20-е годы ХХ века были временем становления первого советского поколения студенчества. Для крупных вузов в Москве строятся студенческие городки на Лиственничной аллее, на Бахметьевской и Студенческой улицах, во Всехсвятском переулке, на территории бывшей Анненгофской рощи в Лефортове. Среди них и комплекс зданий для студентов Текстильного института на улице Орджоникидзе, д. 8/9 (тогда 5-й Донской проезд), дом 9 — это по 2-му Донскому проезду. В годы учебы в Университете дружбы народов мне приходилось почти ежедневно проезжать на трамвае мимо этого разрушающегося шедевра авангардной архитектуры, ведь университет в начале 60-х располагался по адресу: ул. Орджоникидзе, д. 3 и был рядом с этим памятником, но на противоположной стороне.

Собрание представителей студенческих коммун и коллективов, которое в ноябре 1929 года провело Московское бюро Пролетстуда, высказалось против строительства в Москве общежитий для студентов — хотелось видеть только дома-коммуны. И все же в проектах домов-коммун при минимизации жилого пространства для одного коммунара архитекторы стремились в условиях коллективного быта приближаться к санитарной норме. Хотя норм никаких и не было — они начали появляться только с организацией в 1932 году Наркомтяжпрома СССР, — но по мере необходимости пользовались уставом строительным (в редакции 1912 года), если нормы устава не требовали больших затрат. Поскольку устав не мог содержать никаких норм по проектированию коммун, все требования определялись заданием на проектирование.

Однако самое интересное общежитие было построено в Москве на улице Орджоникидзе в 1931 году для Текстильного института, которое и по сей день является одним из самых ярких примеров московского конструктивизма. Спроектированное архитектором И.С. Николаевым здание дома-коммуны — самая большая постройка времен русского авангарда не только в России, но и в мире. Даже здание Центросоюза на Мясницкой, возведенное классиком конструктивизма Ле Корбюзье, по своей площади уступает дому-коммуне с его почти 25 тысячами квадратных метров. «Этот памятник архитектуры авангарда является выдающимся художественным произведением 20-х годов, построенным еще до того, как Ле Корбюзье воплотил свои идеи, — отмечает доктор искусствоведения Д.О. Швидковский. — Полагаю, это здание должно стать одной из крупнейших достопримечательностей Москвы — не только как памятник архитектуры, но и как памятник целой эпохе, воплощенной в идее дома-коммуны». Возможно, здесь говорит в нем ректор МАРХИ, поскольку авторы этого сооружения и его переделок были выходцами из этого института.

В 1929 году Текстильстрою было поручено строительство четырех комплексов студенческих общежитий на 10 тысяч мест. По согласованию со студенческими общественными организациями один из этих комплексов было решено превратить в опытно-показательное строительство дома-коммуны на 2000 студентов. Идеи такого дома с полным обобществлением быта можно было реализовывать только в молодежной среде: это обобществление больше подходило не для рабочих, а для студентов, не обремененных семьями, детьми и домашним скарбом. Будучи архитектором бюро «Текстильстрой» (к исходу первой пятилетки переименованного в «Стальстрой»), Иван Сергеевич Николаев взялся за проект такого дома-коммуны на 2000 мест, выиграв внутренний конкурс среди коллег. Его проект оказался победителем и в конкурсе, объявленном в 1928 году Московским бюро Пролетстуда. По условиям конкурса дом-коммуна должен обладать полным набором помещений для занятий и отдыха, и при этом на одного коммунара должно приходиться, как в обычных общежитиях, не более 50 кубических метров объема здания. Выслушав пожелания комитета комсомола Текстильного института, — концепция проекта была предложена самими студентами зимой 1928/29 года, — он разработал невиданную прежде функциональную схему комплекса, своего рода фабрику для привития жильцам норм «цивилизованной» жизни по-советски.

Вообще, это общежитие предназначалось для «парттысячников», мобилизованных в вуз из разных концов страны, преимущественно крестьянской молодежи. И через три года обучения из института должен был выйти не просто технический специалист, а современный советский горожанин, отошедший от прежних бытовых привычек и отторгнувший традиционные представления о крестьянском быте, которые сопровождали его всю жизнь до поступления во втуз.

