Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Смутное время русского языка

Владимир Владимирович Колесников родился в 1969 году. В 1997 году окончил Тюменский государственный университет с присуждением квалификации биолога, эколога. Работал на торговых предприятиях. 

Смутное время русского языка

 

Ко Дню славянской письменности и культуры

 

 

Испещрение речи иноземными словами вошло у нас в поголовный обычай, а многие даже щеголяют этим, почитая Русское слово, до времени, каким-то неизбежным худом, каким-то затоптанным половиком, рогожей, которую надо усыпать цветами иной почвы, чтобы порядочному человеку можно было по ней пройтись.

В.И. Даль

 

Со времени написания этих строк В.И. Далем каждый новый отрезок нашей истории приносил все новые и обильные вливания в наш язык иноязычных слов, превращая «испещрение речи иноземными словами» в устоявшееся правило. И сегодня, слушая современную речь, ловишь себя на мысли, что уже не русский язык испещряется иностранными словами, а в речь, состоящую из иноязычных слов, в качестве вкраплений включаются русские слова.Что же происходит? Неужели словарный запас русского языка настолько беден? Да вроде бы нет. Или что-то с памятью нашей стало, что вспомнить русское слово не получается? Сколько нам еще слушать убаюкивающие и успокаивающие речи, что язык сам со всем справится и отсеет все ненужное? Ведь все мы видим, что из нашего языка странным образом отсеивается все русское, а нас уверяют, что все в порядке и не о чем беспокоиться. Может быть, желание пощеголять иноземными словами зашло слишком далеко, что пора бы остановиться и вспомнить про «сокровища родного слова», о которых говорил Пушкин? Сколько мы еще будем относиться к русскому слову как к затоптанному половику?

 

 

1

 

Мы все привыкли воспринимать изменения в нашем языке как что-то должное, как само собой разумеющееся. В суете сегодняшнего дня нам некогда думать, почему телеведущие беспрестанно говорят «актуальный» и «мониторинг», почему товар у нас «реализуют», а не продают, почему ответственность «персональная», а не личная и т. д. Мы привыкли доверять людям, использующим иностранные слова, и считаем, что если они их используют, то, значит, так и надо. Но так ли это на самом деле? Приведу один довольно показательный пример, который подтверждает высказывание В.И. Даля. Мы помним из нашей истории, что для обсуждения насущных вопросов и решения жизненных задач народ русский собирался на вече, держал совет, созывал соборы, проводил съезды и собрания, в селах люди сходились на сход и на круг, но прошло время и все изменилось. Сегодня созданный фонд (англ.found— основание, учреждение) «Русский мир», призванный защищать русский язык, почему-то проводит латинские «конференции» (лат. сonferentia— собрание, совещание), созывает французские «ассамблеи» (фр. аssemblee— собрание), выдает не награды, а «гранты» (англ. grant— жалованье), проводит «дискуссии» (англ. discussion— обсуждение, прение) по «актуальным» (англ. аctual— действительный, настоящий) «проблемам» (греч.problema— задача, вопрос) и т. д. Какой-то «Русский мир» нерусский получается. Конечно, этот фонд, наверное, делает и много полезного, но вся эта любовь к иностранным словам в таком именно госфонде очень удивляет. Ведь создается ощущение, что русский язык у нас не защищают, а хотят оградить от русских слов и своего родного наследия. Так почему же «Русский мир» не ценит русское слово и почему для него латинская «конференция» дороже русского собора? Наблюдая за современным русским языком, подобные вопросы можно задавать бесконечно. Но главная причина всего происходящего, наверное, все-таки кроется в нашем безразличии к родному слову, и это оставляет глубокий след на всем нашем языке.

