Марксизм: изложение и критика
5. Социальная динамика
Как мы видели, учение Маркса о хозяйственном развитии построено на специально интерпретированной триаде гегельянцев: тезис — антитезис — синтез. Сперва существовало докапиталистическое хозяйство самостоятельных ремесленников, при котором работник был собственником орудий производства (тезис). Потом оно сменилось капиталистическим хозяйством, в котором рабочий лишен орудий производства (антитезис). Но капитализм несет в себе зародыши своего преодоления. Растут крупные предприятия. Действует «закон концентрации производства». Капиталы сосредотачиваются в немногих руках. Число предпринимателей и капиталистов уменьшается, число пролетаризованных рабочих возрастает. Рабочие, собранные в крупных промышленных предприятиях, организуются против капиталистов. Такой же процесс концентрации производства и пролетаризации трудовой массы идет в области сельского хозяйства. В конце концов организованный пролетариат свергает кучку капиталистов и овладевает орудиями производства. «Час капиталистического общества пробил, экспроприаторы экспроприируются» — орудия производства снова в руках рабочего. Наступает «синтез». Происходит «скачок из царства необходимости в царство свободы». Падение капитализма облегчается «анархией» капиталистического производства, которое не может сбывать своего растущего продукта при возрастающем «обнищании» рабочих. Вследствие этого наступает повторное перепроизводство и хозяйство потрясается все усиливающимися периодическими кризисами. Усиливается погоня за рынками; вырастает связанный с этим империализм, порождающий империалистические войны.
Такова динамическая схема Маркса.
Надо признать, что процесс индустриализации хозяйства действительно сопровождается процессом концентрации хозяйственной деятельности. Достаточно посмотреть на современные гигантские горные, промышленные, транспортные, торговые, банковые предприятия, на акционерные общества, держащие в своих руках акции многочисленных других обществ (holding company), на тресты, концерны, картели и синдикаты.
Но прежде всего в одной большой хозяйственной отрасли, а именно в сельском хозяйстве, не только не наблюдается концентрации производства, но, наоборот, хозяйства в ней раздробляются, то есть действует явно выраженный «закон деконцентрации». Крупные владения продаются и разделяются, вместо них возникают мелкие и средние хозяйства. Этот процесс шел до революции в России, шел он и в других странах еще до аграрных реформ, проведенных после первой мировой войны. Этот факт признали и некоторые марксисты — «ревизионисты», за что на них набросились «ортодоксальные» марксисты.
Вследствие этого процесса деконцентрации между прочим марксистская пропаганда социализма не встречала сочувствия в сельскохозяйственной среде. Там, где крестьяне были словлены в сети марксистов и других пропагандистов революции, они были привлечены лозунгом захвата помещичьих и государственных земель, а сельская беднота — также захватом зажиточных крестьянских («кулацких») хозяйств. Но от этого захвата крестьяне ждали не введения аграрного социализма, а раздела захваченной земли между собою в форме мелкой частной земельной собственности. Если же вместо этого в России была проведена социализация сельского хозяйства и концентрация его в виде колхозов и совхозов, то это вовсе не была естественная «концентрация», о которой говорит Маркс, а искусственное и насильственное уничтожение мелких хозяйств и принудительное сбивание их в коллективы. Ибо все это происходило против воли и при активном сопротивлении крестьян, подавленном бесчеловечным террором во имя марксистской идеи и ради более легкой эксплуатации крестьянской массы. Эта «концентрация» до сих пор мстит за себя понижением производительности сельского хозяйства и пассивным сопротивлением крестьян. Во вновь захваченных коммунизмом странах эти последствия противоестественной концентрации даже вынуждают власть, хотя бы частично и временно, отказываться от форсированного проведения ее.
Но и в промышленности концентрация производства идет иначе, чем ее рисовал Маркс и его ученики. Статистические данные показывают, что абсолютно убывают лишь самые мелкие промышленные предприятия. Но уже абсолютное число не столь мелких и средних предприятий и даже абсолютное число занятых в них служащих и рабочих не уменьшается, а с течением времени возрастает. Падает только их относительное число, то есть процентная доля в общем числе предприятий и занятых в них лиц. Концентрация, следовательно, состоит лишь в том, что крупные предприятия растут быстрее, чем мелкие и средние, но последние не исчезают, а также растут, хотя и гораздо медленнее...
Как видим, в стране концентрированного промышленного производства около 30% всех предприятий приходится на совсем маленькие предприятия с одного до четырех наемных рабочих, а на предприятия до 19 рабочих — 65,4%, то есть почти 2/3 всех предприятий.
Однако как в промышленности, так и в других промысловых отраслях США имеются очень крупные горизонтальные и вертикальные финансовые объединения предприятий. Так, например, акционерное общество Пенсильванской железной дороги поглотило 26 других дорог, имеет в долгосрочной аренде 40 дорог и контролирует при помощи владения акциями 23 дороги. «American Telephone and Telegraph Company» с соединенными с ней компаниями выполняет около 98% всего телефонного дела в США. Акционерный капитал этого общества достигает 3 млрд, а все имущество — 31/2 млрд долларов и с имуществом контролируемых им компаний — около 61/2 млрд долларов. Имущество «Standard Oil Со.» в НьюДжерси составляет 2 млрд долларов. Громадное финансовое объединение представляет также «U.S. Steel Corporation». Имуществом в сумме около 6 млрд долларов владеет «Metropolitan Life Insurance Co.»; имуществом в сумме около 4 млрд долларов владеет «Chase National Bank»; очень крупным является и «Bank of America». Велики также автомобильные общества «General Motors», «Chrysler» и «Ford», производящие втроем 90% всех пассажирских автомобилей[1].
Но это не та техническая «концентрация производства», о которой думал Маркс, а финансовая концентрация, о которой, между прочим, писал один из его учеников, Rudolf Hilferding[2].
Однако именно в этой финансовой области параллельно с ростом крупных предприятий и их объединений идет совсем неизвестный во время Маркса и им не предвиденный, а позднейшими правоверными марксистами замалчиваемый обратный процесс. Его не отрицают лишь некоторые из неправоверных марксистов, названных «ревизионистами» (Эдуард Бернштейн и др.). Это процесс «демократизации» капитала. Он состоит в том, что предприятия не раздробляются, как это происходит в сельском хозяйстве, а остаются крупными и даже увеличиваются в размере, как этого требуют современная индустриальная техника и задачи рационального управления (scientific management), но раздробляются их капиталы. Проявляется это главным образом в том, что акции крупных акционерных обществ переходят в руки громадного числа мелких акционеров, в том числе значительная часть этих акций приобретается служащими и рабочими этих предприятий. Такое раздробление акционерных капиталов особенно ярко выражено в классической для нашего времени капиталистической стране — США. Общий акционерный капитал всех акционерных обществ в США возрос с 1900 по 1939 год с 61,8 до 93 млрд долларов, то есть увеличился на 50%, а число акционеров возросло за это время с 4,4 до 26 млн, то есть увеличилось в 6 раз. Если даже принять во внимание, что одно и то же лицо часто является акционером нескольких обществ, то все же число различных лиц, являющихся акционерами, исчислялось для 1939 года приблизительно в 10 млн. В настоящее время это число значительно больше. Так, у «American Telephone and Telegraph Co.» число акционеров с 1900 по 1945 год возросло с 10 до 688 тыс. и сейчас оно достигает 1 млн; у Пенсильванской железной дороги число акционеров поднялось с 25 до 213,8 тыс.; у «Standard Oil Со.» в Нью Джерси — с 3,8 до 155 тыс.; акции «General Motors Corp.» распределены между свыше 400 тыс. человек и т.д.[3] В тех же США уже в 1935–1936 годы из 39,5 млн всех семейств или индивидуальных лиц, получавших доход, 18,3 млн с доходом менее 1000 долларов в год не делали сбережений, но на долю 19,7 млн семейств с доходом от 1000 до 4000 долларов в год, то есть с доходом, не так уже сильно превышавшим доход очень многих американских промышленных служащих и рабочих, приходилось сбережений 2,3 млрд долларов в год, что при 6,2 млрд долларов всех сбережений составляло около 37%, или свыше 1/3 общей суммы сбережений. С 1929 по 1946 год средний доход американца за вычетом федерального налога поднялся с 680 до 1166 долларов в год. За этот же период времени средний доход наивыше оплачиваемого слоя населения понизился с 13 168 до 8994 долларов. В 1929 году наиболее богатая часть населения, составляющая 5% последнего, получала 34% всего национального дохода. В 1946 году она получала 18% его. «Таким образом, американское “просперити” проявляет тенденцию к более равномерному распределению. Некоторые экономисты усматривают в этом “одну из величайших в истории социальных революций”»[4].
