...Все же Крым — место сакральное

Во всяком случае, в жизни нашей страны, ее прошлом и настоящем, этот полуостров определяет очень многое. Можно тут вспомнить и многочисленные войны, и трагический исход большого числа русского населения из Крыма врангелевского, и странные события в Форосе накануне распада СССР. Можно вспомнить и другое: глупо было бы отвергать христианскую опору сложившейся русской цивилизации — так вот, все мы теперь знаем о крещении в Херсонесе князя Владимира и последующей христианизации древней Руси на государственном уровне.

Между тем христианство в Крыму, Таврии, утверждалось едва ли не со времен самого Спасителя, поскольку именно из Херсонеса, ныне входящего в черту Большого Севастополя, апостол Андрей отправился в неведомые северные края, а апостол Петр — к Риму. В Херсонесе же пребывал апостол-евангелист Лука, а также почитающиеся родоначальниками славянской письменности святые Кирилл и Мефодий. Как видим, этого уже немало. И неспроста, наверное, знакомившаяся с новой русской губернией Екатерина II в сердцах воскликнула о Таврии: «Это лучшая жемчужина в моей короне!»

Своеобразной жемчужиной стал Крым и для только вышедшей замуж и переселившейся в Россию великой княгини и преподобномученицы Елизаветы Федоровны, писавшей бабушке, английской королеве Виктории, что полуостров напоминает ей родные Британию и Шотландию. Воистину и в искрометном историческом ожерелье нашей столицы, ее культуре и пестрой топонимии, крымские имена также являются прекрасными украшениями. Да и весьма многочисленными: из сонма московских топонимов, так или иначе отражающих названия регионов России, крымские, бесспорно, держат лидерство. Ну, разве что питерские, ленинградские у нас в городе готовы с ними тягаться. Желаете в том убедиться? Пожалуйста — ведь за примерами к черноморскому побережью отчаливать нет надобности...

Однако здесь стоит отметить следующее: так уж сложилось, что Крым в московской топонимии представлен тремя величественными кристаллами, и старейший из них огранку свою получил задолго до признания самой топонимики официальной наукой. Итак, Крымские вал, набережная, площадь, проезд, переулок, мост, а также эстакада и Новокрымский проезд сгруппировались в центральной части города. В 60-х годах ХХ столетия в связи с массовой жилой застройкой Черемушек, Зюзина, Волхонки-ЗИЛ, Котловки и прочих окраинных районов столицы, новые магистрали которых были условно ориентированы на юго-запад советской империи, в том числе и к Крыму, у нас очертились Севастопольский проспект и Черноморский бульвар, Ялтинская, Артековская, Сивашская, Перекопская, Керченская улицы, Симферопольские бульвар и проезд, Балаклавский и Нахимовский проспекты. Позднее здесь их дополнили станции метро «Севастопольская» и «Нахимовский проспект», гостиница «Севастополь». Третье крупное крымское топонимическое соцветие расцвело-распустилось с выходом мегаполиса за пределы Кольцевой автодороги и освоением земель, прилегающих к бывшему поселку Бутово. Сегодня мы видим там Симферопольское шоссе и Феодосийскую улицу, бульвар Адмирала Ушакова с одноименной станцией метро, улицу Адмирала Лазарева, улицы Грина, Старокрымскую, Коктебельскую, Джанкойскую. Правда, имеются на столичной карте и свои территориальные исключения, связанные с топографией Крымского полуострова или его выдающимися жителями.

Некоторые отдельные таврические топонимы будто бы выпадают из тройки вышеуказанных групповых. Почему-то в районе трех вокзалов существовал кинотеатр «Перекоп», в недавние дни ставший Московским мюзик-холлом. В 1964 году на востоке столицы, по Большой Черкизовской улице, д. 93, открылся кинотеатр «Севастополь», а через 14 лет на Бирюлевской улице, д. 17, появился кинотеатр «Керчь». Увы, «Керчь» не столь давно переиначили в «Пять звезд», а «Севастополь» и вовсе прекратил существование. Зато в Ясеневе сохраняется улица великого феодосийского уроженца Айвазовского, а в сентябре 2016 года в местности неподалеку от изголовья Севастопольского проспекта была оборудована платформа «Крымская», вошедшая в систему так называемого Московского центрального кольца. И еще: более полувека назад Москва поглотила поселок Новогиреево, известный с 1625 года как сельцо Гиреево, Губино тож, прозвание которого кое-кто из исследователей привязывает к имени осевшего в Первопрестольной Крымского хана Гирея.

Впрочем, это более походит на легенду. Другие же исторические события, действительно смыкающиеся с крымчаками и также явившиеся прародителями ряда стародавних городских наименований, мы рассмотрим по ходу повествования, а пока погрузимся в древнейшее из крымских топонимических напластований, укоренившихся в границах нашего великого города. Тот пласт в ушедшем уже речевом обиходе нередко звался

Крымок

Да-да, это и есть та местность, что нынче олицетворяется с филиалом Третьяковской галереи, Домом художника, Крымским мостом, парками имени Горького и «Музеон». Все здешние крымские названия идут от значившегося в данных уделах с 1539 года Крымского двора, то есть ставки представителей соответствующего хана. Что ж, вслед за расколом Золотой Орды на мелкие ханства Крымское долгое время являло собою недружелюбное по отношению к Московии государство. Крымчаки не раз совершали опустошительные набеги и в Первопрестольную пытались попасть по москворецкому броду, впоследствии прослывшему как «Крымский» и не единожды описанному в художественной и мемуарной литературе: Тургеневым в рассказах «Муму» и «Первая любовь», Толстым в «Войне и мире», Шмелёвым в «Лете Господнем», Загоскиным в книге очерков «Москва и москвичи».

Между прочим, тот же Загоскин вспоминал, как в районе Крымского брода Москва-река периодически пересыхала настолько, что «по дну ее расхаживали вороны да галки». Впрочем, низменная местность, именуемая еще «Лужниками Малыми или Крымскими», чаще испытывала прочность на половодья.

Так, в 1908 году, в пору крупнейшего московского наводнения, окрест былого Крымского моста, по сути, превратился в остров, и сообщение повсюду осуществлялось лишь посредством лодок. Потому вплоть до заката XIX столетия урочище Крымок, Лужники Крымские, света застройки почти не видели, господствовали здесь луга, пустыри, огороды. Не приукрасили местность и вставшие чуть позднее редкие строения в виде складов, амбаров, мелких конторок и неказистых обывательских домушек. И быт вокруг владычествовал соответствующий — скажем так: в духе Островского.

Вот и мемуарист И.Кокорев в сборнике «Москва в 40-х годах XIX века» поминал распускавшиеся здесь по выходным массовые кулачные баталии. А еще, как и всюду у нас, рассеянное население Крымка любило похлестаться веничками да поддать сногсшибательного пару в ближайших банях — понятное дело, исстари звались они Крымскими. И в них умудрилась протиснуться высокая литература — шмелёвский рассказ «Ледяной дом», к примеру.

С теми же банями связаны и примеры скромной, но душещипательной благотворительности, ибо рядом, у Калужской, проживал выпускник училища живописи и ваяния забвенный художник Грибков. Правда, более прослыл он как иконописец, но живописные его работы и теперь можно видеть в некоторых провинциальных музеях. Грибков всячески содействовал опустившемуся Саврасову, выхватывая того с городских днищ и предоставляя собственные жилище и стол. Кроме того, он постоянно выводил своего великого постояльца в Крымские бани, отмывал, переодевал, отпаивал травяным чаем. Хороший был человек, Божий...

И, слава богу, не один он определял характер здешнего милосердия. Вспомним о существовавшем под покровительством императрицы Александры Федоровны в доме Чепелевецких на Крымской площади, д. 13, приюте братства во имя Царицы Небесной. Позднее, в самом конце XIX века, приют переехал на Зубовский бульвар, д. 21, а сама площадь еще позже, в связи с сооружением Крымской эстакады, фактически распалась. Давно нет и Крымского брода, посредством коего доблестные ополченцы Козьмы Минина отогнали от Белокаменной польско-литовское полчище. Исчез «брод с огородами и безобразным деревянным мостом», как отозвался о нем М.Загоскин.