Наверное, многим из нас в своей жизни не раз приходилось слышать, что язык представляет собой нечто живое и поэтому он не может быть застывшим и стоять на месте, что он живет своей внутренней жизнью, движется и развивается. Но в чем именно заключается это развитие и куда сегодня движется русский язык? При равнодушном отношении к языку возможно ли какое-либо его развитие? Ведь любое развитие, в том числе и языка, должно иметь какое-то основание, отталкиваясь от которого это развитие и происходит. Для языка таким основанием служит его словарный запас, его корневые слова, которые дают жизнь огромному количеству производных слов. Это основание является своего рода почвой для дальнейшего роста. И если мы пренебрегаем исконным словарным составом языка, то этим мы ставим под сомнение не только развитие языка, но и его существование. Ведь нельзя что-то развивать и одновременно этим пренебрегать. И если уничтожаются составные части некоего целого, то и само целое пострадает. Так можно ли сегодняшние изменения, происходящие с русским языком, хоть как-то связать с развитием? Разве развитие русского языка заключается в том, чтобы вместо «законный» говорить «легальный» (англ. legal— законный), вместо «срочный» — «экстренный» (англ. extra— сверх), вместо «преступный» — «криминальный» (англ. criminal— преступный), вместо «договор» — «контракт» (англ.сontract — договор), вместо «скидка» — «дисконт» (англ. discount— скидка), вместо «проба» — «тест» (англ.test— проба, испытание), вместо «стоянка» — «паркинг» (англ. рarking— стоянка), вместо «выходные» — «уик-энд» (англ. weekend— конец недели) и т. д.? Умение читать по буквам иностранные слова вряд ли можно считать развитием. И когда наши телеведущие используют подобные слова, не покидает вопрос: «Зачем они это делают?» Первоначально кажущееся безобидным увлечение иностранными словами постепенно превратилось в некий крепкий навык повсеместного использования иноязычных слов и приобрело свойство устойчивой привычки. А подобная привычка способна уже изменить весь строй языка, так как с вытеснением из языка исконных слов из него выпадают и словарные обороты с этими словами. Например, появилось слово «абсолютный» (англ. аbsolute— безусловный, совершенный), и ранее всем привычное выражение «совершенно верно» выпало из нашего языка, его нигде не слышно, зато «абсолютно верно» можно услышать где угодно. Кроме того, следом появились «абсолютная правда», «абсолютно правильно», «абсолютно точно», хотя раньше у нас были «чистая правда», «совершенно правильно» и «совершенно точно». В сознании огромного количества наших людей уже произошла замена многих русских слов на иностранные. И эти новые слова-заменители, если можно так сказать, уже прочно вплетены в словарный запас этих людей. Например, если человеку постоянно говорить «стабильный» (англ. stability— устойчивость) вместо «устойчивый», то он постепенно забывает или просто не знает, что «стабильный» является заменителем слова «устойчивый». Часто слышимое нами слово «уникальный» (от лат. unicum— единственный) заменяет такие слова, как «единственный», «исключительный», «беспримерный», «бесподобный», «неповторимый», «небывалый», «неслыханный», «неподражаемый», «необыкновенный», «незаурядный», и все эти русские слова как-то выпадают из нашего сознания; когда мы хотим выразить свою мысль,  в уме всплывает только «уникальный». Родные русские слова незаметно превращаются в лишние и ненужные. Я хочу подчеркнуть, что к иностранным словам именно привыкают, так как они не имеют русского корня и поэтому не несут никакой смысловой нагрузки (смысловая нагрузка появляется, когда мы узнаем перевод иностранного слова и в уме переводим иностранное слово на русский язык). Например, слово «общинный» имеет множество однокоренных слов, и все эти слова будут нам понятны, так как имеют русский корень («община», «общинник», «общий», «общество», «общественность», «общественник», «общение», «общительность», «общность», «обобщить», «обобщение», «сообщение», «сообщество», «сообщник», «приобщить», «приобщение»), и, напротив, заменитель слова «общинный» слово «коммунальный» (англ. сommunal— общинный) ни о чем нам не говорит и является навязанным обозначением слова «общинный». Проведите опрос простых людей о смысле слова «коммунальный» и вы увидите, что они не знают истинного значения этого слова, а просто привыкли к нему, и, не зная перевода этого слова, они своими догадками будут указывать на слово «общий». Таких ни о чем не говорящих слов в нашем языке уже тысячи, и их количество постоянно растет. Даже наш русский Дед Мороз сегодня живет не во дворце, а в «резиденции» (англ. residense— жилье, местожительство), дает не советы, а «рекомендации» (англ. recommendation— совет). Это не Дед Мороз, а Санта-Клаус какой-то. Таким образом, в скором будущем от русского языка может остаться одно название, ведь всевозможные «коллекторы» и «валоризации» все прибывают. Из-за такого коверканья нашего языка появились целые поколения, которые стали забывать некоторую часть русского языка. Словарный запас русских слов у них подвергся обеднению и сужению. При этом нам продолжают внушать, что иностранное слово помогает добиться более точного выражения мысли и обогащает наш язык. На деле нас нагружают завесой тумана неопределенности и двусмысленности. Об этом А.П. Сумароков так сказал: «Чужiя слова всегда странны будутъ, и знаменованiя ихъ не такъ изъяснительны, и слђдственно введутъ слабость и безобразiе въ сильный и прекрасный языкъ нашъ».