Немалая часть рабочих превращается, следовательно, в мелких капиталистов, то есть, по терминологии марксистов, в «буржуазию». Наконец, благодаря свободным рабочим организациям, политическому влиянию рабочих партий и представителей рабочих в других партиях, равно как благодаря растущему пронизыванию всего общества идеями социальной политики, капитализм все более принимает формы, совершенно не похожие на то, что описывал в половине XIX века и предсказывал Маркс. В частности, давление «резервной армии» безработных после горького опыта во время кризиса и депрессии 1929–1933 годов весьма сильно ослабляется мерами конъюнктурной политики и страхованием на случай безработицы. Заработная плата не только номинальная в деньгах, но и реальная, в предметах потребления, систематически растет и стоит значительно выше «минимума существования», в отличие от стран, захваченных марксистами, где она для огромного числа людей ниже минимума самого элементарного человеческого существования. Указанные факты опровергают развитую Марксом и другими авторами теорию «минимума средств существования», равно как марксову теорию «прогрессирующего обнищания».
Точно так же — опятьтаки вопреки учению Маркса — с развитием капитализма не ослабевают, а усиливаются средние «буржуазные» слои населения. Этим объясняется то, что, как мы уже отмечали, крушение капиталистического строя произошло до сих пор не в странах наиболее развитого капитализма, как это должно было бы произойти по динамической схеме Маркса, а там, где капитализм был гораздо менее развит. Лишь две последовательные мировых войны и их катастрофические последствия, особенно последствия второй войны, осложнили указанный эволюционный процесс мирного реформирования капитализма в свободных странах и ослабили их сопротивление соблазнам воинственного коммунистического марксизма. Но вместе с тем отмеченный выше рост средних классов и даже наблюдающаяся в последнее время приостановка относительного роста численности рабочего класса в узком смысле слова побудила марксистскую пропаганду в ее директивах коммунистическим партиям капиталистических стран обратить специальное внимание на средние классы. Политика «народного фронта» есть косвенное признание коммунистами факта уменьшения полярности в строении свободного капиталистического общества. Маркс, как мы видели, рекомендовал образование «единого фронта» пролетариата с оппозиционной буржуазией в эпоху недостаточного развития капитализма.
Его последователи вынуждены возвращаться к этой идее в эпоху наиболее развитого капитализма. Однако этим самым на растущие и крепнущие средние классы ложится все большая ответственность за сохранение того свободного общественного строя, при котором одном они могут жить и развиваться. Поддавшись лживой пропаганде «народного фронта», совместного с коммунистами, а на самом деле подчиненного последним, они продали бы свою растущую силу за чечевичную похлебку марксистских обещаний. Вопреки марксистским прогнозам, при свободном некоммунистическом строе сохранятся и будут крепнуть экономическое и политическое значение и влияние этих классов. Единый же фронт их с коммунистами быстро закончится победой коммунизма, после которой они погибнут в марксистской мясорубке. Так погибли или погибают эти классы во всех коммунистических странах.
6. Социальная стратегия
Марксизм резко отличается от утопического социализма (Шарль Фурье, Луи Блан, Роберт Оуэн)[5] во взгляде на практическое осуществление социализма в жизни и на победу его над несоциалистическим обществом. Сильнее было на Маркса и через него на весь марксизм влияние гр. СенСимона[6] с его учением о неизбежном наступлении в истории общества индустриальной фазы, способствующей переходу к социализму, и именно в его «технократической» форме[7].
Утопический социализм взывал к человеческому разуму, в том числе к разуму самих капиталистов. Он считал, что достаточно людям понять преимущества нарисованного им социалистического строя, чтобы они пожелали осуществить его. Недаром Фурье, по словам его биографов, ежедневно ожидал прихода к нему миллионера, который даст средства для осуществления его «фаланстерской» системы. Утопическими социалистами являются вплоть до нашего времени многие социалисты и коммунисты непролетарии из интеллигенции и даже из представителей весьма зажиточных и аристократических слоев общества.
Марксизм, используя тактически этих утопистов, по существу, смеется над ними и их наивностью. Он обращается к силе, а именно к силе организованного пролетариата. По его мнению, социализм и коммунизм могут быть осуществлены и прийти к победе только с помощью силы и борьбы самого пролетариата. Поэтому марксизм обращается к пролетариату и зовет его к объединению для свержения капитализма. Он в этом смысле сделал социализм и коммунизм в период их борьбы за власть пролетарскими, а пролетариат — социалистическим и коммунистическим. При этом, как мы видели, вся сложная социальная структура общества у Маркса упрощается до крайности. Все общество раскалывается им на два враждебных лагеря: на пролетариат и буржуазию. Все, что не является пролетариатом, относится к «буржуазии» и объявляется врагом, подлежащим уничтожению. Лишь из тактических соображений допускается временное привлечение оппозиционной буржуазии, чтобы легче победить всю буржуазию вообще. Это упрощение социальной структуры должно облегчить проникновение марксистских идей в сознание рабочих, обострить классовую борьбу и ускорить мобилизацию революционных сил. Этим же объясняется недоверие Маркса и марксистов к крестьянству как не укладывающемуся в двухчленное деление общества. Лишь подобно оппозиционной буржуазии, опятьтаки тактически, в аграрных странах должны быть использованы, как пособники революции, малоземельные крестьяне и их тяга к помещичьей земле, с тем, однако, чтобы затем были уничтожены частные крестьянские хозяйства при помощи коллективизации сельского хозяйства. Так же тактически используются националистические движения.
Изложенная социальная стратегия марксизма явилась самой сильной его стороной в борьбе за власть. В социалистически настроенном и организованном многомиллионном рабочем классе он нашел те реальные человеческие силы, на которые он смог опереться, в которых разжег и разжигает далее дух классовой ненависти, из которых создал воодушевленных борцов за обещаемый им новый социальный строй. В марксистском кличе «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», которым заканчивается Коммунистический Манифест, есть, несомненно, нечто, что действовало и, несмотря на всю ложь марксизма, поныне действует на массы и зажигает их, пока они не испытали на самих себе осуществленного марксизма.
В неосуществленном и рвущемся к власти марксизме есть свой пафос.
7. Заключение. Антимарксистская идея
и антимарксистская программа
Хотя марксизм называет себя «научным» социализмом, но он вовсе не научная система. Во всяком случае, он не столько научная система, сколько некоторое, пытающееся опереться на видимость науки, практическое учение, определенная революционная доктрина и основанная на ней стратегия, имеющие целью захватить при помощи революции власть и потом держать в своем подчинении народы. Система, под видом будто бы последнего слова новой социальной правды и лживого обещания осуществить всю полноту социальной справедливости взывающая к самым злостным, низменным инстинктам масс. Это своего рода новая социальная антирелигиозная религия, зажигающая новым энтузиазмом души, которые сам же марксизм предварительно опустошил, вытравив из них подлинное религиозное чувство. Эта воинствующая религия атеизма, которой марксизм заменил отвергнутую им истинную религию, имеет, по словам профессора Б.Петрова[8], даже «своих пророков, отцов церкви, свои иконы, гробницы, священное писание, догмы, патристику, имеет свои ереси, свою ортодоксию, свой катехизис, свои преследования еретиков, свои покаяния и отречения... свой мессианский идеал интернационального коммунизма».
Поэтому для успешности борьбы с марксизмом надо не только вскрыть его фактические и логические ошибки, не только разобрать звено за звеном его на первый взгляд неотразимое построение, показав содержащуюся в нем подтасовку фактов и произвольность выводов.
Этого мало.
Научная критика марксизма подрывает его мнимую «научность» как научной системы. Но она одна не способна опрокинуть учения Маркса как практической революционной проповеди и лишить его улавливающей силы. Для преодоления этой его стороны необходимо, в сознании серьезности заболевания, со всем бесстрашием вскрыть и со всей решимостью устранять те дефекты самой жизни, жизни индивидуальной и социальной, которые питают марксизм и делают людские массы восприимчивыми к нему, лишая их способности сопротивляться его яду. Другими словами, необходимо противопоставить марксизму другое положительное социальное учение и другую положительную практическую социальную программу.