Действительно, по ходу брода сюда перекинули бревенчатый мост, именуемый Никольским, замененный к 1873 году металлическим и все чаще величаемым Крымским. К слову, о старом Крымском мосте в повести «Синий чулок» писал М.Чехов, а в романе «Лето Господне» — И.Шмелёв. А еще в том же произведении Иван Шмелёв описывал, как на «Егория весеннего» от Крымка гнали скотину. Вообще же выпас скота известен здесь издревле: еще в XVI столетии, до образования крымско-татарского двора, на местных лугах паслись лошади государевой конюшенной слободы, затем — те же животные, но уже ханские, царские кобылки сюда допускались лишь в случае немощи и болезни. Ушло и это. Исчез и двор крымчаков, возвышавшийся примерно на том месте, где сегодня находится Художественное училище имени Сурикова с галереей «Багира». Это Крымский Вал, д. 8.

И еще: с 1938 года данную улицу и Крымскую набережную с Зубовским бульваром связала новая литая переправа. По замыслу зодчего А.Власова и инженера Б.Константинова, ее отлили на Краматорском заводе, и Крымский мост, фигурировавший в повести Ю.Трифонова «Место и время» и в романе В.Аксёнова «Москва Ква-Ква», сразу стал одной из визитных карточек столицы. С 30-х годов крупными жилыми домами начали застраивать и четную сторону Крымского Вала.

В одном из корпусов занимал квартиру незадачливый пассажир из Красноярска рязановской «Иронии судьбы». Он же — Фирс из интересного «Вишневого сада» А.Эфроса. Он же — народный артист России Г.Ронинсон. Не без умиления недавно можно было наблюдать, как знаменитый актер «Таганки» под собственными окнами на втором этаже прикармливает вечно голодных пернатых. Припоминая это, представилось вдруг, как с крушением белогвардейского сопротивления рвались из осажденного голодного Крыма тысячи русских людей...

Катастрофа многократно описывалась нашими литераторами. Обратимся к участнику великого исхода Ивану Шмелёву, автору крымского «Солнца мертвых», и к воспоминаниям Л.Белозерской-Булгаковой. Между прочим, и сам Булгаков оказался в рядах отступавшей добровольческой армии, но, в отличие от второй супруги, не попал в эмиграцию. Настойчиво побуждал жену написать «Записки эмигрантки», да, видно, не побудил до конца — зато на основе пережитого ею сочинил легендарный «Бег». Через порты Таврии покидали родную страну митрополит Вениамин (Федченков) и отец Сергий (Булгаков), барон Петр Врангель, писатель Аркадий Аверченко, эстрадный исполнитель Александр Вертинский. Последний, в числе прочего выступавший и в театре «Ренессанс» белогвардейского Севастополя, изложил многое в книге «Дорогой длинною», а Аверченко посвятил правде русского краха «Осколки разбитого вдребезги»: вышвырнутые из Петербурга, старики с тоской судачат во врангелевском Севастополе о прежней счастливой жизни.

Далеко не все знают и о том, что на стороне «вышвырнутых» оказался и будущий президент Академии наук СССР А.П. Александров, вплотную сцепленный, как мы увидим далее, с фигурами Курчатова и Капицы. Еще в данной связи замечу: с 1939 года разрабатывался проект строительства А.Щусевым здания Академии наук между Крымскими валом и набережной.

Вмешалась война, затронувшая Москву и вторгнувшаяся на Крымский полуостров. И тогда нам предстали посвященные героическому городу монументальное полотно «Оборона Севастополя» А.Дейнеки и рассказ «Одухотворенные люди» А.Платонова. Потом...

Потом и наше поколение стало свидетелем иной безутешной трагедии — разложения и распада страны. Той драме было положено прекрасное стихотворение Ф.Искандера «Плач по Черному морю»:

С ума сойти! Одна секунда!

Где моря теплый изумруд?

Одесса, Ялта и Пицунда —

Для нас умрут или замрут?

Потеря в памяти хранится,

Другим потерям — не чета:

России — южная граница,

России — летняя мечта.

России — южная граница.

Страна от самой Колымы

Сюда мечтала закатиться

И отогреться до зимы.

Суля вселенскую свободу,

Россия, смыслу вопреки,

Тебя разбили, как колоду,

Картежники-временщики.

Измордовали твою сушу,

Порастащили по углам.

Но море Черное, как душу,

Хотелось крикнуть: «Не отдам!»

Где горы зелени, где фрукты,

Где на закате теплоход?

Все разом потеряла вдруг ты,

Оставив земляков-сирот.

России южная бездомность.

Где пляж горячий, где песок?

Где моря Черного огромность

И кофе черного глоток?

И все-таки что-то к нам возвращается: и Крым, и, скажем, прежняя популярность первого в стране парка культуры и отдыха. Осенью 2008 года выставкой Ильи Кабакова на улице Образцова, д. 19, в бывшем Бахметьевском автобусном парке работы архитектора К.Мельникова и инженера В.Шухова, открылся центр современной культуры «Гараж». Позднее туда переехали Еврейский музей и Центр толерантности, а «Гараж», преобразовавшийся в музей современной культуры, крепко обосновался на Крымском Валу, д. 9, в парке Горького. Сегодня он занимает здесь два просторных здания — причем одно из них в советское время являло собой весьма посещаемое кафе «Времена года». Более того, в 2015 году прямо при входе в парк, очерченном воротами и колоннадой архитектора Ю.Щуко 1953 года, появился музей истории ЦПКиО имени Горького. Музей имеет и собственную обзорную площадку, с которой как на ладони видна вся окружающая местность. Вот и мы перейдем на нечетную сторону Крымского Вала...

Дом № 1 — корпус гостиницы «Варшава». К 1960 году его реконструировали под руководством ректора Архитектурного института и знаменитого представителя конструктивизма И.Николаева, а много позже тот «постоялый двор» воспел А.Макаревич: «Я в “Варшаве” на шестом...» Напомню: в эпоху перестройки и парк Горького на весь мир прославила немецкая группа «Скорпионз». Ну а рядом с «Варшавой» одно из зданий университета стали и сплавов, воспеваемое разве что студентами-бардами.

Тем не менее былой МИСиС в наши дни сильно развился и даже поглотил Горный университет на Ленинском проспекте, д. 6, с существовавшим при нем с 1989 года прекрасным Геологическим музеем имени Ершова. А ведь в необъятном петрографическом царстве горных пород и минералов, между прочим, нашлось место и тому, что именуется керченитом.

Когда-то побывавший у места добычи сего полезного ископаемого поэт Игорь Северянин изрек: «Зовется “Керчью” этот край, где от тоски хоть помирай». Что и говорить, изречение спорное, но вот в парке Горького от скуки точно уж никто не скончается. Это еще одна визитная карточка Москвы, и неспроста ряд работ посвятил ей замечательный живописец с характерной для нашего повествования фамилией Н.Крымов, а В.Аксёнов увековечил парк в строчках Романа «Москва Ква-Ква». Основание же парка было положено в 1923 году, когда здесь, на бросовой земле городских свалок, все расчистили и открыли Сельскохозяйственную и кустарно-промышленную выставку. Затевалась та инициатива вождем пролетариата, успевшим до своей смерти посетить детище.

К слову говоря, нынче парк Горького юридически составляет единое целое с парком «Музеон», разбитым как парк искусств у Дома художника на Крымском Валу, д. 10. Все знают, в «Музеоне» под открытым небом выставлены десятки скульптур советского образца, среди коих свою нишу заняли и изваяния Ульянова-Ленина. Ну а созидаемая им Сельскохозяйственная выставка с 1928 года была «перелицована» на парк культуры и отдыха. Еще позже к парку присоединили Нескучный сад и часть Воробьевых гор, о чем поговорим подробнее...