Так перед Николаевым встала во всей своей значимости задача создания «дома — машины для жилья» (согласно Корбюзье), но нового — советского образца, воплощения идеи нового типа жилища, для нового — социалистического, обобществленного быта, в основе которого замена семьи бытовым коллективом, а дома, личного пространства — набором автономных жилых ячеек. Так, в задании на проектирование, разработанном московским бюро Пролетстуда и дополненном Главтузом и заказчиком «Текстильстроем», «норма сна для одного студента» устанавливается 3 м², а «спальные кабины запроектировать на два человека».

Н-образная в плане композиция, предложенная архитектором, состояла из трех корпусов, напоминающих самолет. В узком, протяженностью 200 метров восьмиэтажном корпусе «А» «фирменные» квадратные столбы-колонны от Корбюзье держали семь однотипных вышележащих этажей. На каждом этаже посредине коридор, а по сторонам до наружных стен спальные кабины. Кровати располагались симметрично от расположенной посредине раздвижной двери. Ленточное остекление тоже со средней раздвижной частью обеспечивало не только освещение кабин, но и поступление чистого воздуха в случае отсутствия механической вентиляции, что и случилось.

В середине корпуса к нему перпендикулярно примыкал восьмиэтажный санитарный корпус «Б» с душевыми и спортивными комнатами. Здесь на каждом этаже располагались раздевалки с индивидуальными шкафчиками для личных вещей, белья, костюмов и прочего. Примыкающий к умывальне широкий коридор с выходом на балкон предназначался для утренней и вечерней зарядки. На кровле — модный для того времени солярий, на первом этаже спортзал. Сообщение по вертикали должны были выполнять лифты системы «патерностер». Все было предусмотрено для осуществления обучения студентов по системе «Дальтон-плана»^[1], столь распространившейся у нас и по всему миру к концу 20-х годов. Сегодня нам трудно представить: лекции были запрещены, только консультации при самостоятельном изучении материала бригадами по 4–5 человек. Поэтому дом-коммуна не только жилье, но и осуществление модного учебного процесса.

В корпусе «В» находились комнаты для дневной работы бригад студентов, большая библиотека с зубчатой кровлей (это из-за шедовых фонарей, через которые в зал проникал верхний свет), где они делали домашние задания, на втором этаже, у наружных стен, перерезанных лентами оконных проемов, располагались маленькие кабинеты для индивидуальных занятий. На первом этаже находилась столовая, вход в которую возможен только через шлюз с обязательным мытьем рук. Как тут не вспомнить рассказ М.Зощенко о посещении буржуазного туалета!

Изюминка корпуса «Б» — восьмиэтажная шахта с расположенными в ней треугольными в плане пандусами, связывающими его этажи. Лента пандуса, прижатая к наружным стенам вертикальной треугольной шахты, вьется вверх, создавая особое геометрическое пространство. Этот пандус — своеобразный символ архитектуры советского авангарда, а его фотографии, сделанные знаменитым Александром Родченко, известны во всем мире. Ведь весь интерес к этому треугольнику с острыми, многократно повторяющимися углами и был прикован как у Родченко, так и у всего авангардного мира.

Одной из основных проблем был указанный в задании на проектирование малый объем спальных кабин (15 м³). Сэкономить можно было только на толщине стеновых конструкций. В первоначальном варианте Николаев свел к минимуму личное пространство, вероятно исходя из принципа тоталитарного государства: у студента не должно быть свободного времени для самостоятельного мышления. Здесь он резонно пришел к выводу, что для человека, находящегося в замкнутом помещении спальной кабины без окон (кабины предполагалось расположить в центральной части здания, между коридорами, примыкающими к наружным стенам), с высотой 3,5 метра (спальные места разместить в два яруса), важен не объем помещения, а количество свежего воздуха. Если увеличить воздухообмен в помещениях, можно обойтись меньшими площадями. Такое решение позволило максимально уменьшить спальные кабины, разместив их на площади 2´2 м, с двухэтажными кроватями. Окончательный вариант, впрочем, был более комфортным. Каждая такая «кабина» для двух студентов была меблирована двумя кроватями напротив друг друга и двумя табуретами. Размеры спальной кабины были увеличены (2,7´2,3 м), и все1008 кабин имели окна и располагались вдоль наружных стен, а коридор размещался между ними. В спальных кабинах можно было находиться только ночью, и разрешалось держать там только самый минимум личных вещей — книги и все нужное для учебы студенты хранили в персональных шкафчиках в библиотеке.