Учение и программу, сильные своей неотразимой правотой, освященные готовностью людей, провозглашающих и защищающих их, идти за них на жертвы, не оскверненные корыстью и стремлением к какимлибо личным или классовым выгодам, которые могли бы вызвать сомнение в искренности и бескорыстии[9]. Учение и программу, в которых был бы свой подлинный пафос, которые несли бы новую заражающую и воодушевляющую идею, более сильную, чем идея марксизма. Идею, которая также, подобно молнии, рассекала бы ложь и тьму марксизма, сжигала его заманчивость не льстивой попыткой превзойти его в несбыточных обещаниях немедленного водворения рая на земле, а покоряя своей трезвой, не всегда сладкой и требующей усилий и времени, но реальной и надежной правдой. И нашла бы доступ к душе народных масс, к душе пролетариата. Сделала бы антимарксистскими не только ту «буржуазию», которая также сейчас в значительной мере заражена марксистскими идеями, но и те трудовые массы, на которые опирается марксизм в своих победах.
Эта новая идея, новое положительное антимарксистское учение и новая антимарксистская программа нужна там, где марксизм стремится к своей победе, но еще не победил. Они нужны там для того, чтобы уберечь эти страны от падения в коммунистическую пропасть. Но они нужны и там, где марксизм уже победил и властвует. Правда, его властвование уже раскрыло людям глаза на ложь марксизма, на его аморальность и на все ужасы, которые он принес с собою. 35летняя практика марксистской «диктатуры пролетариата» в России и 10летняя во вновь захваченных им странах уже выработала в населении пассивный иммунитет против марксизма. Но для превращения этого иммунитета в активный и усиления в разочаровавшемся населении воли к революционному свержению ненавистной марксистской власти нужно ясное представление о том, во имя чего ему свергать эту власть и что может сулить ему новая жизнь после ее свержения.
В чем же состоит эта новая антимарксистская идея и какова ее программа? К каким сторонам человеческой души, души народных масс, она может обратиться? Что в этих массах может откликнуться на нее? Откликнуться настолько мощно, чтобы парализовать в них яд марксистской проповеди и сделать их активными борцами против носителей этого яда?
Прежде всего антимарксистская идея обращается к здравому смыслу народов и их трудовых масс. Марксизм утверждает, что его победа несет с собою радикальное улучшение положения этих масс. Но посмотрите, что на самом деле принесло проведение в жизнь марксистской программы в России. Рабом и нищим стал там рабочий народ. Как далек рабочий советской государственной фабрики и крестьянин советского колхоза от того, чтобы получать «полный» продукт его труда, не говоря уже о том, что самый этот продукт, благодаря марксистскому хозяйству, несравненно меньше, чем тот, который получался бы при нормальном хозяйственном строе. Разве можно сравнить то, что отдается при нормальном хозяйстве предпринимателю, с тем действительно «неоплаченным рабочим временем», которое отнимает от рабочего, служащего, крестьянина и всякого трудящегося для себя и для своих антинародных целей колоссальный хищнический советский аппарат? «Характерная деталь, — говорит A. dela Pradelle, — СССР после 24 лет марксистского режима является страной, где килограмм хлеба, выраженный в реальной заработной плате рабочего, оказывается самым дорогим в мире»[10]. В годы самых острых кризисов и войн положение рабочего народа при немарксистском хозяйстве было лучше, чем при социализированном советском хозяйстве в самые нормальные мирные годы. Не принесло это хозяйство и обещанной устойчивости хозяйственной жизни. Наоборот, оно все время подвергается сильнейшим, весьма болезненным для населения колебаниям — пароксизмам, связанным с произвольными сменами «генеральной линии» коммунистических деспотов: военный коммунизм 1917–1921 годов — голод 1921 года — НЭП 1921–1927 годов — тягости первой пятилетки 1928–1932 годов — разрушение индивидуальных крестьянских хозяйств — голод 1932–1933 годов — новые пятилетки с жесточайшей эксплуатацией труда — смены призрачных облегчений и новых завинчиваний советского винта. Если же советская власть гордится тем, что созданное ею марксистское хозяйство не знает безработицы, от которой страдает капиталистическое хозяйство, то ни рабовладельческое хозяйство, ни каторга не знают безработицы. Умалчивает советская власть и о том, что в США, Англии и других свободных странах безработный на получаемое пособие живет несравненно лучше, чем работающие рабочие в стране социализма. Вместе с тем в этой стране погублен тот рыночный механизм и механизм естественного подбора предприятий, который с недостатками и перебоями, но все же автоматически регулирует производство в свободном хозяйстве и этим обеспечивает удовлетворение потребностей людей. Этот автоматический механизм заменен бесконтрольным произволом диктаторской власти. В результате этой замены в тотально регулируемом социалистическом хозяйстве длительно продолжают существовать предприятия нерентабельные, ненужные для общества и, наоборот, отсутствуют предприятия, жизненно необходимые для удовлетворения самых элементарных потребностей людей. Эта хроническая латентная форма анархии производства во много раз хуже той анархии, которая, по словам Маркса и марксистов, царит в капиталистическом производстве; она опустошительнее любого временного кризиса свободного хозяйства.
На это иногда слышится возражение: да, может быть, теперь и плохо живется рабочему и крестьянину, но зато над ними нет господ и хозяев, они сами теперь господа и хозяева! Но так говорят лишь вне Советского Союза. В нем такие слова можно услышать только от коголибо, пробравшегося во властвующую касту, или от какоголибо привилегированного стахановца или ударника, служащих для усиления эксплуатации среднего рабочего. Но и эти люди не чувствуют себя господами и всегда дрожат за свою судьбу. Подавляющая же масса рабочих и крестьян прекрасно понимает, в каком безвыходном порабощении оказалась она с приходом к власти марксистов. «Никогда презрение к человеку не было более полным», — говорит A. dela Pradelle[11] и приводит следующую цитату из книги симпатизировавшего большевикам, но разочаровавшегося в них после поездки в Советскую Россию André Gide’a[12]: «Советский рабочий прикреплен к своей фабрике, как сельскохозяйственный рабочий к своему колхозу либо совхозу или как Иксион[13] к своему колесу... он не может переменить ни города, ни предприятия. С другой стороны, рабочий не может отказаться от перемещения, которое ему предписано. У него нет свободы ни передвигаться, ни селиться там, где он хочет; куда его, быть может, зовет или привязывает любовь или дружба». О каком же «самом себе господине» можно говорить при этих условиях?
Результаты применения марксизма на практике оказались настолько убийственными, что, как мы отмечаем во «Введении», многие марксисты объявили большевизм не настоящим марксизмом, а пародией на него. Увы, большевики правы, заявляя, что именно они последовательно проводили и проводят марксизм в той его форме, в какой он был рекомендован Марксом и Энгельсом. Не лучшие результаты дало проведение марксизма и в других странах, в которых он стал полновластным хозяином. И в той же Советской России, если чтолибо на время оживало, это происходило как раз при некотором отказе от последовательного марксизма. Поскольку же проводился в жизнь подлинный бескомпромиссный марксизм, он оказался, своею внутренней логикой, не обетованным гармоническим «синтезом», а мрачным антагонистическим, обманно и насильственно навязанным, новым «тезисом», которому «диалектика истории» не может не готовить нового «антитезиса».
Что же обещает этот «антитезис» после падения советского «синтеза»? Какова может быть новая, немарксистская хозяйственная и социальная жизнь?
Для уяснения этого не надо строить утопических фантазий, вместо этого надо посмотреть, в каком направлении идет развитие этой жизни в современных не захваченных коммунизмом странах. Тот капиталистический строй, который сгущенно мрачными красками рисует Маркс и по его примеру продолжает рисовать марксистская пропаганда, относится к первой половине прошлого века, то есть к эпохе раннего, никакими ограничениями не сдерживавшегося в его крайностях, капитализма. Но за 100 лет капитализм почти во всех странах пережил глубокие принципиальные изменения в сторону смягчения его темных сторон, охраны трудящихся и проведения начал социальной справедливости. Развитие свободных рабочих союзов; социальное законодательство, существующее не только на бумаге, но строго проводимое в жизни, и не для одной партийной, классовой или иной части населения, а для всех его частей, в виде социального страхования и целой системы других мер социальной политики; политическая демократизация государств с участием представителей рабочих и других трудящихся в парламентах и правительствах; частичная национализация монопольных и других важных хозяйственных предприятий; частичное планирование хозяйства для выполнения крупных народнохозяйственных задач и смягчения конъюнктурных колебаний, предупреждения периодических кризисов и безработицы; проникнутая социальным духом политика цен и доходов; прогрессивное обложение доходов и имущества; прогрессивные налоги на наследства и прирост ценности имущества, равно как другие финансовые реформы вместе с аграрными реформами, создающими более равномерное распределение имущества; законодательная борьба с злоупотреблениями промышленных и торговых монополий; наконец, быстрый рост подлинно свободной кооперации самых различных видов — все это совершенно изменило физиономию капитализма. Старого капитализма больше нет.
