Измайловские открытия
Алексей Александрович Минкин — сотрудник газеты «Московская правда» — родился в 1968 году. Публиковался в газетах «Православная Москва», «Православный Санкт-Петербург», в «Московском журнале», журнале «Божий мир».Лауреат Международной премии «Филантроп». Живет в Москве.
Пролог
...Исключений здесь нет: мы все вышли из детства — той благодатной, волшебной, искрометной и счастливой поры, которая ежедневно преподносит нечто новое, приоткрывает занавес неизведанного и таинственного, дарит ощущение великих возможностей и счастья. В детстве всегда рядом удивительное и восторженное. Каждый день идет постижение окружающего мира, кажущееся кому-то из взрослых будничным и заурядным, но тем не менее свои большие и маленькие открытия совершаются. На всю дальнейшую жизнь закладывается личный, неповторимый кругозор, уникальное мировосприятие, а вместе с ними формируются психология и характер.
Я по характеру, по складу ума — географ. Краевед и естествоиспытатель. Лет с восьми я расстилал на полу огромную карту мира или СССР и ползал сверху, часами изучая города, реки, страны, материки. Все казалось сказочным, манящим и... недосягаемым. Так и было — потому первые мои географические открытия шли в пределах родного Измайлова, где родился и живу по сей день. Я исследовал окрестные многочисленные Парковые и Первомайские улицы, зарисовывал их расположение и намечал пути дальнейших исследований. Открытия — крохотные, карманные, но свои, личностные — питают меня и поныне. Малая родина, Измайлово, изучена, кажется, досконально. Однако Измайлово все еще хранит кое-какие секреты — и, следовательно, открытия тоже будут.
Ну а пока спешу поделиться немудрящим опытом познания с другими. Ведь я всегда — и уже в путешествиях взрослых, далеких — жаждал прибиться к родной пристани, увидеть свой двор, свой дом. Точнее...
Наш дом
Таких домов, как наш, по Москве в 1960–1970 годах возводили немало. Определенная их доля почему-то предоставлялась семьям военнослужащих — говорят, и проектировались эти жилые кирпичные девятиэтажки в существовавшем некогда Министерстве военного строительства. Наш дом, заселявшийся с 1967 года и расположившийся на излете одного из измайловских бульваров, также подчинялся жилищно-коммунальному ведомству Министерства обороны.
Впоследствии его переподчинят городу, и состав жильцов заметно изменится. Квартиры начнут сдаваться и продаваться — в общем, сложится обстановка, характерная для текущего времени. Правда, благодаря остаткам «старой гвардии» дом все еще сохраняет складывавшиеся десятилетиями устои: относительную дисциплину проживающих, чувство коллективизма, взаимовыручку и поддержку, дружелюбие, даже многонациональность. Да-да, под его сводами с преобладающим количеством русских и ранее уживались татары, евреи, украинцы, армяне. Нынче же на постоянной или съемной основе этнографическую пестроту усилили появившиеся мингрелы, болгары, турки, вьетнамцы, киргизы. Дошло до появления индусов, хотя, собственно, ничего совсем уж необычайного тут нет: дом большой, больше двух сотен квартир. Суть не в том. Интересно другое — личности проживавших или гостевавших, их деятельность, занятия, заслуги. Нет, мемориальных досок у нас не наблюдается, но я убежден: могли бы быть. Судите сами...
Жилище наше хоть и велико, но по сути оно — типичная «хрущевка». Планировка внутри такова, что, к примеру, в нашей трехкомнатной квартире две напоминающие вагон комнаты смежные и лишь одна, маленькая, изолированная. Кухня — 4,5 м2. Так что изначально жившие в доме люди в генеральских погонах мало-помалу съезжали в район Мосфильмовской улицы, к благоустройству и вместительности. И мы-то свои «квадраты» получили за выездом семьи генерала Зырянова. Знаменательное событие случилось в 1972-м. Ехать далеко не пришлось: мы жили рядом, но в однокомнатной квартире пятиэтажного «хрущевского» дома — и тоже военного. При новоселье нашими непосредственными соседями оказалась семья Разорёновых: Анна Федоровна, преклонных лет старушка, и ее дочь Вера Петровна. С них-то и началось открытие нового пристанища...
Вера Петровна трудилась в Генштабе на Знаменке и одно время являлась машинисткой маршала Жукова. Взрослея, я расспрашивал ее и о характере легендарного полководца и о нюансах службы. Соседка охотно рассказывала, как сопровождала Георгия Константиновича в многочисленных командировках — причем выезды зачастую переходили в сюрпризы. Могли разбудить ночью: пора срочно собираться! Не успев толком собраться, она выскакивала к машине и мчалась на вокзал или в аэропорт.
Как-то, в холодную пору, она прибыла к поезду одетой не по сезону. Мерзла. Жуков это заметил, и на ближайшей же станции Вере Петровне доставили теплую кофту, которую она хранила как память. Хранилось в ее квартире и сари, подаренное Индирой Ганди в ходе визита Жукова в Индию, — и там военнообязанная машинистка Разорёнова сопровождала выдающегося военачальника.
А еще стены наших квартир никак не могли похвастаться оборонной звукоизоляцией, вследствие чего мы слышали, работает ли у Разорёновых телевизор, что показывают. Слышали и разговоры соседок, и то, как профессионально перебирает Вера Петровна клавиши печатной машинки. В числе прочего набирала она и тексты знаменитых жуковских мемуаров. Брала рукописи на дом. А ведь вдвоем с мамой обретались они в крошечной однокомнатной халупке. Это вам не челядь вчерашнего гражданского министра обороны с ее городским дворцом на Остоженке, Разорёновых красили интеллект и скромность.