Приняв к исполнению нормы задания на проектирование, архитектор, в его представлении, до мелочей продумал для студента строгий распорядок дня, формирующий человека нового времени. Вот основные принципы, которые исповедовал Николаев при принятии планировочных решений: «Изгнание из своей жизни примуса есть первый шаг. Бытовая коллективизация и организованность учебы — второй шаг. Третий шаг — гигиенизация, оздоровление быта. Четвертый шаг — переход на самообслуживание в быту и механизация процессов уборки. Пятый шаг — обобществление детского сектора».

Действительно, в 30-е годы, новенькие, эти дома желто-кадмиевой окраски смотрелись космическими сооружениями из будущего. Только что выкрашенная пластина с темными прорезями ленты окон длиной двести метров, а толщиной менее девяти — просто явление из сказки.

В шесть часов утра — сигнал к подъему во всех спальных кабинах корпуса «А». После пятиминутной разминки — переход в одном нижнем белье в санитарный блок «Б» (юноши и девушки жили на разных этажах), где у студента есть 10 минут на умывание, 5 на душ и еще 5 на то, чтобы одеться. Затем по пандусу перейти в общественный корпус «В» для учебы и работы. Вечером в обратном порядке — такой вот ежедневный цикл функционирования студенческого сообщества в условиях нового быта.

Вечером, поужинав и набравшись за день определенной порции знаний по системе «Дальтон-плана», замученный студент шел в гигиенический корпус. Обязательная продолжительность здорового сна — восемь часов. Войдя в него, студент поднимался по лестнице или по пандусу на свой этаж, снимал одежду и направлялся в спальный корпус, совершая по пути гигиенические процедуры. Надев пижаму, он затем шел в спальную кабину, которую делил с товарищем. В 22 часа гас свет и в комнату должен был поступать озонированный воздух — ведь площадь кабины всего 6 м², а объем 15 м³. Недостаток пространства должна компенсировать искусственная вентиляция, которую не успели смонтировать.

Правда, жесткий распорядок жизни студентов длился недолго: очень скоро компактные кабины стали использоваться не только для сна, но и для дневного досуга и хранения вещей. Несмотря ни на что, студенты все-таки отдыхали в жилых ячейках днем. А через два-три года после открытия в коммуну стали селить семейные пары, а у них были совсем другие потребности. В итоге четкое функциональное разделение помещений начало разрушаться, здесь социальный эксперимент провалился. В остальном установленный архитектором строгий порядок более-менее сохранялся до 60-х годов.

Здание строилось в страшной спешке: разработанный за три месяца проект был утвержден в январе 1930 года, а в сентябре в общежитие уже должны были вселиться «парттысячники». Дом-коммуна остался недостроенным: не была смонтирована система вентиляции, не установлены лифты, искажен фасад — увеличена высота ленточного остекления, — а нарушения функциональной схемы повлекли значительные внутренние перепланировки. В результате, сохранив основы объемно-планировочной композиции, здание требовало серьезной доработки, которой так и не дождалось, если не считать капремонт по проекту Я.Белопольского в 60-е годы.

Но здесь осечка у тридцатилетнего амбициозного мастера произошла в другом. Какой-то начальник, вероятно высокого ранга, увидел на экспериментальной стройке россыпи готовых к монтажу стальных балок. Возмутившись тратой «стратегических материалов» (а в СССР металл всегда был фондируемым материалом, при использовании в проекте более 500 тонн металла требовалось решение Госстроя СССР), он заказал Михаилу Кольцову фельетон, ведь имело место ничем не оправданное применение металлического каркаса, тем более для жилого здания, и это при такой минимизации потребностей и ресурсов. За нерациональное использование дефицитного материала Николаев удостоился, и справедливо, острого пера М.Кольцова в «Правде», что грозило серьезными последствиями. Фельетон Кольцова — это пострашнее поддержания государственного обвинения самим А.Я. Вышинским. Два месяца архитектор находился под дамокловым мечом советского правосудия, но ему повезло. В конце концов его не арестовали и он за свои творческие успехи был удостоен многих почетных званий и премий, да еще дважды становился ректором МАРХИ. А вот в целом из-за недостатка средств и материальных ресурсов в Москве «настоящего» дома-коммуны не получилось.