Изменилась и дальше изменяется также психика хозяйствующих людей. Если прежде рабочий считал предпринимателякапиталиста естественным единственным управителем предприятия и лишь при очень грубых нарушениях рациональности в ведении дела активно проявлял свое критическое отношение к нему, то теперь рабочие и их союзы, заключающие с предпринимателями коллективные договоры, замечают все ошибки в ведении дела, реагируют на них и неудержимо стремятся к участию в управлении наряду с предпринимателями.
Вместе с тем меняется психика предпринимателей. Растет число вдумчивых и дальновидных предпринимателей, старающихся идти в ногу с рабочими своих предприятий и их союзами и удовлетворять их справедливые требования, предупреждая этим возникновение конфликтов и стачек. Но параллельно идет другое изменение в психике лиц, из которых вербуются кадры предпринимателей и руководителей частных предприятий. Прежде людей с детства готовили к роли владельцев и руководителей предприятий. Родители копили для этого необходимый капитал, который они передавали своим детям, или одаренные и энергичные люди стремились собственными силами и собственным интенсивным трудом выбиться на положение предпринимателя. Не то теперь в очень многих случаях. В наше время положение частного предпринимателя часто не столь уж привлекательно ни для родителей, ни для детей. Во многих случаях исчезла привлекательность положения частного предпринимателя, связанного в ведении дела и государством, и рабочим союзом, с трудом получающего свою далеко не всегда верную прибыль, за эту прибыль подвергающегося ежедневным нападкам газет, политических партий и рабочих организаций, находящихся под влиянием марксистской пропаганды, во многих странах живущего под постоянной угрозой не только конъюнктурных колебаний, но также политических и социальных переворотов, грозящих ему потерей его состояния. Много привлекательнее становится карьера директора какоголибо крупного государственного предприятия, члена какойлибо плановой комиссии или видного правительственного эксперта по народнохозяйственным вопросам. Такие места приносят выгоды прежнего предпринимателя без связанных с положением последнего неприятностей и риска. Поэтому в настоящее время многие способные и энергичные люди выбирают именно эту карьеру. Они не хотят быть частными предпринимателями, предпочитают быть государственными и иными общественными чиновниками и для достижения успеха на этих поприщах затрачивают больше энергии, чем на накопление частного капитала и основание собственного предприятия. Настроив таким образом свою психику, они не отдают себе отчета, что этим путем они теряют свою хотя и ограниченную, но все же независимость и лишь меняют хозяйственный риск и хозяйственную связанность на гораздо больший политический риск и гораздо более тяжелую политическую зависимость. В начале XIX века социалист Роберт Оуэн, будучи совладельцем и руководителем предприятия, гордился своей образцовой фабрикой в НьюЛанарке; в середине ХХ века, наоборот, и для несоциалиста положение частного крупного предпринимателя часто вовсе не кажется привлекательным. В этом последнем изменении психики хозяйственных руководителей и бегства их от функций частного предпринимателя лежит даже известная опасность для нормальной положительной эволюции современного хозяйственного строя и угроза скатывания его в бездну бюрократического авторитарного государственного капитализма.
В связи со всем изложенным выше многие авторы говорят даже об отмирании капитализма вообще. Так, историк капитализма Werner Sombart следующим образом характеризует современное состояние капитализма по сравнению с его ранней эпохой: «Тогда было утро, и пел жаворонок, теперь приближается вечер и сова Минервы начинает свой полет»[14]. Приговор W.Hellpach’а мягче. Он говорит: «Если мы и обозначим время капитализма как поздний послеобеденный час, то кто знает, не будет ли еще после него длинного летнего вечера». Но тут же он прибавляет: «Мы знаем только, что жизненный стиль капитализма перешагнул через свою высшую точку»[15]. Однако на самом деле капитализм лишь меняет свою форму. Старый капитализм превратился в современный социальный капитализм. Старое частнокапиталистическое народное хозяйство превратилось в смешанное народное хозяйство с частным, кооперативным и обобществленным секторами, причем кооперативный, а в некоторых странах и обобществленный сектор обнаруживает тенденцию к развитию. Эта смешанная, социально реформированная хозяйственная система гораздо ближе к осуществлению подлинной хозяйственной демократии и той социальной справедливости, которая предносится взорам идеалистически настроенных моралистов и социальных реформаторов, чем по рецепту Маркса созданный социалистический строй. Поскольку немарксистский строй не свободен от недостатков и темных сторон, ему открыта дорога к постепенному их ослаблению и устранению. В нем уже теперь громко и властно звучит голос трудящихся, все более определяющих как жизнь отдельных предприятий, при помощи участия в их прибылях, капитале и даже частично в управлении, так и общий ход социальной жизни. И этот голос будет звучать все громче. При этом все прогрессивные изменения происходят при таком свободном строе эволюционно, без тех роковых ломок, без грубого насилия над людьми и того попрания их человеческих прав и человеческого достоинства, которые являются отличительными чертами марксистской революции и созданного ею деспотического тоталитарного социалистического и коммунистического хозяйства. Ибо при полном проведении тотального социализма, где все хозяйственные отрасли национализированы, где каждый зависит от государства в получении работы, в высоте платы, в каждом куске хлеба, каждой паре обуви и каждой комнате жилья, не может быть ни политической, ни личной свободы. Там, где единым, общим для всех капиталистом и предпринимателем является государство, рабочий человек ничем и никем не защищен от самой грубой эксплуатации его этим государственным капиталистомпредпринимателем. При несоциалистическом строе он может найти защиту от частного предпринимателя у рабочего союза или у государства. При тоталитарном социализме, где рабочие союзы превращены в подчиненные органы государства, где каждая стачка карается арестом, ссылкой и исчезновением зачинщиков, где государство является полновластным монопольным предпринимателем, ему не у кого искать защиты от этого всемогущего государства. В этом государстве нет человеческой личности, нет граждан, нет даже подданных, ибо подданный все же имел известную свободу и сам по себе был человеком. В казарменном марксистском государстве он безгласный раб государства, как являются его рабами также школа, печать, наука и искусство.
В противоположность этому, изложенное выше эволюционное свободное перерождение капитализма постепенно, не всегда без трудностей и необходимости больших усилий, но осуществляет начала социальной справедливости, ослабляет власть капитала над трудом и открывает все более широкое поле и более широкие возможности для развития личной жизни трудящихся. И как совершенна и действительно хороша была бы жизнь уже теперь, если бы вся та воля и вся нечеловеческая энергия, которые в виде марксизма направлены на ломку и разрушение, были направлены на исправление и улучшение существующего.
Именно эту эволюцию хозяйственной и социальной жизни содержит в себе антимарксистская идея и вытекающая из нее антимарксистская программа. Это первая часть ее, во имя которой простой здравый разум подсказывает народным массам, порабощенным марксизмом, свержение марксистского ига, а народам, свободным от него, необходимость уберечься от этого ига и не поддаться лживому соблазну марксистских обещаний.
Никто не знает, что в конце концов принесет указанное эволюционное развитие свободного хозяйства, на каком новом «синтезе» успокоится это развитие и успокоится ли оно. Но всякий разумный человек теперь знает и всякий честный человек должен признать, что не марксистский социализм и коммунизм представляют этот окончательный «синтез».
