милютинского переулка. По ее имени Мясницкая улица некогда, между прочим, звалась Евпловкой. (В начале 10-х годов XXI века на этом месте прорезался некий дом-сундук, обещавший апартаменты, торгово-офисные помещения, машиноместа и пр.) Изобретательные речи-спичи толкала некая Феодосия Газенбуш — член Моссовета и МКХ, как можно узнать из справочника «Вся Москва», жившая в квартире № 20 в доме №15 на Большой Молчановке. К слову сказать, в этом доме, возникшем незадолго до революции, наша активистка ютилась в весьма скромной буржуазной квартиренке площадью 172,5 квадратных метра, где около сотни «квадратов» были жилой площадью.

В выступлениях руководителей-коммунхозовцев в 1925 году обильно замелькали «благоустроительные» аргументы. Конечно, все понимали, что в основе раскручивающейся кампании лежат мотивы идеологические. Власть не скрывала своего милостивого отношения к уничтожению исторических сооружений, а тем более православных храмов. Как показывает мое знакомство с документами Государственного архива Российской Федерации и Центрального исторического архива Москвы, временами между ВЦИК и Моссоветом возникало своеобразное соревнование на этой зловещей ниве. Поддержка власти очень воодушевляла организаторов московских акций государственного вандализма.

В недрах МКХ началась подготовка вариантов перепланировки центра в пределах Бульварного кольца. В них закладывались обильные сносы. В числе скорых жертв значились церкви Владимирской Божией матери на Никольской улице (она станет тогда улицей 25 октября), Рождества Богородицы в Столешниках.

Отдел благоустройства МКХ фонтанировал энергией, настаивая согнать памятники в три группы — по очередности слома. Чего только не делали опальные религиозные деятели, нищие музейные работники и реставраторы, ученые и искусствоведы, желая остановить надвигающуюся вакханалию разрушений.

Прослышав, что за границей крематории и колумбарии растут как грибы, сверх меры стали активными московские деятели, свихнувшиеся на санитарии и гигиене. Новый лозунг «Борьба с засилием трупов!» словно специально был создан для борьбы с обывателями, желавшими по старинке упокоиваться в гробах. Вот такое было времечко тонких намеков!..

В противовес традиционной точке зрения на обряд похорон, появились разные ее модернистские ответвления. Удивляться нечему, ведь только недавно состоялась новация, противоречащая национальным традициям погребения, — мумификация тела Ленина. Чтя права усопшего на заповеданный покой, православная церковь никогда не могла согласиться на такое посягательство. Зато обнаружилось изрядное число своеобразных приверженцев загранновшества, якобы идеально вписывающегося в практику «социалистического города», «красного столичного центра».

Сооружение Мавзолея Ленина и захоронение поблизости видных большевиков прекрасно служили долговременной идее вождизма в одной отдельно взятой стране. На центральном погосте страны положение каждого умершего определялось соответственно чину. Как организовать такое мероприятие — об этом начали думать еще при Ленине. У основания Сенатской башни похоронили председателя ВЦИК Якова Свердлова. Однако привлекательная идея вставлять в ниши Кремлевской стены урны с прахом нового почившего революционера воплотилась уже при Сталине. 5 апреля 1925 года в стену был спрятан пепел от зампреда ВСНХ М.К. Владимирова. В ноябре этого же года по разряду, аналогичному свердловскому, хоронят Михаила Фрунзе.

Руководящие могилы у Кремлевской стены надо было обихаживать. Этот момент всегда ускользал от внимания историков, описывающих жизнь новых святынь. Их можно понять: кому интересно, сколько средств идет на изумрудную травку, замену серебристых елок, на мытье гранитных бюстов, охотно посещаемых легкокрылыми друзьями монументальной скульптуры. Уже давно специалисты сетуют: нужны большие миллионы на реставрацию одного только опекушинского памятника Александру Сергеевичу Пушкину...

Тем не менее финансово-эстетический вопрос о кремлевских могилах начал уже в 1925 году вырисовываться своеобразно. Некоторые должностные лица обеспокоились, почувствовав, что кремлевско-похоронная пауза закончилась и что даже далеко не старые большевики могут скоро последовать за героем Перекопа.

15 декабря 1925 года заведующий Административным отделом ВЦИК Н.А. Жиделев (он уже в 1918-м был членом ВЧК, приближенным к Ф.Э. Дзержинскому) посылает письмо зампреду Моссовета Рогову, в котором вот что пишет: «Так как при похоронах умерших у нас не изжит еще обычай устраивать торжественные процессии перенесения праха умершего до могилы и возложения венков на его гроб, подкомиссия по похоронам тов. Фрунзе обратила внимание на необходимость, пока существует вышеназванный обычай, устроить над могилами на Красной площади, на Кремлевской стене для хранения венков особые шкафы-витрины. Устройство таких шкафов-витрин, во-первых, украсило бы могилы похороненных на площади товарищей, а также и самую Кремлевскую стену и, во-вторых, дало бы возможность различным организациям и прочим желающим так или иначе почтить память умершего товарища, заменить подвергающиеся порче на открытом воздухе венки или возложить новые. Поэтому подкомиссия постановила просить Моссовет об устройстве вышеозначенных шкафов-витрин на Кремлевской стене».