Нескучное... этот старинный усадебный парк с его восхитительными перепадами рельефа издавна привлекал взоры художников и литераторов. Нематериальные плоды Нескучного переродились в такие пейзажи, как «Вид на Нескучный сад» А.Боголюбова, «Нескучный сад» А.Головина, «Вид из Нескучного на храм Спасителя» П.Петровичева. Нескучное вместе с парком Горького фигурировало в «Золотом теленке» Ильфа и Петрова. Полновесно Нескучное звучит и в романе «Княжна Тараканова» Г.Данилевского.

Все верно: еще в XVII столетии, когда Алексей Михайлович погнал стремившихся к Москве крымских татар от Курска, Крымский двор, распространявшийся и к современному Нескучному, временно опустел. «А ныне тот двор пуст. На его месте посажена капуста. Владеет князь Иван Голицын, да Жирово-Засекин, да Одоевские» — так последовательно укреплялась здесь боярская знать, а на излете XVIII века, с присоединением Крыма к России, ханский двор вовсе обезлюдел. У нас же взлетели прославившиеся при Крыме полководцы-дворяне: Потемкин-Таврический, Долгорукий-Крымский, Орлов-Чесменский. И как раз победителю турок в Чесменской бухте А.Г. Орлову, описанному Данилевским, довелось последние годы жизни коротать в его Нескучном. Другой екатерининский триумфатор — князь Долгорукий-Крымский владел соседним Васильевским на Воробьевых горах.

Да, подобно Крымским, Москва имеет свои пусть и невысокие, но горы. Их ландшафт и природа по сей день уникальны для напористого столичного города. Неспроста здесь, на Андреевской набережной, д. 1, несколько лет успешно работает эколого-просветительский центр «Воробьевы горы». И вновь-таки проглядывается некая преемственность: еще Петр I высаживал здесь березки, превратившиеся в хорошую рощу. Есть связи и с Крымом — точнее, с борьбой Московии и осколка Орды. Казы-Гирей, хан Крымский, нежданно-негаданно подкатился к Москве и наблюдал с Воробьевых за тем, что желалось покорить. Тогда возглавлявший наше воинство Борис Годунов велел денно и нощно палить из пушек в сторону неприятеля и подобной уловкой вызвал ощущение бесчисленности русских полков. Хан отступил. Факт тот — или легенда — описан не раз. А уж сколько описаний очаровательной прелести косогоров и видов от них на Москву оставили и классики-литераторы, и пребывавшие знаменитости... «Ничто не может сравниться с Воробьевыми горами!» — восклицал Карамзин, сравнивая Крутояр с прочими местами любимых гуляний.

Да, возвышенность увековечена Толстым в «Войне и мире», Булгаковым в «Мастере и Маргарите», Зайцевым в «Голубой звезде», Эренбургом в «Проточном переулке». Анастасия Цветаева вспоминала горы и существовавший там ресторан Крынкина, а Иван Шмелёв в «Лете Господнем» восхищался увиденной отсюда панорамой и вспоминал, как на Троицу ездили сюда за березой. А еще на восточной окраине Воробьевых находилось имение Долгорукого-Крымского Васильевское, по поводу которого в «Записке о московских достопамятностях» тепло откликнулся Карамзин: «Усадьба великолепна и живописна». Кстати, усадьба, используемая Академией наук, сохранилась. Часть ее принадлежит организованному П.Капицей Институту физических проблем. И там, на улице Косыгина, д. 2, действует мемориальный музей учредителя...

Как известно, в 1920–1930 годах Петр Леонидович работал в Англии, у Резерфорда. Когда возвратился на родину, дети говорили по-русски плохо, а вывезенная служанка, ставшая у нас бабушкой и прабабушкой, языка хозяев так толком и не освоила. Сам же ученый оказался в «невыездных» и подвергся опале. Правда, свой институт к той поре он уже создал, но на время руководить им назначили упоминаемого выше А.Александрова, будущего президента Академии наук. Капица, человек прямолинейный и бесстрашный, повздорил с Берией, но вмешательство Сталина («Этого не трогать») спасло жизнь. Его не трогали, а он сам на никологорской даче мастерил необходимые приборы, сплотничал рабочий стол и все перевез в двухэтажный особняк на Воробьевых.

Экспериментируя с жидким гелием, Капица достиг в здешних лабораторных опытах оценки размером в Нобелевскую премию. Говорят, прятать рукописи к нему заходил иной будущий Нобелевский лауреат, от литературы, — А.Солженицын. Ну а академики Ландау, Семенов, Бах, Харитон в доме Капицы бывали точно. В крупных ученых выросли и дети: так, Сергей Петрович стоял у истоков прославленного МФТИ, преподавал там и вел на телевидении легендарную передачу «Очевидное — невероятное». Капица-отец обожал музыку, и в доме, ставшем музеем, супругой устраивались музыкальные вечера.

Любопытный и показательный факт: сотрудники именно Крымской обсерватории открыли малую планету и нарекли ее в честь жены Петра Леонидовича, который и сам являл собой масштаб планетарный. Орбита его планеты вовлекала в свою сферу и увлечение живописью: в доме среди иных экспонатов сохраняется кустодиевский портрет академика Семенова. И здесь тоже видится символ: Воробьевы с их красочным обзором манили к себе и мастеров кисти — вспомним и «Москву с Ленинских гор» Л.Бродской (в ее бытность горы звались так), и «Вид с Воробьевых гор» А.Лентулова. Последний автор вообще обладал необычайным восприятием окружающего. На его полотнах, что примечали критики и поэт Хлебников, строения группировались так, будто претерпели землетрясение. Собственно, Лентулов и сотрясал нашу застоявшуюся почву оригинальностью мировоззрения и выработанного творческого почерка...

Лентулов происходил из Нижнеломорского уезда Пензенской губернии, отец его был сельским батюшкой. Путем родителя отпрыск не пошел, но в художественном наследии его осталось множество монастырей и храмов. «Тверской бульвар. Страстной монастырь», «Церковь в Кисловодске», «У Иверской», «Василий Блаженный», «У Черниговской». Кроме того, Аристарх Васильевич писал Троице-Сергиевскую лавру и Новоиерусалимский монастырь, а в 1910 году создал работы «Распятие» и «Снятие с креста». Часть перечисленного недавно можно было видеть на выставке замечательной галереи «Наши художники» в Сеченовском переулке, д. 2.

Собственно, Лентулов отличался плодовитостью, и потому работы его представлены во многих музеях страны, в том числе в крымском доме Волошина в Коктебеле. Автор самобытных картин много учился (Пензенское и Киевское художественные училища, студия Кардовского в Петербурге, Париж), а затем преподавал (ВХУТЕМАС, институт имени Сурикова). Москва, где художник закончил свои дни и обрел покой на Ваганькове, стала родной — ее «теснота и пестрота» отражены на таких холстах, как «Страстная площадь ночью», «Солнце над Патриаршими прудами», «Закат», «Строительство метро на Лубянской площади», «Ночь на Патриарших прудах». Любил он и патриархальный Нижний Новгород, часто изображал и его. Также готовил декорации к спектаклям Большого и Камерного театров. «я много ездила по свету, но нигде не видела такой весны, как в Крыму», — делилась хорошо знавшая Лентулова прима Камерного театра Алиса Коонен. Вот и Аристарх Васильевич достаточно насладился той благодатью, работая над картинами «Церковь в Алупке», «Гурзуф», «Севастополь. Причал», «Кипарисы. Замок в Алупке». И о том вспомним на Воробьевых.

Вспомним и славного крымчанина Айвазовского, наезжавшего в Москву, рисовавшего ее, в том числе с высоты Воробьевых. А в его Крыму кто только не побывал из наших крупнейших художников и не создал там что-либо значительное: Репин и Серов, Шишкин и Куинджи, Васильев и Левитан, Крамской и Поленов. Крым писали и те, чьи работы представлены на Крымском Валу, в филиале «Третьяковки», где собраны живописцы от начала ХХ столетия. Тут и Коровин, воспевавший Гурзуф, и Куприн, обожавший Бахчисарай. Да, создаваемая как «Государственная картинная галерея СССР», часть «Третьяковки» на Крымке оказалась недаром: тут же, в 1-м Голутвинском переулке, выжил и реставрируется родовой очаг Третьяковых. Были здесь и принадлежавшие им склады леса, а возле Крымской набережной работали Третьяковские бани.