Уже из сказанного выше видно, что антимарксистская идея и новая программа содержат в себе, как следующую основную часть, идею свободы и ее осуществления в жизни. Этой идеей антимарксизм обращается к заложенному в человеческой природе стремлению к личной свободе, свободе личного творчества, к индивидуальному или свободно объединяемому хозяйству, к индивидуальной, но регулируемой собственности, ограничиваемой государством для предупреждения злоупотребления ею. Тот общественный строй, который несет с собою марксизм, весь, сверху донизу, покоится на насилии. Маркс обещал создать общество свободных людей, а создал руками своих последователей общество, состоящее из кучки рабовладельцев и миллионов белых рабов, сбитых в стадо коллективов для облегчения работы погонщиков. Неужели вы хотите этого рабства, рабочие и крестьяне свободных стран? И неужели интеллектуальным деятелям и вождям рабочих, которые не могут не знать об этом советском рабстве, хочется коммунистической революции, которая принесет их народам такое же рабство? Ведь при общем порабощении и вам самим не избежать положения рабов. Даже оказавшись в рядах господствующих, вы останетесь рабами и не избежите чисток и ликвидации. Разве у вас недостаточно примеров из СССР и странсателлитов? В странах же, уже захваченных последователями Маркса, насилие неизбежно вызывает у всех, кроме самих насильников, а нередко и в их собственных рядах, инстинктивный протест. Он подавляется террором, расстрелами и концентрационными лагерями и потому до поры до времени остается глухим и неорганизованным. Но постепенно он будет крепнуть и принимать организованные формы, несмотря на все запреты и гонения. В конце концов он прорвется. Прорвется во имя попранной свободы. «Гонение, — говорит профессор И.А. Ильин, — во всех случаях и при всех положениях ведет к подрыву и ослаблению самой преследующей власти, ибо оно закаляет непокорных, делая их врагами, и деморализует покорных, делая их рабами... Насилующая власть есть тираническая власть над рабами и будет однажды продана ими, свергнута и поругана, как это бывало в истории Рима и Византии»[16].
К этому здоровому протесту человеческой природы против закрепощения зовет антимарксистская идея. Вместо марксистского насилия ее лозунгами являются: в хозяйстве — возвращение возможности проявлять личное творчество, возвращение крестьянину его индивидуального хозяйства на собственной земле, раскрепощение рабочего, рождение пафоса свободного хозяйствования; в личной жизни — свобода передвигаться и селиться, строить свою семью и свой дом, выбирать предметы личного потребления и избирать профессию, собираться и объединяться с другими людьми; в политической жизни — свобода выбирать формы правления и избирать законодательные, судебные и административные органы; наконец, в духовной сфере — свобода исповедовать свою веру, выражать свои мысли и свободно проявлять свое духовное творчество. Творчество, убиваемое интегральным деспотизмом марксистской диктатуры и марксистского террора.
Антимарксистская идея содержит в себе далее, как одну из основных своих частей, начало солидарности. Солидарности хозяйственных и других общественных интересов, о которой мы уже говорили ранее. По Марксу, хозяйство и вся общественная жизнь знает лишь противоположность интересов. Отсюда построение всей системы и всей практической программы на борьбе классов и разрушении несоциалистического хозяйственного и социального уклада. Ибо если интересы предпринимателей, капиталистов и рабочих противоположны, то от этого разрушения рабочие только выиграют. На самом же деле именно вследствие наличности солидарных интересов жизнь показала, что от такой революционной ломки разрушается все хозяйство в целом, от чего страдает тот же рабочий пролетариат. Позже приходится вновь налаживать разрушенное хозяйство с величайшими усилиями и жертвами того же пролетариата. И эти жертвы не прекращаются, а продолжаются и нарастают, пока остается в силе марксистский режим.
Марксизм сознательно замалчивает начало солидарности интересов, играющее в хозяйстве и во всех других сторонах общественной жизни гораздо более существенную роль, хотя и не так бросающуюся в глаза. И вот, в противоположность марксизму, антимарксистская идея выявляет это творческое начало и ставит его во главу угла вместо разрушающего начала исключительного антагонизма интересов. Эта идея подчеркивает роль солидарности как основного социального цемента, скрепляющего общество. Цемента, без которого общество рассыпается и члены его погибают во взаимной вражде и взаимоуничтожении. Значение начала солидарности понимают философы, ученые, проповедники, серьезные государственные люди. Его понимают и лучшие представители предпринимателей, вводящие у себя по своей инициативе улучшенные условия труда, высшую оплату его, участие в прибылях предприятия и в его капитале при помощи продажи служащим и рабочим акций или введения для них особых акций (система «copartnership»). Понимают это и многие рабочие организации и их лидеры, поскольку они не заражены марксистской идеологией.
Антимарксистская идея отдает должное также национальному чувству, глубоко заложенному в человеке. И к этому чувству апеллирует антимарксист. Марксизм по своему существу интернационален. Он создал одну из самых мощных интернациональных организаций. Он не только антинационален, но и воинствующе антинационален. Он попирает всякое здоровое национальное чувство.
Как всякое сильное чувство, чувство национальное может принимать и часто принимает крайние и в своей крайности уродливые формы. Эти крайности национализма, не сдерживаемые моральными принципами, причинили в истории много зла как отдельным народам, впавшим в эти крайности, так и всему человечеству. Но свободное от уродливых крайностей, выливающихся в шовинизм и ненависть к другим нациям, национальное чувство коренится в естественной любви человека к своей семье, своим родным, своему народу, своей нации, своей стране. В этой любви к своему народу, в духовном слиянии с ним, в желании служить ему, в вере в него, вере в историческую роль его лежит то, что вносит в жизнь особую красоту, облагораживает ее, придает ей новый, богатый смысл. Такое здоровое национальное чувство уважает национальное чувство других народов. Оно требует роста и развития своего народа при росте других. В мирном соревновании лучших качеств, которыми наделены отдельные народы. Во взаимопомощи при народных бедствиях и общей борьбе с общим врагом.
И вот это здоровое и благородное национальное чувство резко противоположно антинациональному марксизму.
Марксисты сами понимают, как мощно национальное чувство, поэтому они пользуются им для своих разрушительных целей и для захвата власти, сознательно разжигая национальную вражду. Так воспользовались они в России самыми крайними национальными сепаратистами для захвата власти и уничтожения русских националистов, а захватив власть, начали преследовать всех националистов. Так же пользуются они национальными движениями в азиатских странах, где ненависть к колониальной политике европейцев мешает азиатским националистам разобраться в том, с какими целями большевики поддерживают их.
Наконец, эти же интернациональные марксисты, еще недавно расстреливавшие каждого русского за малейшее проявление своего национального чувства, в трудную минуту, а именно во время последней войны, начали играть на национальном чувстве русского народа. А готовясь к новой войне, они усиленно культивируют самый грубый шовинизм. Но это не обмануло и не обманет настоящих русских националистов. Они знают цели и цену новейшего заигрывания марксистской власти с русским национализмом, подлинное отношение к которому она доказала систематическим уничтожением всего национально русского. Больше того, истинные националисты всех частей России под гнетом советской власти отодвинули назад свои национальные стремления и, забывая национальные разногласия, объединяются в своем отвержении этой власти. Национальной вражды нет в концентрационных лагерях, нет ее и между теми, кто стонет под советской властью в громадном лагере, в который превращена этой властью Россия.
Непринятие населением советского национализма ясно говорит, какого сильного врага имеет марксизм в настоящем национальном чувстве. Оно же говорит о том, что после свержения марксистского ига здоровые национальные силы России, после горького опыта этого ига, сумеют устроить жизнь без национальной вражды, а с мирным сожительством различных национальностей. Нетерпимый национализм цветет в настоящее время только за пределами марксистской тюрьмы, среди тех, для кого расчленение и разрушение России важнее, чем освобождение ее от большевистского ига. На этот предательский национализм сепаратистов марксизм, может быть, еще будет снова ставить, когда ему будет плохо и надо будет использовать все, чтобы удержаться у власти.
Но пойдем дальше. Антимарксистская идея и ее программа содержат в себе еще одну черту, которая не может не влечь к себе всего лучшего, что есть среди людей. Мы имеем в виду моральное начало, к которому апеллирует антимарксизм. Марксизм не только аморален, он антиморален. Он, как мы видели, прежде всего не признает самостоятельности и первичности морали, а рассматривает ее как вторичный производный продукт, зависимый от материальных условий. Поэтому даже тогда, когда он говорит о морали и предъявляет к людям моральные требования, он имеет в виду не единую, общечеловеческую и абсолютную мораль, а относительную классовую партийную, революционную мораль. У него две морали и две мерки: мораль своя — социалистическая и коммунистическая, и мораль чужая — общечеловеческая, названная «буржуазной». Первая признается, вторая отрицается. Но первой позволено все, что полезно для класса, партии и революции. Вторую марксизм высмеивает и искореняет. Эта относительность марксистской морали открывает двери любой аморальности и освящает любые преступления. Она побуждает марксизм обращаться к самым низменным сторонам человека, привлекать к себе самые отвратительные и преступные людские типы, играть на самых зверских инстинктах увлеченной им толпы. Мы видели разгул и разлив этих инстинктов во время марксистской революции в России, с массовыми бессудными расстрелами и издевательством над мирным населением. Такой же разгул этих инстинктов имел место во время марксистских революций в других странах. То же происходило при натравливании подонков деревни на остальное крестьянство и зверском уничтожении наиболее хозяйственных крестьян, огульно ославленных «кулаками», в период коллективизации крестьянских хозяйств. На этой же классовой и партийной морали покоятся организация и пытки ЧК–МВД, все зверства их над миллионами неповинных людей в тюрьмах и концлагерях, все чистки и ликвидации даже своих отвергнутых людей, тех же пролетариев и тех же коммунистов. Такой же двойной моралью отличались и другие узкопартийные авторитарные режимы, например нацизм, также пришедшие к полной аморальности и бесчеловечным преступлениям.