 

 

2

 

Когда мы наводняем наш язык иноязычными словами, наше мышление теряет четкую понятийную связь с родным языком и ясность, присущая родному слову, уступает место догадкам, разнотолкам, мыслительной сумятице. О писателях и всей «пишущей братии», увлекающейся иноязычными словами, В.И. Даль заметил: «Если один онемечился, изучая замечательных писателей, каких он у себя дома не найдет; если другой по той же причине офранцузился, третий обангличанился и так далее, то могут ли все они требовать, поучая, наставляя и потешая нас, чтобы каждый из нас, вычитывая, что в них переварилось и выварилось, понимал все те языки, какие они изучили сами, и чтобы мы перекладывали, мысленно, беседу их на пять языков? <...> Таким образом, всему не пишущему, а только читающему населению России скоро придется покинуть свой родной язык вовсе и выучиться, заместь-того, пяти другим языкам: читая доморощенное, надо мысленно перекладывать все слова на западные буквы, чтобы только добраться до смысла. Ведь это циферное письмо!» Каждый раз, когда я слышу у телеведущих какое-нибудь иностранное слово, я вынужден гадать: в каком же смысле надо понимать данное слово? Если телеведущий употребил слово «актуальный», я не знаю, то ли это слово надо понимать в смысле «важный», то ли в смысле «насущный», то ли в смысле «существенный», то ли в смысле «значительный», то ли в смысле «злободневный»? Но ведь так просто выбрать русское слово и сказать понятно на родном языке. Например, мне так объяснили преимущество слова «модернизация» перед словом «обновление»: «Да потому что “обновление” означает как “восстановление, починку”, так и “замену новым”, а “модернизация” — “изменение соответственно требованиям СОВРЕМЕННОСТИ». Ну и в чем здесь противоречие? Разве «замена новым» не соответствует требованиям современности? Я могу сказать, что требования современности кое-где предполагают «восстановление и починку». Так можно бесконечно играть словами. И я не понимаю, почему, если что-то можно сказать по-русски, меня начинают убеждать, что это плохо, несовременно, а говорить иностранными словами — это требование современности. Если я хочу посетить выставку, то почему я должен посещать «экспозицию» (англ. exposition— выставка, описание, разъяснение, делать показ)? Еще А.П. Сумароков писал, что слова, не имеющие русского корня, людям непонятны. И наоборот, многие слова из славянских языков нам понятны, так как имеют один корень с русскими словами. Например, у чехов «словарь» называется «словник», а у сербов вместо «президент» (англ. рresident) говорят вполне по-русски: «председник» (председатель). Князья Волконские писали, что вместо немецких или английских слов мы могли бы много взять из славянских языков и эти слова легко бы вошли в наш язык.

Ход мысли у любителей иностранных слов довольно странный. Иностранные слова у них наделяются каким-то особенным, глубоким или широким смыслом, а русские слова такого смысла лишаются. Почему? Например, вам могут сказать, что, когда мы слышим слово «электорат» (от лат. elector— избиратель), мы представляем себе различные слои населения с их чаяниями и тревогами, которые они хотят выразить в ходе выборов, а если мы скажем просто по-русски «избиратели», то мы ничего такого представить не сможем. В любом иностранном слове они найдут какой-то особый смысл или значимость, до которой русский язык не дотягивает. Мне иногда кажется, что иностранные слова они воспринимают как какие-то священные письмена или тайнопись, к которой русский язык даже приблизиться не может. По сути, заявляется следующее: русский язык беден и слаб, и поэтому нечего даже пытаться выразить русскими словами тот «глубокий» (особенный) смысл, который выражается иностранными словами. Полное неверие в силу русского языка. Вот к чему пришли.