Не исключение составляла и Анна Федоровна. Замечательная старушка, с которой мы с моих малых лет сразу сдружились, происходила из Вологодской губернии и, поскольку была отдана в прислуги помещицы, оказалась в столице Российской империи. Летом по обязанностям выезжала с господами на дачу в Царское Село, где видела и последнего государя, и цесаревича. Живая история... Ну а мне, научившемуся читать лет с четырех книжные истории, все равно почему-то нравилось слышать их из уст взрослых: бабушки, прабабушки или, скажем, Анны Федоровны. Текст знал наизусть, но с упоением слушал. К тому же у соседки имелись редкостные диковинки: сказки Даля и братьев Гримм, обшитые кожей и с металлическими застежками. Запах их пожелтевшей бумаги и сейчас колышит глубинные ткани памяти. А еще, к пытливому моему восторгу, у соседей стоял старинный кованый сундук, на нем почивали. Признаться, и я испытывал на прочность его основательное лежбище. Таким образом, разорёновская квартирка привнесла в мою детскую жизнь обилие положительных эмоций.
Массу прекрасных эмоций поднимал во мне и облик проживавшего в нашем подъезде, в 76-й квартире, генерала Евгения Федоровича Тодоровича. Глядя на него сквозь призму мальчишеского восхищения, я любовался его статной, крупной фигурой и сам пытался вырабатывать выверенную генеральскую походку: спина как струна, грудь колесом, прямая посадка шеи и головы. Мой герой нередко появлялся во дворе в генеральском мундире, поскольку продолжал служить, но никогда он не кичился высоким званием, был прост в общении, любил детвору. Помню, как-то подхватил меня, усадил в «Волгу», прокатил в гараж к 11-й Парковой, поковырялся там. Кажется, мелочь, а мне выпало счастье делиться впечатлениями с ровесниками во дворе и дома со взрослыми. Позднее, уже после отъезда генеральской четы на Плющиху, я вдруг обнаружил имя нашего генерала в школьном музее боевой славы среди Героев Советского Союза, живших в нашем исчезнувшем Первомайском районе столицы. Ни разу генерал Тодорович о большой награде не рассказывал. В подъезде осознавали: боевой генерал. Но Герой Союза... лишь школьный музей, где у нас время от времени проходили уроки, помог совершить восхитительное открытие. К слову,
О школе...
Она в нескольких минутах от дома, нежилая «княгиня» среди «княжества» пятиэтажек. Чем необычно? Есть и такое. Построенная в 1966 году на поле военного аэродрома, откуда в годы Великой Отечественной самолеты дальней авиации «навещали» Берлин, она стала первенцем типовых школьных зданий, именуемых в народе «самолетиками». Не от аэродрома ли? Ведь в действительности эти здания напоминают букву «Н»: два корпуса, сочлененные переходом. За полвека существования, несмотря на чехарду с педагогическим составом (был учебный год, когда в нашем только классе сменилось семь классных руководителей), 351-ю школу возглавляли всего два директора: так, Генриетта Павловна Локшина довела нас до окончания 8-го класса, а вслед за тем директором стала Натэлла Георгиевна Ефремова, дирижирующая всем учебным оркестром поныне.
У нас учились знаменитости: олимпийская чемпионка в парном фигурном катании Наталья Линичук и актриса Любовь Толкалина. Еще ничего не ведая об этих «звездах», я, будучи учеником младших классов, шагал в школу, ежедневно сопровождаемый почетным кортежем бездомных собак, для каждой из них в моих карманах таились лакомые кусочки сахара, колбасы, сосиски. Я страстно любил животный мир, буквально боготворил его. Особенно привлекали птицы. Зная наперечет любой из видов пернатых, обитавших в СССР, намеревался стать орнитологом.
И опять о нашем доме
Да вот не стал: сперва в сторону потянула политическая карта мира, потом — стезя географа и пишущего человека. Много-много позднее, в связи с последним фактом, в нашей квартире побывали такие маститые представители пишущего сообщества, как редактор отдела культуры «Московской правды» Леонид Гвоздев и основатель газеты «Покровка» Сергей Свириденко. Сегодня в живых нет ни того ни другого: любимец «МП» Гвоздев, никогда не жаловавшийся на здоровье, скоропостижно скончался, а Свириденко трагически погиб на дороге и погребен на престижном Кунцевском кладбище.
Между прочим, Сергей Алексеевич еще и активно участвовал в политической деятельности. Своим левым воззрениям не изменил и приспособленцем никогда не был, чем и вызывал уважение.
Вспомнив о политике, нельзя не сказать и о том, что в свою университетскую бытность в нашем вместительном доме — конкретнее, в 146-й квартире — гостевал Владимир Вольфович Жириновский. Явление, быть может, не вот чтобы, но каково время, таковы власть и ее герои. Всё потихоньку, а то и стремительно обмельчало, стало поверхностным и выхолощенным. Тем не менее я берегу в памяти облики героев иного порядка, обладавших некричащим чувством патриотизма, равносторонним масштабным интеллектом, завидным кругозором и светлыми человеческими качествами. То были крупные личности, настоящие и надежные люди — пусть и не вопили о них по стране дурниной. Такие люди были и в нашем доме, и в нашей квартире. Да что далеко ходить: прежде всего, храню в уме и сердце образ родного моего дедушки, великана во многих смыслах данного слова...
Мне лет шесть. Мы выходим из метро «Первомайская», и нас обдает терпким морозцем. Зима. На дедушке шинель, папаха. Младшие офицеры — а служивого люда тогда в Измайлове встречалось с избытком — отдают, козыряя, честь. Дедушка вторит по уставу. Мне приятно. Радостно и как-то надежно.