Так мстит за себя низведение морали до относительной и служебной роли, при которой исчезает всякая мораль. Ибо мораль или абсолютна и не служебна, а повелительна, или ее вовсе нет.
Но в человеке глубоко и неискоренимо заложено не относительное или классовое, а абсолютное и общечеловеческое, не служебное, а императивное моральное начало. Это такая же основная часть духовной природы человека, как главные органы его тела — основные части его физической природы. Есть люди, лишенные этого начала, но они такие же моральные уроды, как слепые, глухонемые и безногие — физические уроды. Но как физически нормальный человек имеет все органы, так в духовно нормальном человеке заложено моральное начало. Духовная природа человека так же подчинена моральному закону, как его физическая природа подчинена физическим и его психическая природа психическим законам. Человек может нарушать этот моральный закон, как он нередко нарушает физические законы своего тела. Но как, нарушая физические законы тела, люди разрушают свое тело, так разрушается общество и гибнут его члены при нарушении морального закона.
Детали и конкретные формы этого закона варьируют от человека к человеку, от народа к народу, как варьируют детали и конкретные формы физических черт людей. Эти формы морального закона эволюционируют, как эволюционируют физический человек и его психика. Особую и высшую форму этот закон получил в христианской этике. Но существо морального закона остается неизменным у всех народов с древнейших времен до наших дней. Его существо лежит и проявляется в чувстве любви и совести, этом голосе человеческого «сердца». Недаром аморального человека называют «бессовестным». Чувство совести не производно, а первично, не относительно, не классовое, а общечеловеческое. Совесть — это моральный оселок и точный критерий, безошибочно подсказывающий человеку, что хорошо и что дурно, где зло и где добро. Нарушение указаний этого критерия даже у морально наиболее испорченных людей рано или поздно сказывается в «угрызениях совести», хотя бы и скрываемых ими от других и даже от самих себя.
Марксизм старается своим развращающим влиянием усыпить и искривить в людях совесть. На время он достигает этого. Но он не в силах убить и изломать ее окончательно. В конце концов она просыпается и выпрямляется даже в наиболее соблазненных им людях. В этом лежит та сила, к которой должен апеллировать антимарксизм. Сила, которой больше всего боится марксизм, ибо именно она может уничтожить согласие подвластного ему населения покоряться «бессовестной» власти и парализовать волю бойцов даже самой громадной красной армии, направлять врученное ей оружие на защиту этой власти.
Однако вместе с тем действительное преодоление марксизма и его соблазнов возможно лишь с помощью моральных сил и устроения жизни на моральных, «совестливых» началах. Пока эти силы дремлют и даже угасают и моральные начала не определяют действия людей, марксизм, даже свергнутый в том или ином месте, на то или иное время, не перестанет возрождаться вновь. Самое возникновение марксизма и приход его к власти есть в значительной мере результат забвения людьми, управляющими и управляемыми, моральных ценностей.
Действия людей определяются их потребностями и влечениями, целями, которые они ставят себе, тем, чему они приписывают ценность. При этом с этической точки зрения существует известная градация или иерархия ценностей, начиная с низших материальных и кончая высшими духовными и моральными ценностями. Если иерархия ценностей нарушается и низшие ценности начинают доминировать над высшими, получается моральное опустошение и вырождение — как в личном порядке, так и во всенародном масштабе, — которое позволяет аморальному марксизму овладеть обществом и держаться в нем. При этом внешние, в частности экономические, условия отнюдь не представляют единственной и даже самой главной причины этого морального заболевания. Не менее важная, а может быть, и главная причина его лежит в самой духовной сфере. Не потому только нарушена правильная иерархия ценностей, что экономический строй имеет те или иные недостатки и темные стороны. В немалой мере справедливо и обратное: этот строй принимает уродливые формы потому, что в духовной сфере нарушена истинная иерархия ценностей, влечений и целей. Как часто не внешние условия, а опрокинутая скала потребностей и ценностей заставляет людей придавать исключительное значение материальным потребностям вовсе не первой необходимости, нередко извращенным, и забывать о более высоком, о ценности человеческой личности, как индивидуального, неповторимого существа и связанной с этим заповеди о «любви к ближнему», о ценности верности и истины, свободы и красоты. Что заставляет, например, какоголибо богатого предпринимателя стремиться к беспредельному увеличению своего богатства, игнорируя справедливые интересы работающих у него людей? Или богатого промышленника, торговца и банкира с профессиональноспортивным, но морально беспринципным задором торговать с марксистскими «каннибалами», снабжая их стратегическими материалами, которые должны помочь им разрушить предприятия и поработить страну этих дельцов? Или что, кроме нарушенной иерархии ценностей, толкает политика к расширению своей власти без мысли о судьбе подвластных или же из предвыборных соображений идти на беспринципные уступки и соглашения с грозящими его народу красными? Или что, кроме морального дальтонизма, побуждает независимых журналистов свободных стран стремиться ценой любых унижений побить рекорд журналистского спорта и побывать за марксистским занавесом, чтобы там увидеть то и восхититься тем, что им покажут смеющиеся над ними марксистские власти? Или, наконец, что заставляет многих из тех же трудящихся, даже и без того хорошо обеспеченных, тянуться, надрываться, жертвовать досугом, отдыхом, здоровьем, всем более высоким, чтобы удовлетворять ненасытимые, часто ненужные материальные потребности? Хозяйственный строй с его техникой и «индустриализмом» лишь спешит удовлетворять эту не им, в конце концов, порожденную жажду растущих материальных потребностей.
Антимарксистская идея требует поэтому восстановления нормальной иерархии ценностей и изменения духовного строя людей. Выполнение этого требования нелегко, но от него зависит, как скоро и после каких предстоящих еще испытаний будет побежден марксизм.
В этом вопросе существует, однако, еще одна сторона. Как для успешности борьбы с марксизмом, так и для предупреждения его рецидивов важно, чтобы борющиеся с ним ни в пылу борьбы, ни в упоении победой сами не забыли морального начала, избегли ненужной жестокости и не поддались соблазну нехристианского чувства мести. Антимарксист не должен быть в этом отношении похож на марксистов. Он не должен сам заболеть марксистской болезнью двух моралей: одной для себя и своих, а другой по отношению к противнику. Живая совесть и общечеловеческая, по отношению ко всем одинаковая, мораль должны уберечь его от такой, столь же пагубной, хотя обратной, двойной морали.
Наконец, антимарксистская идея в самом высоком своем плане восходит к религиозному началу. Мы видели, что окончательное преодоление марксизма должно совершиться в моральной сфере. Но моральное начало у огромного числа людей уходит своими, часто не сознаваемыми, корнями в мир религиозный, и моральное чувство связано с чувством религиозным. Мораль живет в тени религии и угасает, когда из души выжжено религиозное чувство. Это чувство может быть неконфессиональным, человек может не сознавать наличности его в себе, может даже отрицать у себя его наличность и все же быть моральным, потому что гдето в глубине его души неведомо для него самого теплится религиозное чувство. Может быть моральным, если у него есть совесть, то есть пусть не осознанное и даже отрицаемое инстинктивное подчинение себя какомуто высшему (хотя бы упрямо не называемому «божественным») закону, требующему одного как «должного» и запрещающему другое как «недопустимое». Ибо если для человека нет этого высшего закона, то для него не существует и морального закона, исчезает всякий моральный запрет, все позволено. Эти религиозные корни морали глубоко чувствовал Достоевский. Вот его слова об Алеше Карамазове[17]: «Если бы он порешил, что бессмертия и Бога нет, то сейчас бы попал в атеисты и социалисты; ибо социализм есть не только рабочий вопрос... но по преимуществу есть атеистический вопрос, вопрос современного воплощения атеизма, вопрос Вавилонской башни, строящейся именно без Бога, не для достижения небес с земли, а для сведения небес на землю».