Кроме того, корень увлечения иноязычными словами лежит еще в нашем давнем раболепстве перед всем иностранным. Мы, как островные туземцы, смотрим раскрыв рот на напудренных и напомаженных европейцев, приплывших к нам из волшебной страны. У многих из нас глубоко в сознании засело какое-то чувство неполноценности (все родное кажется плохим, а все европейское видится неким совершенством), отсюда и происходит желание попугайничать и подражать чужому языку. Наши высокопоставленные чиновники подслушают какое-нибудь слово у иностранцев и давай кричать его на каждом углу, а за ними и все нижестоящие чиновники подхватывают. Какое-нибудь слово, которое для европейцев обычное и повседневное, для наших властителей превращается в некое заклинание, окруженное ореолом священнодействия. Не так давно подслушали слово «инновация» (англ. innovation), которое в переводе означает «нововведение», «новшество» или «обновление», и теперь, подобно большевикам, твердившим про «коллективизацию», везде говорят про «инновацию». Уже говорят про «инновационное поведение» или «инновационное мышление», скоро скажут, что действовать, ходить и дышать желательно тоже «инновационно». Давно пора сбросить пелену с глаз и понять, что ничего такого особенного и значительного в иностранных языках нет, ни в английском, ни во французском, ни в немецком и русский язык ничем им не уступает и даже во многом их превосходит. У нас в средние века шла выработка своего, русского словарного запаса понятий, которые отражали многообразие общественной жизни и описывали разные стороны государственного управления. Происходило подлинное обогащение языка. Например, в XVI–XVIII веках министерства назывались приказами. Это было наше название, и оно имело смысловое наполнение. Каждый понимал, что приказ — это орудие государственного управления, так как управление осуществляется благодаря приказам. Но желание подражать во всем Европе взяло верх, и развитие в этом направлении оборвалось. Для названия должностей и различных видов работ стали использовать иностранные языки, но только не русский. Петр I переименовал приказы в коллегии, а коллегии впоследствии были переименованы в министерства (от лат. ministro— служу, управляю). Но если мы сегодня вместо «министерство» стали бы говорить «служительство», «служинство» (ведь есть же у нас похожие слова: «воинство», «достоинство», «убранство» и т. д.), «служина», «служиво» и т. д., а министров назвали бы служителями или поручителями, то, возможно, они более остро осознавали бы свою ответственность и никогда не забывали бы, зачем их назначили на эту должность.

Удивляют способы «обогащения» нашего языка. С какого-то времени слова «адекватный» и «толерантный» стали русскими словами. Слово «адекватный» (англ. аdequateот лат. аdaequatus— приравненный) является заменителем слов «соответствующий», «соответственный», «соразмерный», «согласующийся», «равный», «равноценный», «равнозначный», «равновесный», «равностепенный», «подобный», «подобающий», «надлежащий», «пристойный» (пристойное поведение), «вменяемый» (вменяемое состояние), и какая возникла нужда в слове «адекватный» — непонятно. Подобные «обогащения» делают наш язык скуднее: там, где мы раньше могли использовать целый набор русских слов, имеющих свои оттенки, теперь у нас везде используют одно иностранное слово. По сути, любому русскому понятию можно придумать какой-нибудь заменитель на основе иностранных слов. Если можно сказать по-русски «терпимый», то «обогатитель» нашего языка заменит «терпимый» на «толерантный» (от лат. tolerantia— терпение), хотя по смыслу это равнозначные слова. Большинство людей толком и не знают, что означают все эти «эвакуации», «ликвидации», «эксплуатации», «трансляции», «мониторинги», «креативы» и т. д. Например, мы то и дело слышим про «эвакуацию» людей с места бедствия и уже не спрашиваем себя: а зачем нам эта «эвакуация», неужели по-русски нельзя сказать? Слово «эвакуация» (позднелат.еvacuatio, от лат. еvacuo— опорожняю) первоначально имело значение опорожнения чего-либо, и применять это слово по отношению к людям несколько странно. Вместо «эвакуатор» можно использовать: «перевозчик», «машиновозчик», «машиновоз», «машиногрузчик», «машиногруз», «машиноборщик», «машиноборец», «месточист», «перевозка», «удалитель», «вывозчик», «уборщик», «уборочник» и т. д. Здесь есть простор для творчества. Это и будет истинным обогащением языка. Вряд ли можно говорить про обогащение языка при полном безразличии к наследию этого языка, к его внутренним запасам, к его богатству и красоте.