Трудно представить, но «новый быт» бурных революционных лет русской истории через полвека нашел свою нишу в Японии — такая идея посетила одного из основателей архитектурного метаболизма, теоретика и философа этого направления японского архитектора Кишо Курокаву (1934–2007 годы), автора «Зенит-арены» в Санкт-Петербурге. Его первая же постройка в Токио — Nakagin Capsule Tower (1972 год), тринадцатиэтажное капсульное здание, расположенное на Гиндзе, признано лучшим произведением метаболизма. Здесь спальную кабину заменяет оборудованная с полным техническим совершенством капсула. Всего 140 капсул, и всегда 80–90 из них занято. Даже в настоящее время. А цена не маленькая — примерно 5–8 млн иен (2,5–4 млн рублей) за штуку. Несмотря на мировую известность здания и постоянное паломничество западных туристов (для них даже установили копию одной из капсул в натуральную величину, которая работает как музейный экспонат, но в нее я не заходил), как ни удивительно, правительство Японии отказалось включить эту постройку в список охраняемых памятников. Понять восхищение интуристов можно, но хотели бы они жить в такой капсуле? А вот японцы хотят.

В 1964 году уже порядком изношенное и к тому же недостроенное здание общежития Текстильного института, которое в целом возводилось в условиях дефицита стройматериалов, было передано Московскому институту стали и сплавов. Новый хозяин (ректором в то время был В.И. Явойский), естественно, захотел привести общежитие в соответствие с современными стандартами. Так началось уничтожение памятника авангардной архитектуры. В 1968 году под началом Якова Белопольского, руководителя мастерской № 10 Моспроекта, которому «принадлежало» пространство Ленинского проспекта и Профсоюзной улицы, был разработан проект капитального ремонта дома-коммуны. Самый простой способ уничтожить памятник — передать его в руки не реставратора, а архитектора, и желательно маститого. Уж он-то точно найдет различные варианты усовершенствования построенного здания по проекту предшественника.

Разумеется, у Белопольского, известного в то время как автор архитектурной части скульптур Вучетича, включая мемориал на Мамаевом кургане, доцента МАРХИ по кафедре архитектуры жилых и общественных сооружений, не было никакого опыта в реставрации памятников архитектуры, как и у его помощников, да в МАРХИ в то время и не было еще реставрационного факультета. Нельзя забывать, что здание имело определенную социальную окраску. Николаев, будучи в то время ректором МАРХИ, хотя и дал согласие на внесение изменений по увеличению площадей комнат, но, как свидетельствуют его коллеги и близкие, результат его не устроил, потому что планировка здания подверглась радикальной переделке, что и следовало ожидать. А ленточные проемы Белопольский растесал еще больше — под установку гостовских окон. За скобками остается вопрос: почему автору проекта не предложили возглавить коллектив по «реновации» его собственного проекта?

За период эксплуатации недостроенного здания неоднократно с изменением социального уклада жизни менялась планировка. Постановлением ЦИК СССР в 1932 году «Дальтон-план» приказал долго жить. Как результат в санитарном корпусе «Б», где раньше располагались гардеробные с душевыми и уборные комнаты, появились помещения для проживания студентов. Балконы корпусов пришли в полную негодность, разрушение одного из балконов верхнего этажа спального корпуса повлекло за собой разрушение остальных. Произошло частичное обрушение кирпичной кладки в помещениях здания. Проржавевшие косоуры внутренних лестниц сделали их эксплуатацию небезопасной.

В результате капитального ремонта минимизированные спальные кабины были заменены на четырехместные комнаты. В спальном корпусе от планировочного модуля, состоявшего из шести спальных кабин с коридором в центре, после реконструкции стало две комнаты с коридором вдоль восточной стены. Понятно, они стали больше, а значит, просторнее, но санитарных приборов рядом с ними все равно не появилось. О качестве выполненных работ по реконструкции здания можно судить по тому факту, что уже к началу 90-х общежитие пришло в аварийное состояние и по этой причине в 1996 году было расселено, а далее пребывало в полуруинированном состоянии, абсолютно заброшенным.