Но трагедия переживаемого нами исторического периода состоит в том, что это питающее мораль религиозное чувство в сильной мере иссякло в образованных слоях современного общества. А полуобразованные и необразованные массы народа с известным запозданием и в более грубой форме повторяют пороки его интеллигенции. При этом если образованный человек может еще сохранять моральное чувство, несмотря на угасшее религиозное чувство, имея для морали другие, действующие на него нерелигиозные основания, то у простых людей связь морали с религией гораздо сильнее, поэтому потеря религиозного чувства действует на них неизмеримо более, духовно и морально, опустошительно.
Лишь в самое последнее время, под влиянием пережитых бурь и горьких разочарований, религиозное чувство вновь просыпается как у наиболее вдумчивых и честных представителей интеллигенции, так и у народных масс. И гораздо сильнее там, где уже царит марксизм, чем в странах, еще не испытавших на себе его безбожной власти. Ибо марксизм, как грубое материалистическое учение и движение, не только атеистичен, но и антирелигиозен. Маркс в «Капитале» и других произведениях издевается над религией. Его учение есть открытое и вызывающее самоутверждение безбожия. Осуществленный же последователями Маркса марксизм воинственно безбожен. Воинствующие «безбожники» — прямые ученики Маркса. Для них типично гонение на религию. Это гонение в ужасных формах, превзошедших по своей жестокости и по числу замученных людей языческие гонения на христиан, залило и заливает до сих пор Россию. Производится оно и в других странах, подвластных коммунистам. Само допущение религии марксистами есть утонченная форма гонения на настоящую религию при помощи соблазна и кощунственного требования от церкви поклонения безбожной власти. Особенно лютой ненавистью ненавидят они христианство, ибо оно проповедует не ненависть, а любовь; не попирание личности другого, а уважение к ней; не исступленную ломку традиций, а бережное отношение к ним; не низвержение авторитетов, а разумное признание их; не ломку всего прошлого, а здоровый консерватизм, который не враждебен прогрессу, а требует его, но без насильственного разрушения того, что было здоровым и ценным в прошлом. Все это ненавидит марксизм. Он хочет облагодетельствовать людей против их воли, средствами, которые губят благодетельствуемых им[18].
Но именно гонения на христианство и на религию вообще не могут не рождать отпора в тех, в ком еще живо или просыпается христианское и вообще религиозное чувство, даже языческое, как неосознанное предчувствие христианства и христианской этики. Там, где верующие организованы и активно воздействуют на политическую и социальную жизнь, стараясь смягчить и устранить недостатки этой жизни, религия является одним из мощных противовесов марксизму. В этих странах атеистическому марксистскому социализму и коммунизму противопоставляется далеко идущая, нередко радикальная христианская социальная реформа. Правда, несмотря на это, церковь в большом числе случаев не смогла до сих пор уберечь народные массы от марксистского яда и найти среди них достаточное число активных защитников религии от безбожной власти. Однако, увенчанная новым венцом мученичества и муками оздоровляемая, она встает как грозная сила в борьбе с марксизмом — борьбе во имя поруганной религии, обесчещенных храмов, разрытых могил, замученных священнослужителей. Но также во имя установления нормальных социальных отношений на началах морали и христианской справедливости, защиты слабых и угнетенных, протеста против убийств, пыток и издевательств над неповинными людьми.
Ибо именно христианство провозгласило равенство всех перед Богом, братство людей в Боге и ценность всякой человеческой личности. Несмотря на все людские слабости, все исторические извращения христианства и все злоупотребления его именем, именно христианство внесло в мир человеческих отношений глубокие изменения, и, поскольку его дух не угас в душах людей или просыпается в них, оно, а не безбожный и аморальный марксизм может вносить в эти отношения дальнейшие положительные и мирные, а не разрушительные, кровавые изменения.
В этом величайшая сила христианства и всякой религии вообще. Может быть, в конечном счете, самая страшная для марксизма сила, более всего способная освободить людей от соблазна марксизма и всех прельстительных форм его.
Но сила есть лишь в религии свободной, ибо если гонения на религию не могут принудить верующего к неверию, то и, наоборот, принуждение к вере может лишь ожесточить неверующего, но не превратить его в верующего. Как показали многочисленные исторические примеры, из такого принуждения вырастает лишь угасание искреннего религиозного чувства и в конце концов безбожие[19]. Поэтому новая антимарксистская идея, поскольку она содержит в себе религиозное начало, провозглашает свободу религиозной жизни, свободу всех религий, кроме изуверских или аморальных извращений религии. Она отвергает религиозную нетерпимость и признает только свободное убеждение, а не преследование неверующих или инаковерующих.
Таково развернутое содержание новой антимарксистской идеи и антимарксистской программы. Вот составные части этого содержания:
— нормальное эволюционно развивающееся хозяйство, очищенное от эксплуатации и дающее действительное улучшение жизни народных масс;
— свобода личности и личного творчества во всех областях жизни и деятельности;
— общество, построенное не на классовой ненависти и борьбе, а на солидарности интересов;
— свободное проявление здорового национального чувства с признанием прав и законных интересов других национальностей;
— жизнь, построенная на началах не классовой, а для всех единой общечеловеческой морали и чуткой человеческой совести, определяемая нормальной иерархией ценностей;
— наконец, жизнь со свободным проявлением религиозного чувства, освящаемая и оберегаемая верой в живого, не измышленного Бога.
Таковы основные черты антимарксистской идеи и программы, отвечающие различным сторонам человеческой природы и человеческой души, на которые можно и должно опереться в борьбе с насилующим эту природу марксизмом.
Эта борьба не легка. Захвативший в свои руки власть над целым рядом стран и народов и мечтающий распространить эту власть на весь мир, интернациональный марксизм не так легко даст оторвать себя от своих добыч. Враг силен, хитер и жесток. Вместе с тем сама изложенная антимарксистская идея и вытекающая из нее программа ставят высокие и не всегда легко исполнимые требования к борющимся с этим врагом, поэтому борьба с ним требует большой активности, должна вестись с максимальным напряжением сил, с готовностью на жертвы. Нужна объединенная борьба антимарксистов.
Но настали новые времена. Когдато марксисты выступали в роли новаторовреволюционеров, а антимарксисты были защитниками существующего строя, «охранниками», как их презрительно называли революционеры. Теперь в России и других захваченных коммунистами странах роли переменились. «Охранниками» стали марксисты, ложью и насилием защищающие свою деспотическую власть и введенный ими эксплуататорский строй. А революционерами, революционерамиосвободителями, стали антимарксисты. Они борются за народную освободительную революцию, за свержение советского деспотизма во имя нового, нормального строя и свободной человеческой жизни.
Всем, кто стонет под гнетом марксистского социализма и коммунизма и борется за освободительную революцию, напомним заключительные слова Коммунистического Манифеста о марксистской революции: «Пролетариям нечего терять в ней, кроме своих цепей. Приобрести же они могут весь мир». Так, обращаясь к народам, порабощенным марксизмом, можем сказать им о революции освободительной: «Вам нечего терять в этой революции, кроме коммунистических цепей. Приобрести же вновь вы можете потерянные вами, дедами и прадедами вашими освоенные, ваши части мира!»
Но повторяем, борьба с марксизмом не легка. Хотя ложь и губительность его уже выявили себя, но, теряя свою идеологическую силу, он укрепил себя захватом громадных природных и трудовых ресурсов. Он стал богатейшим рабовладельцем, какого еще не знала история. Из своих рабов он создал хотя и низкопродуктивное и в основном нелепое, но колоссальное рабовладельческое хозяйство. Из этих же рабов он создал громадную по численности и технически современно, вплоть до украденного атомного оружия, вооруженную военную силу, удерживаемую в повиновении жесточайшим террором. С этой силой он готовится к дальнейшим нападениям и завоеваниям.
В этом рабовладельческом хозяйственном расширении и деспотическом военном усилении, которыми марксизм в настоящее время заменяет уходящую изпод его ног идеологическую почву, лежит отличительная черта новейшей фазы марксизма. В связи с этим и борьба с марксистским коммунизмом наряду с идеологической стороной приобретает еще другую, чисто военную сторону.
Положение осложняется также тем, что народам, стонущим под игом марксизма, в их борьбе с ним трудно рассчитывать на серьезную помощь со стороны свободных стран. За очень немногими исключениями они до сих пор недостаточно понимают зло марксистского коммунизма или, даже понимая его, не склонны вести с ним действительной и решительной борьбы. До самого последнего времени они скорее поддерживали его, чем боролись с ним, и в критические для него моменты выручали его. До сих пор не потеряли своей силы слова Г.Федотова о том, что на революционный марксизм «летят все бабочки старого мира, чтобы сжигать на нем свою совесть и крылья»[20].