Так и явился нам к 1980 году разработанный группой архитекторов во главе с Ю.Шевердяевым тяжеловесный комплекс в составе Центрального дома художника и ГКГ. Половину с галереей ввели позже — серьезные просчеты проекта заставили встать на ремонт только открытое здание. Потребовалась и новая гидроизоляция: внизу река и огрехи строительства угрожали пагубной сыростью экспонатам. И в те годы недоделки и недодумки портили многое: тут и Арал, и Нижнее Поволжье, где от засоления почв ушли в небытие целые селения — Пологое Займище, Сокрутовка. Бездумная мелиорация. Человеческий фактор.

На Крымке, впрочем, обошлось малой кровью. Ушла и недавняя угроза, когда планировался снос комплекса и сооружение на его лакомом месте гостинично-офисного центра в виде гигантских апельсинов. Кажется, те прожекты с «цитрусовыми» засохли и ценители искусства все так же могут насладиться здесь живительным соком прекрасного. Из подобного — юбилейная выставка Айвазовского. Правда, с явно нездоровым ажиотажем вокруг; думается, воззрев на происходившее, и «юбиляр», и Третьяков, с удовольствием приобретавший картины, пришли бы в оторопь. И тем не менее когда-то Павел Михайлович обращался к знаменитому феодосийцу: «Милостивый государь, Иван Константинович, я был бы очень благодарен, если бы Вы теперь прислали мне “Грот Балаклавы”. Дайте мне только там Вашу волшебную воду такою, которая вполне бы передавала Ваш бесподобный талант. Очень хочется поскорее иметь Вашу картину в своей коллекции». Напомню: и Айвазовский гостил у Третьякова в Москве, и Третьяков с женой через Таганрог и Керчь навещали художника в его феодосийском доме. Стало быть, и отец всемирно известной «Третьяковки» не избежал крымской «участи». Интересно, что на полуострове он посетил и древний Георгиевский монастырь, поклоняясь святым Тавриды и будто бы направляя свою будущую публику в

Цветники подле Симферопольского бульвара

В топонимическом заповеднике крымских названий Москвы окрестности Симферопольского бульвара занимают особое место. Не потому лишь, что Симферополь — столица Крыма. Это своего рода аллегорический цветник произрастания духовности и культуры, нашей истории и человеческих личностей. Крым цвел святостью. Его земля — это и древнейшие, в том числе пещерные, монастыри, и апостольские проповеди, и подвиги мученичества, и исповедничество наших дней. Кто не наслышан теперь о святителе Симферопольском и Крымском Луке (Войно-Ясенецком)? И как в его честь не появиться храму именно на Симферопольском бульваре? Так и сталось: небольшую деревянную церковку освятили на Симферопольском, д. 28, а рядом встанет основательный храм во имя Гермогена Московского, патриарха-мученика.

Считается, что и самые первые мученики Русской Церкви появились на земле Таврии. То были пришедшие, по-видимому, из будущих новгородских пределов и воспринявшие слово Евангелия из уст самого Андрея Первозванного Инна, Пиннак и Римма. Приняв священство, они тоже исповедовали и просвещали — за что и были умучены где-то в Таврии: их заморозили живыми. В Таврию, на окраину империи, язычники-императоры выслали святых римских епископов Климента и Мартина. Туда сослали и ставших мучениками Херсонесскими Василия, Агафадора, Евгения, Ефрема, Капитона. Там подвизался преподобный Иоанн Готфский, а древняя Сурожская кафедра (Сурож-город, Судак) прославила священноисповедников Савву и Стефана. Последний, оказавшись в Константинополе, преуспел в богословии и философии настолько, что был призван патриархом, а позже пострижен в монашество и произведен в архиепископа Сурожского. Боролся с иконоборцами — был истязаем и лишен свободы. И все же почил мирно, вернувшись к сурожской пастве. К родной пастве, в СССР, вернулся и владыка Вениамин (Федченков), бывший во врангелевском Крыму епископом армии и флота. Он же являлся ректором Таврической семинарии и викарием Севастополя. Это он оставил воспоминания об удивительном святителе Иннокентии, отказавшемся от епископского служения в Благовещенске и подвизавшемся в обителях Алатыря, Свияжска и севастопольского Херсонеса. Да, по-разному складывались судьбы подвижников. Довольно затейливо сложился и житейский путь замечательного русского художника-мариниста Руфима Судковского, непосредственным образом также укоренившегося в крымскую почву...

Казалось, дорога Судковского предначертана: отец — священник, настоятель морского Никольского собора в Очакове Херсонской губернии, участник Крымской кампании. Вот и сыну идти по стопам родителя. Он и пошел было, окончив Очаковское духовное училище и поступив в Одесскую семинарию. Однако верх взяла мирская стезя — взыграли дар рисовальщика и увлечение водной стихией. Руфим Гаврилович опрометью кидается в Петербург, определяется в Академию художеств и там обретает себя. Работа «Буря близ Очакова» приносит почетное звание академика, а звание художника он получил без экзаменов — «в знак особого исключения и не в пример другим». Редкий случай. Судьба и талант. И тем не менее наш академик, успевший уже посмотреть и красоты Европы, возвращается в родной Очаков. Там и завершает свою короткую, но искрометную жизнь — скосил тиф. Лучшие работы его и по сей день украшают залы Русского музея, а «Третьяковка» обладает полотном «Затишье». За скудно отпущенный житейский срок Судковский успел поработать и в Крыму, оставив нам такие произведения, как «Крым. Берег моря» и «Утро в Крыму». Небезынтересно и то, что вдова его, Елена Петровна, профессиональная художница-иллюстратор, вторым браком вышла замуж за человека, с Крымом связанного еще более тесными узами. Николай Семенович Самокиш. Исторический живописец, график.

Итак, Симферопольский бульвар образно ведет нас и в Симферополь, к местному художественному музею, владеющему завидным собранием Самокиша, и в столичный район Зюзино с его Перекопской и Сивашской улицами, отражающими героику взятия Крыма. Те события отражал и наш очередной живописец, родившийся в черниговском Нежине...

Как обычный мальчишка, он полюбил военные игры и сам мастерил мечи, щиты, копья. Возник и непраздный интерес к рисованию, и потому вчерашнего гимназиста отправили к дяде в Луцк, а тот через Варшаву отвез племянника в императорскую академию художеств. Самокиш не промахнулся, определившись в класс батальной живописи и преуспевая на зависть многим. Благодаря усердию и даровитости им заинтересовались представители царского двора, пошли заказы. Была и долгая заграничная командировка, был и Кавказ, и участие в Японской войне. Было исследование прошлого родной Малороссии, работа в музеях Полтавы и Харькова, звание академика за украинскую картину «Табун на водопое». Самокиш с удовольствием работал над техниками орнамента, акварели, графики, добившись признания «одного из лучших виньетистов в мире». Все это не мешало отдаваться и педагогической деятельности — причем к каждому ученику подход был особенный. Имея крепкие связи, Самокиш бесплатно водил питомцев по академии на конские бега и кавалерийские показы. При нем обязательными занятиями для студентов стали фехтование, верховая езда, стрельба. Когда мирные двери взломала мировая война, Самокиш с рядом учеников вновь отправился в действующую армию. гражданская война подвела мастера к белогвардейскому Крыму, но, явившись свидетелем разгрома Врангеля, он остался в России. Более того, принес в творчество «красную» героику: «Атака буденновцев под Перекопом», «Переход через Сиваш» — этими и другими работами баталист заслужил при новой власти Сталинскую премию и персональную пенсию. Впоследствии, невзирая на солидный возраст, он и в Симферополе набирает учеников, говоря им не без улыбки: «Я старость перехитрю». Перехитрил — да лишь временно. Вот и о его незаурядной фигуре косвенно напоминают улицы Зюзина. Между тем именно на Перекопской подесь устремляется ввысь старинная Борисоглебская церковь. Осколок приснопамятного Зюзина...