Как рассказывает в одном из своих интервью главный архитектор проекта «Реконструкции в рамках регенерации с реставрацией и приспособлением комплекса студенческого общежития МИСиС» профессор МАРХИ В.О. Кулиш, когда в 1995 году он только приступил к работе, то по доброй воле взял на себя обязанности заказчика и стал искать инвесторов для реализации проекта. Ему даже устроили «экскурсионную» поездку с руководством МИСиС на американо-российский симпозиум в Бостон (!), где они представили проект, который никого не заинтересовал. Любовь к России закончилась, никаких продолжений не поступило. Процесс поиска денег затянулся до той поры, пока Д.Ливанов, руководитель департамента Минобрнауки РФ, не стал заместителем министра, влиятельной фигурой в министерстве. Ушел год на поиски приемлемого и законного варианта (ведь все представляли, что грядет разрушение памятника), чтобы сохранить бюджетное финансирование и не нарушить правила, которые нужно исполнять при работе с памятником. Откуда и появилась довольно сложная и запутанная формулировка названия работы.

Только через десять лет, в 2007 году, началась реконструкция здания. Ректором МИСиС в то время был Юрий Карабасов, который, имея зятя Дмитрия Ливанова, в ту пору замминистра образования и науки РФ, получил необходимые средства на восстановление здания общежития, но на уровне капремонта. Кстати, в том же году тесть по-родственному передал зятю регалии ректора, став президентом университета.

Трудность заключалась в том, что бюджетные деньги, которые выделялись на общежитие, предусматривали не реставрацию, а только капитальный ремонт. За пределы компетенции министерства Ливанов перейти не мог. Как известно, вопросами реставрации занимается Министерство культуры РФ. Обращаться за деньгами на реставрацию дома-коммуны, являющегося лишь памятником регионального значения, в Минкульт России не имело смысла — здесь прямая дорога в мэрию Москвы.

В мэрию не пошли, но дом-коммуну начали перестраивать. В 2013 году спальный корпус «А» был готов к заселению, а в 2016 году была закончена вся реконструкция, которую скорее можно назвать новым строительством: от оригинальных материалов и конструкций здания оставлено не больше четверти. Общепризнанно, что для реставрации, для сохранения духа времени здания эпохи конструктивизма самые сложные. Самые сложные, потому что это всегда время, это всегда уникальные конструктивистские идеи и редко качественный материал. Фактически здание пришлось строить заново — разобрали полностью до металлоконструкций. В результате почти все, кроме кирпичных несущих стен лестничных клеток и пандуса, было нещадно выломано и возведено вновь. Насколько мне известно, из оригинального остались только лестничные пролеты и некоторая часть несущих конструкций. Все это называется красивым словом «воссоздание». Спрашивают: а можно ли было сохранить несущие конструкции, стены? Да, конечно, если бы этим занимались реставраторы. Мой близкий друг еще со времен техникума известный архитектор-реставратор В.И. Якубени считает, что для сохранения памятника его следовало реставрировать отдельными участками, как принято называть у строителей — «захватками».

Понятно, что невозможно сохранить первоначальную планировку, — стандарты для общежитий совсем другие, — но можно было бы, скажем, объединить две шестиметровые кабины в блок, установить необходимое сантехническое оборудование и сделать все, что надо. А вместо этого там оставили демонстрационный музейный кусочек, а все остальное — стандартное общежитие. Высота потолков осталась та же — 2,7 м (была 2,62 м), а комнаты перепланировали — на одного-двух студентов до 11 м², на двоих-троих до 17 м². Снаружи облик восстанавливается достаточно точно: пропорции окон, переплеты — это все сделано достаточно культурно. Но факт остается фактом: никто не пытался сохранить подлинные стены, и, так или иначе, мы имеем полный новодел, как храм Христа Спасителя; все проделанные работы к реставрации отношения не имеют — просто осовременили здание в стиле конструктивизма. Поэтому придумали такое довольно сложное и витиеватое название для проекта — «Реконструкция в рамках регенерации с реставрацией и приспособлением комплекса студенческого общежития МИСиС».

«Реставраторы» укрепили все три корпуса здания, визуально фасады вместе с оригинальными габаритами ленточных окон смотрятся под стать николаевским. Дом-коммуна получил обновленные коммуникации и современные системы безопасности, в холлах напротив лестниц установлены лифты, которые не успели поставить в 1931 году. Мосгосстройнадзор подготовил заключение о соответствии построенного объекта требованиям технических регламентов и проектной документации. В результате реализации самого масштабного проекта Минобрнауки было создано современное комфортабельное общежитие на 600 мест для студентов НИТУ «МИСиС» в рамках федеральной целевой программы «Жилище», завершившейся в прошлом году. Достойный подарок, поистине коммунистический, к 100-летию Великой русской революции.