Даже яркие противники марксистского коммунизма готовы лишь бороться с ним у себя, предоставляя ему властвовать и мучить людей в России и других уже захваченных им странах. Они заботятся только о том, чтобы он не распространялся далее, не касаясь того, что проделывает чекистская коммунистическая власть над народами, уже подпавшими под ее иго. Помимо аморальности такой их установки, защищающие ее государственные люди похожи на тех, к счастью не существующих, врачей, которые сказали бы раку: «Остановись там, где ты уже разросся, только не иди дальше!» И развивали бы теорию «мирного сожительства» еще не пораженных раком частей тела с болезнью, поразившею другие его части. Как будто рак может не распространяться и не отравлять всего организма. Глухими остаются они ко всем предостережениям тех, кто испытал эту болезнь на себе, на горьком опыте познал ее природу и знает опасность, грозящую от нее всему миру.
Вместе с тем за последние годы накопилось слишком много фактов, и фактов очень болезненных, которые сильно уронили престиж западных стран в глазах подсоветских людей. Одна захватническая политика Гитлера по отношению к России и ее народам, равно как поведение немецких властей в оккупированных частях России, их изуверства, их жестокость по отношению к принудительно вывезенным «остарбайтерам» и сдавшимся военнопленным — сколько недоверия к Западу должны были вселить в душах подсоветского населения. Но немало поводов для горьких разочарований и угасания надежд дала также политика свободных стран. Ненужные уступки большевикам на конференциях; насильственная и безжалостная выдача большевикам на смерть и муки целого ряда лиц; колеблющееся отношение к вопросу о разделе России вследствие недостаточного различения советской власти и русского народа; уступчивость по отношению к красным; терпеливое выслушивание клеветнических и пропагандистских речей коммунистических делегатов в ООН и оставление безнаказанными многочисленных нарушений Советским Союзом и его сателлитами основных условий, выполнение которых по уставу этой организации обязательно для ее членов, — все это не может не подрывать веры населения России и других стран, стонущих под коммунистической властью, в возможность серьезной помощи им со стороны свободных стран. И много этим странам надо сделать, чтобы вновь возродить эту веру и укрепить ее у тех, в ком она еще существует.
С этой целью, как для предупреждения рокового военного столкновения, так и для облегчения победы антибольшевистских сил, если бы такое столкновение, несмотря на все, произошло, чисто военная сторона должна быть соединена с правильно формулированными свободным миром и во всеуслышание объявленными им политическими целями его антибольшевистской политики и его вынужденных военных действий. Вот что должны сделать для этого свободные страны, по словам человека, отдающего вне своей родины свои технические дарования усилению военных сил свободного мира[21]:
1) провозгласить, что они резко отграничивают коммунистические правительства от народов, стонущих под этими правительствами, и что во всех их действиях ими движет не стремление к завоеваниям, а лишь чувство симпатии и дружбы к этим народам, и в том числе к народу русскому, неповинному в агрессивности коммунистической власти и ей противящемуся;
2) показать, что они не имеют намерения ни унижать этих народов, ни наносить ущерба их странам, являющимся их национальными наследиями;
3) в случае вызванного советской агрессией военного конфликта гарантировать переходящим к свободным силам доброе отношение и безопасность от выдачи, добровольное присоединение лояльных к вооруженным силам свободных стран с образованием из выходцев из России, Польши и других стран их национальных освободительных армий.
И все же, несмотря на все экономическое расширение и военное усиление марксистского коммунизма, несмотря на вольное или невольное пособничество свободных стран, несмотря даже на то, останутся эти страны свободными или некоторые из них зальет коммунизм, судьба последнего предрешена. Невыносимость гнета; не вымышленные, а действительные экономические и социальные противоречия; растущая армия, становящаяся все большей угрозой для чекистских правителей; наконец, вовлечение последними в свою орбиту все большего числа чуждых им народов — все это подрывает марксистский режим и подготовляет взрыв его изнутри.
Течет время, и исполняются сроки, затянувшиеся вследствие грандиозности и глубины вызванной марксизмом катастрофы. Неумолимая рука, или, говоря языком Маркса, «диалектика истории», уже пишет марксистским царям слова, написанные таинственной рукой последнему вавилонскому царю Валтасару (Balshazzar), по пророку Даниилу (гл. 5), по другим источникам, царю Набониду, во время беззаботного пира накануне его падения: «мене — текел — фарес» (Mene — Mene — Tekel — Upharsin). «Посчитано — взвешено — разделено».
Из слез заключенных вырастает сила, от которой рушатся стены темниц. Если 14 июля 1789 года пала парижская Бастилия, в которой, по рассказам, в это время, кроме уголовных, был лишь один «садист» де Сад, и в марте 1917 года была взята восставшими Петропавловская крепость, то неужели не падет величайшая в истории коммунистическая Бастилия, в которую превращены целые страны с задыхающимися в ней сотнями миллионов порабощенных народов? Эти сотни миллионов, томящихся в марксистской тюрьме, все равно произведут освободительную революцию. Их час придет. Они найдут для этого и людей, и способы, и руководителей, и организаторов. Антимарксистская революция будет. И тяжелы должны быть угрызения совести у тех, кто по легкомыслию, из-за духовной негодности или даже корысти не помог, а мешал ее приходу.
Публикация Михаила СМОЛИНА.
[1] Lewis A. Froman. Principles of Economics. Chicago, 1946. С. 165–166, 168.
[2] Hilferding R. Das Finanzkzpital. 1910; 2е изд. 1920.
[3] Lewis A. Fromon. Указ. соч. С. 181.
[4] Лигалем Н. По Америке // Новое русское слово. НьюЙорк. 1953. 20 августа.
[5] Francois Marie Charles Fourier (1772–1837), Jean Joseph Charles Louis Blanc (1811–1882), Robert Owen (1771–1858).
[6] Count Claude Henri de SaintSimon (1760–1825).
[7] См. об этом проф. Вышеславцева. Кризис индустриальной культуры. С. 274–277.
[8] Петров Б. Философская нищета марксизма. Издательство «Посев», 1952. С. 74.
[9] О бессилии лишенной положительного содержания и морально дефективной критики марксизма можно сказать словами профессора И.А. Ильина: «Тот, кто лишен духовного ока, у кого сердце заглохло, тот... ничего не может возразить нигилисту. Житейский материализм, с плоскими мыслями, мелкими чувствами и короткими, жадными целями, бессилен в столкновении с теоретическим материализмом, который утверждает, что таким и надо быть, не стыдясь... Богопустынная душа бессильна перед напором сущего зла...» (Аксиомы религиозного опыта. Т. 1. С. 39).
[10] «Le marxisme tentaculaire. La formation, la tactique et l’action de la diplomatie soviétique. 1920–1940». Les éditions internationales. Issoudin 1942. С. 43. Там же ссылка на Charles Vildrac. «Russie neuve, voyage en URSS». Emile paul. Paris, 1937.
[11] «Le marxisme tentaculaire. La formation, la tactique et l’action de la diplomatie soviétique. 1920–1940». Les éditions internationales. Issoudin 1942. С. 41.
[12] Retouches à mon retour de l’URSS. Paris, 1937.
[13] Мифический греческий царь, в наказание за оскорбление богини Геры привязанный к колесу, которое он должен был постоянно вертеть.
[14] Der modern Kapitalismus. Bd. 3. 1926–1927. С. XXII.
[15] «Der Stildes Lebensim Zeitalterdes Kapitalismus» в «Kapitalund Kapitalismus», heraus gegebenvon B.Harms, I.Band. Berlin, 1931. С. 19. См. также наше «Введение в экономическую науку». Белград, 1937. С. 98–99.
[16] Аксиомы религиозного опыта. Т. 1. С. 56.
[17] Цит. по проф. К.И. Зайцеву (ныне игумен Константин). «Основы этики». Вып. 2. Харбин, 1938. С. 110.
[18] См.: проф. Lossky. History. С. 374–375.
[19] См. об этом: проф. Ильин. Указ. соч. Т. 1. С. 58–69 и особенно исторические и литературные указания на с. 236–242.
[20] Запад и СССР // Новый журнал. 1945. Кн. 11. С. 213.
[21] См. статью «Россия против коммунизма» в «Human Events». May 19. 1948.