Дедушка — полковник военно-инженерных войск. После войны блестяще окончил Академию имени Куйбышева и был распределен на Фрунзенскую набережную, в Министерство обороны. О, если бы та служба не выходила за рамки кабинетной — может, и заложенное в нем лет на сто здоровье так быстро не пошатнулось бы. Впрочем, и бумажная возня была не по нему, и фронт значительно сократил запас природной прочности.
Выделявшийся и над людьми среднего роста на целую голову, он, жалея низкорослых подчиненных под бомбежками и артобстрелами, сам бросался в ледяную воду, которая и ему-то порой доходила до горла. Так шло форсирование Днепра. Так наводились сотни переправ, дабы затем шли в атаку пехота и бронетехника. Ну а уж сколько претерпела нервная система при разминировании и минировании...
А еще вслед за войной, которую он завершил в Праге, в жизни его случилась война другого сословия — подлая, ночная, коварная, исподтишка. Это послевоенная служба на Львовщине. Бандеровщина. Тогда все сдюжил, все вынес.
Нет, фронт награждал ранениями и контузиями, а вот лет через двадцать после Победы начали отказывать ноги. Долго лежал в Красногорском госпитале — и, что интересно, даже туда к нему, в его отдельную палату, тянулся постоянный поток директоров, военпредов и инженеров оборонных заводов. Он курировал ряд производств, и не могли без него разрешить многие ответственные вопросы. Так что служба его шла еще и в бесконечных командировках, переговорах, рацпредложениях. Говорят, на военных катерах и поныне используется деталь с названием «застежка Минкина». Минкин Александр Алексеевич — мой дедушка.
А вот деталь его домашнего быта: собственно, дома мы его почти и не видели. Он мог утром отправиться на Фрунзенскую, а днем нежданно позвонить из Новосибирска: не ждите, мол, срочная командировка. И из того же Новосибирска их группу в сопровождении царицы секретности самолетом перекидывали в Китай или Вьетнам, ведь мы помогали и азиатскому филиалу соцлагеря. Между тем и на учениях, и на испытаниях, и в командировках с переговорами о поставках вооружения дедушка не раз бывал и в европейских соцстранах — тем более что в совершенстве знал немецкий и имел официальные награды правительств Польши и Чехословакии. Свою же державу исколесил всю, благо военных заводов хватало. С преизбытком хватало и наезжавших к нам из тех же предприятий их представителей. Руководители заводов, военпреды, а также члены их семей — по ним в нашей квартире можно было изучать географию исчезнувшего Отечества: Калининград, Красноярск, Батуми, Гродно, Жданов, Горький, Астрахань, Углич, Рыбинск! Особенно отчетливо запомнился часто бывавший директор Навшинского судостроительного завода дядя Коля Терёшкин, тоже участник войны и представительный, огромный мужчина.
Кстати, на тех же судостроительных заводах не всегда дело ограничивалось «оборонкой». К примеру, после выхода на экраны страны очередного выпуска хроники «Новости дня» у нас растрезвонились телефонные звонки, извещавшие, что Александра Алексеевича видели перед киносеансом там-то или там-то. Что вдруг? Оказывается, в Навшине спускали на воду судно «Василий Шукшин», и в торжественном мероприятии, помимо приглашенных актеров С.Никоненко и Л.Федосеевой-Шукшиной, участие принял и наш герой. Тогда он и сдружился с Лидией Николаевной, они перезванивались.
Правда, актеры и режиссеры навещать нас стали позже. Это уже при мне, волею случая и знакомств, к нам заезжал покоритель всяческих Венеций и Канн Андрей Звягинцев, актриса театра Станиславского Ольга Лапшина, актриса Русского духовного театра «Глас» Наталья Донская. Последняя оказалась в профессии, выйдя из театра-студии «Эспадо» — о чем чуть ниже — и существующего в нашем Измайлове, на Верхней Первомайской улице, Института гуманитарного образования, в котором под началом В.Коренева окончила театральный факультет. Действовал в их заведении учебный театр, где однажды мы не без удовольствия имели возможность посмотреть «Женитьбу Бальзаминова» с Натальей в одной из ведущих ролей. А начинала Наташа Донская в камерном театре «Эспадо», располагавшемся в ДК «Дружба» района Западное Бирюлево. На сцену ее впервые вывела родоначальница уникального театрального коллектива Вера Василевская...
Вера — славный пример для подражания. Акватория бездонного таланта, человек нечеловеческих возможностей, обладатель энциклопедических знаний, мужественный борец за жизнь и творчество. Неспроста, видно, и имя через нелегкую жизнь несла соответствующее. Лишившись зрения и нескольких пальцев, она организовала свой театр, изучила испанский, вышла замуж и родила дочь, экстерном окончила РГГУ, выпустила две книги: «Тутанхамон» и «Тутмос». Увы, второго романа не дождалась — нелепо сгорела. Еще Вера окончила режиссерские курсы легендарного Б.Г. Голубовского и сама превратилась в режиссера, актрису, педагога. В родном ДК, ничего не видя, на звук, вела детскую театральную студию, преподавала хореографию. Писала стихи, пьесы, песни, владела гитарой. Могла поддержать любую беседу — только чтоб не из пошлых, не из вульгарных. В общем, личность. Масштабная личность. счастлив, что был ее другом.
Вместе с семьей Вера бывала у нас, я у них. Ну а поскольку боготворила она Толстого, вместе ездили в Тулу и Ясную Поляну. Познакомились чудным образом. Вера задумала в виде аудиоспектакля инсценировать собственную повесть «Рафаэль», и ей требовались голоса персонажей. Большинство подобралось из актеров ее труппы. Голос главного лица, Рафаэля Санти, почему-то не находился. И — о ужас! — выбор пал на меня, абсолютно несценического человека, к тому же только-только познакомившегося с Василевскими. Отказывался, конечно, однако энергетика Веры в итоге заразила и меня. Увлекся, спектакль сделали. И мой внутренний мир обогатился первым театральным опытом. И это — Вера...