 

 

3

 

Подобные изменения в языке никогда не оставляли безучастными и равнодушными наших писателей, обеспокоенных будущей судьбой родного языка. В разное время нашей истории русские писатели предупреждали о вредности увлечения иноязычными словами и о пагубных последствиях такого увлечения. Но, видимо, с течением времени их предупреждения немного подзабылись. В XIXвеке Александр Семенович Шишков указывал: «Самый невежественный и вредный для языка навык состоит в употреблении чужих слов вместо своих собственных. Это приводит язык в оскудение, препятствуя извлекать ветви из его корней и отнимая у тех, которые прежде извлечены, способность расширять свое значение и силу… При частом употреблении их наши слова, как не поливаемые цветы, вянут, сохнут, не распускаются». Подобные же мысли высказывали М.В. Ломоносов, А.П. Сумароков, А.С. Хомяков, М.Н. Загоскин и другие.

Но, кроме того, что мы сами портим и губим свой язык, такой язык и у иностранцев какого-либо восхищения не вызывает. Наше хватание европейских слов самими европейцами воспринимается как смешные потуги дикарей дотянуться до их культурного уровня. Наша любовь к иностранным словам создает у европейских народов ложное представление о бедности, скудости и отсталости нашего языка. Князь А.В. Волконский в одной из своих статей пишет: «Однажды польская газета заявила, что язык наш слишком беден для выражения современных культурных понятий и вынужден прибегать к заимствованиям. А.В. Амфитеатров ответил статьей без единого иностранного слова. “Мы знаем, ответили в свою очередь поляки, что г-н Амфитеатров прекрасно владеет русским языком, но пусть заглянет в соседние столбцы”. E.Haumantв своей “CulturefrancaiseenRussie” смеется над русскими переводами: их правильнее назвать транскрипциями». Волконский писал свои статьи о русском языке в двадцатые годы прошлого столетия, но и сегодня его работы звучат современно и не потеряли своей злободневности. В той же статье Александр Волконский продолжает: «Нет, среди иностранцев наша погоня за иностранными словами сочувствия не найдет: они любят, берегут и холят родную речь, и скорее Сена вспять потечет, чем французский писатель оскорбит свой язык, включив в него… какое-либо “nravstveinodobrene”».

Но чем мы обогащаем наш язык? Еще Ломоносов писал про «дикие и странные слова нелепости, входящие к нам из чужих языков», которые, по его свидетельству, «искажают собственную красоту нашего языка, подвергают его всегдашней перемене и к упадку преклоняют». Если в языке усыхают яркость, тонкость, выразительность и исчезает ясность, то что это, если не упадок?

Почему если какое-то ненужное и уродливое слово давно внедрено в наш язык, то мы ничего не можем с этим поделать и должны с этим смириться? Бывает, замену русских слов на иностранные оправдывают тем, что некоторые иностранные слова короче русских и это способствует краткости изложения. Во-первых, это не всегда так. Для примера можно привести следующее: «ассортимент» (подбор, выбор), «церемония» (обряд), «эксперимент» (опыт), «комфорт» (уют), «комфортабельный» (удобный), «фундаментальный» (основной, коренной), «конфиденциальный» (тайный, сокровенный), «рецензия» (отзыв, оценка), «коммуникация» (связь, сообщение), «интерпретация» (толкование), «рекомендация» (совет), «трансляция» (перевод), «пропорционально» (соразмерно), «детектив» (сыщик), «бизнес» (дело), «контрафактный» (поддельный), «продемонстрировать» (показать, явить, проявить), «интенсифицировать» (усилить, ускорить) и т. д. Подобных примеров можно насобирать довольно много. Почему-то здесь про краткость не вспоминают. И уж если стремиться к краткости, то лучше вместо английского выбрать китайский или корейский язык. Там есть слова, состоящие из одной или двух букв, а какие имена короткие! По корейским меркам, пока русское имя назовешь, уснуть можно. А у них четко и коротко, как выстрел: Ким Чен Ир, Кун Хи Ли, Ли Хак Су, Чун Мон Ку и т. д. Кроме того, каждый язык имеет свой рисунок, свое полотно, свое разнообразие красок, и в этом его красота.