«Зюзино, Скаряшино, Скрябино тож — село при прудах. Дворов — 115, мужского пола — 335, женского — 351. Церковь православная», — информировал Е.Огородников в «Списке населенных мест за 1859 год». Спустя полвека в Зюзине-Борисоглебском имелись волостное управление, земское училище, квартира урядника. Училище опекалось попечителем Петром Романовым и действовало с 1894 года. Перед мировой войной там обучалось 76 человек. Возможно, и им на уроках истории рассказывали о прошлом волости — ведь одно время в Зюзине господствовал боярский род Морозовых и к знаменитой приверженке старого церковного обряда Федосье Морозовой сюда, по некоторым сведениям, наезжал протопоп Аввакум. Замечу: духовный лидер старообрядчества считается одним из первых русских писателей. Всего скорее, о Таврии Аввакум ведал лишь понаслышке, а вот писатели более позднего периода Крымский полуостров познали воочию. И нет ни одного отечественного литератора — из тех, по кому о России судят на Западе, — кто не вписал бы крымскую географию в строчки знаменитых на весь мир произведений.

Так, у Пушкина в «Евгении Онегине» значится симферопольская река Салгир, у Гоголя в «Мертвых душах» звучит Таврическая губерния, а Толстой как писатель вообще прославился после «Севастопольских рассказов», где наряду с городскими топонимами (Екатерининская, Корабельная, Градская, Морская) обессмертены Симферополь, Бахчисарай, Евпатория. В романе «Идиот» Севастополь поминал Достоевский, а Салтыков-Щедрин не обошел вниманием Феодосию, звучащую в «Дневнике провинциала» и «Сне в летнюю ночь». Севастополь, Алупка, Ливадия и Мисхор фигурируют в «Митиной любви» Бунина. Ну а уж Чехов, подолгу живший в Крыму и принимавший там актеров Художественного театра, Горького, Мамина-Сибиряка, местные города и поселки выводил на страницы большого числа сочинений. К примеру, в Севастополе, звучащем в «Дуэли», завершается «Черный монах», а часть действия «Дамы с собачкой» происходит в Ялте. В Ялте, Мисхоре, Судаке, Алупке, Севастополе бывал и Булгаков, что также отражено им в «Мастере и Маргарите», «Ханском огне». Кроме того, Михаил Афанасьевич со второй супругой посещал галерею Айвазовского в Феодосии и наведывался к Волошину в Коктебель. Что ж, заглянем и мы туда, где в начале 90-х годов ХХ столетия обозначились улицы Коктебельская, Феодосийская, Грина и вырос, образно говоря,

Полукрымский район

Северное Бутово, как и любые прочие новостройки, наполнено порывистыми ветрами. Если пофантазировать, гуляющие здесь сквозные потоки воздуха способны отнести нас и к Южному Крыму... «Морской красавец Коктебель» — назвал одну из тысяч своих работ великий феодосиец Айвазовский. Бесспорно, тот поселок привлекал и прочих творческих знаменитостей. Сегодня прежде всего он ассоциируется с личностью Максимилиана Волошина. Поэт, художник, мыслитель — о нем нам поведает и открытый на базе Центральной библиотеки Ленинского района Культурный Волошинский центр (Новодевичий проезд, д. 10). Экспонатов горсть, но есть членский писательский билет Волошина, есть книги о нем. Кстати, о коктебельском радушном хозяине сохранились обильные воспоминания.

В частности, Белозерская-Булгакова писала об их с Михаилом Афанасьевичем приезде в организованный Волошиным «Дом поэта». Там приглашаемые хозяином знакомые и знакомые знакомых жили за его счет, отдыхали, питались. При Булгаковых там обретался Леонид Леонов, приезжала с мужем-химиком художница Остроумова-Лебедева, из Феодосии с супругой пешком приходил Грин. Заходил Вересаев. Волошин привечал всех — о том писала и бывавшая у него А.Цветаева. О том же в книге «Люди. Годы. Жизнь» вспоминал И.Эренбург, запечатлевший Волошина как любителя розыгрышей, хлебосольного хозяина и увлеченного Востоком эрудита. В своих пространных мемуарах фигуру Волошина, с которым на пару болели антропософией и даже строили в Швейцарии некое подобие храма, вывел и Андрей Белый. Волошина знал и Брюсов, бывавший в Крыму и посвятивший местам отдохновения лирические строки. Лирикой фосфоресцируют и крымские акварели самого Волошина, в чем недавно можно было убедиться, побывав на выставке в галерее на Ленивке, д. 6/7. Да-да, щедрое солнце, море, горы, по-видимому, питали глаза художников дополнительными оттенками и красками. Кто-то писал Крым ярко, цветасто, а кто-то изображал приглушенно, камерно. Вспомним и «Генуэзскую крепость. Судак» А.Бенуа, и «Весну в Крыму» Фалька, и коровинский «Севастополь вечером». А уж сколько посвящений своей малой родине оставил еще один уроженец Феодосии — К.Богаевский... Поразительно, на бутовской Феодосийской улице невольно задумываешься: вот маленький приморский город, но сколько его уроженцев пробилось в ранги великих и крупных! Очередной — Лев Феликсович Лагорио. И тоже из птенцов Айвазовского — или мальков, что уместнее...

Вообще-то Лагорио являлся отпрыском сицилийского вице-консула и торговца и русское подданство получил только по окончании Академии художеств, перед заграничной поездкой. Поездок в жизни его случалось предостаточно, о чем говорят живописные творения: «Озеро Севан», «Вид в окрестностях Выборга», «Болото на Лисьем Носу», «Каспийское море», «Эльбрус», «Алазанская долина», «Сидение в Баязете», «Лофотенские острова. Норвегия», эпизоды русско-турецкой войны на Черном море и Балканах, десятки итальянских пейзажей. В своем творчестве Лагорио успешно существовал как маринист, баталист, пейзажист. Выполняя заказы государя для военной галереи Зимнего дворца, он был отмечен Александром II орденом Святой Анны, а в одной из кавказских командировок ему довелось биться в военных стычках с горцами. И за отвагу и храбрость опять-таки получил награду. Зимами художник проживал в столице, но на лето подавался в Судак, где ждала мастерская. Его крымские работы нынче разбросаны по областным собраниям: «Озеро в горах Крыма» в Калуге, «Крым. Парусники на море» в Химках, «Крым. Скалы» во Владимире. А вот «Кавказское ущелье» оказалось в фондах «Третьяковки». И хотя финальное пристанище Лагорио обрел на Новодевичьем кладбище Петербурга, он был постоянно прилеплен к Таврии. Неспроста краеведческий музей родной Феодосии так и зовется — «дом Лагорио».