И вера... Пестуя сию добродетель, созвучную с именем приснопамятной Веры Евгеньевны, мы то и дело обращаемся за вспомоществованием к лицам духовным, умудренным священным саном. Обращалась и Вера. Обращаюсь и я. Духовенство в нашей квартире не редкость. Так, к совсем занедужившему моему дедушке исповедовать и причащать приходили протоиереи Игорь (Коньков) и Александр (Елисеев). Перед кончиной его успел соборовать митрофорный протоиерей Владимир (Тимаков), имеющий, вероятно, самый продолжительный священнический стаж из всех ныне здравствующих столичных клириков. Кроме того, нас посещали иерей Виталий (Воробьев) и клирик Тверской епархии отец Василий (Прокопчук). Бесспорно, священство переступало пороги не одной нашей квартиры. Как, впрочем, и люди творческие.
В частности, популярный актер Евгений Стычкин бывал в 96-й квартире, а выдающийся музыкант и вокалист Сергей Старостин — в 89-й. И еще. До середины 90-х годов треть первого этажа нашего протяженного обиталища занимал крупный книжный магазин, где будто бы замечали телеведущего Юрия Сенкевича, лишь входящего в просторы известности. Может, и так. Во всяком случае, приемный сын главного телепутешественника страны, Николай Юрьевич, точно трудился неподалеку: во 2-й «Терапии» ближайшей клинической больницы № 57 на 11-й Парковой. Сегодня, к слову говоря, там действует единственная в нашем городе домовая церковь, посвященная врачу-мученику Евгению (Боткину), расстрелянному с царской семьей в подвале Ипатьевского дома. Слава богу, наш дом — не Ипатьевский. Вместе с тем и в нем встречались почти что мученики совести. По крайней мере, жили люди, отстаивавшие постулаты морали и нравственности, защищавшие элементарные права другого человека, пусть и с замутненными этическими качествами...
Долгие годы в нашем подъезде, в 88-й квартире, жила Сильва Абрамовна Дубровская. Адвокат. На ее 85-летие (работать она продолжала и после юбилея) собрался цвет московской адвокатуры. Присутствовал и хороший ее знакомый Генри Резник. Чествующие забрали юбиляра и доставили в ближайший к нашему дому ресторанчик. Чествуя, многое вспоминали.
Вспомнить и впрямь было что: грандиозный опыт, отмеченный Золотой медалью имени Плевако и орденом «За приверженность адвокатскому делу». Помянули громкие дела, в том числе защиту диссидента Анатолия Щаранского. Да, ей поручили, и она, рискуя, все с достоинством выполнила. За ней следили, угрожали, прослушивали телефон. Сильва Абрамовна дело выиграла, но подзащитный срок получил. Позднее Щаранский из Анатолия превратился в Натана, выехал в Израиль и даже возглавил там Министерство экономики. Он выпустил книгу, где, между прочим, упоминал и Дубровскую. Увы, страницы написанного не несли благодарности. И наша жилица о подзащитном говорила без пиетета. Дело для нее было памятным, да не из любимых. Человек публичный, она будто бы держала отзвуки процесса в тени своей практики...
Всегда в тени, вне огласок и пустых выпячиваний, предпочитает оставаться и живущая в 4-м подъезде нашего дома орбитальный врач Елена Ивановна Доброквашина. Готовившаяся и уже определенная к космическому полету, она так и не выбралась за пределы планеты Земля, но связь с многообещающим прошлым не утеряла. У нее бывали и космонавты — в частности, ее подруга Светлана Савицкая, в память отца которой, маршала авиации, недавно названа одна из новых столичных улиц. Другая, раскинувшаяся в Теплом стане, носит имя Героя Советского Союза генерала Армии И.Тренёва, дочь коего, Наталья Ивановна Соболева, также проживала в 4-м, наиболее привилегированном, подъезде дома. Ее муж, военный журналист, много писал о войне, работал в архивах. Не исключаю вероятности и того, что командовавший во время войны Южным и Закавказским фронтами Иван Владимирович Тюленев приезжал в наш дом, навещая семью дочери. Героя войны не стало в 1978-м, когда возраст нашего дома перекинулся на второе десятилетие, а мой родной дедушка все еще пребывал в штате сотрудников Министерства обороны, где на протяжении ряда лет его непосредственным начальником являлся маршал инженерных войск Виктор Харченко...
В мою память остро врезалась та ночь, когда у нас раздался зловещий телефонный звонок: на учениях в ГДР и Польше в результате крушения вертолета погиб маршал Харченко. Дедушку — всего-то полковника — срочно вызвали для руководства осиротевшим учением. И он улетел, не ропща и не сетуя: надо — значит, надо. Вообще же под призором маршала, ценившего навыки, трудоспособность и качества полковника Минкина, дедушку не коснулись никакие штатные сокращения, буйным цветом расцветшие в бытность правления Хрущева. При Брежневе — что не секрет — офицерство воспряло, между тем, судя по всему, именно Леонид Ильич, политрук 18-й армии, в составе которой оказалась та часть, где служил дедушка, принимал его во время войны в партию. Чернобровый генерал Брежнев — кто ж думал о предстоящем ему высоком взлете?