 

Многие иностранные слова пришли к нам по той причине, что выражают новые понятия, которых ранее не существовало. Это так. Но о чем нам это говорит? Это говорит нам о том, что народы, создавшие новые понятия, не боятся создавать новые слова на основе родных корней и не боятся, что новые слова кому-то покажутся смешными. И постепенно новообразованные слова становятся для всех привычными и общеупотребительными. Почему мы не можем последовать примеру этих народов в создании новых слов, а должны обязательно пользоваться иностранными словами и заучивать непонятные нам названия «кондиционер», «компьютер», «сервер», «провайдер», «интернет», «продюсер», «мерчендайзер» и т. д.? На самом деле все эти иностранные слова при желании легко переложить на русский язык. В противном случае словарь этих «священных» понятий будет раздуваться до бесконечности. Опыт других стран показывает, что многие народы ведут довольно успешную работу по созданию своих слов для наименования новых вещей и понятий (особенно можно отметить опыт Исландии, Финляндии, Франции). Чувство своего достоинства заставляет оберегать и развивать родной язык. А у кого нет собственного достоинства, тот рано или поздно всего лишается и прислуживает другим. Наверное, только неразвитые дикари с очень бедным языком могут брать из чужих языков все без разбору, что в итоге ведет к полной потере родного языка. Кто внушил нам мысль, что, идя по пути подобных дикарей, язык получает развитие и как-то обогащается? История показывает, что этот путь ведет к перерождению, увяданию и исчезновению языка. Ломоносов предвидел такую опасность и предупреждал об этом: «Сие краткое напоминание довольно к движению ревности в тех, которые к прославлению отечества природным языком усердствуют, ведая, что с падением оного без искусных в нем писателей немало затмится слава всего народа. Где древний язык ишпанский, галский, британский и другие с делами оных народов? Не упоминаю о тех, которые в прочих частях света у безграмотных жителей во многие веки чрез переселения и войны разрушились». Каким путем пойдем мы, зависит от всех нас.

 

 

4

 

Бывает, приходится слышать, что многие иноязычные слова (как правило, латинские) имеют международное употребление и являются общими для всех европейцев и поэтому всеми признаются как что-то безусловное, вытекающее из общеевропейского развития. На этом основании некоторые полагают, что и нам надо в духе приверженности этого единого (европейского) развития прописать эти слова в нашем языке, несмотря на то что наш язык имеет широкие возможности обходиться без ненужных дополнений. Ведь любая культура, в том числе и язык, любопытны своим своеобразием, самобытностью, непохожестью. Если, например, японцы вместо латинского «университет» говорят на родном языке «даигаку» (большое учение), а вместо «студент» — «гакусэи» (жить обучаясь), то ведь их образование от этого не становится каким-то ущербным. Зачем же пытаться наш язык упростить и лишить самобытности, обтесав его по чьим-то меркам, и уложить в чужие языковые правила и пристрастия?Например, у европейцев есть давняя привычка все называть латинскими словами. Неким священным языком для наших властителей стал латинский. Латинский язык стали предпочитать русскому. Пусть новая должность называется непонятно, но латинским словом, чем понятно и по-русски. Для примера назову слово «инспектор» (от лат. inspector— наблюдатель, смотритель). Это слово ничего для нас не значит, мы просто привыкли к нему и запомнили, что инспектор — это тот, кто делает проверку или осуществляет надзор за чем-либо. Почему мы не можем использовать вместо «инспектор» — «смотритель», «надзорник», «надзорщик», «проверник», «проверщик», «поверщик», «поверник» и т. д.? Мы что, стыдимся родного языка? Еще А.С. Пушкин писал про станционного смотрителя, тогда это было обычное дело. Теперь смотрители исчезли, остались одни латинские инспектора.

