Век, завязанный узлом

Сергей Сергеевич Арутюнов родился в Красноярске в 1972 году. Окончил Литературный институт имени А.М. Горького. Доцент Литературного института имени А.М. Горького, преподаватель кафедры литературного мастерства. Дебютировал в 1994 году в журнале «Новая юность». Печатался в журналах «Знамя», «Октябрь», «Вопросы литературы», «Дружба народов» и многих других. Автор нескольких книг стихотворений и прозы. Удостоен многих наград в области литературы, в том числе премии имени А.Ахматовой, Б.Пастернака и др. Награжден «Серебряным Витязем» форума «Золотой Витязь» за книгу духовной публицистики «Со Христом». Живет в Москве.
Век, завязанный узлом
* * *
В расточенье зимы, умаленье заводов и шахт
На бугристой земле, различаемой сквозь пелену,
Я промерзший сорняк, я рунической молнией сжат
И не так еще вспыхну, не так еще полыхну.
Мне б истлеть на корню, только — Господи, укрепи! —
И полуденным щебетом так же, как ночью глухой,
Если что и созрело во мне, то верблюжьи репьи,
Что брезгливо срывают, о чем бы ты в них ни глаголь.
И, отчаяньем крепок, дошел я до сути своей:
На костре, под ножом только землю в себя и вотру,
Позавидовав тем, кто растительным нравом светлей, —
Как трава на ветру, как простая трава на ветру.
* * *
Я нипочем бы не ушел,
Заслышав мерное камланье
И звук, что звуком приглушен,
И пар, взошедший над котлами.
Я понял бы, что вот он, слом,
На этих флешах и редутах,
И век, завязанный узлом,
Стоит над ними как придурок.
И я б увидел — это знак
Не завываний о регрессе,
Но та помета в небесах,
Что вряд ли крест, но перекрестье.
Скребя обойный лепесток,
Я б исповедался обоям,
И никуда б уйти не смог,
И не рыдал перед убоем.
* * *
Как попаданцы с подлизанцами
Блатуют в плазменных экранах
И корчится цивилизация,
Чей век и так прискорбно краток,
Лютует вольница казацкая
И может призанять силенок
На героические цацканья
Коричневеющих зеленых.
Но уголька-то — слышишь? — хочется,
Донбасского, составов триста,
Во славу хипстерского скопчества,
Бомжового саксофониста.
Куда ж ты прешь, герой-стахановец,
Когда дружки твои струхнули,
Заслышав грохотанье гаубиц
При развитой инфраструктуре?
Поной-поной, как ноет ссадина,
Сиди по эглеты в попкорне,
Улавливая подсознательно
Простые признаки погони.
* * *
Что бы секстант ни шептал астролябии,
Мол, что ты мелешь, воровка, лазутчица,
В этих широтах лишь солнцестояние
Сущностно.
Как бы теперь ни глумились над истиной,
Длится она как прибытие поезда,
И возрожденному к жизни таинственной
Боязно
Голос услышать, молитвы келейнее, —
Развоплощению радуйся, да не сгинь.
Летние сумерки, сумерки летние!
Анненский!
Кто б ни блуждал здесь измазанным в сурике,
Музы бездомные, эльфы ли, гоблины,
Только единые летние сумерки
Подлинны.
Элегия
Пребывая в перманентном шоке,
Тучных лет изнашивая шмотки,
Полуоживлен и получахл,
Я от жизни часто получал
На пределе слышимости отзвук,
Вроде коллективной дрожи в овцах,
Указаний дохнуть веселей,
Выкупленных кем-то векселей.
От пентхаусов и лофтов строгих
До пенсионерских новостроек
Родина моя — бетонный прах,
Стычка на таежных топорах.
Пережали жилу, вот и прибыль:
Не заточкой, так, наверно, бритвой
Саданут, и ссохнешься пятном,
Не сейчас, так, может быть, потом.
В отпуску — не то что без работы.
То в кино, где скачут астроботы,
То статью шарашишь как чумной,
То в камине шаришь кочергой.
Пусть никто мы, пусть мы ошизели,
Есть на свете где-то наши земли,
Где припасть возможно к алтарю.
Как пристало, так и говорю.
* * *
Когда доносится с полей
Пустого августа пыланье,
Как думать о земле своей,
Осмыслить, чем она была мне?
Здесь камень дерево рождал,
И буйный ветр буруны пенил,
И огненный катился шквал,
Селенья обращая в пепел,
Мотая нервы на кишки,
Имущи и великолепны,
Топтали утварь, книги жгли,
Служили долгие молебны,
И пред оплавленной лозой
Клялись изрубленной скотине:
Никто не минет алых зорь
При цесаре и господине.
Но в пляске круговых порук
Еще мы здесь, еще мы братья,
И зверством ли исчерпан круг
Служенья истине и правде?
Так, ни на год не повзрослев,
Ни шепелявый, ни картавый,
Не прерывается распев,
Что разрешается октавой.
* * *
Эта жизнь оказалась беспечным враньем.
В благодарность за искренне теплый прием,
К безысходности видимость приноровив,
Я собрал доказательств несметный архив,
Но, задумчивый, как травяной астрагал,
Не могу доказать, что я жил и страдал:
Отовсюду важнейшее удалено
Доказательство жизни — и было ль оно?
...Эти липы, что вымахали до небес,
Мы сажали с отцом, социальны, как плебс.
На субботнике в постолимпийском году
Деревца прикрывали домов наготу.
И теперь, проходя вдоль шершавых стволов,
Вопрошаю я, годы в минуты смолов:
Что вы скажете им, да и нам, пастухи?
Отработай да сгинь, отдыхать не с руки?
И, привыкший словам доверять как вранью,
Не в себе от себя, сам себе говорю:
Дай нам, Господи, влаги Твоей три ведра,
Чтоб утих суховей и земля приняла.