Не думал и лейтенант Минкин, уготованный со временем к генеральским погонам, да так их и не примеривший вследствие злой, чересчур злой, гримасы судьбы. Моей гордости оттого ничуть не убавилось. Крупная звезда на плечах — условность, а наша домашняя звездочка и так был большой умницей. Технарь по определению, чем только не увлекался он из сферы гуманитарной. И не на шутку. Родом из Мурманской области, из города Кандалакши, он стал исследовать географические наименования родной местности, изучил северные языки, вступил в географическое общество и вошел в состав его топонимической комиссии. Им была выпущена книга «Топонимы Мурмана», ставшая настольной для интересующихся топонимикой Заполярья и географией в целом. Кроме того, ему принадлежит авторство десятков статей: по топонимике Нижегородской области, бассейна Волги и Каспия, Карелии.
Очень любил поэзию: писал сам и — в редкие часы досуга — посещал творческие вечера. В обширной нашей библиотеке и теперь остаются сборники с авторскими словами А.Твардовского, А.Прокофьева, Н.Бажана. Он легко сходился с людьми, хотя характер его легким не назовешь: судьба частенько давала пощечины и оплеухи. А он оставался собой — настоящим и честным человеком. И увлеченным. По самоучителям освоил баян, гитару, балалайку. Как тепло становилось при подходе к нашим окнам, откуда источалась живая музыка.
Сегодня двор словно вымер: ни живых инструментов, ни шумных свадеб с оркестрами, ни пения. Нет и тех игр, что скрашивали детство моего поколения: в фантики, в плитки, в бутылочные пробки и в банки. Летом устраивали набеги на настоящие плантации крыжовника, смородины, сливы, распростершиеся меж соседних пятиэтажек. Бывало, недовольные «фермеры» и кипяточком обдадут, и облаву сладят. Озорное было детство. Шумное. Нормальное. Зимами, когда из полезных ископаемых преобладали залежи снега, тот снег и копали, роя пещеры или возводя крепости. Хоккей, футбол, бадминтон, настольный теннис — это из любимейших дворовых видов спорта. Теперь и они как-то растворились в автомобильном угаре и столпничестве детворы у компьютеров. Впрочем, и здесь не все еще потеряно. Растут спортсмены-профессионалы: вот опять-таки в 4-м подъезде дома живет мастер спорта и победитель юношеского первенства мира по синхронному плаванию Татьяна Пояркова. Нередки на нашей спортивной площадке и ристалища по хоккею на Кубок мира. Жизнь продолжается. И тут — безусловная заслуга тех фронтовиков, что украшали наш дом, в том числе и полковника Минкина...
Помимо прочего, был он и почетным гражданином городка Костриживка в Черновицкой области Украины. Там, на Буковине, пользовался большим почетом и уважением, причем непоказным, искренним. С ним переписывались школьники, а он часто праздновал подле Черновиц День Победы. Его портрет находился в краеведческом музее села Крещатик у Костриживки. Где-то он нынче? И где наградные часы с гравировкой маршала Гречко, выкраденные из нашей квартиры? Зато сохранилась шикарная немецкая «Практика», врученная дедушке маршалом Коневым. Хорошие получались на цейссовской оптике снимки. Прекрасно выходили и фотографии, запечатлевшие Украину. Сколько друзей, сослуживцев и даже родных там было — не счесть. А сколько с ней связано... Куда все кануло? Дедушка бегло говорил на украинском и недурно исполнял малороссийские песни. Помню, пел их, бойко приплясывая, на торжествах 40-летия освобождения от гитлеровцев Львовщины, куда мы попали, отдыхая в Трускавце. Кажется, происходило все лишь вчера, но пройдет с той светлой праздничной поры менее десятилетия, и державы, за которую отдавали жизнь такие же призывники, как мой дедушка, не станет. Мелкие царьки располосуют ее вживую. Разделят народы. «От разделенных мук не так ведь больно?» да и «народ наш, как дитя, слепое от рождения», — это из любимой дедушкой поэтессы Леси Украинки. Отчизна распалась, и в нашей квартире по-украински петь более некому...
А как задушевно те же народные песни исполняли девчонки из моей институтской группы! После занятий почти полным составом мы нередко — к удивлению и даже недоумению соседей — направлялись к нам мило посидеть и пообщаться. От яств стол не ломился, но обязательно наварим картошки, вскроем какие-нибудь консервы, возьмем морошки или брусники, которыми еще баловали нас мурманские родственники. И чай... Душевно все было. И просто. А бывало, я сам до семинаров и лекций наварю кастрюлю каши, прихвачу с собою дюжину ложек и держу курс в институт. Даже в мороз, завернутая в газеты и полиэтилен, кастрюля хранила тепло содержимого. И нам в группе было тепло. И те ощущения все еще витают по кирпичной дарохранительнице нашего обычного, нашего прекрасного дома, вставшего в конце одного из двух Измайловских бульваров. Памятных досок на нем нет. Жаль. Быть могли бы. Хотя одна, кажется, вдруг повисла в окружающем дом радужном флёре:
...моя мемориальная доска:
«Здесь мучился непризнанный
писатель»,
Рельефа металлический оскал,
След голубя, оставленный некстати...
А если серьезно, доски могли иметься, и не в единичном числе. Скажете, сказка? Почему нет? Пожалуй, и сказка. Точнее, и
Сказки и рассказки моего Измайлова, прежнего и нынешнего
Кто не любил в детстве сказки? Любили все. Правда, не каждую. В круге моего общения почему-то не котировались народные. Не ценился и Андерсен. А вот Сутеев, Волков, Носов, Успенский, Лагерлеф, Родари и Линдгрен шли на ура. Ах, Швеция — в детстве она лежала где-то совсем рядом, а в сюжет «Малыша и Карлсона» я буквально вживался, сочувствовал, сопереживал до слез, фантазировал: а что, если... Окрас детских фантазий усиливался еще и за счет существования поблизости живых послевоенных домов, строившихся пленными. Эркеры, обрамленные колоннами балконы, башенки с флюгерами, лепнина — какая фантазия не взыграет? И мне казалось, на крыше подобного и должен жить Карлсон.