Есть в этом польза для языка или нет? Здесь мы не будем рассматривать все причины такого пристрастия европейцев к латыни, упомянем только, что со времени принятия Европой христианства богослужение там проводилось на латинском языке, и латынь стала восприниматься как язык священногописания. Затем латынь стала и языком науки. Каково же было влияние латыни на местные языки? Например, Ломоносов так обрисовал влияние латинского богослужения на немецкий язык: «Немецкий язык по то время был убог, прост и бессилен, пока в служении употреблялся язык латинский. Но как немецкий народ стал священные книги читать и службу слушать на своем языке, тогда богатство его умножилось, и произошли искусные писатели. Напротив того, в католицких областях, где только одну латынь, и то варварскую, в служении употребляют, подобного успеха в чистоте немецкого языка не находим». Вот и делайте выводы. Развивают ли инородные прививки язык или наоборот? А у нас следование этому пристрастию к латыни считается признаком большого ума и образованности. И чужая привычка возводится в образец для подражания. А любое подражание, как известно, ничего своего не создает, а вынуждено постоянно кого-то догонять и под кого-то подстраиваться.

 

Сегодня в нашу жизнь входят сотни бытовых приборов. Оправдано ли перенимание иностранных названий («миксер», «тостер», «блендер», «плеер», «ресивер», «модем», «сплитер» и т. д.) без попытки дать понятное русское название? Эти слова воспринимаются нами просто как какие-то значки. Мы слышим слово-значок «миксер» и понимаем (кому объяснили), что это такой прибор для смешивания, слышим слово «тостер» и запоминаем, что это такое устройство для обжарки, и т. д. Слово «миксер» и намека нам не дает о том, что это. Просто значок, который надо запомнить, как цирковой обезьянке. Русские слова, напротив, несут ясность мышления, так как нет необходимости в словах-посредниках («миксер», «тостер», «ресивер» и т. д.), и вместо непонятного значка появляется осмысленное, доходчивое слово. Мы понимаем, что будильник будит, печь печет, холодильник холодит, двигатель двигает, глушитель глушит, обогреватель обогревает, самолет летит и т. д. Поэтому правы были и Сумароков, и Ломоносов, которые говорили, что иностранные слова замутняют мышление, осложняют понимание простых вещей и поэтому портят, калечат наш язык. Одним из слов, получивших международное употребление в западных странах, можно назвать слово «компьютер», и у нас по уже устоявшемуся правилу быть как все ни у кого даже мысли не возникнет, что у нас может быть что-то другое, а не «компьютер». Человека ведь можно приучить к любому слову, и оно приобретет силу привычки, а привычка, как правило, уничтожает гибкость мышления, сужает творческий кругозор. Поэтому некоторые говорят: «Да что там по-русски скажешь вместо “компьютера”?» Действительно, набор выполняемых компьютером задач довольно многообразен, что трудно подыскать слово, которое отражало бы все виды работ, осуществляемых компьютером. Но ведь и само слово «компьютер» вообще ничего, кроме латинского «вычислитель», не выражает, к тому же латинский язык у нас, мягко говоря, не все знают. К поиску необходимого слова можно идти по разным направлениям и в итоге выбрать что-то одно, что устроило бы всех. Я, например, предложил бы слово «числовик» (похожие слова — «грузовик», «поисковик», «пуховик»), «числовер» (осуществляет верные, точные действия с числами), «числомер» или «числомерник» (мерные действия с числами), и все это — электронное устройство, в основе работы которого лежит обработка чисел, числовых рядов, действия с числами, запись данных в виде числовых последовательностей, преобразование числовых рядов в доступные нам данные и т. д. Кто-то, возможно, предложит что-то свое и намного лучше. У французов, например, есть свое слово «ordinateur», у финнов — слово «tietokane», у исландцев — «tolva», и они