Золотой период советской бюрократии! Высокопоставленный чиновник АХО сбрасывает оковы банальности и прозревает скорое «изжитие» устаревшей процедуры похорон... Как смелый дизайнер-реалист, он воспламенен открытием.

«Учитывая расходы по похоронам тов. Фрунзе (например, за гроб, покрывала, колесницу и прислугу при ней уплочено (так в тексте. — Н.М.) 3350 руб., кроме венков, которые стоили от 675 руб. до 850 руб. каждый), подкомиссия нашла, что существующие в Москве частные похоронные бюро ставят слишком высокие цены по обслуживанию похоронных процессий, обогащаясь таким образом за счет этих процессий. Подкомиссия высказала пожелание, чтобы М.К.Х. организовало свое городское похоронное бюро, работа которого умерила бы аппетиты частных похоронных бюро, а затрачиваемые различными государственными учреждениями и организациями значительные суммы на устройство похорон умирающих ответственных работников и товарищей поступали бы в кассу М.К.Х., а не в частные руки».

Любопытная деталь: оказывается, похоронами Михаила Фрунзе занималось частное похоронное бюро. Это уже потом своими специалистами по траурным церемониям обзавелись разные высокие инстанции, вплоть до творческих союзов. «Обогащаться» никому не давали. В различных статьях бюджетных ассигнований, в туманных выплатах материальной помощи надолго утонули так называемые ритуальные расходы учреждений и предприятий.

Да, был товарищ Жиделев одним из первых, кто сверху подталкивал Моссовет к «огосударствлению» похоронной службы. И «достал» его. Хоронить, конечно, стали бедно, без кистей и глазета. Но зато дешевле.


Испепеление как идея и профессия

Начали возникать и стремительно развиваться небывалые чиновничьи творческие соображения. В их орбиту попали в первую очередь православные храмы. Тут, МКХовская мысль задышала полной грудью. Вкратце план по узкопрофильному использованию церквей обмозговывался так. Выбирались подходящие, пусть даже действующие — это хороший повод для их закрытия. Земля кругом ничейная. Церкви стоят как бы на отшибе, никто в них не проживает. Значит, отселять и расселять никого не надо. Вместо отпевания начинается сжигание. Хорошо бы еще под боком иметь место для захоронения праха сожженных...

Объекты внимания, как свидетельствуют неплохо уцелевшие архивные документы Московского исторического архива, определили сразу. Церкви на Ваганьковском и Лазаревском кладбищах, в Донском монастыре. Но решение вопроса заклинило, нигде не обнаружили полного набора желаемых условий. И тогда вспомнили о церкви Большого Вознесения за Никитскими воротами.

В девять адресов полетела повестка, подписанная руководителем отдела благоустройства МКХ Э.М. Кнорре. Бумага извещала, что 14 августа 1925 года назначается комиссия «в целях выяснения пригодности церкви Большого Вознесения у Никитских ворот под устройство крематория».

Утром назначенного дня у храма сошлись представители Наркомздрава, Мосздравотдела, управления канализации, четыре чиновника МКХ и архитектор.

Поначалу уполномоченные поворчали — дескать, надо указывать в таких повестках точные требования к ним. Потом пошли осматривать здание. Отметили, что подвал находится лишь под трапезной и делится сводами на три части длиной 7,2 сажени, шириной — 2,4, высотой 1,4 сажени. Высота показалась недостаточной. По мнению комиссии, для устройства соответствующей печи «придется значительно углубить подвальное помещение». Вот тебе и необходимость в точных требованиях! Оказывается, собравшиеся прекрасно о них знали. Потом они обсуждали вопрос о грунтовых водах. Подчеркнули, что их уровень в этой местности высок. Грамотно говорили о необходимости устроить при печи морг. Рассчитать, какая площадь нужна для захоронения урн с пеплом. И вот тут, как бы невзначай, мягко обозначили, что участок, занимаемый церковью, «является недостаточным».

Дабы начальство не думало скверно об их лояльности и квалификации, члены комиссии решили подкрепить довод. «Возникло сомнение, — пишут они в акте, — в возможности поддерживать в необходимой температуре и чистоте столь значительные помещения самой церкви. Высказывались соображения, что расходы на это сильно увеличат стоимость трупосжигания».