Шло время. Оригинальные те особняки один за другим исчезали под напором огромных плоских ящиков, и там взбалмошному «мужчине с пропеллером, в полном расцвете сил» жить было невыносимо. Карлсон улетел. Сказка оборвалась. Ушло детство. Мы все чаще вместо привычных утренних киносеансов бегали в клуб «Дружба» на углу 9-й Парковой и Верхней Первомайской или в Дом культуры строителей, в которых, как правило, закрывали глаза на наш возраст и пускали на «детям до 16». Взрослый мир оказался не тем, что детский. И потому о нем оберегает многое память. Вот несколько лет тому, памятуя о светлом впечатлении от милой сказки Линдгрен, рискнул посетить концертный зал Чайковского с необычным действом о героях шведской писательницы, прочитанным и обыгранным Юрием Стояновым в сопровождении симфонического оркестра. Риск оказался оправданным. Детство, выдранное из прожитого, вновь улыбнулось. Потерянная сказка нашлась. И исполнитель был очень хорош — вот что значит школа: Большой драматический театр, Товстоногов. И, хотя на сцене БДТ актер давно не появляется, мастерство не уволишь «по собственному». К слову, и о БДТ, и обо всем...
Впервые о прославленном академическом коллективе, его наставниках узнал подростком из рецензии в «Литературке». В те годы газеты, расклеенные по стендам, можно было читать на улице, и я ежедневно пользовался подобной бесплатной опцией. Читать любил вообще. Читал много. Ну а как иначе? В доме все книгочеи, а бабушка моя, Валентина Федоровна, работала в детской библиотеке имени Усиевича, что только подыгрывало читательскому интересу. Чуть ли не четверть детства я провел в библиотечных пространствах. «Усиевичи» поначалу находились на Большой Почтовой, а филиал — на Семеновской набережной. Всё окрест. Впоследствии библиотека обрела новое здание по Аптекарскому переулку (д. 8/2), где существует и днесь. Только без «усиевической» приставки. Время другое. Зато в наше время, при заведующей Нине Николаевне Воробьевой, заслуженном работнике культуры России, бабушкиной землячке и нашей семейной приятельнице, в библиотеке появился свой музей. Есть о чем поведать, коль скоро к сотрудникам и читателям на творческие встречи приезжали писатели Заходер, Михалков, Крапивин, Барто. Книги с их автографами — изюминка и без того сладкой музейной булки.
Вот и о хлебе насущном: много раз и меня забирала бабушка к «усиевичам» на маленькие праздничные застолья. Ох и весело было! Тетя Нина, как мощный генератор, вырабатывала захватывающие программы посиделок. Сама пела и танцевала, читала стихи, рассказывала смешные истории. Ну а когда доходило до дел «взрослых», я удалялся в читальный зал листать любимые журналы и книги. Благодаря бабушке я пользовался завидными льготами: кое-что из читального зала мне выдавали на руки. Или из очень востребованного. В долгу не оставался: улучшая показатели читательского спроса, подшивками брал домой журналы «Новое время» и «Советский экран». Из последнего распознал массу актеров, включая и корифеев ленинградского БДТ.
Открытие же большого киноэкрана случилось где-то в начале 70-х в ближайшем к нашему дому детском кинотеатре «Весна». Там смотрели и сказки, и комедии, и приключенческие фильмы. Сегодня в былом кинотеатре на Измайловском бульваре работает Московский театр теней, то есть волшебство сказки оттуда не выветрилось.
Вторым кинооткрытием стало величественное здание кинотеатра «Первомайский» на углу 11-й Парковой и Первомайской улиц: огромный зал, живой уголок, буфет с мороженым — одним словом, феерия, праздник. Увы, нынче наш «Первомайский», отстроенный к 1969 году архитекторами М.Казарновским и Д.Солоповым, пуст. Кино нет. Есть добрая часть памяти, в которой мы с бабушкой смотрим очередную киноленту.
Нам почти все нравилось. Настрой. Праздник. Да и очарование прекрасного зала. Особенно любили ходить в непогоду. Бабушка моя, уроженка деревни Докукино Ардатовского района Нижегородской области, с дедушкой познакомилась в старших классах школы. Дедушкину семью эвакуировали в нижегородскую глубинку из подвергавшейся мощным бомбежкам мурманской Кандалакши. Окончив десятилетку и уезжая на ускоренные офицерские курсы в Кострому, дедушка бабушке дал слово вернуться. Она же во время войны трудилась в колхозе, окончила учительский институт в Арзамасе, преподавала в школе села Саконы. А дедушка за любимой вернулся после Победы. Впереди им предстояло почти полвека совместной жизни. Сказка? Наверное, но были в той сказке, как и положено, горести, тяжелые испытания, невеселые будни. Добро боролось со злом.
Один эпизод. На Львовщине, в городе Самбор, куда расквартировали 50-й военно-инженерный полк и где родилась моя мать, зверствовали ночами бандеровцы. Однажды, когда военные, включая дедушку, несли дежурство, бабушка осталась одна. Точнее, с хозяйкой-полькой и ее дочерью. Хату окружили вооруженные до зубов националисты и пытались ворваться внутрь. Готовившаяся к родам, бабушка вцепилась в хранящуюся на всякий случай гранату и... Тогда обошлось. Но не прошло даром: нервы-то, в отличие от гранаты, не металлические.