Блок «Б» (бывший санитарный корпус), заселение которого началось еще в 60-е годы, теперь окончательно потерял свою былую функцию и становится жилым со второго по шестой этаж. Предусмотрены жилые комнаты в том числе и для людей с ограниченными возможностями. На первом этаже размещаются административные помещения комплекса, а на цокольном этаже вспомогательные и технические службы. В треугольном пространстве между пандусами смонтирован прозрачный пассажирский лифт, хотя, на наш взгляд, возможно решение, осуществленное в корпусе «А».

В блоке «В» (бывший учебный корпус) сохраняется планировка главных уровней, заложенная в проекте И.С. Николаева. Восстановлен универсальный зрительный зал с круглым зенитным фонарем на кровле первого этажа, лестница в центре корпуса и открытые лестницы, ведущие на эксплуатируемую кровлю с уровня земли и из залов для занятий на втором этаже. В южной пристройке корпуса, обращенной к улице Орджоникидзе, расположили квартиры для аспирантов. Деревянные конструкции знаменитых шедовых фонарей — как-никак первое использование их в гражданском, а не промышленном здании — были заменены на стальные (тут «помог» пожар 2010 года).

В области сохранения памятников весь мир руководствуется Венецианской хартией 1964 года. Да, она спорная, не один год готовятся изменения, не всегда перевод считается адекватным... Среди разработчиков хартии советских реставраторов не числится. Однако статьей 9-й хартии устанавливается, что «реставрация прекращается там, где начинается гипотеза; что же касается предположительного восстановления, то любая работа по дополнению, сочтенная необходимой по эстетическим или техническим причинам, должна зависеть от архитектурной композиции и нести на себе печать нашего времени». В СССР же предпочитали сохранить памятник в первозданном виде; если что и сохраняли, то «без печати нашего времени». Известно, что реставрация по-русски в пять раз дороже нового строительства. Но разве копии когда-нибудь ценились наравне с оригиналом?

В 2016 году реконструкция закончена. Ее скорее можно назвать новым строительством: от оригинальных материалов и конструкций здания оставлено не больше четверти. По существу, статус памятника потерян.

По итогам проведенных работ дом-коммуна дважды становился лауреатом конкурса на лучший проект в области сохранения и популяризации объектов культурного наследия «Московская реставрация» — в 2013 и 2016 годах. Сначала, в декабре 2013 года, по итогам конкурса в номинации «Объекты гражданской архитектуры» главный архитектор проекта реставрации и приспособления «Объект культурного наследия “Дом-коммуна” 1929 года (архитектор И.С. Николаев)» Всеволод Олегович Кулиш был отмечен призами за лучший проект реставрации/приспособления и за научно-методическое руководство. Впереди были еще два корпуса — «Б» и «В». За них на «Московской реставрации-2016» МАРХИ также был награжден как за лучший проект реставрации/приспособления и даже выставлялся на международной выставке реставрационных работ «Denkmal» в Лейпциге.

В ноябре 2014 года в Германии генеральный директор Лейпцигской ярмарки Маркус Гайзенбергер и председатель жюри выставки, глава совета по защите памятников Германии профессор Герд Вайс наградили НИТУ «МИСиС» золотой медалью за вклад в сохранение культурного наследия. За проект реставрации на международной выставке в Лейпциге и делегация правительства Москвы получила золотую медаль — за вклад в сохранение памятников конструктивизма.

В заключение хочется привести справедливую независимую оценку генерального секретаря DOCOMOMO–Россия^[2] Н.Васильева всему выполненному по итогам «реставрации» памятника регионального значения:

«Решение, увы, в жанре ни нашим, ни вашим... Так произошло с домом-коммуной во 2-м Донском. Студенты живут? Живут! Здание больше не руина? Не руина! Так что еще надо? А надо хотя бы один пример сохранения не второстепенного памятника русского авангарда с сохранением хотя бы близкой к изначальной функции. Не на одной же библиотеке^[3] в Выборге выезжать все время.

Скажут, уже сказали, что лучше так, чем снос. Конечно, лучше. Но еще лучше было бы сохранить хоть старые формы и приблизить функции, коль с материалами не вышло. В Выборге постарались — и вышло... Ясно, что тут не могут не похвалить, а премию дадут и на заграничные выставки свезут».