Слов нет, благодатна земля Феодосии, Коктебеля, их окрестностей. На такой земле, как писал в рассказе «Серый автомобиль» феодосиец А.Грин, «надо оставлять большие следы — мелкие скоро зарастают травой». Понятно, это — и о нашей памяти, и о месте в жизни. Потому-то Северное Бутово с памятными топонимами по праву можно назвать районом «Крымским». Или «Полукрымским», учитывая прочие наименования. Впрочем, относится это и к тем московским районам, сквозь которые проходит протяженный Севастопольский проспект. К его началу сейчас можно попасть и

От станции МЦК «Крымская»

Да, вслед за реконструкцией Окружной железной дороги разветвленная система Московского метрополитена имеет и такую станцию. Воспользовавшись ее выходом, попадаем на Севастопольский. А там... десятки писателей, актеров, художников обессмертили город нашей воинской славы. У застрельщика передвижников Г.Мясоедова есть хранящееся в Харьковском художественном музее полотно «Севастополь в 1854 году». Город в «Вечере у Клэр» описывал Г.Газданов, а А.Аверченко в рассказе «Кулич» вообще увековечил многие местные достопримечательности: Владимирский собор, Морскую, Греческую и Петропавловскую церкви, Приморский бульвар, Большую Морскую, 4-ю Продольную и Ремесленную улицы. Более того, город присутствует у Аверченко в рассказах «Разговор за столом» и «Страшный мальчик». Графская пристань и Приморский бульвар в книге «Страницы жизни» не обошла и лечившаяся в Севастополе актриса Алиса Коонен. Отчасти Севастополю посвящен очерк «Море» Гиляровского, и тот же достославный город не единожды упоминается Буниным: в «Жизни Арсеньева», «Солнечном ударе», вместе с Симферополем в «Окаянных днях». В Севастополе протекает часть действия «Няни из Москвы» Шмелёва. «Имеется» Севастополь у Салтыкова-Щедрина, в очерке «Дети Москвы», и в романе «Баязет» В.Пикуля. С Ялтой Севастополь фигурирует в мемуарах А.Цветаевой и в «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова. Памятник Нахимову и Севастополь в целом обозначены в набоковской «Машеньке», наконец, Севастополь с Алупкой и Ялтой поданы В.Набоковым в романе «Дар». Дар самого Севастополя — обогащения нашей истории и культуры — понятен и очевиден. Понятно, и его роль как главной базы Черноморского флота. Между тем в Москве названный в честь всехвального города проспект пролегает и через район Черемушки — причем параллельно Большой Черемушкинской улице, куда при желании можно пройти от станции «Крымская». Та улица сосредоточила несколько объектов, к которым стоит приглядеться пристальнее...

Прежде всего, остановимся возле усадьбы Черемушки-Знаменское, сформировавшейся в XVIII–XIX веках и сменившей немало владельцев. Одними из господ были прямые наследники выдвиженца Петра I А.Меншикова — в частности, правнук Светлейшего, Александр Сергеевич, адмирал и начальник Морского штаба, увы, проваливший одну из Крымских кампаний. Кое-какая качка после этого с ним и случилась, но в житейский шторм стратегические просчеты не вылились. Чего нельзя сказать о команде фрегата «Рафаил», спустившего перед турками флаги. Событие из ряда вон, и взбешенный государь Николай Павлович не только лишил членов экипажа имевшихся чинов и наград, но и запретил, «дабы не плодить предателей и трусов», иметь потомство. Вот что тогда значило служение русскому Черноморскому флоту.

К слову говоря, именно на Большой Черемушкинской, д. 38, в бывшем Доме пионеров Севастопольского района, с 1985 года работает музей Черноморского флота. Шесть залов демонстрируют посетителям макеты боевых судов, виды Севастополя и рассказывают о моряках-героях. Интересно, что на той же Большой Черемушкинской, д. 24, существует музей Героев Советского Союза и России. На войне как на войне: разные судьбы, разные истории. Одна из тех даже пикантна. И из разряда крымских. Знаменитые на всю империю Инкерманские штольни пользовались для хранения голицынских шампанских и игристых вин.

В годы оккупации Крыма фашистами Инкерман превратился в оплот партизанского сопротивления, и там, под землей, обосновался госпиталь, за неполные пару лет принявший до 4 тысяч бойцов Красной армии. Необходимую воду добывали вылазками за добрый десяток километров, а когда и эти пути были отрезаны, в ход пошло содержимое винных складов. Им утоляли жажду и обрабатывали раны — так и выстояли. Улыбка сквозь слезы. Героизм через смекалку. Здешняя массовая отвага подвела и к тому, что в Крыму, единственном регионе страны, имеется сразу два поселения в статусе городов-героев: Севастополь и Керчь. Что ж еще до героических личностей — думается, далеко не все знают о роли в обороне Севастополя академика Курчатова и вообще о его связи с Крымом. А связь прямая. Вот и проследуем от станции «Крымская» к «Панфиловской». К площади Академика Курчатова, д. 46: открытому в 2008 году музею Национального исследовательского Курчатовского центра и действующему с 1970 года дому-музею ученого...

Сам Игорь Васильевич родился на одном из горно-уральских заводов Челябинского уезда. С детства освоил мандолину и балалайку, постиг немецкий и французский языки. Позднее научился и игре на рояле. Гений. Отца его, отменного землемера, получившего личное дворянство, с семьей перевели в Симферополь. Там будущий академик блестяще окончил гимназию и поступил в Таврический университет. Поначалу обучался на судостроительном факультете, а затем перевелся на физико-математический. Между тем любовь к воде привела к первым научным трудам и гидрологической деятельности в Феодосии и Судаке. Курчатов превратился и в лихого пловца — не выходил из воды в любые ненастья. Когда началась Великая Отечественная, молодой ученый просился на фронт, но в итоге с упоминаемым уже Александровым занялся в Севастополе электромагнитными опытами по минированию и разминированию водного пространства. Александров же чуть позже станет и заместителем Курчатова по разработке ядерного реактора и атомной бомбы. Какое-то время они с академиками Арцимовичем и Кикориным и жить будут вместе — в лаборатории на окраине Москвы, куда Курчатова к 1943 году переведут из Ленинграда. Теперь как раз там — экспозиция Курчатовского центра, где нынче трудится около 5 тысяч сотрудников.

Те же, кто здесь начинал с Игорем Васильевичем, помнили «хижину лесника» — тот дом, что к 1946 году для Курчатова на территории центра возвел И.Жолтовский. Почему «лесник»? Жил-то Курчатов тогда в сосновом бору, да и рядом с жилищем высадил сам десятки деревьев, кустарники, фруктовый сад. И поныне резвятся там белки, а на протяжении ряда лет обитает соколиная пара, чьи птенцы прекрасно чувствуют себя при купании в небольшом фонтане.

Как не вспомнить самого Курчатова в крымском море? А в доме его, без малого как полвека обращенном в мемориальный музей, в свое время бывали Фредерик Жолио-Кюри, Капица, Королев, Келдыш, Александров, Гагарин, Туполев. Там владычествовали научные беседы, шутки и музыка. Кстати, хозяин особняка собрал большую коллекцию грампластинок с классическими произведениями. А еще он собирал живопись. На стенах — «Старик» В.Маковского, пейзажи Ю.Жданова, портрет самого Курчатова руки Сарьяна, а также кружевное рукоделие супруги. Между прочим, в крымскую бытность Игорь Васильевич не раз посещал галерею Айвазовского и даже помышлял прикупить кое-что из марин у старьевщиков, но не сложилось.

В Симферополе же его ждала встреча с невестой, Марией Дмитриевной, а вот поженились они в Ленинграде, где начинавший ядерщик работал у Иоффе. Позднее Курчатов задумался о применении атома в мирных целях — и уже по тому пути на закате советской власти шло сооружение Крымской АЭС и строительство рядом наукограда Щелкино.

Увы, волны одной политической формации схлынули, обнажив грязь пороков и издержек. Крым вдруг стал «иноземным» — чего уж до атомной станции... тем не менее и в те смутные годы Москва взяла на себя обязательство жилищного строительства в Севастополе. На злопыхания и зависть.

Москва вообще строила много. И строит. И если Крым — сила флота, то Черемушки, откуда мы проследовали на Октябрьское поле, перекликаются с мощью индустриального домостроения. Кажется, неслучайно в такой связи и существует неподалеку, на Нахимовском проспекте, д. 24, уникальный в своем роде торгово-выставочный центр «Экспострой». А еще на углу Большой Черемушкинской и улицы Дмитрия Ульянова, д. 42, в течение последних лет успешно работает детский образовательный центр «Эврика-парк» — вот и там бы неплохо доносить до подрастающего поколения опыт несусального патриотизма, некричащей героики, примеры неподдельных, настоящих героев. Ведь мы и сейчас все же что-то созидаем. Создали и новую кольцевую. И если вновь воспользоваться «Крымской» да пройтись в сторону Донских проездов и улицы Орджоникидзе, можно удовлетворить душевные потребности и в грустных, и в оптимистичных оттенках. И кругозор расширить...