Потом — Москва, дедушкина академическая учеба и мыканье по съемным углам да подвалам. Жили и в Переделкине, на даче военачальника Академии имени Куйбышева генерала Котляра. В общем, всякое было. Досталось. И это уже не сказка. Так или иначе, до «усиевичей» бабушка год подвизалась машинисткой при роддоме № 20 на Верхней Первомайской улице. Спустя время на арену белого света там впервые вышел и я. И мне понравилось. Мир необъемлем, удивителен и интересен. И интересовался я многим. А поскольку домами знаний являлись библиотеки, библиотека имени Усиевича стала почти родным домом. Сколько там было познано, в том числе о мире людей творческих.
Впрочем, к познаниям и открытиям побуждало само наше Измайлово, к теме которого в свое время обращались живописцы Г.Мясоедов и А.Васнецов. Не секрет: в Измайлове родился Леонид Куравлев, с Измайловым была связана Люсьена Овчинникова, а ныне здесь живет кинорежиссер Владимир Тумаев. В Измайлове снимались эпизоды популярного телесериала «Следствие ведут знатоки», а ряд наших местных топонимов запечатлен в произведениях братьев Вайнеров о следователе Тихонове. Более того, работающие и поныне измайловские бани увековечены в книге «Суер-Выер» Юрия Коваля, герой которой родом опять-таки происходил из Измайлова.
Есть у нас и свои театры — причем единственные в своем роде. Так, мое постижение сценического искусства началось с театра мимики и жеста, куда нас на сказочные представления трижды водили от школы. Сказкой, неким волшебством казался мне в детстве и монументальный жилой дом на Сиреневом бульваре, крыша которого была усеяна мастерскими художников. Много-много позднее из воспоминаний Аллы Демидовой узнал: в одной из тех студий работал художник Борис Биргер, и у него, помимо автора мемуаров, постоянно гостевали Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, Игорь Кваша, Эдисон Денисов, Владимир Войнович. Ну а бывавший здесь Олег Чухонцев в одном из стихотворений напишет: «Сознанье смерти или смерть сознанья?»
Задумываясь над его строчками (смерть сознания еще не про нас), невольно ловишь себя на мысли: скольких из пребывавших на Сиреневом уже околдовало и поглотило сознание смерти... Не стало и навещавшего Биргера Фазиля Искандера. Сын персидского коммерсанта, он никогда не видел отца, которого при Советах выслали в Иран, но тем не менее сумел из абхазской глубинки поступить в Библиотечный и Литературный институты Москвы. Писал же он, как известно, на русском и воспевал наш «великий и могучий». Сегодня в какой-то мере заслуженно воспевают уже и самого Искандера, создав на базе районной библиотеки на Кастанаевской улице, д. 52, культурный центр его имени с соответствующей памятной экспозицией.
Да-да, в наши дни городские библиотеки, включая измайловские, от первородных функций читален все более переключаются на роль культурных, досуговых, творческих и компьютерных центров. Наверное, так и надо: зов времени, его примета. Однако мне, на всю жизнь впитавшему в подсознание шорохи и запахи живой книги, все чаще в данной связи приходят на ум строчки из «Фауста» Гёте: «К чему писать большие книги, когда их некому читать?» И еще вспоминаю декорации внутреннего пространства переделанной на новый лад библиотеки имени Достоевского на Чистопрудном бульваре. Где-то в дальнем углу тоскливо торчит сиротливый стеллаж с двумя десятками книг, все остальное занято рабочими столиками с компьютерами. Вопрошаю: а есть, мол, экспозиция о Федоре Михайловиче? Оказывается, была, да ликвидировали. К чему писать?..
Вместе с тем в библиотечные залы ворвалось нечто свежее, обновленное, творческое, иногда — почти сказочное. К примеру, в измайловской детско-юношеской библиотеке на 11-й Парковой, д. 21, сегодня все активнее именуемой «информационным центром», работают самобытные кружки рукоделия, проходят концерты и выставки. Благодаря новой заведующей, Марине Юрьевне Приваловой, из последних только мероприятий были организованы творческие смотрины авторских кукол, колокольчиков и забавных фигурок кошек с мышками. Не исключением является и расположенная неподалеку, на Измайловском проспекте, д. 83, библиотека № 101, где действуют постоянная выставка читательских живописных работ, бытовая экспозиция «Назад, в СССР», своеобразная коллекция собранных повсюду и возвращенных к жизни с помощью писателя-реставратора оказавшихся не у дел «забытых» вещей: дорожных чемоданов, посуды, мебели.
Концерты, сменные выставки, творческие вечера нередки и в бывшей Центральной библиотеке района, носящей имя писателя Б.Лавренёва и мирно живущей на 13-й Парковой улице. Есть там и уголок, посвященный тому, в чью память измайловские старожилы и по сей день величают читальню «Лавренёвкой». Среди прочего удалось здесь выставить и ветхозаветные театральные афиши с названиями пьес по произведениям уроженца Херсона и выпускника юридического факультета Московского университета, некогда шедших в советских театрах. Красуется и афиша лавренёвской драмы «Разлом», инсценированной в Ленинграде Большим драматическим. Что ж, на мгновение переберемся в северную столицу,
К былому театру Суворина...
В послереволюционные годы он стал Большим драматическим и получил имя Горького, одного из возродивших его творческих вдохновителей. Увы, установившаяся чехарда с главными режиссерами привела театр к позорному статусу наименее посещаемых. Говорят, туда пытались направлять проштрафившихся солдат, но и они предпочитали сказке Мельпомены суровый быт гауптвахты. Труппа расшатывалась и разбегалась, пока не возглавил ее молодой Товстоногов. «Слышал, вы съели не одного режиссера? Учтите — я несъедобный» — так поставил себя при первом сборе строптивого коллектива будущий мэтр, будущая легенда.