Решили через три дня поехать в Донской монастырь — осмотреть церковь на его новом кладбище. При этом члены комиссии опять сделали в акте осторожный упор на собственное мнение: «...в смысле экономии средств и возможности устройства морга и помещений, захоронения урн с пеплом церковь Донского монастыря больше подходит к устройству крематория».

Вот так судьба отводила угрозу, нависшую над храмом, где некогда Александр Пушкин венчался с Натальей Гончаровой.

А что, если подвал этой церкви оказался бы чуть выше?


Общество любителей жаркого

Уж такая это была любопытная штука — «огненное» новшество советских коммунальщиков, — что около нее многие захотели отметиться. Оригинальное словцо «колумбарий» замелькало в 1926–1927 годах в юморесках, в репликах эстрадно-театральных персонажей. Готовясь к открытию первого в стране крематория, решили создать «Общество развития и распространения идей кремации в СССР». Цель его формировалась отчетливо: «пропаганда и популяризация идей кремации среди широких масс населения и содействие крематорному строительству нашего Союза». Вот такой был замах! Членские книжки под первыми номерами послали Сталину (и как они посмели, загадка!), Калинину, Молотову.

Ну а льготы будут? — спрашивали со всех сторон создателей ОРРИКа. Подумав, те пообещали будущим членам бесплатное посещение крематория при жизни и дармовое сожжение после смерти. На предприятиях и в организациях появились «уголки кремации». Самым первым обзавелись чекисты, разрешившие его деятельность при профсоюзной организации ОГПУ. Выпустили серию из 12 открыток (теперь это чрезвычайная редкость!) на сюжеты кремации.

Однако поток вопросов не иссякал. Кто-то интересовался, а можно ли развеивать прах по ветру, где захочешь. Кому-то было любопытно узнать, а не намечается ли сделать кремацию более зрелищной, демонстрировать вставание покойника в гробу, его корчи и пр. Обсуждались размеры окошка в двери камеры для наблюдения за динамикой процесса. Один почемучка задал сногсшибательный вопрос: «а на какую сумму можно получить от трупа каких-то полезных веществ?» Пришлось особо обсуждать этот вопрос. Постановили обратиться за консультацией в утилизационный завод Мясохладобойни (бр-р-р!)...

И конечно же стали обсуждать вопрос некоего большевика Дауге: а нельзя ли создать при крематории обособленный музей-колумбарий? И решили: надо создать — не могут же люди с персональными заслугами положить свой пепел рядом с кем попало.

Пробное испытание печей крематория состоялось 11 января 1927 года. На следующий день было сожжено тело рабочего Мытищинской водопроводной станции Ф.К. Соловьева, 53 лет. Сожжение, продолжавшееся полтора часа, засняли на кинопленку. А 6 октября 1927 года «красный погост» в Донском монастыре заработал вовсю. 17 апреля 1930 года здесь кремировали В.В. Маяковского, а потом еще многих-многих деятелей культуры, политики, науки... Так продолжалось до 1997 года...

Чего только не было в минувшие времена на разных профильных выставках! Несгораемые номерки, мемориальные дощечки, гробы, сплетенные из лозы, капсулы для пепла...

И хотя, как говорят, строительство крематория окупается только через 10 лет его работы, дело испепеления пошло вперед. Сторонники кремации обычно приводят такой аргумент: первый гражданский крематорий был построен у нас еще до 1917 года во Владивостоке! Там была использована печь японского производства — возможно, для кремации граждан Японии: во Владивостоке в те годы проживало немало выходцев из Нагасаки.

Строительство первого крематория в России было завершено в 1920 году в Петрограде. Кремационная печь конструкции профессора В.Н. Липина использовалась для сжигания невостребованных и неопознанных тел. Столичный город Москва держит первенство — здешний Николо-Архангельский крематорий оборудован семью двойными кремационными печами. Строительство было завершено в марте 1972 года. Крематорий занимает площадь 210 гектаров.

Сейчас в России существует 16 крематориев в 13 городах. Специалисты сходятся во мнении, что наиболее экологичным является запущенный в 2011 году кремационный комплекс в Волгограде. Установка, приобретенная в Германии, включает в себя кремационную печь со специальным фильтром высокой очистки.

В мою задачу не входит оценка существующих крематориев — этим, бесспорно, следует заниматься только профессионалам. В мои намерения входило лишь желание напомнить о ряде поучительных моментов становления у нас дела кремации. В познании корней дела всегда располагаются начатки суждений о том, как лучше решать назревающие конфликты, как целесообразнее организовывать будущее развитие действий в этих направлениях мыслей и намерений, полезных в конечном счете для людей, для народа.

Сейчас, после известного «хованского» инцидента в Москве, надо думать, затронутые выше проблемы могут расцениваться не только как имеющие чисто познавательный интерес. Затрагивая их, мы прикасаемся к тому, что отражает конструктивность опыта, которым не стоит пренебрегать.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0