стараются проявлять самостоятельность в вопросах языка. Скажут: «Ну “числовик” не совсем то, что нужно, и не отражает полностью сути и т. д.» А что отражает «компьютер»? Да ничего, привычка к слову-значку, и все. Один филолог в своем выступлении сказал, что, например, слово «файл» нам заменить нечем, и сделал довольно длинный перевод этого слова. Здесь я могу возразить. Ведь не обязательно делать буквальный перевод слова «файл» (англ.file — регистратор, картотека, подшитые бумаги, дело), главное — передать смысловую нагрузку. Файл — это место, где хранятся данные, которые можно положить в файл, взять или перенести в другой файл и т. д. Англичане файл назвали файлом. Мы можем назвать по-другому, например — «карман», «вкладка», «вкладыш», «кошелек», «ларчик», «тайник», «сусек» (по сусекам поискать), «коробка», «стопка», «клетка», «подшивка», «стол», «сота», «опись» и т. д. Смысл в том, что в карман можно что-то положить, вынуть, переложить, очистить, закрыть, также и на стол можно положить вещи, а потом убрать на другой стол. Слово «сайт» (англ. site— место, участок, местоположение, местонахождение) мы можем назвать «дом», «двор», «окно», «поле», «поляна», «участок», точка и т. д. Вместо «блогов» (blog— домашняя страница, дневник, доска объявлений) можно использовать «лист», «листок», «страница», «записка», «строка», «книжка», «перепись», «письмо», «разговор», «говорник» и т. д. Вместо самого слова «интернет» я могу предложить «сетевет» (здесь корень «вет», как в словах «завет», «совет», «ответ», имеет смысл связи, однокоренное слово «вече»), «сетеком» (здесь русский корень «ком» означает нечто собранное, сжатое в шар, то есть «сетеком» это сеть, сплетенная в шар, снежный ком в детстве все скатывали), «сетевод» (водит по сети), «сетевед» (ведет или ведает сеть), «сетемет» или просто «сеть» и т. д. Если я скажу такое выражение: «Зайдите в Сетевет и откройте сетевое окно (дом, двор, поле) такое-то, найдите следующий карман (сусек, ларчик, вкладку) и возьмите что надо» — разве это не будет понятно? Или вместо «сегодня в блогах» можно будет увидеть «сегодня в листах (в строках, в разговорах, в страницах, в записках)». То есть тут можно поразмышлять над разными возможностями. Это то же самое, как, например, мы говорим «мороженое», а англичане говорят «ледяные сливки» (icecream), но понимаем под этим одно и то же. Почему на русскоязычных сайтах (окнах) мы должны читать английские слова, написанные русскими буквами? Неужели русские слова хуже «блогов», «баннеров», «хостингов», «аутсорсингов», «утилит», «ревалентности» и т. д.? Те же англичане переносной компьютер назвали просто «записная книжка» (notebook), мы могли бы использовать слово «книжка» или «дневник». Оттого, что английские слова нам непонятны, и рождается сетевой сленг. Да и нашим детям освоить компьютер с русскими словами будет гораздо проще.

 

 

5

 

Работа по замене иностранных слов на русские слова является очень занимательной и предполагает широту творческого поиска. Хочу привести некоторые примеры, не притязающие на последнюю истину: «аккумулятор» («накопитель», «зарядник»), «амортизатор» («гаситель», «ударник», «смягчитель»), «радиатор» («охладитель», «охладник», «остудитель», «холодильник»), «спидометр» («скоромер», «скоростемер», «быстромер», «скоромерник», «скоростник»), «термометр» (у Даля «тепломер»), «трансформатор» (от лат. transformo— преобразую) («преобразователь», «преобразовник», «перестройник»), «компрессор» («нагнетатель», «сжиматель»), «генератор» («производитель», «производ», «производник», «создавник»), «автор» («творитель», «творник»), «кондиционер» (от лат. сondicio— условие, состояние) («условник», «уютник», «удобник», «освежитник», «освежитель»), «компьютер» (англ. сomputer,от лат. сompute — считаю, вычисляю) («числовод», «числомер», «многомер», &





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0