Потом была напряженная работа, подбор новых кадров. Был «Идиот» со Смоктуновским, Дорониной, Лебедевым, в премьерные дни которого ленинградская интеллигенция выломала в театре входную дверь и едва не покалечила привратника. Потом...
Потом, много лет спустя, и мне, прознавшему о сказочном театре, захотелось взмахнуть волшебной палочкой и сказку обернуть былью. Обернулось. Кого только из знаменитостей Товстоногова не лицезрел я впоследствии: и в Питере, и на гастролях БДТ в Москве, и попросту в результате того, что ряд ведущих актеров, к сожалению, от берегов Фонтанки отчалил к берегам Москвы.
Говорю «к сожалению», ибо болею за Питер, его культурный потенциал и самобытность. Слишком уж долго манил он своей сказочностью, волшебством, магией. Волшебный город — еще и потому, быть может, наполнен он для меня волшебством, что в нем родилась моя прабабушка Прасковья Ивановна, в нем и жила до революции, на улице Рубинштейна. В нем, на знаменитом Волковом кладбище, остался ее отец, мой прапрадед.
Последние годы жизни прабабушка жила с нами. Дожила до 85 лет и, что меня всегда поражало, сохраняла отменную память, читая наизусть Фета, Тютчева, Никитина и делясь полученными еще в питерской гимназии знаниями. Вот было образование!
Что ж до высокообразованного наставника БДТ, он успел какое-то время поработать во главе питерского театра имени Ленинского комсомола. Часть труппы, включая и породнившегося с ним Евгения Лебедева, перешла в Большой драматический, а одним из первых спектаклей в Ленкоме стал для Товстоногова аксаковский «Аленький цветочек». Привел как-то на просмотр он родных детей, а те, поскольку заглавную роль исполнял «дядя Женя», то есть Евгений Алексеевич Лебедев, по ходу действия кричали ему простодушно: «Женя, берегись! Женя, спасайся!» Вот и прабабушка моя промыслом Божиим спаслась после революции в нижегородской деревне Докукино — там у отца имелся дом, там вышла замуж, родила детей. А оставшимся в Питере двум ее братьям жизнь искромсали с лихвой. Одному, талантливейшему инженеру, предоставили «прописку» в лагерях Сибири, другому — как «брату врага народа» — дали прочувствовать сомнительные прелести казахской ссылки. Не хочется и вспоминать. Но помнить следует...
Следует вспомнить и пример проживавшего в нашем Измайлове кpупного скульптора С.Меркулова, автора многочисленных изваяний того, кому революция подарила на топонимическое поругание столицу Российской империи: Петербург, Ленинград, Ленин. Меркулов жил в Измайлове на даче по Главной аллее, и уже перестроечный ветер занес меня к ней: сквозь забор, ограждавший дачу, видел валявшуюся на ее территории и распадавшуюся гипсовую ленинскую голову. Столь манящая и многообещающая сказка о светлом коммунистическом будущем завершалась распадом.
Однако Измайлова сказка не покинула — другая, классическая и добрая. В самом начале 2000-х годов у нас на 2-й Парковой, д. 18, в послевоенном «немецком» доме, открылся музей Буратино — Пиноккио. Он интерактивный, и потому проводятся здесь театрализованные представления с приглашением профессиональных актеров. В отличие от музея русской сказки «Жили-были», также существовавшего в Измайлове, но перебравшегося на ВДНХ, он ориентирован на сказки европейские, западные.
А если нам повернуться к западу Измайлова, трудно там не приметить сказочный облик деревянного «Измайловского Кремля», торгово-развлекательного комплекса с сетью коммерческих музеев. Были там музеи колоколов и русского национального костюма, музей восковых фигур, музеи сказочного назначения. Исчезли. До поджога и переезда в Кузьминки тут же находилась и пресловутая резиденция Деда Мороза. Вот так тепло сказки сошлось с губительным жаром потребленческой действительности. Зато в ансамбле нашего деревянного Кремля уцелел сруб Никольского храма с самой высокой в столице колокольней из бруса. Конечно, этот храм — новодел, но и в нем уже есть собственные святыни: образ Петра и Февроньи с частичками их мощей. Да, вчера еще нелепо было помыслить: наше Измайлово украсят, одухотворят новые храмы. И вот, словно в сказке, чудо движется по моей малой родине...
Самый наглядный пример, пожалуй, связан с обустройством церкви во имя Казанского Песчанского образа Пресвятой Богородицы. Опять же возведенное пленными немцами послевоенное двухэтажное здание во дворе между 9-й Парковой и Измайловским проспектом служило пристанищем детворы, яслями-садом. В 90-х годах детский сад, подобно иным многим, существование прекратил, здание опустело и — о чудо! — его вдруг начали налаживать под приходскую церковь. Шли годы, но облик чудного храма мало чем отличался от прежнего строения, пока общину не подключили к так называемой «программе 200». Теперь исчезает остов, его постепенно вымещает железобетонная арматура и кирпич нового храмового объема. Удивительная технология. Что и говорить, XXI век атакует, а добрая на все времена сказка будто бы нас и не покидает.
Точнее, не сказка — сказание. Сказание — Божественное, слово Евангельское. Вот и существует под Господним и Богородичным омофорами приход одного из полдюжины обустраиваемых в нашем древнем Измайлове храмов. Это — чудо. И мы в него верим, потому что с детства привыкли к тому, что добро держит верх над злом и истина торжествует над несправедливостью и неправдой. К тому приучили нас открытые взрослыми хорошие сказки. К тому нас, повзрослевших, призывают незыблемые вечные ценности; духовность, культура, родственные и дружеские связи, любовь и тяготение к месту проживания — из тех ценностей. Их открытие, их постижение идет через всю жизнь. Вся моя жизнь связана со столичным районом Измайлово. Так уж случилось...