Вот торговый комплекс «Гагаринский» с открытой в сентябре 2011 года картинной галереей Елены Шаховской на улице Вавилова, д. 3. Рядом — былой флагман столичного станкостроения завод имени Серго Орджоникидзе. Был пущен в 1932 году, награжден многими орденами и продукцию свою поставлял в десятки стран мира. Теперь производство убито, в цехах копошатся торжки, громоздятся склады и пульсируют офисы.

Напротив разоренного предприятия — разделенные 2-м Донским проездом шедевры эпохи конструктивизма. Созидал их упоминаемый выше талантливый зодчий И.Николаев. Одно здание (улица Орджоникидзе, д. 10/10) предназначалось под общежитие текстильного института, а второе, легендарный дом-коммуна, представляет собой целый городок, главный корпус которого является студенческими номерами Университета стали и сплавов. Фойе административного корпуса (улица Орджоникидзе, д. 8/9) периодически используется как выставочный зал, а в конце 80-х годов ХХ столетия здесь, в полуподвале, жил театр-студия под руководством В.Спесивцева. Чудесное было время — многообещающее и задорное. А Спесивцев тогда дарил нам премьеры «Плахи» по Ч.айтматову и сатирического представления «Наш дом».

Неподалеку от улицы Орджоникидзе, на Шаболовке, д. 56, с 1965 года действует и единственный в районе уцелевший очаг кинематографии — кинотеатр «Алмаз». И опять уместно вспомнить о Крыме, ибо десятки прекрасных фильмов снимались на полуострове. Более того, в Крыму работала Ялтинская киностудия. Бывало, в иные кадры, снимавшиеся уже поблизости от «Алмаза», попадал и соседствующий с ним Донской монастырь. В частности, его облик зафиксирован в перестроечной ленте «Друг». Впрочем, искусство кино и театра — точнее, их выразители — отсюда и не исчезали. «Алмаз» почти притулился к мощным стенам монастыря, а за ними, в знаменитом некрополе, покоятся народные артисты СССР М.Астангов и Ф.Раневская, актер «Современника» В.Никулин, основатель и руководитель «Таганки» Ю.Любимов, кинорежиссер Т.Лиознова. Сюда, в Донской, молиться о здравии болящего Леонида Филатова приходил В.Золотухин — это из его изданных дневников «Знаю только я».

Я же помню, как в ноябре 1996 года, на одну из Родительских суббот, в Малом соборе обители встретил К.М. Румянову. «А я — Зайчик», — неожиданно представилась Клара Михайловна. «Какой, — думаю, — зайчик?» Потом понял. Разговорились. Спросил, как работалось с Папановым, — о нем, замечательном партнере, было сказано много хорошего. Румянова сетовала на отсутствие работы — «Союзмультфильм» к той поре бился в предсмертной агонии. Рассказывала, сколько колесила с советскими мультфильмами по миру и как однажды заблудилась в Италии. Поведала и о том, что в крещении она Екатерина, и о том, что очень любит ездить в Донской. Ее отец, Михаил, погиб на фронте, а здесь есть храм Михаила Архангела. Правда, такой храм есть, да еще с родовой усыпальницей Голицыных. Причем одна из княгинь явилась прототипом пушкинской «Пиковой дамы». И в том же храме московский святитель Тихон произвел в епископы Мануила (Лемешевского). Что ж до Клары Румяновой, чувствовалось, было ей весьма одиноко. Шла переоценка прожитого, тяжело ощущался распад СССР и уход многих знакомых. Сама актриса, ученица великого С.Герасимова, скончалась через 8 лет и завещала похоронить себя на Донском, возле матушки. Ее кремировали, и урна, как ни чудовищно это звучит, почти год стояла среди невостребованных и забытых. Так получилось. Одиночество. Так получилось, что и при погребении русского драматурга А.Сумарокова средств в казне не оказалось и новопреставленного опять-таки на Донском похоронили за счет артистов. История, похоже, из разряда вечных. И — русских.

Впрочем, из разряда русских и само основание Донской обители. У нас «в каждом Стеньке — святой Серафим», как писал М.Волошин. И в каждой большой беде мы можем обрести чудо. Так было в Калуге, спасенной от набегов крымских татар блаженным Лаврентием. Так в аналогичной беде случилось и в Первопрестольной. Неугомонные крымчаки в конце XVI столетия вновь осадили Москву, но были посрамлены защитой иконы Божией Матери, в свое время принесенной донскими казаками князю Дмитрию на Куликово. Донская икона перед сражением с крымцами находилась в палаточной походной Сергиевской церкви, на месте которой царь Федор Иоаннович заложил обитель. А заложили у стана наших войск,

На старой Крымской дороге

Действительно, когда-то там, где нынче возвышаются строения Донского, шел путь на Ставрию — неспокойный, полный войн, стычек и неурядиц. Отогнав же крымчаков в 1591 году, Москва на время вздохнула спокойнее и начала строительство Малого Донского собора. Впоследствии тот перестраивался, а через столетие рядом поднялся и величественный Большой собор, а также мощные стены с башнями. Быстрому ходу строительства способствовали вклады царевны Софьи, фаворит которой, князь В.Голицын, принимал активное участие в очередных баталиях с крымскими воителями. Успешно бился с крымчаками и отец Софьи, Алексей Михайлович. И это при нем Донской монастырь полностью возродился от разорения поляков с литовцами. При нем же установилась традиция крестных ходов к обители из Кремля.

И вообще, все первые Романовы благоволили Донскому, одаривая обитель вкладами, землями, льготами, припиской иноческих гнезд в разных губерниях. Благочестивое пристрастие к монастырю питал и имеретинский царь Арчил, устроивший в подклети Большого собора Сретенскую церковь с усыпальницей собственных детей и родственников. Донской возлюбила и Анна Иоанновна, помимо денежных вливаний и жертвований облачения, священных сосудов и книг, облагородившая облик и быт монастыря насаждением пышного сада. Позднее в «Лете Господнем» И.Шмелёв восхищался славившимися по Москве яблоками Донского. Замечу: шмелёвские произведения монастырь вообще выделяют на славу. Так, в том же «Лете» описываются и обитель, и близлежащий Ризоположенский храм на Донской улице, а главная героиня романа «Няня из Москвы» ходит в Донской ко всенощным. «А Донской монастырь вы знаете?» — вопрошал пожаловавшего на Валаам Шмелёва игумен Гавриил, питомец Донского духовного училища. Еще бы автор «старого Валаама» не знал Донского, давшего могильное пристанище отцу писателя. Неслучайным объектом повествований Донской стал и Тургеневу, поскольку здешняя монастырская земля дала последний кров его матушке. Отсюда и любовь к служке Донского одной из героинь «Вешних вод», отсюда и ладный монастырский колокольный звон, присутствующий в «Первой любви». А вот судя по трилогии «Христос и антихрист» Д.Мережковского, именно в Донской на покой просился у Петра I митрополит Стефан (Яворский).

Кстати говоря, возможно, и сам Мережковский бывал в стенах обители, так как там поселился владыка Антоний (Флоренцев), к которому сюда стекалась ищущая Бога интеллигенция. По крайней мере, в Донской точно наведывались Блок и Белый. Собственно говоря, и некрополь обители, который Карамзин назвал «главное кладбище московского дворянства и купечества, дворянства — в особенности», стал во многом литературным погостом, погостом писателей и мыслителей. Земной приют обрели здесь историки Д.Бантыш-Каменский и В.Ключевский, издатели А.Гатцук и С.Соболевский, поэты И.Дмитриев, М.Херасков, П.Козлов, философ П.Чаадаев, писатель и музыкальный критик В.Одоевский, драматург и театральный деятель Ф.Кокошкин, литератор В.Соллогуб, мемуаристка и фрейлина императрицы А.Смирнова-Россет, хозяйка литературного салона Е.Свербеева, поэт В.Пушкин. Да-да, дядя Александра Сергеевича — равно как две тетки и дед — тоже оказался внутри ограды Донского. С Василием Львовичем пришла проститься вся пишущая Москва: Погодин, Языков, Вяземский... Гроб нес великий племянник, взявший на себя и ритуальные расходы. Некрополь Донского знал и Л.Толстой — здесь упокоилась его бабушка. Ну а поэт В.Жуковский, будучи воспитателем престолонаследника Александра Николаевича, наезжал в Донской вместе с августейшим воспитанником.

Более того, кладбище обители, буквально пестрящее громогласными аристократическими фамилиями, погребло своей землей тех, кто явился прообразом знаменитых литературных персонажей: здесь лежит двоюродница Грибоедова С.Римская-Корсакова, ставшая прототипом Софьи в «Горе от ума», здесь же покоится княгиня Бахметьева — лермонтовская княжна Мэри. Любопытно, что над некоторыми могилами сановников выросли не просто склепы или часовни, но отдельно стоящие храмы: во имя Александра Свирского над усыпальницей сенатора Зубова, Иоанна Лествичника над захоронением генерала Терещенко, Иоанна Златоуста на семейном участке Первушиных. Ряд могил к тому же стал своеобразным произведением искусства, ибо надгробия и памятники к ним созидали замечательные скульпторы Мартос, Демут-Малиновский, Замараев, Витали, Андреев. Была здесь и могила композитора С.Танеева, но впоследствии прах почему-то решили перенести на Новодевичье. Туда же, на Новодевичье, с организованного перед Мировой войной нового Донского кладбища переместили и художника В.Серова. Правда, на новом участке уцелело захоронение дочери Пушкина М.Гартунг, и там же появилась могила советского разведчика П.Судоплатова. А вот возрожденный ныне храм Серафима Саровского и Анны Кашинской Нового кладбища вообще налаживали под крематорий. Собственно, досталось и кладбищу старому: с закрытием монастыря хулиганы громили могильные кресты, бесчинствовали над памятниками. Маячил план обращения погоста в парк с детскими и спортивными площадками, эстрадой. Тогда вступился художник И.Остроухов, и мало-помалу сюда, наоборот, начали свозить надгробия из разоряемых московских монастырей и церквей, да и сами храмовые черепки. Здесь оказались и фрагменты храма Христа Спасителя. Много способствовал перевозке, а также вселению в Донской архитектурного музея выдающийся реставратор П.Барановский, позднее ставший «насельником» Донского некрополя.

Уникальный некрополь спасли. И вместе с тем с уничтоженного погоста Данилова монастыря сюда переместили художника В.Перова, а много позже, в наши дни, почва Донского вместила привезенные из Европы останки генерала А.Деникина, философа И.Ильина, писателя И.Шмелёва. Вслед за отпеванием в Большом соборе некрополь принял и тело новопреставленного А.Солженицына. А еще смиренно возлежат здесь генерал В.Иловайский и иные герои Отечественной войны 1812 года, декабристы, участники Крымских кампаний, несчастный постоялец Васильевского М.Дмитриев-Мамонов, основоположник нашей авиации Н.Жуковский, медик Ф.Иноземцев, основатели федоскинского промысла купцы Лукутины, князья С.Кантемир и А.Щербатов, небезызвестная Салтычиха (Д.Салтыкова), богатей П.Демидов, коллекционер Е.Барсов, геолог Федоровский, родственники Суворова. Великая екатерининская эпоха воплощена и погребенным в Малом соборе Московским митрополитом Амвросием, растерзанным во время Чумного бунта толпой фанатиков, разъяренных запретом владыки из-за мора на крестные шествия и массовые целования икон. Эпоха Екатерины тоже отличалась разнообразием. Между тем сама матушка-государыня, кабы почила в Первопрестольной, завещала похоронить себя в ограде Донского. Что ж, и в ее пору, и ранее, и позже над силуэтами монастыря трудились крепкие зодчие: Егоров, Трезини, Евлашев, Ухтомский. Не оттого ли плеяда выдающихся зодчих обрела вечный покой под монастырской сенью: О.Бове, Н.Козловский, А.Григорьев, В.Шервуд, С.Воскресенский, С.Соловьев? Говорят, и к Малому собору приложил руку искусный Федор Конь...

Малый собор, породивший обитель, характеризует всю ее историю, историю государства в целом. Он помнит осаду поляков и разорение французами. Помнит, как отбитые у французов ценности возвратил сюда донской атаман М.Платов. Помнит расцветы и смуту ХХ века. Затворенный собор открыли уже после войны и внутри даже оборудовали специальную печь, где и поныне в Страстные седмицы готовят миро на все приходы Русской Церкви. Вот, правда, при Хрущеве собор приписали расположенной неподалеку, в бывшей монастырской слободке, церкви Ризоположения — той, где отец Николай (Голубцов) отпевал блаженную Матрону Московскую. И тот же батюшка крестил в Малом соборе Донского дочь Сталина Светлану. Собор стал очевидцем того, как на территории монастыря свернули часовню в память спасения царской семьи в железнодорожной катастрофе, и он же явился свидетелем возрождения иночества.

Между прочим, еще Л.Брежнев за несколько дней до кончины подписал указ о передаче монастыря Церкви, но распоряжение позже переиграли на монастырь Данилов. И лишь с 1991 года строения Донского начали отходить законным хозяевам. Выросли и новые храмы: во имя Тихона Московского в 1998 году, великомученика Георгия в 2000-м, Александра Невского в 2005-м. Любопытно, что начиналась обитель с походной Сергиевской церкви, а в середине 2000-х годов в поселке Зеленоградском Пушкинского района появился Сергиевский храм, который в июне 2015 года наладили под загородное подворье Донского.

И еще: у преемника ратной палаточной церкви — Малого собора монастыря похоронен келейник патриарха Тихона Яков Полозов, прикрывший собственным телом находившегося под арестом в Донском предстоятеля. Да, святителя Тихона держали в келейном домике у северных врат обители. Одну комнату постоянно занимали чекисты, а на монастырском дворе день и ночь дежурили богомольные люди, следившие за драматическими событиями. Не уследили. И только келейник заслонил первоиерарха от подлых выстрелов. Впрочем, Тихону оставалось недолго: опала, переживания, сердце. Прощаться со всенародным пастырем в Донской стеклось до полумиллиона человек, 500 священников, 56 архиереев. В отпевании участвовал хор Чеснокова, а потрясенный увиденным художник П.Корин, который и начинал-то московскую деятельность с Донской иконописной палаты, задумал монументальное полотно «Русь уходящая». Не вышло. Не воплотился и замысел почившего патриарха привести на Российскую кафедру в качестве преемника жившего в Донском священно-исповедника Петра (Полянского).

А вот иное случилось. И самым чудесным образом. Вновь беда: пожар или скорее поджог в Малом соборе. И опять чудо. Потребовался ремонт, по ходу коего обрели мощи святителя Тихона, погребенного и будто бы потерянного. Корпус, где пребывал под арестом святитель, превращен в мемориальный музей. музей и чудесное обретение мощей в книге «Несвятые святые» описал нареченный в память патриарха владыка Тихон (Шевкунов), бывший насельником Донского. Мощи святителя — главная святыня обители. И образ Пресвятой Богородицы. Кстати, Донской образ не раз еще сопутствовал нашему воинству в походах против крымчаков и турок. Напомню: расположившаяся на прежней Крымской дороге, Донская обитель в известной степени появлением своим тоже обязана Крыму. Как и десятки «крымских» московских топонимов...

Крым и Москва неразделимы. Скрепили нас общая история, культура, биографии выдающихся личностей, судьбы миллионов людей. Нас связали общая цивилизация, общая духовность, одна Церковь, и как приятно, путешествуя по Москве, тут и там сталкиваться с крымскими наименованиями! Будто дополнительно обласкан южным солнцем, освежен морской волной и обрел сопричастность великому — единой российской земле, богоспасаемой и благодатной...